Иных уж нет, а те далече

Потери, потери… Очень многих уже нет, а мы еще живы. Это все потому, что в нашей стране увеличивается продолжительность жизни, что в свою очередь объясняется улучшением условий нашего пребывания на этом свете, а также медицинского обслуживания и несомненного прогресса в области фармакологии. Говорят, еще неплохо вести активный образ жизни, – например, делать по утрам зарядку и быстрым шагом, поднимая коленки, ходить до ближайшего супермаркета. Собственно говоря, ничего такого невыполнимого, надо только взять себя в руки. Вот я и стараюсь это делать.

Но сначала о тех, кто далече.

Америка. Неоднократно и подолгу там бывая, мы смогли разглядеть ее жизнь изнутри и убедиться в том, насколько великая эта страна. Пригреты и накормлены миллионы беженцев со всего мира. Эмигранты из СССР, уезжавшие по еврейским программам, обеспечены бесплатным медицинским обслуживанием, жильем, а по старости еще и бытовым уходом. Ничего подобного наши социальные субсидии им предоставить не могли.

Остаться голодным в Америке просто невозможно. На каждом прилавке продуктового магазина имеются тарелки с пробным угощением – бери сколько хочешь и ешь до отвала. То же самое происходит и с кофе: в любой булочной вслед за первой оплаченной чашкой кофе можно пить сколько угодно, с сахаром и с молоком. Жаль только, что вся эта халява не всем идет на пользу: при первой же встрече с Нью-Йорком вас поражает множество невероятно тучных людей, которые едва передвигаются на своих ногах-подставках и представляют собой весьма пугающее зрелище.

И еще одно наблюдение не из приятных.

Конечно, Сергей Довлатов прав: в Нью-Йорке достают тараканы. Мы обратили на это внимание, когда впервые поселились в этом городе у наших знакомых в запасной однокомнатной квартирке, выходившей своим единственным окном на сплетение лестниц, водопроводных и еще каких-то труб двора-колодца одиннадцатиэтажного небоскреба. Бороться с тараканами было бесполезно. Но, как замечает Довлатов в своей повести «Ремесло», тараканы эти имеют совесть и никуда, кроме кухни, не переползают, а кроме того, и запаха особого не имеют, так что с этим злом надо просто примириться, и все тут. В остальном же нас все здесь устраивало, хотя и сильно отличалось от тех порядков, к которым мы привыкли у себя дома.

После Нью-Йорка мы переехали в Вашингтон, потом в Бостон, потом посетили штат Флорида и ее столицу, Таллахасси. В следующем году мы были на другом побережье – Лос-Анджелес, Санта-Барбара, Сан-Франциско, Хьюстон, Чикаго.

Я далека от мысли делиться впечатлениями о красотах природы, океана, каньонов и водопадов. О потрясающих дорогах и мостах. О городах с неслыханными небоскребами и поселках «одноэтажной Америки». Главное, нас везде окружали старые и новые друзья, коллеги моего мужа по работе, а иной раз и родственники, уехавшие на ПМЖ в эту страну.

Нашим родственникам, брату моего мужа Борису Кагану и его жене Наташе, в Америке предоставили муниципальную квартиру с видом на океан, и до самой своей кончины, достигнув 95 лет, наш Боба жил со своей женой в комфорте и благополучии. Уж не говоря о том, что медицинская помощь оказывалась им совершенно бесплатно.

Помимо нашего брата в Америке с недавних пор обосновались наши близкие друзья, и мы, конечно, хотели с ними повидаться. С этой целью, не покушаясь осматривать ее красоты и экзотику, мы двинулись во Флориду, где недалеко от ее столицы Таллахасси, живут Лев и Ляля Горьковы.

Но прежде чем окончательно перебраться в Америку, начну с ближних подступов.

В Триесте в 1999 году проходила международная конференция по физике, на которую съехались ученые из многих стран. Мы особенно подружились с Бобом Шриффером и его женой Аней.

В «Советском энциклопедическом словаре» 1989 года о Шриффере говорится:

«Шриффер, Джон Роберт (род. в 1931 году), американский физик. Один из авторов микроскопической теории сверхпроводимости (1957). Нобелевская премия (1972 год, совместно с Дж. Бардином и Л. Купером)».

