12
Наши дни
— О’кей, — сказал я, осматривая своих первокурсников, — кто из вас приезжает по утрам в университет на машине?
Примерно треть студентов подняла руки.
— Не опускайте руки. Остальные: у кого из вас есть работа, на которую вы ездите на машине каждый день?
Ещё примерно треть подняли руки.
— Хорошо; теперь не опускайте руки, если с вами хоть раз случалось следующее: вы прибывали в пункт назначения — на учёбу, на работу или ещё куда — не имея никаких воспоминаний о том, как вы вели машину.
Большинство рук осталось поднятыми.
— Круто, — сказал я. — Опустите руки. Теперь подумайте вот о чём: вы выполняли сложную работу — вели машину весом более тонны, встраивались в транспортные потоки, избегали столкновений, выполняли требования дорожных знаков, соблюдали правила дорожного движения — вы делали всё это без участия сознания; то есть, когда вы делали всё это, ваш разум был занят другими вещами.
Рассмотрим другой пример: кто из вас когда-либо, читая книгу — не одну из моих, понятное дело, какую-то другую — доходил до конца страницы и осознавал, что не имеет понятия, о чём была эта страница?
И снова поднялось множество рук.
— Вы можете сказать, что управление машиной — это то, что несведущие люди называют мышечной памятью, хотя правильное название для этого «процедурная память» — вещи, которые вы делаете не думая: отбиваете мяч в теннисе или играете на музыкальном инструменте. Но что можно сказать о примере с чтением? Ваши глаза пробегают строчку за строчкой, и на каком-то уровне ваш мозг предположительно распознаёт и обрабатывает слова. Можно разработать базовые тесты, которые покажут, что слова фиксируются. Если на странице упоминается, скажем, дикобраз, и вас попросят назвать любое млекопитающее, то вы с высокой вероятностью назовёте дикобраза несмотря на то, что ваш разум витал неизвестно где во время чтения, и вы говорите, что не имеете никаких воспоминаний о содержимом страницы. Так что чтение не может быть отброшено как ещё один пример мышечной памяти, когда ваши глаза движутся, ничего на самом деле не видя. Однако вы можете читать, не уделяя этому осознанного внимания.
Я сделал паузу, чтобы дать этой информации усвоиться, потом продолжил:
— Таким образом, это правда, что иногда вы способны выполнять сложные действия, не уделяя им полного внимания своего сознания. И, логически рассуждая, раз вы способны это делать время от времени, то вполне вероятно, что есть люди, которые делают это всё время. Конечно, мы никак не можем этого видеть, верно? Когда вы читаете, но не усваиваете прочитанное, то никто со стороны не может догадаться об этом. Когда вы ведёте машину, не думая об этом, то если бы у этого был какой-то внешний признак — скажем, у вас закатывались бы при этом глаза — можете быть уверены, полиция бы сразу же им воспользовалась. Однако такого признака нет.
Я отхлебнул кофе из стоящей на кафедре чашки и продолжил:
— И тут мы подходим к одному из знаменитейших мысленных экспериментов в философии. Вообразите себе существо, которое не только всегда ездит на машине, не уделяя внимания процессу, не только всегда читает книги, не задумываясь об этом, но которое делает так всё,ничему не уделяя внимания. С подобным предложением чаще всего ассоциируется имя австралийского философа Дэвида Чалмерса. Он утверждает, что логично представить себе — и подобное представление не содержит внутренних противоречий — целую планету, населённую таким существами: созданиями, в которых горит свет, но никого нет дома, созданиями, которые в буквальном смысле бездумны. — Ещё глоток кофе, и затем: — Кто может предположить, как следует называть подобных существ?
Мне всегда нравится задавать этот вопрос, и студенты никогда меня не разочаровывают.
— Политики! — крикнул один.
– Футболисты! — другой.
