А все-таки она круглая
Откуда бы мы с моим мужем ни возвращались, из Америки, Японии или Европы, мы всегда снова оказывались в Москве. Создавалось впечатление, что наша планета, действительно, круглая.
Американцы при подлете к Нью-Йорку с большим воодушевлением поют: «Америка, Америка, великая страна!» Наши авиапассажиры при подлете к Москве гимна не поют. Сорвавшись со своих мест, они кидаются получать багаж: кто кого быстрее обгонит. При виде этой несущейся толпы – куда? и зачем? – я отмечаю про себя: вот мы и дома. И темп, который задают наши авиапассажиры, кажется мне совершенно правильным. Нам тоже пора в него включаться и бежать – платить, переоформлять, подписываться на газеты, звонить в издательство, вызывать мастеров по ремонту и, наконец, записываться на прием к врачу, – все-таки о своем здоровье тоже надо подумать. И просто адаптироваться к нашей жизни.
Когда в Горбачевскую эпоху, в конце восьмидесятых годов, – огромное спасибо за этот подвиг Михаилу Сергеевичу, – были открыты границы нашей Родины и мы с моим мужем впервые вместе выехали за рубеж, в Нидерланды, для меня это было ликбезом отсталой женщины, как бы из диких степей оказавшейся в цивилизованном мире. Нельзя сказать, что прежде я не бывала за границей, но что может видеть турист или член официальной делегации в поездках по западным странам – прекрасные города, комфортные гостиницы, возвышенное искусство и никакого погружения в жизнь. Ее бытовая сторона открывается тебе лишь в нормальной повседневной действительности. И вот выясняется. В супермаркете существуют товары непонятного для меня предназначения. Например, йогурт, или корнфлекс, или неведомые экзотические фрукты, прибывающие сюда из бывших колоний Королевства Нидерландов. В супермаркет Альберт-Хайм меня привела Мариан, жена профессора Ека Вальравена, по приглашению которого мой муж приехал в Амстердамский Университет.
– Мариан, – спрашиваю я ее, – почему этот «корнфлекс» называется «сухим завтраком»? Разве его не надо варить?
– Мариан, что это за фрукт такой мохнатый, – указываю я на киви. – А что это за ягоды колючие?
В квартире, где нас поселили, мне приходилось впервые использовать многочисленные агрегаты современной бытовой техники, которая пока еще до нас не дошла, – микроволновку, стиральную машину, кофеварку, миксер.
Писатель-фантаст Герберт Уэллс, несколько раз в довоенные годы посещавший СССР, примерно так описывал нашу действительность: …если вам на улице встретится взъерошенный молодой человек с безумным взглядом, который вздевает руки к небу и кричит, будто бы он изобрел холодильник, вы должны ему поверить, потому что русские заняты изобретением того, что давно уже стало привычным потребительским предметом в цивилизованных странах…
Кое-что с непривычки в Голландии может и шокировать: легальное курение травки в кафе с надписью: «Drink and smokе» на Рембрандт-сквер, или оголенные девушки в окнах на улице «Красных фонарей». Но к этому быстро привыкаешь, как к некоторой специфике крупного морского порта, в который прибывают из дальних стран люди, чьи потребности сильно отличаются от потребностей твоих и твоего окружения.
И вскоре приходит осознание: эта маленькая страна на севере Европы на самом деле является центром европейской культурной и художественной жизни.
Постоянная экспозиция картин Рембрандта и Ван Гога. Музыкальная программа в Концертгебау, где играют выдающиеся исполнители. Современный балет, абсолютно меняющий наши представления о классической балетной эстетике. И, наконец, мюзикл, пришедший сюда из Америки, как новый жанр оперы наших дней. Все это мы смогли осмотреть и прослушать с помощью наших друзей Ека и Мариан Вальравен за те два месяца, которые мы провели в Амстердаме.
И, наконец, мы увидели фильм Стивена Спилберга «Список Шиндлера», который к тому времени обошел экраны полмира, но не был допущен в нашу страну. В те годы тема Холокоста была не слишком популярна в официальных кругах нашего общества, и ее всеми силами старались обходить стороной. Здесь, в Амстердаме, в кинотеатре на центральной улице города этот непривычно затянувшийся фильм о спасении евреев от страшной смерти в газовых камерах публика встретила продолжительными овациями и стояла в зале до тех пор, пока не потушили свет.
