На спаде…

Траектория полета этой блистательной биографии, набиравшей высоту на наших глазах, была прервана буквально в один день.

Как говорится, хорошо там, где нас нет.

По законам ФРГ лица, достигшие 65 лет, должны выйти на пенсию. Насколько мне известно, у них на Западе прощание с будущими пенсионерами не обрамляется никакими торжественными проводами с напутственными речами относительно «заслуженного отдыха» и дарением именных наручных часов «Победа».

Для Рудольфа Мессбауера было сделано редчайшее исключение, и он оставался на своем боевом посту до шестидесяти семи лет – двухлетняя надбавка нобелевскому лауреату, ученому с мировым именем. Но вот наступило 31 января 1996 года, день рождения Рудольфа Мессбауэра, и ему стукнуло 67 лет. В этот день он, как всегда, явился в свою лабораторию, прошел к себе в кабинет – и обнаружил… Что стол его занят его ближайшим сотрудником, отныне назначенным на должность, которую до сего утра занимал Рудольф, а его бумаги связаны в пачки и перенесены в другое помещение. Только вот стола пока нет. Но, видимо, будет. Надо надеяться.

Мессбауеру ничего не оставалось делать, кроме как, развернувшись на сто восемьдесят градусов и сказав, что он очень спешит, покинуть Технический Университет, где он много лет проработал на факультете инженерной физики, созданном по его инициативе и при самом активном его участии.

Непонятно было одно: куда ему теперь спешить? Это был самый главный вопрос.

Мы довольно часто общались с ним на этом переломном этапе. Сотрудничество моего мужа с мюнхенским физическим сообществом продолжалось, и мы регулярно приезжали в Мюнхен.

Настроение у Рудольфа было неровное (записи в дневнике, относящиеся к октябрю 1997 г.) «Правительство Германии недавно отказало Мессбауэру в субсидиях, которые он запросил для осуществления своего нового научного проекта, и Рудольф страшно негодует по этому поводу. Он критикует политику Германии и считает, что уровень жизни в стране снижается». Вскоре после этого болезненного для самолюбия Мессбауэра отказа последовало согласие правительства Баварии удовлетворить его запрос, и Рудольф воспрял духом. Он сообщил Юре, что в настоящее время занят больше, чем когда бы то ни было, во всяких международных комиссиях и комитетах, к сожалению действующих вне ФРГ, в других странах Европы.

– Работаю навынос! – говорил он, смеясь.

– Это все общественные должности, или вам платят? – поинтересовался Юра.

– Платят, и еще как! – Это обстоятельство исключительно радовало Мессбауэра.

Хотя по виду Рудольф несколько обветшал, но за столом витийствовал, как и прежде, однако было заметно – теперь его слушали не так благоговейно, как раньше, и даже осмеливались возражать. Иной раз по принципиальным вопросам. Например, по вопросам образования. В связи с наплывом в Германию иностранных студентов предлагалось все курсы лекций вести на английском языке.

– Ничего плохого я в этом не вижу! – заявлял Мессбауэр. – Это будет прекрасно, если интеллектуальное, образованное общество будет говорить на одном языке, который станет интернациональным средством общения.

На это Фриц Парак восклицал с резкими интонациями в голосе;

– Я, как налогоплательщик, не намерен учить английскому приезжих! В особенности турок! Пусть они учат немецкий, раз они хотят у нас жить! Они должны понимать, что находятся в Германии!

Словом тут нашла коса на камень, и никто от своего мнения не отступил.

Ропот по поводу чрезмерного наплыва мигрантов в страны Европы раздавался уже в те далекие девяностые годы не только в Германии. Жена одного нашего близкого друга, преподавательница начальной школы, рассказывала нам, что уровень образования в начальной школе у них, в Голландии, постоянно снижается, из-за того, что дети мигрантов не в состоянии усвоить программу первых классов.

Кристалл тоже проявляла строптивость. Куда девалась ее очаровательная улыбка с ослепительным блеском ровных мелких зубок, с которой она, бывало, встречала браваду своего мужа относительно его успеха у женщин. Теперь она воспринимала ее с недовольной гримасой и покачивала своей кудрявой головкой.

– Какая очаровательная экскурсоводша была у нас в Новгороде! – повествовал Мессбауэр – Ей было двадцать с небольшим. Вот это замечательно. Это самый хороший возраст для женщин, а после женщин следует менять! Какая может быть Венера после тридцати – ее надо задвинуть в дальний угол! – сообщал Рудольф свои наблюдения. Все вокруг весело смеялись, но Кристалл хмурилась и всем своим видом показывала неудовольствие и раздражение. Видно, ей сильно надоели высказывания Рудольфа насчет недолговечности женской красоты.

Кстати говоря, весь успех Мессбауэра у нашей милой экскурсоводши в Новгороде, куда мы с ним ездили вдвоем, без Юры, с одним сопровождающим, заключался в том, что он нас с ней поил чаем в каком-то буфете и спросил эту славную девчушку, что она больше всего любит:

– Пирожные! – ответила она без заминки.