— Почти что угодно было бы улучшением по сравнению с термином, которым мы пользуемся в реальности. Такое существо называется «философский зомби» или «зомби философа». Ужасное название: ведь это не живые мертвецы, они не шаркают, не волокут ноги. В плане поведения они неотличимы от нас. К сожалению, вариант «философский зомби» встречается в литературе гораздо чаще, чем «зомби философа», хотя это и лишено смысла: уж каким-каким, а философским подобное существо будет вряд ли. О, оно может говорить то, что обычно говорят философы — «Из А вполне может следовать Б» или «Да, но как вы можете быть уверены, что ваше восприятие красного такое же, как моё восприятие красного?» или «Возьмёте к этому картошку-фри?» — но оно просто прикидывается философом. У него не будет никакой внутренней жизни, никакого осознания прожитого. Так вот, поскольку такое существо не имело бы отношения ни к философии, ни к зомби, я предпочитаю для него какое-нибудь нейтральное наименование, например «эф-зэ», каковым и предлагаю пользоваться в дальнейшем.
Один из студентов, мускулистый парень по имени Энзо, поднял руку.
— Профессор, если всё это правда — если такое вообще возможно — то как мы можем определить, что вы — не эф-зэ?
— И правда — как? — ответил я, блаженно улыбаясь всему классу разом.
Двадцать лет назад
— Мы должны попробовать снова, — твёрдо заявил Доминик 2-го января 2001.
— Ты сбрендил? — возмутился Менно. — Ты видел, что случилось с тем парнем, Джимом Марчуком?
— Именно поэтому мы и должны попробовать снова. Сейчас у нас одна-единственная точка на графике. Мы не можем на её основе делать какие-то выводы.
— Этот парнишка едва не умер. Что если бы он не пришёл в себя?
— Но он пришёл в себя. И вообще-то мы даже не уверены, что это наша аппаратура его отключила.
— Ой, да ладно! Это случилось в момент, когда мы активировали шлем. Что ещё могло послужить причиной?
— Кто знает? После того не значит вследствие того. Но в любом случае, если эффект наблюдается только с ним, мы должны это знать. Я не хочу отменять всю программу из-за единственной неудачи.
— Знаешь, кто ещё так говорил? Генерал Тёрджисон из «Доктора Стрейнджлава» — непосредственно перед концом света.
— Не волнуйся, — ответил Доминик. — Всё будет хорошо. В этот раз мы подготовимся. Никаких больше Лорела и Харди, несущих труп по коридору. Следующего подопытного мы привяжем к креслу, так что он из него не выпадет — ещё сотрясения не хватало. И если он потеряет сознание — что ж, мы просто сядем и подождём. В конце концов, Марчук очнулся через несколько минут. — Он на секунду задумался. — Давай попробуем с тем парнем из бизнес-школы, с бегуном. У него тоже есть внутренний монолог, и он из Виннипега; должен быть в городе. Как, говоришь, его зовут?
— Гурон, — нехотя ответил Менно. — Тревис Гурон.
* * *
— Значит, так, Тревис, — произнёс Менно в интерком. — Мы хотим, чтобы ты думал только о тестовом сообщении, хорошо. Только о нём, ни о чём другом. Ты его помнишь?
По другую сторону стекла атлетического вида молодой человек кивнул.
— «Палаш вызывает Дэнни-боя».
— Именно. Просто повторяй это про себя снова и снова пока я не скажу «начали».
Снова кивок.
Менно занёс палец над клавишей запуска, но замер, не в силах заставить себя нажать её.
Через примерно десять секунд стоящий рядом с ним Доминик пробормотал «Да ради Бога», протянул руку и ткнул пальцем во вторую клавишу «Enter», на числовой клавиатуре, и…
…и голова Тревиса упала вперёд, а его пристёгнутое к креслу тело обмякло.
— Гадство, — сказал Менно, выбегая в коридор и врываясь в соседнюю лабораторию. Он отстегнул шлем и отбросил в угол комнаты, чтобы не запинаться об него. Всё было так же, как с Джимом Марчуком. У Тревиса был нормальный пульс — в этот раз Менно нащупал его без труда — и дышал он тоже нормально.
Вошёл Доминик; Менно бежал сюда со всех ног, Доминик же, похоже, особо не торопился.
— Ну? — спросил Дом, словно интересуясь счётом спортивного матча, который ему был не особенно интересен.
— Без сознания, — ответил Менно. — В остальном в порядке… я так думаю.
— Должно быть, их вырубает фокусированный транскраниальный ультразвук, — сказал Дом, — но я не понимаю, почему.
— Мы не должны этого делать, — сказал Менно, чувствуя подступающую тошноту. Он взглянул на часы. — Две минуты.
— Всё будет в порядке.
Менно начал ходить туда-сюда.