Это неравнодушие благополучной западной публики, способной так глубоко переживать трагедию народа, подвергшегося целенаправленному уничтожению, в годы, казалось бы, уже давно отгремевшей войны, когда с фашизмом, казалось бы, давно покончено, произвело на нас не менее сильное впечатление, чем сам этот великий фильм. Помню, мы с мужем долго ходили по опустевшим набережным, смотрели на расходившиеся круги света на ряби каналов и почти все время молчали. Но Спилберг в своем фильме выразил почти все, что можно было бы сказать по этому поводу. Его надо просто смотреть, а потом еще долго обдумывать увиденное.
В октябре 2012 года мы снова оказались в Амстердаме. Город встретил нас сияющим утром, пронизанным свежим морским ветерком, и мы погрузились в его жизнь, и снова были счастливы, как в те далекие годы.
На этот раз мы приехали сюда, чтобы отметить день рождения Ека Вальравена, которому исполнилось 67 лет, но он решил отпраздновать его, как юбилей. И пригласил на него своих ближайших друзей и коллег: Жору Шляпникова, давно уже сменившего наше московское место жительства и работу в Курчатовском институте на постоянную позицию профессора в Эколь-Нормаль, в Париже. Айка Сильвейра из США, известного физика-экспериментатора Гарвардского Университета. Клода Коэн-Таннуджи, физика-теоретика, лауреата Нобелевской премии, профессора Коллеж-де-Франс и очаровательную Мишель Ледюк, профессора из того же Университета.
Торжество проходило в своеобразном месте, – ресторан, выбранный Еком, примыкал к овощной оранжерее, и в зал приемов нас проводили через шпалеры вьющихся, обсыпанных созревающими плодами помидор. Передо мной до сих пор стоит картина – шествие вереницы гостей, пробиравшихся сквозь помидорный лес с невероятно обильным урожаем, который мы едва не задевали плечами.
Мы с мужем очень кстати привезли Еку в подарок большую бутыль «Столичной» и к ней набор водочных стопок. Все это было сейчас же распаковано и с энтузиазмом принято к употреблению. Водка всех сплотила и взбодрила. Обычно западные застолья происходят в корректной и холодноватой вежливости.
– Вам подать салат?
– Позвольте вам налить еще немного вина!
На этот раз банкет проходил в русском стиле. Юра первым начал произносить тосты, вспомнив при этом, что вообще-то он почетный грузин, поскольку когда-то в Алазанской долине перепил самого Элептера Луарсабовича Андроникова. Но теперь он может гордиться еще и тем, что является почетным Ван-дер-Ваальс профессором Амстердамского Университета. И сердечно привязан как к этой стране, так и к виновнику торжества, и ко всей его семье.
Жора Шляпников тоже смешил чем-то гостей, не упустив возможности попутно устроить пиар своим многочисленным научным и жизненным достижениям. Так что застолье прошло весело и дружно.
В глаза бросалась странная деталь. На подоконнике ресторана, кроме нашего подарочного пакета, сиротливо стоял еще только один – от Жоры Шляпникова. Остальные гости обошлись без этого традиционного и обычного у нас знака внимания. Что это? Принятая на Западе сдержанность в выражении чувств? Или? Неужели… просто-напросто бережливость?
Когда-то, я помню, меня сразило признание жены одного нобелевского лауреата о том, что накануне она полночи простояла в очереди перед открытием универмага, объявившего о тотальной распродаже. Она была в восторге:
– Я все купила за полцены! И теперь могу вообще не делать шопинг!
«Неужели для нее эта скидка стоит того, чтобы провести полночи в очереди?» – поражалась я про себя.
Тогда я еще плохо знала психологию западной публики, которая убеждена, что дисциплина должна быть не только в строю, но также и в обыденной жизни. И что за каким-нибудь товаром, на который объявлена скидка, надо немедленно мчаться за тридевять земель. Бензин будет стоить дешевле, чем выгода от скидки. И эта практичность распространяется на всех, независимо от их доходов. Так что нам есть чему у этих иностранцев поучиться.
Семью Ека Вальравена мы нашли вполне благополучной и устремленной в будущее.
Выйдя, как положено на пенсию, Ек продолжает заниматься наукой, общаясь со своими зарубежными коллегами и работая приглашенным профессором в университетах Европы и Америки. Мариан преподает английский в начальной школе и жалуется, что уровень образования в Нидерландах неуклонно снижается из-за того, что дети мигрантов отстают в учебе от местных.