Но пирожных в буфете не оказалось. Пришлось заменить их имеющимися в продаже леденцами. Ну, совсем, как у Зощенко! Помните незабываемую реплику кавалера, который останавливает девушку, потянувшуюся рукой ко второму пирожному:

«– Ложи взад!»

Перемены в отношениях к Рудольфу проявлялись со всей очевидностью. Теперь к нему не относились как к «неприкасаемому», которому запрещалось возражать, обращаться к нему с какими-то вопросами, прерывать его речь, когда он впадал в свои нескончаемые монологи, и даже приглашать его запросто в гости. Не с нашей ли легкой руки известный немецкий физик, академик Баварской АН Герберт Вальтер и его жена Марго первыми в научной среде пригласили Мессбауэра к себе домой на прием, и он на это приглашение с готовностью откликнулся. Лиха беда начало, потом эти приглашения посыпались как из рога изобилия.

Последний раз в России Рудольф Мессбауэр вместе с Кристалл были, когда Курчатовский институт устраивал международный семинар в связи с семидесятилетием моего мужа, – это было 6 июля 1998 года. Из иностранных гостей были приглашены ученые: Роджер Элиот, Великобритания; Зигхарт Фишер и Рудольф Мессбауэр, ФРГ; Фреди Завадовский, Венгрия; Карло ди Кастро, Италия; Ек Вальравен, Голландия; Тони Легет, США, Берт Халперн, США. Некоторые из них были с женами.

Нашу научную общественность представляли с женами: Ж. Алферов, В. Гольданский, Н. Пономарев-Степной, Н. Платэ, В. Гинзбург, Е. Велихов, С. Капица, А. Ларкин, В. Покровский, В. Фортов, А. Румянцев, Л. Максимов, наш сын Максим Каган с нашей невесткой Таней. И множество друзей с женами и без: Юлиу Эдлис, Борис Жутовский, Владимир Кассиль, Михаил Носов, Яков Рубинович, Александр Мамут и, конечно, наши ближайшие родственники – Борис Каган с женой Наташей и сестра Елена Ржевская.

В приемном зале Курчатовского института происходил банкет. Все было очень красиво, – море цветов, угощение в духе Курчатника, – прекрасное приготовление и невероятное разнообразие блюд. Столовая Курчатовского института всегда славилась своей кухней и изобилием.

Роль тамады взял на себя академик Евгений Павлович Велихов. Он блестяще вел вечер – с юмором, элегантно, никого не забыв. Именинник держал ответное слово. Он говорил об особой атмосфере института Курчатова, где никогда не наблюдалось интриг, взаимной ревности и чинопочитания. Но главное – здесь собраны талантливые люди, которые самоотверженно трудятся ради процветания и прогресса современной науки. Их имена известны далеко за пределами нашей страны, и мы можем по праву ими гордиться.

Стены зала приемов Курчатника украшали шаржи, нарисованные ближайшим сподвижником юбиляра, Леонидом Александровичем Максимовым, ныне членом-корреспондентом РАН, необыкновенно талантливым художником. За столом читались вирши. Авторы почему-то решили скрыть свои фамилии, но я подозреваю, что это коллективное творчество доктора физико-математических наук А.Козлова и доктора физико-математических наук К.Кикоина, ближайших сотрудников, как и Л.Максимов, моего мужа. Оду, выдержанную в торжественном стиле, предваряет эпиграф: «Остановись, мгновение, я прекрасен!» Ода отражает основные этапы жизни и научной деятельности юбиляра. Так и хотелось бы привести ее целиком, но придется ограничиться небольшой выдержкой.

Браво анонимным авторам!

Но самые интересные события разыгрались на следующий день.

После приема в Курчатовском институте мы с Юрой устраивали обед для иностранных гостей у себя на даче, в подмосковном поселке Ново-Дарьино. Для этой цели институт выделил микроавтобус с водителем, который должен был привезти всех гостей к обеду. Утром, едва наша семья успела закончить завтрак и встать из-за стола, как на пороге нашей дачи появились гости.

– Привет! – подавляя изумление, встречаю я их на пороге. – Как замечательно, что вы так рано приехали!

– Рудольф сказал, что раз погода хорошая, надо сразу же ехать!

– Вы уже позавтракали?

– Конечно, нет, потому что в гостинице буфет еще не работает!

«Ну, и ну, – пронеслось у меня в голове. – Какое счастье, что борщ я сварила еще накануне. Но как мне быть с завтраком?»

Не успела я сообразить, за что приняться, как в дверях показалась фигура тети Кати из соседней деревни, которая по воскресеньям носила нам творог и сметану.

– О! СмЕтана! – с невероятным воодушевлением воскликнул наш друг Рудик, большой эксперт по части русской национальной кухни. На Западе, как всем известно, такой продукт не производится. – СмЕтана, ит из файн!

И таким образом, незапланированный завтрак прошел на «ура», так же как и борщ, последовавший на обед.

Сидим мы, несколько разомлевшие на нашей терраске, после обеда, попиваем чай.

И тут вдруг на террасу без всякого приглашения врываются двое молодых людей весьма внушительной внешности и в невероятно возбужденном состоянии.