А на самом деле это невероятно приятная пара, которая проявила к нам исключительную сердечность и внимание. Как жаль, что они живут за океаном. Вот кого хотела бы я иметь в своих друзьях. Однако Боба Шриффера я вижу перед собой каждый день из любой точки своей квартиры. Объясняется это тем, что коллега моего мужа, член-корреспондент РАН Леонид Максимов, блестящий физик и к тому же талантливый художник, во время визита Боба Шриффера в Москву в 1979 году создал замечательный рисунок, изображающий его с моим мужем Юрой, и подарил его нам. Теперь этот шедевр висит у нас, и Юра с Бобом Шриффером постоянно у меня перед глазами. Они обдумывают что-то очень серьезное, при этом у Юры ехидная улыбка победителя, как бы поймавшего за хвост какую-то важную мысль, но Боб в сомнении смотрит куда-то вдаль. Боб настроен более скептически.

В Триесте мы с ними проводили все свободное время. Кажется, наша симпатия друг к другу была обоюдной. Мы с ними посещали самые экзотические траттории, где нам предлагались всевозможные дары моря. Крабы и раки в небольших тазах, которые на тележках подвозили к нашему столу, шевелились и ползали, прежде чем стать нашей закуской к итальянскому местному вину. На таких же тележках подвозили овощи и фрукты. Лучше всего было бы оставить их для какого-то натюрморта, до того живописно и красочно было все это изобилие!

Кроме того, мы без устали осматривали окрестности Триеста. В Италии, как всем понятно, каждый холм или долина таят в себе драгоценные свидетельства минувших веков, а может быть, тысячелетий. И каждый гладко отполированный – водой? или временем? или умелой рукой? – кусок мрамора, который ты, не избежав искушения, поднял с земли и унес с собой, заключает в себе целый пласт исчезнувшей цивилизации. Вот перед тобой этот белый кусочек мрамора, сейчас он служит тебе пресс-папье, а может быть, он, вместилище исторических событий, представляет собой такую ценность, какую немыслимо себе вообразить?

Однажды мы с Аней и Бобом отправились в местечко Аквилея, если я правильно записала в своих дневниках это название. Оно расположено примерно в ста двадцати километрах от Триеста. Туристические справочники настоятельно рекомендуют его посетить и сообщают, что там сохранились редкой красоты руины католического храма с уникальной мозаикой, а также остатки бани и бассейна какой-то знаменитой виллы, принадлежащей некогда римским патрициям.

Машину, как всегда, вел Боб Шриффер, заправский водитель. Наш путь лежал вглубь материка и проходил по равнине. Кругом виноградники, кукурузные плантации, оливковые рощи. Знаки на скоростной трассе разрешали развивать скорость до 120 км/ час. Смотрим на спидометр – 140 км/час, 160 км/час. Мы с Аней судорожно вцепились в передние спинки. И замерли от ужаса. Юра, сидящий впереди, постукивает по спидометру. Но Боб не обращает на наши протесты никакого внимания. В тот раз все обошлось благополучно, но однажды лихачество сильно Боба подвело. Это драматическое происшествие случилось значительно позже и серьезно отравило жизнь семьи. Кажется, Боб кого-то сбил. И последовало неотвратимое наказание.

А пока что мы благополучно добрались до Аквилеи и вступили в Археологический парк.

Нам открылась поразительная картина. У подножия лестницы, ведущей к храму, – белая мраморная колонна с волчицей, кормящая Ромула и Рема, – копия римской. Ее нашли при раскопках и восстановили. Руины храма красноречиво свидетельствуют о его былом великолепии. Основание круглой башни говорит о ее высоте, частично сохранившиеся стены по сию пору внушают туристам почтительное преклонение перед размерами и мощью этого сооружения, дошедшего до нас из глубины веков.

Внутри храма те самые мозаики, которые рекламируют справочники. Археологи открыли их на глубине примерно в полтора метра. Эта напольная мозаика тематическая: с одной стороны изображена рыбная ловля сетями и рыбы разной величины и формы. И водоросли, водоросли. С другой стороны – сцены охоты в лесной чаще на оленей. Деревья, птицы, животные – все воссоздано во всех деталях. Удивительно, что даже цвет мозаики, обнаруженной под напластованиями времени, не поблек за сотни лет. Мы рассматриваем это чудо и не можем от него оторваться.

А дальше нас ждет еще одно открытие. Остатки бани и бассейна во дворе некогда существовавшего дворца римских патрициев. И здесь, как и в храме, сохранились изумительные по красоте напольные мозаики.