— Чёрт, чёрт, чёрт…
Они ждали… и ждали… и ждали, Тревис всё это время спокойно дышал, хотя в уголках полуоткрытого рта начала собираться слюна.
— Всё! — сказал Менно. — Пятнадцать минут. Это втрое больше, чем у Марчука. Мы должны вызвать «скорую».
* * *
Кайла подбежала к сестринскому посту.
— В какой палате Тревис Гурон?
Медсестра — грузная женщина средних лет — указала на зелёную доску на противоположной стене. На ней мелом были написаны имена пациентов с номерами палат и именами лечащих врачей; Кайла нашла строчку с Тревисом и побежала по коридору; её низкие каблуки выбивали дробь по раскрашенному цветными полосами полу.
Дверь в палату Тревиса была открыта. У него была кровать с поднимающейся передней частью; она держала его спину в наклонённом на сорок пять градусов положении. Его глаза были закрыты, волосы — тёмные, как и у Кайлы — в беспорядке. К левой руке подключена капельница, на указательном пальце правой — датчик монитора пульса. Он был одет в больничную распашонку цвета ополаскивателя для волос пожилой женщины.
— Тревис, — сказала Кайла, подходя к нему с левой стороны.
Никакого ответа.
Вошёл худой невысокий доктор в белом халате.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я доктор Мукерджи. А вы?
— Кайла Гурон. Его сестра.
— А, это хорошо. Спасибо, что пришли. Вас уже проинформировали?
Кайла покачала головой.
— Ну, значит, придётся мне, — сказал Мукерджи. — Ваш брат в коме, насколько мы можем судить. Никаких следов травмы или повреждения. Мы сделали ему МРТ; признаков тромбоза или опухоли нет.
— Сколько это продлится?
Мукерджи слегка приподнял плечи.
— Этого мы не знаем. Есть разные стадии пребывания в коме: мы используем так называемую шкалу комы Глазго для оценки моторной реакции, словесной реакции и глазной реакции. К сожалению, ваш брат находится в самом низу — в наихудшем состоянии — по всем трём показателям. Конечно, мы сделаем всё, что можем. Если повезёт, когда-нибудь он очнётся.
— «Если повезёт»? — повторила Кайла. — Да что с ним стряслось? Как он сюда попал?
У Мукерджи был блокнот. Он заглянул в него.
— Его привезла «скорая» — быстрый взгляд на часы — пять часов назад. По-видимому, его нашли без сознания в пустой аудитории в Университете Манитобы; на него наткнулся уборщик.
— Что вы делаете, чтобы ему помочь?
— Мы следим за его телесными потребностями. Но вы можете посидеть с ним. Поговорить. Если будет хоть какая-то реакция — он заговорит, повернёт к вам голову или что-то в этом роде — дайте знать на сестринский пост. Просто потяните за вон тот красный шнур, видите? — Он повернулся и ушёл.
Кайла посмотрела на часы; чёрт, она сегодня не успеет в клуб. Стул — обтянутая оранжевым винилом хромированная рама — стоял у стены. Она подтащила его к кровати и поставила рядом со стойкой капельницы. Села.
— Ну же, Трев, — сказала она. — Просыпайся, чёрт тебя дери. Это я, Кайла. Просыпайся.
Он не реагировал. Она смотрела на него, вглядывалась в его лицо — она не делала этого целую вечность. Она до сих пор думала о нём как о странном угловатом ребёнке — но он вырос в красивого молодого человека с чистой кожей, высоким лбом и…
…и, как она знала, пронзительными голубыми глазами. Но этого сейчас не было видно — веки были закрыты, а глазные яблоки под ними неподвижны, она хорошо это видела. Нет быстрых движений глаз — нет сновидений.
— Трев, ради Бога, — сказала Кайла. — Маму удар хватит. Ты же не хочешь, чтобы я её тревожила. Просыпайся, а? — Она помедлила, затем взяла его за руку; рука была тёплая, но висела как плеть. — Тревис? — сказала она. — Тревис, ты там?
* * *
— Ты реально поломал шлем, когда бросил его через всю комнату, — сказал Дом.
— Я его не бросал, — ответил Менно, — я просто…
— Да ладно, ты его буквально швырнул.
Может и так; может, он был очень зол на чёртову штуку и на себя самого.
