14

На YouTube можно найти массу фильмов с психологическими экспериментами, и я часто пользовался подвешенным к потолку проектором, чтобы демонстрировать некоторые из них студентам. Один из моих любимых — мультфильм 1944 года Хайдера и Зиммеля, в начале которого показывают большой пустой квадрат со сплошным чёрным треугольником внутри. Вскоре одна из сторон квадрата откидывается, как на шарнире, и треугольник выплывает наружу. Маленький чёрный треугольник и маленький кружок появляются из-за правого края кадра. Три сплошные фигуры скользят по экрану, иногда касаясь друг друга, тогда как большой квадрат периодически открывается и снова закрывается.

Я помню, как сам впервые увидел этот мультик студентом на занятии курса Менно Уоркентина. Он попросил нас описать происходящее на экране. Я сказал, что большой треугольник — это чудовище, выпущенное из клетки, чтобы преследовать мальчика и девочку; мальчик — да, тогда я ещё не задумывался о гендерно-ролевых стереотипах — храбро сражался с чудовищем, тогда как девочка пробиралась внутрь квадрата, чтобы стащить сокровище; в конце концов мальчик с девочкой благополучно скрываются, а чудовище, в припадке ярости из-за того, что его перехитрили, разламывает свою клетку.

Мой ответ был типичен, даже будучи уникальным в деталях. Другие видели в мультике брачные ритуалы, военные манёвры или беготню в стиле Бенни Хилла — но все мы видели в нём некую историю. Когда Хайдер и Зиммель впервые провели этот тест, лишь трое из ста четырнадцати испытуемых бесстрастно описали то, что на самом деле показывалось в фильме: два треугольника, квадрат и круг, движущиеся в пустом пространстве. Все остальные сочинили историю, по сути, высосав её из пальца.

Как и всегда, мои собственные студенты меня не разочаровали. Борис в первом ряду сказал:

— Это политическая аллегория, да? Большой треугольник — это Соединённые Штаты. И Мексика — маленький треугольник. Ящик с крышкой — это граница, которая то открыта, то закрыта, а в конце США, пытаясь не пустить никого внутрь, уничтожают себя.

В аудитории можно было расслышать, как стрекочет сверчок; полагаю, больше никто не увидел в мультике ничего хотя бы отдалённо подобного.

Я позволил ещё нескольким студентам поделиться своими интерпретациями — которые варьировались от непристойных или розово-приторных до детективно-кровавых, достойных Лиама Нисона — и затем огласил тему занятия:

— Существует термин для обозначения того, чем вы только что занимались. Это конфабуляция. Мы рассказываем себе историю, основываясь практически ни на чём, а затем убеждаем себя, что всё так и было…

По четвергам Менно в университете не появлялся, так что после утренних занятий я поехал к нему домой в центр города. Как всегда, в машине было включено «Си-би-си», и в этот раз новости реально меня удивили.

Хэйден Тренхольм, тот же эксперт, которого я слушал вчера, в этот раз общался с Пией Чоттопадхай.

— Итак, — говорила Пия своим жизнерадостным голосом, — бывший мэр Калгари Нахид Ненши только что бросил шляпу на ринг, став федеральным кандидатом НДП по округу Юго-западного Калгари. Хэйден, какие бы выводы вы из этого сделали?

— Для НДП это успех, — ответил Тренхольм, — поскольку уже давно ходили слухи, что Ненши обхаживают либералы Трюдо. Факт его выступления за НДП может рассматриваться как признак того, что его амбиции не ограничиваются постом в Кабинете. Я не удивлюсь, если руководство партии объявит его исполняющим обязанности председателя уже в ближайшие дни.

— А что скажете об округе, в котором он решил выдвигаться?

— Это идеальный выбор, если цель Ненши — лидерство среди новых демократов. Юго-западный Калгари — это бывшая вотчина Стивена Харпера: тамошним жителям прекрасно известны преимущества жизни в домашнем округе премьера. Но Ненши любят во всём Калгари, и им нравится, что он стал звездой международного уровня. В 2013, когда Роб Форд был предметом насмешек в Торонто, Ненши делал весьма впечатляющую работу в Калгари — настолько впечатляющую, что, как вы помните, «Маклинс» назвал его второй по значимости фигурой в Канаде после премьер-министра.

— Да, я помню.