На этих раскопках я в очередной раз восхитилась практической сметкой американцев.

Аня Шриффер, по профессии дизайнер и отчасти рекламный агент, везде и всюду возила с собой планшет для зарисовок. Вижу Аню перед собой – слегка полноватая и очень привлекательная внешне, она избрала для себя собственный стиль в одежде. Предпочтение она отдавала шелковым блузкам и юбкам, что ей очень подходило. Планшет она возила с собой не зря и зарисовывала в него все, что ей особенно понравилось. На этот раз это был растительный орнамент, украшавший пол римской бани. Цветы, листья, виноградные лозы. Аня тщательно все это зарисовала в свой планшет и впоследствии использовала эти зарисовки в практических целях. У себя в Талахаси, столице Флориды, где они с Бобом живут, она продала его одной швейно-кружевной фабрике, производящей предметы туалета и домашнего обихода. Кружевные воротнички, накидки и вышитые салфетки были изготовлены по Аниным эскизам и хорошо раскупались.

Надо при этом заметить, что Боб Шриффер – человек не из бедной семьи. Его отец оставил ему наследство в виде обширных земельных наделов во Флориде, которые невозможно было реализовать, не заплатив внушительные налоги в пользу штата. Таким образом, Боб Шриффер остался жить и работать в Таллахасси, и занял позицию научного руководителя Магнитной лаборатории Университета Флориды.

Земли, перешедшие ему в наследство от его отца, по-прежнему возделываются и приносят существенный доход. Здесь же и дом Шриффера. Больше всего он напоминает мне беломраморный дворец из фильма «Унесенные ветром». Фасад точно так же украшают белые колонны. К порталу ведет широкая мраморная лестница. Дворец многоэтажный, гостиные и столовая расположены внизу.

Мы с Юрой были гостями в этом дворце. Нас пригласили на ужин вместе с четой Горьковых – Лялей и Львом.

Приезжаем и выходим из машины. И, к своему удивлению, видим наверху беломраморной лестницы большое скопление людей и телевизионного оборудования, которое, как нам показалось, направлено прямо на нас.

Мы приосанились и, приняв достойный для столь ответственного момента вид, стали подниматься по лестнице. Зря мы, однако, так старались. Вскоре мы во всем разобрались. Команда ТВ была вызвана совсем не для того, чтобы запечатлеть для вечности историческое посещение нами дома Шриффера, а для другой цели.

Все дело в том, что не так давно Аня закупила в одной фирме новое кухонное оборудование, на котором и был приготовлен ужин. Духовку, гриль, микроволновку. Все это в несколько этажей обрамляло стены кухни. Свежеиспеченные кушанья вынимались с пылу с жару из разных печей и снимались телеоператорами для рекламы. Часть подавалась нам на стол, часть заботливая Аня отдавала для пробы команде с ТВ. Молодые парни, по-моему, были очень довольны.

Мы замечательно провели время в тот вечер и много смеялись.

– Помните, как Боб чуть не опрокинул нас в Италии по пути в Аквилею? – вспомнила Аня.

Еще бы нам не помнить!

– У нас во Флориде невозможно ездить на машине, – заметил Боб.

– А что такое?

– Крокодилы вылезают на обочину греться на солнце и лежат, раздувая бока, – и Боб показал нам, как это делают крокодилы. – Убивать их запрещается. А такое бревно, если ты с ним столкнешься, разворотит тебе всю машину. Из-за них здесь совершенно невозможно ездить нормально. Приходится из-за каких-то рептилий сбавлять скорость. И вот вам, пожалуйста!

Мы были счастливы услышать от Шриффера столь здравые суждения о соблюдении правил езды на дорогах. Может быть, теперь Боб прекратит свои сумасшедшие гонки. Тем более что он неоднократно получал самые строгие предупреждения от полиции. Но напрасно мы надеялись. Через некоторое время в Москве мы получили известие о том, что Боб попал в серьезное дорожное происшествие, сбил человека. И ему грозит тюремное заключение. Не знаю, смог ли он откупиться каким-нибудь фантастическим штрафом. Неужели все-таки – тюрьма?! Во всяком случае, водить машину ему, скорее всего, больше никогда не придется…

Боб Шриффер с его широтой, радушием, приветливой улыбкой, готовый сделать для ближнего максимум добра. Но этой страсти к лихачеству он победить в себе не мог.