– Это всем известно, – говорит Мариан. – Но как решить эту проблему – никто не знает. Исключить цветного ребенка за неуспеваемость из школы? Боже избави! Никто не отважится выгнать из школы приезжего. Это будет немедленно расценено как дискриминация по национальному признаку!
У Мариан открылся музыкальный талант, и она чуть ли не ежедневно играет на разных барабанах в одном самодеятельном коллективе и страшно увлечена своими занятиями.
– Теперь я просыпаюсь и засыпаю под барабанный бой, – говорит нам Ек.
– А мы, как и прежде, под бой курантов, – говорим мы. У нас тоже есть свои козыри.
Вальравены все больше ценят свою квартиру на Сингел: в настоящее время профессор университета никогда не смог бы приобрести жилье в центре города, это ему решительно не по карману. Их квартиру украшают широкие панорамные окна с видом на канал – живешь, как на курорте, тем более что в Голландии есть такой обычай: как только по весне солнце начинает пригревать, окна открываются настежь и люди в них загорают, как на пляже.
– Мариан, где это вы успели так загореть?
– Как это где? У себя на подоконнике!
Их сын, Кристиан, которого мы знаем с детства, вполне самостоятельный парень, снимает квартиру и живет отдельно от родителей. Он диджей молодежного оркестра и потому вечерами всегда занят. Вместо него на торжестве присутствовала его girl-friend, хорошенькая девчушка, очень ласково льнувшая к Мариан. Теперь Вальравенам только внуков дождаться, а может быть, они уже есть?
Какое счастье видеть теплые родственные отношения и преданных родителям детей! К сожалению, так получается далеко не у всех, а у некоторых с детьми происходят разные трагедии. И мы поневоле переводим свой взгляд на Клода Коэн-Таннуджи. Он редко смеется и даже улыбается – не так давно они с женой потеряли единственного сына. Видимо, пережить это просто невозможно. Еще одна жертва, принесенная на алтарь свободы, где все дозволено. Передозировка наркотиков. Выпуская своих повзрослевших детей из-под своей опеки на свободу, там, на Западе, многие родители боятся этой чумы двадцать первого века до безумия! Но как уберечь от этого молодежь, которой так хочется попробовать все на своем пути?!
Гуляя в тот свой последний приезд по Амстердаму, мы с содроганием сердечным наблюдали, как молодые парни и девушки, то ли сидя, то ли лежа на бульварной скамейке в отрешенной позе, с поникшей головой, и лишь изредка ее поднимая, озираются вокруг мутным взором. И ничего при этом не видят. Боже мой! Куда несет этих несчастных поток юношеских страстей и заблуждений?
Настораживало во время наших прогулок и еще одно. Как много черных женщин на улицах Амстердама. Они прямо-таки от них потемнели. Хиджабы, черные одежды до пят, в которые вцепилась орава детишек, родившихся в этой стране и автоматически ставших ее гражданами. В приезжих не заметно никакого стремления к ассимиляции с западной цивилизацией. Все громче разговоры на своем языке, жестикуляция, бесцеремонное поведение в общественных местах. В супермаркетах участились случаи кражи. В эту статистику, если ее кто-нибудь ведет, пострадавших от воровства, попала и я. Привыкнув в первые свои приезды в Амстердам не запирать дверей своего дома, я и теперь продолжала быть в этом отношении совершенно беспечной. Как могли стащить мой кошелек, лежавший на дне каталки, в тот краткий миг, когда я от нее отвернулась, чтобы взять что-то нужное с полки, – просто уму непостижимо. Ведь этот мой кошелек надо было куда-то спрятать мгновенно?
Обращаюсь за помощью к администрации супермаркета.
– Ах, мадам, какая неприятность! Да как же так! Вот беда! И сколько там было денег? Выражаем вам самое искреннее сочувствие! К сожалению, мадам, задерживать покупателей и тем более производить обыск мы не имеем никакого права.
– А кто его имеет?
– Ах, мадам, это право исключительно полиции. Но вряд ли они будут производить досмотр. Сами посудите, это что же – перекрывать выходы? При таком скоплении покупателей?! Мне кажется, мадам, что это нереально!
Было совершенно очевидно: администрация супермаркета больше всего на свете боится скандала. Ведь пострадает имидж заведения!