— В любом случае, — сказал Дом, — если мы собираемся сделать ещё что-то до начала занятий восьмого числа, нам понадобится тот первый парнишка, который упал в обморок — как его звали? Джим Марчук? Нужно, чтобы он пришёл.
— Зачем? — спросил Менно.
— Чтобы заново откалибровать оборудование. Он единственный доступный из тех, для кого у нас есть результаты прошлых тестов; остальные разъехались на праздники по домам.
— Так он и согласился снова надеть этот шлем после того, что он с ним сделал в прошлый раз — не говоря уж о том, что он сделал с Тревисом Гуроном.
— Да наверняка всё дело в транскраниальном фокусированном ультразвуке, — сказал Доминик. — Мы не будем включать эту штуку, она, очевидно, не работает как надо. Но если мы не откалибруем шлем как полагается, любые новые данные по субвокализации будут бесполезны.
— Господи, Дом, ты должен просто закрыть этот проект.
— С чего это? Никто, кроме тебя и меня не знает о том, что испытуемые падают в обморок.
— Это не обморок, чёрт возьми. Тревис в коме, и в отличие от Марчука, нет никаких признаков того, что он из неё выйдет.
— Я согласен, что это большое горе, — спокойно сказал Дом. — Но мы наткнулись на что-то большое — огромное даже — и я не собираюсь просто так это бросить. Нам нужно, чтобы Марчук снова пришёл сюда.
Менно нехотя кивнул.
— Ладно. Думаю, спросить-то можно.
* * *
— Извини, что пришлось снова тебя потревожить во время каникул, Джим, — сказал Доминик. Он сидел на лабораторном табурете, а Менно стоял, прислонившись к стене.
Насколько Менно мог судить, на Джиме случившееся в прошлый раз никак не отразилось. Он был одет в вельветовые штаны и потрёпанную толстовку с капюшоном с эмблемой «Калгари Стампид».
— Без проблем, — ответил Джим.
— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? — спросил Менно.
Джима, казалось, озадачил этот вопрос.
— Всё в порядке, спасибо.
Доминик слегка скривился и снова взял разговор в свои руки.
— Хорошо, хорошо. Мы надеялись, ты не будешь против ещё одного испытания в шлеме.
— В новом или старом? Новый мне не слишком понравился.
— Не волнуйся, — сказал Доминик. — Мы, э-э… сделали его посвободнее; он будет не такой тесный, как в прошлый раз.
— Я не знаю, — сказал Джим.
Разумеется, мальчишка откажется, подумал Менно. Но Доминик продолжал давить.
— Пожалуйста.
Джим нахмурился.
— Это очень сильно нам поможет, — добавил Доминик.
Менно слегка качнул головой. Пустая трата вре…
— Ладно, — сказал Джим, пожимая плечами. — Почему бы и нет?
* * *
— О’кей, Джим, — сказал Дом в микрофон интеркома, глядя на молодого человека сквозь стекло. — Попробуй снова.
— Я пробую, — ответил Джим.
Менно указал на осциллоскоп.
— Фонемы здесь и здесь, видишь?
Дом кивнул.
— Но больше ничего, — сказала Менно. — Попроси его попробовать другую фразу.
— Джим, — сказал Дом, — думай стишок про Шалтая-Болтая. Ну, тот самый.
Джим кивнул, и осциллоскоп показал крошечные всплески на каждом слоге.
Дон посмотрел на Менно.
— Возможно, ты повредил шлем сильнее, чем я думал.
— Нет, — сказал Менно. — Когда я надел его на себя, просто для проверки, он показал обычный внутренний шум. Но мы не можем использовать меня для калибровки, потому что не сохранили мои старые записи.
Дом снова включил микрофон.
— Джим, проверь, плотно ли сидит в гнезде кабель, выходящий из стойки с аппаратурой.
Джим проверил порт RS-232C.
— Как таракан за печкой, — доложил он.
Он замолчал, и у Менно упало сердце при виде ровной линии на фосфоресцирующем экране.
— О Боже, — сказал он. К счастью, интерком был отключён; Джим бессмысленно пялился в пространство.
— Мы не виноваты, — быстро сказал Дом.
— Да чёрта с два! — рявкнул в ответ Менно, указывая на горизонтальную линию. — Мы с ним это сделали. Мы заставили замолчать его внутренний голос.