– В чем дело?! Кто вы такие? Мы, понимаете ли, cейчас несколько заняты, мы принимаем иностранных гостей, нельзя ли отложить ваш визит, скажем, на завтра?!

Скажу вкратце. Оказалось, что молодые люди – это те самые «новые русские», которые скупили земли за нашим участком, они хотят нас несколько потеснить и к тому же превратить прогулочную тропу, проходящую вдоль нашего забора, в проезжую дорогу.

– Во-первых, успокойтесь, – пытаюсь я урезонить наших гипотетических соседей.

– Давайте мы с вами все решим мирным путем. Столбы от нашего забора, если вы настаиваете, мы можем передвинуть, как только найдем для этого рабочую силу. Что касается прокладки на месте прогулочной тропы проезжей дороги, то правление нашего поселка никогда на это не согласится. Так что обращайтесь в контору.

Однако парни ничего не слушают и грозят нам всяческими неприятностями, если мы тотчас же не выполним их требования.

– Ну, это мы еще посмотрим, кто тут будет свои порядки устанавливать! Мы за эту землю деньги уже заплатили, так что никакое правление нам не указ!

Разговор продолжался в том же духе, пока молодые люди, все так же воинственно настроенные, не решили перенести свои боевые действия в контору, которая по воскресеньям была как раз открыта для посетителей.

Мы с Юрой вздохнули с облегчением. «Уф-ф!» Просто гора с плеч спала, когда эти разъяренные парни покинули террасу. Совершенно непонятно, каких выходок от них можно было ожидать. Зато наш друг Рудик был в восторге: еще бы, такое приключение на даче у Каганов! Конечно, ему приходилось слышать об этих самых «новых русских», а теперь вот, пожалуйста, явление в лицах. Не надо в кино ходить.

– Вот этот, здоровый детина, который вошел вслед за первым, – уверял нас Мессбауэр, – был вооружен. Точно, точно, он был вооружен! Я видел, что у него за поясом револьвер, когда стоял за ним сзади. Он у него прямо из-за пояса торчал! Потрясающе! Эти «новые русские», действительно, озорные ребята!

Ничего опасного в угрозах этих парней наш Рудик не видел. Мол, так, запальчивость молодости! Но какая при этом наглость и самоуверенность!

Совсем по-другому реагировали на вторжение «новых русских» к нам в дом остальные наши гости. Они были явно встревожены спектаклем, разыгравшимся у них на глазах. Ничего себе соседство предстоит Каганам!

Должна признаться сразу, соседство это не состоялось. Парадокс нашей жизни заключается в том, что с тех самых пор и по сей день мы этих двух «новых русских» в глаза не видели. Купленные ими земли, огороженные и необитаемые, так и стоят без хозяев и зарастают лесом и бурьяном. Что об этом можно подумать? Видимо, судьба забросила этих скандальных парней куда-то очень и очень далеко. Появятся ли они когда-нибудь в наших краях или нет – кто знает? И в каком качестве?

Да, недаром девяностые годы славятся у нас, как «лихие». Еще бы! Мы в одночасье пережили распад бывшего СССР, смену власти и крутой поворот «развитого социализма» к рыночной экономике. Непонятно, состоялся этот поворот или нет, но мы все еще льстим себя надеждой, что когда-нибудь все-таки обретем стабильность и покой.

На следующий год, уже один, Рудольф Мессбауэр снова наведался к нам на дачу. Он убедился в том, что все здесь по-старому, «новые русские» исчезли без следа, зато у нас в доме появился новый обитатель. У нас родился внук Саша, спасибо нашим детям, Тане и Максиму. Когда его увидел Мессбауэр, Сашка еще не ходил, только очень быстро ползал и даже залезал по крутой деревянной лестнице на второй этаж в кабинет к своему деду. Мы все ужасно этим забавлялись, потому что зрелище это было невероятно смешное. Сашка ползал, как ящерица, виляя несуществующим хвостом, быстро переставляя коленки и пристукивая ладошками об пол. Рудольф, к детям, вообще-то, более или менее равнодушный, и то с умилением наблюдал за этим ползающим ребенком. Видно, Сашка произвел на Рудика большое впечатление.

После, в Мюнхене, он рассказывал о нашем внуке одному своему другу, заядлому туристу, симпатичному старичку лет восьмидесяти пяти, с которым до недавнего времени они ходили в походы:

– Я думал, ты у нас, Ханс (кажется, так его звали), самый шустрый по горам лазить. А на самом деле я видел одного ребенка, внука Каганов, СашкА, так он еще быстрее тебя лазает! Так что тебе смена растет!

Теперь походы отошли у них в прошлое. Да, мы в этом наглядно убеждались каждый раз, когда после некоторого перерыва снова приезжали в Мюнхен.

4 декабря 1999 года я пишу у себя в дневнике:

«Герберт Вальтер пригласил нас на сессию Баварской Академии наук.