Вспоминаю, как мы уезжали из Триеста после окончания конференции. Накануне перекинулись с Бобом несколькими словами о том, что ехать в аэропорт на следующий день нам придется очень рано.

– Ничего, выйдем и возьмем такси.

Утром, чуть свет, выходим из нашего номера на галерею второго этажа – проливной дождь, мрак и темень. И не видно никаких машин, которые обычно дежурят у подъезда. Я стою на галерее над входом в полной растерянности и не знаю, что нам делать. Вдруг снизу, слышу, кто-то меня окликает:

– Синьора, вы такси вызывали?

Смотрю, это Боб машет мне из машины:

– Прошу вас, садитесь!

И вот он уже на втором этаже. Помогает нам сносить чемоданы.

Можно ли когда-нибудь забыть такие жесты?! Конечно, я желаю им всяческого благополучия.

Во Флориде мы пробыли несколько дней и все это время общались с нашими друзьями, Лялей и Львом Горьковыми.

В Москве мы с ними часто встречались у нас на Щукинском или у них в Черноголовке в нашей теплой «физической» компании, к которой примыкали разные «лирики» из писательских или театральных кругов. Ну, а Юра со Львом регулярно общались по науке, и Юра всегда мне говорил, что Лев один из самых ярких физиков из окружения Ландау.

Во Флориде они обосновались недавно. Живут в живописном пригороде под Таллахасси, в основном населенном белыми. Академик РАН, Лев Горьков, имеет постоянную позицию в Университете Таллахасси, который возглавляет Шриффер.

У него напряженный график работы, а также контактов с учеными Америки и Европы, так что они с Лялей находятся в постоянных разъездах. Ну, а Ляля, как всегда, обложена новинками литературы на русском и английском языках и каталогами художественных выставок, которые они по мере возможности посещают.

Особняк Горьковых стоит на берегу обширного озера и окружен тропической растительностью. С виду – это райский сад, который полого сходит к озеру необычайной красоты. Однако это только с виду. Дружить во Флориде с природой, как у нас в Подмосковье, ни в коем случае не рекомендуется. С первых минут пребывания в этом райском саду мне пришлось услышать от Ляли самые суровые предупреждения о том, что входить в контакт с водой, деревьями или каким-нибудь песчаным холмиком здесь строго воспрещается.

Подхожу к берегу озера и хочу пополоскать в нем руки по нашему, российскому, обыкновению. Попробовать воду на ощупь. Слышу окрик с терраски:

– Таня, сейчас же отойди от берега, в озере змеи!

Я присмотрелась. Черная изящная змеиная шейка приближалась к берегу.

Отхожу от берега и любуюсь лианами и серыми космами какого-то необыкновенного моха, свисающего с деревьев.

– Таня, ты что там стоишь, на деревьях сколопендры.

Иду на терраску.

– Таня, ты почему неплотно закрыла дверь, сюда может заползти… – и Ляля начинает перечислять, какое именно насекомое или пресмыкающееся может сюда заползти. Кстати говоря, на первых порах своего пребывания во Флориде Лев Горьков, усевшись на ступеньках терраски покурить, сильно пострадал от укуса какого-то ядовитого насекомого, пришлось прибегать к медицинской помощи и с тех пор повсюду возить с собой ампулы с противоядием и шприц – на случай повторения такого неприятного инцидента.

А песчаный холмик, если он вам попадется на пути, лучше всего обойти стороной. Возможно, это кладка крокодильих яиц и крокодилы откуда-то со стороны бдительно наблюдают за ней. При этом остается непонятным, каковы их ближайшие намерения…

Ляля со Львом, мне кажется, освоились в этой экзотике, и жить под Таллахасси им нравится больше, чем в Черноголовке, под Москвой, где Лев работал в институте Теоретической физики им. Ландау. Культурную программу они устраивают себе, регулярно наезжая в Нью-Йорк, – и вдоволь всего насмотревшись и наслушавшись, успокаиваются на некоторое время. Их младший сын Петя с семьей с недавних пор тоже поселился по соседству. Так что теперь им совсем хорошо.