— А в 2015 Фонд мэров городов присудил Ненши премию Всемирного Мэра, признав его лучшим мэром планеты. Его единственный соперник из Северной Америки, мэр Хьюстона Эннис Паркер, заняла в рейтинге седьмое место.

Я свернул вправо на Портидж и принялся искать место для парковки.

— Будучи впервые избранным мэром Калгари в 2010, — сказала Пия, — Ненши стал первым мэром-мусульманином в Северной Америке.

— Да, это так, — ответил Тренхольм. — Он исповедует низаритский исмаилизм, ветвь шиитского ислама.

— Но мэр — это одно дело, — сказала Пия, — премьер-министр — совсем другое. Готова ли Канада к мусульманину на Сассекс-Драйв, 24?

— Ну, — ответил эксперт, — это решать людям — через четыре недели.

Они перешли к обсуждению других событий, а я заметил свободное место на обочине — редкость в это время дня — и, хотя оно было в трёх кварталах от дома Менно, занял его.

Я раньше несколько раз подвозил его домой, но никогда до сих пор не был в его квартире на втором этаже (как он говорил, никакого смысла переплачивать за вид из окна). Мне было интересно, как он оформил интерьер своей квартиры — если он вообще этим занимался.

Как выяснилось, квартира у него была обставлена получше моей: мебель в гостиной в серебристых и голубых оттенках явно подбиралась в тон, а на каждой стене красовались великолепные репродукции картин Эмили Карр с видами побережья Британской Колумбии. Реплики тотемных столбов индейцев хайда — тёмное некрашеное дерево — стояли по бокам двери в кухню.

Менно был одет так, как обычно одеваются старые профессора — в немного мешковатые бежевые слаксы и коричневый кардиган. На нём были его тёмные очки; мне стало любопытно, носит он их постоянно, или надел, услышав, как я звоню в дверь.

— Джим! — воскликнул он, открыв дверь. — Привет! Что тебя ко мне привело? — Он жестом пригласил меня войти. Пакс следила за мной с другого края комнаты. — Присаживайся.

Я так и сделал, устроившись на диване. Менно сел в кресло, обращённое наискось к дивану. Слева от кресла стоял небольшой столик; Пакс уселась справа.

— Я видел записи собеседований со мной, — сказал я.

— Ты о процессе Девина Беккера?

— Что? Нет, нет. Старые записи. 2001 года. Со мной. В старом здании факультета психологии в Форт-Гэрри.

Долгая пауза, затем:

— Как ты их нашёл?

— По правде? Я обыскал твой офис.

Менно снова погрузился в молчание.

— М-да, — сказал он, наконец.

— Я спрашивал тебя, что со мной тогда случилось. Почему ты не показал мне эти записи?

— Я знаю, что для тебя потеря памяти стала новостью, Джим. Но для меня это новостью не было.

— Господи, Менно. С каких пор ты знаешь?

— С 2001 года. С тех пор, как ты её потерял. Прости, но тогда это было очевидно. Я не думал, что пропало целых шесть месяцев, но было ясно, что ты утратил память за какое-то время.

— Так почему же ты мне не рассказал?

Он приподнял плечи.

— Потому что ты излечился.

— Излечился? От чего?

— Я не знаю, — сказал Менно. Он не мог видеть выражение моего лица, но, должно быть, почувствовал, что я собираюсь возразить, потому что приподнял руку. — Честное слово, я двадцать лет пытался это выяснить. — Он шумно выдохнул. — И знаешь что? Это такое облегчение — наконец иметь возможность об этом поговорить. С тех пор, как уехал Доминик, мне и обсудить это стало не с кем.

— Так что же, чёрт возьми, произошло?

— Мы с Домиником Адлером разрабатывали прибор, который мог бы детектировать не произнесённые вслух фонемы — по сути, считывать артикулированные мысли прямо из мозга. Ты откликнулся на наше объявление о поиске подопытных в «Манитобан».

Тогда я участвовал во многих таких вещах; что угодно за пару лишних долларов.

— Я помню. Такая штука типа шлема.

Менно кивнул.

— На самом деле их было два. Мы начали с первого, и он действительно смог уловить активность твоего мозга, но она была очень слабой и терялась в том, что мы посчитали шумами. Тогда мы разработали второй шлем, в который добавили транскраниальный ультразвук. Идея была в том, чтобы посмотреть, нельзя ли усилить нужный нам сигнал в твоей слуховой коре, сделать из него своего рода внутренний крик вместо шёпота, чтобы наш сканер смог его различить. Но вместо этого ты и… ты потерял сознание.