Мы поджидаем Рудольфа и Кристалл возле станции метро. И видим – навстречу нам, держась под руки, медленно движется пожилая пара. Он в бушлате темно-зеленоватого сукна на деревянных пуговицах, махровый шарф закрывает подбородок, кепка надвинута по самые брови, а на ногах у него что-то вроде наших «алясок» с меховой оторочкой. «Аляски» больше всего смахивают на боты. Наша подруга Кристалл тоже облачена во все зимнее, на голове капюшон, она поддерживает Рудольфа, стараясь идти с ним в ногу.

Раздевшись в роскошном вестибюле Академии, Мессбауэр оказался в смокинге с белым пластроном и при белой бабочке. На ногах у него между тем оставались все те же «аляски». Поверх смокинга через плечо был надет нагрудный знак Академии наук Баварии – широкая муаровая лента в бело-голубую полосу, с больший эмалевой бляхой внизу. Бляха, типа ордена, была тоже бело-голубых тонов и с гербом Баварии. Герб сиял яркой позолотой. Кристалл, критическим взглядом окинув своего мужа, кинулась снимать с него эти величественные знаки отличия, которые и правда резко контрастировали с его отороченными мехом ботами».

Теперь Кристалл была хозяйкой положения. Она заплатила немалую цену за свою любовь, молоденькой девчонкой влюбившись в женатого и к тому времени обремененного тремя детьми человека, не пожелавшего увеличения семейства, перенесла длительную разлуку с ним, вынужденная покинуть неласково принявший ее Гренобль и, наконец, дождавшись его в Германии. Шло время, и они поменялись ролями. Теперь он нуждался в ней, как никогда, и не мог без нее обойтись.

– Как будет то-то, и то-то по-английски? – толкал он ее под бок.

– Кто это такой, который только что со мной поздоровался? – шептал он ей на ухо.

Прием в Баварской Академии наук проходил на самом высоком уровне.

Торжественный, недавно отреставрированный зал украшен цветами, академики выступают с длинными речами, в перерыве между речами оркестр играет классику, шампанское, угощение а-ля фуршет, кофе.

К нашему удивлению, Рудольф Мессбауэр не выступал. Он сказал, что после простуды у него болит горло. В последнее время он стал часто побаливать. Заметно было, что он как-то отстраненно слушает разговоры вокруг. На вопросы, которые ему задают, отвечает одним и тем же: «ja!», «ja!».

– Рудольф, вы помните наше путешествие в Баку и Душанбе?

– Ja! ja!

– Рудольф, вы помните, как вас награждали почетной грамотой Российской Академии наук, а в футляре ничего не оказалось?

– Ja! ja!

И на этом все, больше от него ничего не добьешься. Теперь он уже не смеялся, как раньше, своим серебристым рассыпчатым смехом. И все чаще замыкался в себе.

В следующий наш приезд мы были расстроены еще сильнее. Это было спустя несколько лет. Запись в дневнике относится к 15 ноября 2003 года. Мы в гостях у Фрица и Трауди Парак. Фриц активно занимается наукой, Трауди каждый день по несколько часов проводит в библиотеке. Дети выросли, и все у них благополучно. Эта пара благоденствует.

Мы сидели в гостиной за аперитивом, когда приехали Рудольф и Кристалл.

Ужас! Мы были потрясены произошедшей в них переменой. Мы уже знали, что Мессбауэр серьезно болен, но этот его вид…

Увидев их, я вскочила и бросилась к ним поздороваться. И мы с Рудольфом, чего раньше у нас не было в заводе, обнялись, и прильнули друг к другу, и несколько минут так стояли без слов – это была дань былой дружбе, которая украшала собой наши лучшие годы.

Из дневника:

«Лицо одутловатое и бледное, глаза почти заплыли, сам он заметно похудел. Особенно исхудали руки. Это сразу бросается в глаза. Встает с трудом, такое ощущение, что он почти спит и не участвует в общем разговоре. Когда начинает сильно клевать носом, Кристалл его будит: «Ку-ку!» И толкает в бок».

С некоторого времени вместо Рудольфа за столом речь вела Кристалл. У них две потери. Во-первых, один за другим, умерли оба кота, перешагнув за поставленный природой рубеж продолжительности кошачьей жизни – 15 лет. Медицина была бессильна что-нибудь сделать, и кошки скончались, пережив одна другую на несколько недель. Рудольф бесконечно горюет, – не с кем ему теперь вести нескончаемые беседы, разбирать скандалы, связанные с ревностью к хозяину, некого погладить по головке.

Вторая потеря – пианино окончательно вышло из строя, и так как Рудольф ни за что не соглашается покупать новое, пришлось отдать старое в починку. Ремонт затягивается, и Мессбауэру приходится играть на мини-пианоле, которая стоит у сестры Кристалл в ее половине дома. Это счастье, что они живут бок о бок. Семья сестры заменяет Кристалл все на свете, племянники относятся к ней очень душевно и привязаны к ней так же сильно, как и она к ним.

Пока Кристалл рассказывает все это нам, Рудольф смотрит на нее, не отрывая глаз, но с отсутствующим выражением лица, так что непонятно, вникает ли он в смысл ее слов, или они льются для него, как журчание ручейка, – мелодично, лаская слух и не обременяя сознание.