Мотивы эмиграции у всех бывают разные и, несомненно, всегда индивидуальные. Массовый отъезд физиков из тогдашнего Ленинграда за рубеж, как только в горбачевскую эпоху открылась такая возможность, был понятен. Сколько можно было терпеть всяческие притеснения от ленинградских обкомов и райкомов? Явный и скрытый антисемитизм, невозможность выезда на конференции за границу и вообще запрет на контакты с иностранцами. Однако в некоторых случаях мотивы эмиграции, столь серьезного шага в жизни человека, для меня остаются неясными. Например, в случае с таким человеком, как Алексей Алексеевич Абрикосов. Сын известнейшего советского ученого, патологоанатома, академика А.И. Абрикосова, Алексей Абрикосов был потомственным членом московской научной элиты. Одним из самых молодых академиков в стране, и никогда не испытывал никаких унижений или давления. Находился в привилегированном положении с точки зрения материального обеспечения и пользовался абсолютной свободой. Мы хорошо знали Алешу Абрикосова со всеми его женами и детьми, общались домами, и огорчились, когда он уехал.

Что касается Нобелевской премии, которую Абрикосов получил вместе с Гинзбургом в 2006 году, то он получил бы ее, и находясь здесь, в Москве. Тогда не повезло Льву Горькову, – вместо него в этой компании лауреатов оказался американский ученый Тони Легет. На нашу поздравительную телеграмму Тони Легет ответил:

«Конечно, я очень счастлив, что получил эту награду. Но, поверьте мне, Юра и Таня, я себя великим физиком не считаю».

Такой ответ совершенно в духе Тони Легета – скромнейшего человека, и если ему и правда повезло, то это просто замечательно, и мы за него очень рады!

Возвращаясь еще раз к такой болезненной теме, как эмиграция, относительно нас двоих могу сказать: мы с Юрой никогда не рассматривали для себя такого решения нашей судьбы, как выезд на ПМЖ за границу. Объяснять это какими-то разумными доводами совершенно бессмысленно. Бывали всякие моменты, когда нам приходилось не сладко. Иногда нападало отчаяние. Но мы живем по той самой логике, которую, говоря о своей любви к «Отчизне», в двух словах гениально сформулировал Лермонтов:

Вот и с нами происходит примерно то же самое.

Хотелось бы еще задержаться на американском континенте.

В 2006 году мы с Юрой проводили два весенних месяца в Санта-Барбаре, Калифорния, где Юра был приглашенным профессором Университета и сотрудничал со здешними учеными в области фундаментальных теоретических исследований.

Нас поселили в кампусе при Университете, расположенном на высоком берегу, над океаном. Главная улица поселка вела прямо к берегу. Наутро, после нашего приезда, я решила исследовать окрестность. Вышла из своего двора и направилась к океану. По пути вижу двор, огороженный двумя жердями, прибитыми к деревянным кольям. Во дворе, напротив ветхой деревянной хибары, на куче песка возятся шоколадно-коричневые детишки, одетые в кофтенки и памперсы без признаков трусов или штанишек. Повсюду вокруг валяются смятые бумажные стаканчики, жестянки из-под пива и еще какой-то хлам. Несколько поодаль от детишек сидит, выбрав себе местечко почище, важный и крупный лохматый пес. Караулит детей. Няня. Мексиканцев здесь холят и лелеют, поскольку это беженцы, терпевшие в своей стране нещадную эксплуатацию и прочие издевательства. Они получают пособие по безработице, дающее возможность жить на него целой семьей. За время нашего пребывания в Санта– Барбаре, а пробыли мы здесь около двух месяцев, пейзаж на соседнем дворе не изменился – детишки подрастали и по-прежнему возились в песке, собака-няня исправно несла свою службу, только во дворе немного прибавилось разного мусора.

По российскому ТВ недавно показывали такой кадр: к брезентовой поле одного из шатров временного лагеря для беженцев прикреплено объявление, написанное на листе белой бумаги: «Срочно требуется уборщица!» Так что у мексиканских и нынешних, сирийских (или каких-то еще?), беженцев насущные потребности в основном совпадают.

Дальше мой путь лежал к супермаркету, ближайшему к нашему дому. Захожу. На прилавке с дарами моря – невероятное разнообразие. В глаза бросается табличка: «Shark», Сомнений нет – это акула. Интересно, что она ела на ужин? Едва взглянув на бело-розовую мякоть, выставленную в витрине, я зажала рот руками и бросилась к выходу, на свежий воздух, чтобы люди не подумали, будто я употребляю прямо с самого утра…

В дальнейшем я чаще всего ходила на ланч в столовую кампуса, а супермаркет обнаружила другой.