— Я этого не помню.

— Но это было. ТУЗ-стимуляция тогда была ещё в новинку; мы этого не ожидали.

Я коснулся ладонью груди.

— Всё, что я помню из того времени, это что меня пырнули ножом, но…

— Да?

— Ну, насколько я могу судить, 31 декабря 2000 я был в Виннипеге, а не в Калгари.

Менно пожал плечами.

— Я не знаю, откуда ты взял идею о нападении, но этого не было, по крайней мере, не тогда. Но… да. Ты в тот вечер был здесь — и наш шлем тебя вырубил, а когда ты пришёл в себя, то, как бы это сказать, вернулся ты не весь.

Я удивлённо уставился на него, но он не мог этого видеть.

— Что?

— До тех пор у тебя был внутренний голос — я видел его на осциллоскопе — однако после этого он пропал.

— Что ты имеешь в виду — «внутренний голос»?

— Именно то, что сказал: внутренний монолог; артикулированные фонемы в мозгу даже тогда, когда ты ничего не говоришь. Однако после того как ты пришёл в себя, он пропал. Свет горел…

— …но никого не было дома? — закончил я. — Ты серьёзно?

— Да.

— Грёбаный эф-зэ? Философский зомби? Господи. Не просто анестезия, но… — Я тряхнул головой. — Нет. Нет, это же просто мысленный эксперимент. Философские зомби в реальности не существуют.

Менно молчал, наверное, секунд тридцать. Затем тихим голосом произнёс:

— Существуют. Они повсюду.

— Да ладно!

— У большинства людей, которых мы протестировали, не было внутреннего голоса.

— Тогда ваше оборудование, должно быть…

— Стой! Думаешь, мы не проверили всё по три раза? То, что я тебе говорю — правда. — Он махнул рукой в моём направлении. — Единственное, чем был необычен твой случай — это тем, что поначалу у тебя внутренний голос был, а после обморока ты его утратил.

— Сколько я был без сознания?

— Может, минут пять. И через несколько дней мы снова тебя протестировали — без ТУЗа, разумеется — и, в общем, внутреннего голоса больше не было.

— И вы решили проводить со мной регулярные собеседования, чтобы посмотреть…

— Посмотреть, не изменилось ли чего в тебе. Хотелось бы мне, чтобы мы устраивали такие же собеседования и раньше, но мы никак не могли знать, что случится.

— Я не смотрел записи собеседования от начала до конца, но не заметил никаких изменений…

— Заметных изменений не было, — подтвердил Менно. — Внешне ты вёл себя точно так же, как и прежде.

— До последней записи, — сказал я.

— Э-э… — очень тихо сказал Менно. — Да.

— И это было не только на плёнке. Я изменился, и люди могли это заметить. Кайла могла заметить.

— Кайла?

— Моя подруга — ну, с которой я в то время встречался. Кайла Гурон. Она…

— Гурон? — удивлённо прервал меня Менно.

— Она ходила на твой курс. Я виделся с ней вчера, впервые за почти двадцать лет. Она сказала мне, что я… я тогда ударил её. Я! — Я покачал головой, всё ещё не в силах с этим смириться. — И потом, все эти ужасные вещи, что я наговорил на том собеседовании. В это просто невозможно поверить!

Он медленно кивнул.

— Ты и правда изменился ближе к концу. Я не знаю, почему.

— У тебя должны были быть какие-то идеи. И, чёрт возьми — как я снова стал нормальным?

— Джим, честно, я не знаю. Но…

— Что?

— Но в течение почти шести месяцев ты правда был философским зомби. — Он повернул голову влево, потом вправо — может быть, в знак отрицания, а может, изображая орды, что преследовали его два десятка лет. — И ты был так же пуст, так же безучастен, так же мёртв внутри, как и бесчисленные миллионы других, что постоянно нас окружают.

Я, шатаясь, вышел из вестибюля дома Менно на Портидж-авеню. Было время обеда, и тысячи людей шли по ней на восток, и другие тысячи на запад, а я просто стоял, словно остров на реке, пытаясь не потерять равновесие.

Ко мне приближался мужчина со склонённой головой, на ходу набирая что-то на телефоне. За ним шли двое с воткнутыми в уши наушниками — оба, так получилось, с проводами характерного эппловского цвета. Они проплыли мимо, даже не взглянув на меня, просто бездумно обогнув препятствие.