Фриц Парак делал героические усилия, чтобы вывести Мессбауэра из оцепенения. Но все его попытки заговорить с Рудольфом о науке или о делах в бывшей его лаборатории были безуспешны. Несколько раз казалось, что Рудольф намеревается что-то ответить, но не может. На лице его мучительная гримаса, он смотрит упорно на Кристалл, как бы стараясь что-то вспомнить, но собраться с мыслями ему не удается.

В тот вечер всем нам хотелось обсудить с ними одну всех интересующую тему. Приближался 75-летний юбилей Мессбауэра: он родился 31 января 1929 года, – и общественность Института взволновалась. Надо было бы отметить эту дату в торжественной обстановке. Устроить прием? Или международный семинар с приглашением иностранных гостей?

– Давайте устроим по этому поводу банкет! – предложил Фриц.

– У нас не принято праздновать день рождения, – возразила Кристалл.

– Тогда давайте отметим именины! – пробовал убедить ее Фриц. – Или организуем международный семинар!

– Рудольф, вы хотели бы устроить научный семинар?

– Nein!

– Но, может быть, просто банкет?

– Nein!

Увы! Ничего другого мы от него по этому поводу так и не услышали. Забегая вперед, скажу: научный семинар, как и прием, так и не состоялся.

Фрицу не оставалось ничего другого, как круто сменить тему, и он хозяйским жестом пригласил нас всех к накрытому столу:

– А что мы будем пить? – с повышенными нотами бодрости в голосе обратился он к гостям. – Говорят, самое полезное – красное сухое вино. Якобы оно расширяет сосуды! Кто согласен расширять свои сосуды? Или лучше чего-нибудь крепкого?

Тут вдруг Рудольф оживился и вполне внятно произнес:

– Водку! Мы с Кристалл пьем русскую водку. Отлично! Согревает изнутри! – и по лицу его скользнула слабая и какая-то виноватая улыбка. Меня как током пронзило от этих слов: Россия сидела где-то у него в подсознании, и он возвращался к ней мыслями снова и снова. Несколько мгновений улыбка играла вокруг его губ и вдруг погасла так же внезапно, как появилась. Будто темная туча набежала сначала на лоб, потом спустилась ниже, глаза стали тусклыми, он отключился и затих.

Повисла тягостная пауза. Все сидели, потупившись, и думали каждый свое.

– Это все от повышенного давления, – первой прервала молчание Кристалл, – Рудольф тяжело переносит некоторые препараты от давления, и врачи никак не могут подобрать то, что ему нужно. Но обещают скоро подобрать.

Мы, естественно, согласились с этой ее версией. Но сердце сдавила тоска, – с ним происходит что-то неладное. И в голове неотвязные мысли: за что судьба и высшие силы наказывают так жестоко людей, чей интеллект намного превосходит обычный уровень и является общемировой ценностью?! Ответа на этот вопрос мы не находим, так же как медицинская наука пока что не находит каких-нибудь действенных мер для борьбы с этим недугом.

Мы возвращались от Параков в одной машине вместе с Рудольфом и Кристалл. Мессбауэр все время дремал, свесив голову и как бы уплыв от нас далеко, в какие-то неведомые миры. Кристалл его не тормошила и не говорила ему свое: «Ку-ку!» Когда настала пора прощаться, мы вышли из машины, по очереди с каждым из них обнялись и почти безмолвно простились. Как оказалось, с Рудольфом мы простились навсегда.

Терять друзей невероятно тяжело. В следующий раз по приезде в Мюнхен (20 октября 2006-го) мы узнали, что состояние Мессбауэра ухудшилось. По утрам Кристалл отвозит его в клинику, а на ночь забирает домой. Никто из сотрудников его не навещает и никаких подробностей о нем не знает…

Вот так. Как это надо понимать – правила невмешательства в частную жизнь? И строгая надпись: «Посторонним вход воспрещен!»

Однако здесь же, в Мюнхене, мы с Юрой наблюдали совсем другую картину поразительного объединения людей. В октябре в Германии проходит популярный праздник «Beer Fest», и однажды мы с нашим приятелем Зигхартом Фишером пошли в парк посмотреть, как это бывает.

О Зигхарте Фишере я уже писала. Профессор, сотрудник Мюнхенского Технического Университета, он в настоящее время находился в полосе жизни, которая сложилась у него не вполне благополучно. По немецким законам после развода со своей первой женой он платил алименты не только детям, но также и своей бывшей жене, которая якобы вторично не вышла замуж. Всем было ясно, что это чистой воды декорация, однако она сильнейшим образом вытрясала карманы Фишера, который к тому же (вот беда!) и со своей второй женой жил раздельно, и должен был ей также что-то платить.

А тут у него возникает новый роман и, соответственно, новые траты. Ох, уж эти женщины! Ох, уж эти немецкие якобы такие справедливые законы! Как при них выжить порядочному человеку!

Хотя дети Зигхарта, как и он, живут в Мюнхене, у него прекрасный коттедж под городом, спортивные интересы, абонемент на концерты, проводить свободное время он любит с нами. Нередко приезжает к нам в Москву или присоединяется к нам на каникулы, когда мы находимся где-нибудь в Европе.