Зато океан ничем меня не разочаровал. Описать этот простор невозможно. Единственное, что нарушало его беспредельную гладь, были нефтяные вышки, уходившие в глубь океана, к горизонту. Вдоль всей береговой линии смутно виднелась гряда островов, образовавшая таким образом пролив, который служил традиционным маршрутом для миграции китов, направлявшихся летом в северные воды. Миграция представляет собой невероятную картину – из глубин океана бьют мощные фонтаны, вздымается гигантских размеров спина, с острием плавника, разрезающим толщу воды, и в воздух взмывают на несколько мгновений черные лопасти огромного хвоста.

Всем известно, что в Америке не принято купаться в естественных водоемах. Для этого существуют бассейны, которые регулярно чистятся, и, надо полагать, бассейны безопасны. В Санта-Барбаре никому и в голову не могло прийти купаться в океане. Здесь из-за неизбежных выбросов нефтяного промысла не занимаются даже серфингом. Это что же – нельзя прогуляться по кромке воды, как мы привыкли где-нибудь на море?!

И мы с моим мужем спустились по деревянной лестнице с мостков и храбро зашагали по песку. Через несколько шагов, чувствуем, ноги в чем-то вязнут. Лепешки мазута, не меньше, чем от скота, волной выкидывает на берег через каждый метр. Обойти их нет никакой возможности. Наши кеды стали пудовыми, и мы едва выбрались в них обратно на проложенные для променада деревянные мостки.

На этом мы закончили свои эксперименты с самостийным гулянием в неположенных местах. В Америке все упорядочено: намечены определенные маршруты, где можно бегать, где ходить, если ты такой оригинал, что ходишь пешком, а не едешь, как все нормальные люди, в машине, где заниматься физкультурой. И никакой самодеятельности.

Для меня остался непроясненным очень важный вопрос. Каким образом мигрирующие киты справляются с отходами нефтяного промысла?

Однажды стоим мы где-то на перекрестке дорог в Санта-Барбаре и читаем указатель. Что-то у нас не получается с переводом. Говорим, естественно, по-русски. Мимо нас проходит «Дама с собачкой», именно так, по-другому ее не назовешь. Элегантная, стройная, и белый пудель у нее какой-то чеховский.

– Может быть, я смогу вам помочь? – на чисто русском языке обращается эта дама к нам. – Мне кажется, вы затрудняетесь с переводом!

Мы на нее взглянули, и с этой самой минуты прониклись к ней таким нежным чувством, как будто бы дружили с ней всю свою жизнь. Познакомились, представились и выяснили, она со своим мужем обитает неподалеку от нашего кампуса, эмигрировали уже довольно давно, москвичи, скучают, особенно он, Володя Филиппенко…

Саша, она же Александра, тотчас же пошла с нами на почту, которую мы искали, потом посмотреть, как мы устроились в кампусе и все ли у нас тут в порядке.

– Если вам здесь будет неудобно, можно переехать к нам, мы будем очень рады! – сказала нам Саша. Она была далеко не в восторге от нашего чересчур аскетического жилья.

Назавтра мы уже были у них в доме, в гостях. Нормальный дом у Филиппенко, большой участок. Володя отчаянно сражается с бамбуком, наступающим на дорогу и не дающим проезда, а Саша прогуливает своего пуделька. Из Москвы, оставив вполне успешную карьеру, они уехали вслед за своими детьми. В Америке Филиппенко вполне благополучны.

– В случае, если вы решите переехать сюда насовсем, не думайте искать что-то другое. Приезжайте прямо к нам. Запишите адрес: «Yia Lemora, Goleta, 5903». Дом у нас большой, прекрасно заживем все вместе, как говорится одним котлом, – совершенно серьезно сказал нам на прощание Владимир Филиппенко.

Ну почему нас разделяют границы, океан, воздушное пространство?!

И таких людей, как Филиппенко, у нас немало обитает там, в США.

Во дворе Университета Санта-Барбары стоит особняк с классическим фронтоном, и на нем витиеватый барельеф:

«Walter Коhn Hall».

Большую часть рабочего времени профессор Уолтер Кон, действительно, проводит в этом здании, носящем его собственное имя, но его научный авторитет вознесся выше и этого университетского двора, и этого города, и этой страны. Фантастическая история о том, как еврейский мальчик-сирота, чьи родители погибли в печах Освенцима, благодаря своей целеустремленности и, конечно, таланту, в расцвете научной карьеры очутился в Стокгольме и пожимал руку шведскому королю, получая от него Нобелевскую премию, совершенно уникальная и требует отдельного рассказа.