Бездумно.

Господи, может ли такое быть?

Теперь ко мне двигались три девочки-подростка, куря на ходу. Доклад Главного военного хирурга США увидел свет, вероятно, ещё до рождения их родителей, но они, тем не менее, курят. В этот раз я отошёл в сторону с их пути, пытаясь уклониться от выдыхаемого ими дыма.

И раз я уж начал двигаться, то продолжил движение; первый закон Ньютона и всё такое. Я прошёл мимо бездомного с картонкой с надписью «Голодаю — прошу помочь». Перед ним стояла пустая жестянка из-под кемпбелловского супа; некоторые прохожие бросали в неё монетки.

Интересно, насколько сильно ударила по нищим отмена Канадой центовых монет в 2013 году. Конечно, всякий, кто подаёт один цент в качестве милостыни, заслуживает за это проклятия, но в принципе в обороте было много монет покрупнее. С другой стороны, в Канаде широко употребляются монеты достоинством один и два доллара, чего в Штатах никогда не было — американцы всегда предпочитали банкноты для этого номинала. Так что наши нищие, возможно, находятся в лучшем положении.

Много лет назад я читал, что появление первых кредитных карт нанесло сильный удар по доходам «заек» в Плейбой-клубах. Раньше, когда с ними расплачивались наличными, мужчины говорили «сдачи не надо», даже если сумма чаевых в этом случае взлетала до небес. Но когда они стали заполнять корешки счетов, то производили подсчёт и добавляли обычный процент чаевых.

Господи, о чём я думаю? Но так работает мой разум — одна мысль тянет за собой другую, образуя лавину идей и связей. И я всегда полагал, что так оно у каждого, но…

Но если то, что обнаружил Менно, правда, то большинство людей не ведёт внутреннего монолога, как я; у большинства из них мысли не скачут туда-сюда с места на место. Нет, большинство людей вообще не думают, по крайней мере, в режиме самоанализа, от первого лица; у них нет никакого субъективного опыта.

Я смотрел на них, продолжая идти. Сотни и сотни людей в синих джинсах — стандарт, лёгкий выбор, простое правило.

Я вспомнил Монти Хендерсона, который в детстве жил на моей улице. Он пошёл работать в полицию Калгари. Рассказывал, что в первый день тренировок новобранцам было приказано «приспособиться или проваливать» — и что все они просто смирились.

Сейчас я двигался навстречу основному потоку пешеходов; по какой-то причине прилив сменился отливом, и бо́льшая их часть шла на запад. Кто-то столкнулся со мной. «Простите», пробормотал он и зашагал дальше.

Однажды я видел документальный фильм о стайном поведении птиц. Чтобы достичь эффекта, который мы наблюдаем, каждая птица должна выполнять всего три простых правила. «Правило разделения» велит избегать скоплений своих сородичей — ты должен дать другим птицам сколько-то места, чтобы избегать столкновений. «Правило выравнивания» говорит: смотри, куда летят другие птицы, и двигайся в направлении, которое является усреднённым направлением их полёта. И «правило сцепления» — двигайся к усреднённой позиции всех твоих соседей; оно предохраняет стаю от распада. Компьютерные модели, реализующие эти три правила, порождают поведение, неотличимое от поведения реальной стаи; похожие правила контролируют поведение косяков рыб.

Могут ли передвижения людей быть настолько же простыми? Птицы почти наверняка делают это бессознательно; рыбы — совершенно точно.

Стая птиц. Косяк рыб. Толпа людей.

Действительно ли мы так сильно от них отличаемся?

А другие правила — может, и они так же просты и применяются так же без осознания этого? Выбор одежды, которая похожа на то, что носят другие; употребление фраз, которые были услышаны от других людей; опусти взгляд, когда проходишь мимо кого-то; старайся ни с кем не сталкиваться, а если столкнулся, извинись.

Как многое из того, что мы делаем, легко поддаётся алгоритмитизации. Я правда верю, что я был первым не любящим физкультуру ребёнком, который спотыкается о несуществующий камень, чтобы объяснить свой жалкий результат в забеге? Все это делают. Первый парень, который потягивается в кинотеатре, а потом типа случайно кладёт руку спутнице на плечо? Все это делают. Первый…

Может быть, не надо даже трёх правил; может быть, достаточно одного.

Будучи в Риме, и обычаев римских держись.