В конце декабря 1992 года Фишер приехал к нам с Юрой в Париж под Рождество.

На этот раз встреча с Парижем была для нас с моим мужем особенно приятной, т.к. он получил приглашение дать несколько лекций в Коллеж-де-Франс. В своем пространном послании известный физик, лауреат Нобелевской премии Клод Коэн-Таннуджи подробно описывал условия нашего содержания и сообщал, что нас поселят… в замке. Мы были страшно заинтригованы. Признаться, кроме как на экскурсиях нам в замках бывать до сих пор не приходилось и уж тем более в них жить. Где же он находится, этот замок? В самом городе мы что-то никогда не видели никакого «замка». На самом деле этот замок оказался дворцом в классическом стиле, и располагается он на улице Рю-Универзитэ, идущей параллельно Сене, напротив Лувра.

Наследники богатого рода, сестра и брат, Hugot Helen and Jean Pierre (никакого отношения к писателю Гюго они не имеют), в конце семидесятых годов завещали свой дворец Коллеж-де-Франс, – они сами в нем некогда учились. Это величественное, необычайной красоты здание из белого мрамора, построенное в форме каре, стоит в глубине просторного двора за массивными коваными воротами и представляет собой высокую, в несколько этажей центральную часть с боковыми приделами. В правом приделе оборудовано несколько квартир, часть из которых сдается, а на вырученные деньги гости Коллеж-де-Франс проживают в нем «free». В это число бесплатных гостей попали и мы и получили двухкомнатную квартирку с двумя крошечными комнатами: одна наша спальня, вторая кухня-столовая. В этой кухне-столовой примостилось раскладное кресло, последняя секция которого помещалась под обеденным столом.

На этом креслице и расположился приехавший к нам Зигхарт, который так и спал с ногами, протянутыми под обеденный стол. Оказалось, никакого вреда это ему не приносило, и наутро, расправившись, он бодро и весело обследовал со мной все достопримечательности Парижа и окрестностей, пока Юра читал свои лекции. Потрясающее расположение нашего жилья давало моему мужу возможность отправляться в Коллеж-де-Франс пешком, через Сен-Жермен-де– Пре, мимо Люксембургского парка, и наслаждаться во время этой ежедневной прогулки сказочным убранством Парижа. В эти рождественские дни город сверкал всеми красками и светился всеми огнями, так что наше пребывание в нем превратилось в незабываемый праздник.

По вечерам мы с моим мужем и Зигхартом сидели в кафе и выслушивали его исповедь о его новом романе. На этот раз это была Надежда, наша соотечественница, знакомство с которой он случайным образом где-то недавно обрел. В настоящее время отношения набирали оборот и стремительно входили в фазу непременного участия Надежды во всех его делах.

Надежда была настроена самым решительным образом и захватывала в свои руки все новые рычаги управления своим кавалером. Заботы о его здоровье. Хозяйство, пришедшее в упадок после разрыва с его второй женой Хельгой. Обновление гардероба. В Германии Надежда оказалась по вызову родственников, но не знала, как здесь зацепиться. И вдруг перед ней замаячил Зигхарт Фишер – сказочное везение, воплощение мечты! – человек с положением и достатком, почти свободный и растерянный. Ее женские чары, состоящие из прекрасной фигуры с пышными формами, какие ни одной немецкой даме и не снились, в сочетании с пухлыми губками и обольстительной улыбкой, видимо, действовали на нашего Зигхарта безотказно.

Но что-то в ней начало его настораживать. На «Week-end» они с Надеждой соединялись и проводили субботу и воскресенье вместе. При этом Надежда оказалась неистощимо изобретательной по части приятного препровождения времени. Сначала ресторан с удлиненным меню, затем небольшая пробежка по магазинам. А после отдыха – кино и ночной бар. Но предпочтительнее всего было съездить куда-то и заселиться в уютном комфортабельном отеле, где можно было бы отдохнуть с удовольствием. Все расходы нес, естественно, Зигхарт.

– А как же иначе? – недоумевала Надежда, поджимая при этом свои пухлые губки. – У нас в России всегда за все платит мужчина, по-моему это совершенно справедливо.

Ссылки на Россию и ее замечательные традиции следовали одна за другой. И было просто непонятно, зачем надо было сбегать из земли обетованной, чтобы в этой Германии, на чужбине, продираться сквозь тернии к своему женскому счастью. Однако с Зигхартом счастья у нашей соотечественницы не получилось. По пути к нему Зигхарт скис, и все радужные мечты Надежды рухнули. Они расстались – и вот вам еще одна неустроенная судьба.

Наше пребывание в Париже закончилось торжественным вечером, на котором Юре была вручена памятная медаль, как лектору Коллеж-де-Франс. Клод Коэн-Таннуджи в сопровождении нескольких поздравительных слов вручил ему медаль, на чем официальная часть торжества была окончена, и все общество перешло к весьма обильному фуршету.

Надо сказать, что моему мужу была оказана большая честь. До него лекторами Коллеж-де-Франс были знаменитый математик, академик Н.Н. Боголюбов и не менее знаменитый физик, лауреат Нобелевской премии, академик В.Л.Гинзбург.

Но возвращаемся в Мюнхен. Итак, мы с Зигхартом пришли в «Beer Garten». Народное гуляние здесь в полном разгаре. Крутятся колеса обозрения, с горок целыми семьями съезжают хохочущие люди. Построено несколько временных павильонов человек на 500. Оркестр в огромной раковине наяривает популярные марши. Протиснувшись кое-как сквозь толкучку, мы пробрались в один из павильонов и, отвоевав себе места на скамье у длинного деревянного стола, заказали пиво и какую-то закуску. Публика вокруг нас была заражена невероятным энтузиазмом, все братались друг с другом, чокались пивными кружками, выкрикивали здравицы в честь Германии, ее величия и процветания. И тут грянула песня. Едва запевала вывел вступительные такты, как песню подхватил грандиозный хор голосов, и вскоре в него включился весь необъятный парк. Сотни глоток уверенно и стройно затянули мотив, не пропуская ни слова из этого патриотического гимна во славу Отечества. Сцепившись руками за спиной, люди раскачивались в такт песне во всю длину скамьи, образовав как бы единое и неразрывное целое.

Мы были потрясены. Кто из нас знает досконально слова какой-нибудь так называемой «народной песни» или тем более государственного гимна, подвергшегося не так давно тотальной переработке в соответствии с требованиями конъюнктуры?! Кого охватывает столь возвышенное чувство единения с окружающими людьми? Мол, вот это все наши, свои? Здесь, в Мюнхене, эта сплоченность нации нас, принадлежащих к поколению детей, переживших войну, этот момент настораживает и отсылает к самым мрачным ассоциациям. А что, если за этими же самыми столами несколько десятилетий назад сидели совсем другие персонажи, одержимые идеей своего расового превосходства над другими народами?! И куда это их привело?!

По отношению к нам с моим мужем немецкое общество проявило исключительное гостеприимство и дружескую теплоту. Но почему же я так часто страдала, замечая их равнодушие, их безразличие и какую-то душевную окаменелость? Все-таки у нас кто-нибудь бросится тебе на шею и разделит твое горе, если тебе совсем уж плохо. В Германии не принято обнаруживать свои чувства. Рыдай сколько тебе угодно у себя дома. Но обременять своими эмоциями других не полагается. Это дурной тон. Корректность – прежде всего.

Однажды в Мюнхене мне пришлось наблюдать, как проходили поминки с предварительным посещением кладбища. Не так давно ушел из жизни Герберт Вальтер (1935—2006), в прошлом директор Макс Планк Института квантовой оптики, а также заведующий кафедрой Людвиг Максимилиан Университета, Мюнхен. Видный ученый и замечательный человек, он умер в расцвете сил – если я не ошибаюсь, это была онкология.

С Гербертом Вальтером и его женой Марго мы познакомились в Москве. В первый же вечер после какого-то научного мероприятия Юра привел их к нам домой. И мы сразу нашли с ними общий язык. Герберт признался, что он мечтал побывать в Москве в частном доме, и они с Марго с интересом стали разглядывать нашу квартиру. Однако что у нас такого особенного можно увидеть?! Небольшую коллекцию картин одной группы современных художников – андерграунд советского периода. Мой муж собирал эту коллекцию, руководствуясь собственным вкусом, и видимо, его выбор художников и их произведений был вполне удачным.

Но главное место в нашем жилье занимают книги. Эти библиотеки, которые в каждом доме наших знакомых оккупировали значительную часть жизненного пространства, теперь кажутся безнадежно устаревшими. А помните ли вы, с какой страстью мы их собирали, какое испытывали торжество, когда нам удавалось достать недавно вышедшую новинку, приобрести, например, четырехтомник Б. Пастернака или пятитомник С. Моэма?! Несколько дней подряд мы были в приподнятом настроении, когда в нашем доме появлялось это сокровище, но кто в наш компьютерный век воспользуется этим богатством, которым мы все так гордились? Одна надежда на внуков, – быть может, не все из них отвыкнут от чтения типографским способом изданных книг и будут переворачивать эти бумажные шуршащие страницы, как это делали их бабушки и дедушки?

В тот вечер Герберт и Марго надолго застряли у наших книжных полок. Иностранных авторов, включая немецких, здесь было едва ли не больше, чем русских. Вальтеры были приятно удивлены. Какая оперативность переводчиков и издательств!

Из современной русской литературы им были известны «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Доктор Живаго» Б. Пастернака. Однако спрашивать о том, какое впечатление эти романы на них произвели, я не рискнула. Зачем устраивать людям экзамен, который они вовсе не обязаны сдавать… Уж не говоря о том, что восприятие западными читателями этих произведений очень часто радикально расходится с нашим и режет нам слух.

Мы тоже были в гостеприимном доме Вальтеров под Мюнхеном в местечке Пассау. Энергичная Марго считает своим долгом оказывать особое внимание иностранцам, прибывающим с визитами в институт ее мужа, она же содержит в полном порядке прилегающий к их особняку участок и управляет машиной. Забавное происшествие привело к тому, что обратно в Мюнхен после приема нас отправляли на такси. В чем дело? Марго поленилась загнать машину в гараж, и пока мы ужинали, куницы сгрызли у нее покрышки на колесах. Куницы это проделывают уже не первый раз, и каждый раз приходится платить за новые шины весьма внушительную сумму. Такова расплата за жизнь на природе. От экологии никуда не уйдешь.

И вот теперь Марго осталась одна. Конечно, рядом с ней дети, сын Томас и дочь Ульри, но как она будет без Герберта?

В память о нем в торжественном Зале Науки в Дойче-музеум состоялся представительный международный научный семинар с приездом большого числа иностранных ученых. После его окончания два автобуса повезли участников семинара на кладбище. Огромная толпа людей, человек сто пятьдесят, двинулась к могиле. Цветов почти не было, маленький букетик держала вдова, и у дочери покойного в руках было несколько гладиолусов. Накануне я специально узнала у нашего друга Зигхарта Фишера, принято ли у них приносить на кладбище цветы.

– Цветы обычно приносят родные.

– Ну, а звонить вдове, чтобы выразить свое сочувствие?

– Ну, как сказать. Ведь у людей в связи со смертью близкого человека возникает столько проблем, а тут еще звонки по телефону. Надо с кем-то разговаривать в таком состоянии. Может быть, лучше не надо… – такое охладительное объяснение дал наш друг Фишер для человеческого безучастия, когда каждый остается со своей бедой один на один.

Дальнейшее происходило в сдержанно-скорбном молчании. Могилу окружили и так стояли, несколько поодаль, каждый сам по себе, не произнося никаких речей и не возлагая цветы. Впереди всех стояла Марго. Видно было, что она, такая хрупкая, беспомощная, едва держится на ногах, но никто не взял ее под руку, не обнял, не подошел к ней, чтобы подставить плечо. Сын Томас с женой и дочь Ульри тоже находились от нее на отдалении. Марго положила на постамент памятника свой скромный букетик и, помедлив несколько минут у могилы, но, не дождавшись никаких выступлений собравшихся, поклонилась тихо его праху и пошла прочь. За ней последовали все остальные.

Возле автобуса я к ней подошла, что-то проговорила и обняла. И Марго, отвернувшись от всех и закрыв лицо газовым шарфиком, долго плакала, уткнувшись мне в грудь, и никак не могла успокоиться. Мне было ее так жаль. Но кто я для нее такая, жена приезжего коллеги ее мужа. Долго ли я тут пробуду? Вскоре я уеду и не смогу оказать ей внимания, поддержать, когда ей так тяжело.

Общество оттаяло в приемном зале института, за накрытыми столами и выпивкой. Были произнесены подобающие случаю речи, и тот холод, который охватил меня на кладбище, постепенно рассеялся.

Что тут скажешь, возможно они правы там, на Западе, обращаясь к психиатру каждый раз, когда им требуется размотать клубок всевозможных душевных терзаний? Это у нас существует издавна институт преданной подруги, которой можно поверять свое сокровенное. Однако изливать свою душу tat-a-tat – это еще куда ни шло, а вот как насчет нашей неуемной страсти бесконечно обсуждать в теплой компании текущую политику и политических деятелей? А может быть, кому-то это не нравится? Формальная дружба, которая ничего такого не допускает, кажется нам оскорбительной.

– Как поживаете?

– Fain! – и это все, что вам положено знать о суверенной личности.

Думаю, в конце концов мы к этому привыкнем.

Но я, должна сознаться, к этому еще не привыкла. И меня человеческое безучастие и равнодушие, невероятно больно задевают. Серьезные проблемы в самом просвещенном обществе Германии чаще всего было невозможно обсудить. Они не вызывали никакого отклика даже в наших близких друзьях. Антисемитизм на уровне государственной политики в советскую эпоху – это их не касается! Участие сестры моего мужа, Елены Ржевской, в обнаружении трупа Гитлера и Евы Браун? Опять молчание. Достаю с полки «Справочник всемирной литературы» (1969 г., Берлин) и нахожу там небольшую заметку о моем отце, Николай Вирта, основные произведения и указание на то, когда они были переведены на немецкий язык. По-моему, это чудо! Советский писатель, ныне так редко упоминаемый в своей стране, попадает в справочник всемирной литературы! И что же, никакого интереса в компании сидящих за столом людей мое открытие не вызывает. И я с чувством какого-то душевного опустошения ставлю справочник обратно на место.

А общество уже вернулось к своим обычным разговорам о поездках, путешествиях и грядущем музыкальном фестивале…

В тот последний наш приезд в Мюнхен мы много раз пытались дозвониться Кристалл. Автоответчик исправно работал, так что Кристалл знала, что мы в Мюнхене и очень хотим ее видеть. Где-нибудь посидеть, поговорить. Сколько лет дружеские отношения с ними составляли неотъемлемую часть нашей жизни. Но она так и не вышла с нами на связь. И на этом все оборвалось.

Рудольф Мессбауэр, один из выдающихся ученых нашего века, скончался 14 сентября 2011 года.