Пришлось смириться с этим неприятным происшествием. Мне был преподан наглядный урок, напоминающий о том, что жизнь не стоит на месте, а движется вперед и развивается и что Голландия теперь не та страна, какой она была раньше. Так что и вести себя надо соответственно.
Такие вот проблемы возникли в Нидерландах в связи с наплывом мигрантов.
Но это уже совсем другая тема для серьезных размышлений.
Последний взгляд на бескрайние поля тюльпанов, на побережье с ветряными мельницами мы бросили из окна самолета, когда он поднялся в воздух с аэродрома Shipholl и взял курс на Москву.
В те годы (конец восьмидесятых), о которых я сейчас пишу, мой муж получал приглашения из многих Университетов Европы и Америки. И вот – приглашение из Японии.
Мне казалось, нам трудно будет освоиться в этой экзотике. Там все другое – климат, еда. И с этим настороженным чувством мы полетели в Токио.
Адаптация ко всему непривычному прошла на удивление безболезненно.
Начать с Гест-хауса при Университете в Киото, где Юра первые два месяца нашего пребывания в Японии работал в качестве приглашенного профессора.
Квадратные метры нашего «апартмента» сужены до самого последнего предела.
В то время я еще не побывала в других гостиницах и университетских домах приемов иностранных гостей. Иной раз мы попадали в такие номера, где сразу от двери начиналась кровать, одежду надо было вешать на крючки, вбитые над кроватью, а обувь ставить на носки возле кровати, иначе она поместиться в ваших апартаментах не могла.
Первое, что нас озаботило в Киото, – матрас из морских водорослей, жесткий, как пляжный топчан, и отсутствие подушек. Когда я попросила горничную принести мне подушки, она очень долго не могла понять существа моей просьбы, но потом согласно кивнула и пошла куда-то их добывать. Вернулась горничная со странным валиком в руках, состоящим из нанизанных на бечевку деревянных бусин, источавших сильный пряный аромат.
– А нельзя ли мне что-нибудь мягкое? – показываю я рукой, что я имею в виду. Но горничная все равно меня не понимает. Наконец, явилась милая японка, по всей видимости, здешний администратор.
– Скажите, пожалуйста, у вас подушки есть или нет? – спрашиваю я ее по-английски.
– Да, нет! – своим мелодичным голоском отвечает эта милая японка. На первых порах это двойное то ли отрицание, то ли согласие я относила к неточному знанию английского языка. И только потом уяснила себе, что японцы никогда не ответят собеседнику грубым отрицанием «нет» и постараются его смягчить. В результате получается это своеобразное японское «да, нет», которое и означает отрицание.
Оказалось, что к валику под шею из бусин можно было запросто привыкнуть, и то ли по молодости лет или по какой-то другой причине, но спали мы в Японии прекрасно.
Привыкать нам в этой замечательной стране пришлось ко многому.
Начну с движения на дорогах. Оно происходит как раз наоборот по сравнению с нашим: правый ряд едет назад, а левый вперед. И тут смотреть надо в оба. Однако японцы невероятно дисциплинированные пешеходы, и никому и в голову не придет перебегать проезжую часть где попало.
Своеобразное повседневное меню, принятое в Японии, для нас, европейцев, поначалу кажется слишком суровым по отношению к нашим запросам. Возможно, мы слишком много едим. Японцам для полного насыщения достаточно миски отварного риса, сдобренного какой-нибудь тушеной зеленью. Мясо в пищу они почти не употребляют. В Японии нам ни разу не удалось увидеть пасущийся скот, хоть мы и объездили остров Хоккайдо вдоль и поперек. Да что там корова, мы ни разу не видели здесь курицы, которая копошилась бы в придорожной пыли. Но пыли, как таковой, в Японии просто не существует. К тротуару вплотную приторочен в редких случаях газон, а чаще всего возделанная делянка, засеянная чем-то полезным. Представить себе дикий луг, поросший сорняком, в этой стране просто невозможно, – каждый клочок земли у них обработан. Иной раз стоишь на остановке автобуса и видишь, что делянка с посевом примыкает вплотную к асфальту или плитке, так что ни пяди земли не пропадает даром.
Возможно, именно с традиционным рационом из морепродуктов, рыбы и овощей связано то, что японцы представляют собой более мелкую расу, чем европейцы.
Зато какое разнообразие даров моря вы увидите на любом рынке или на прилавках магазинов!
Выйдя под вечер из своей гостиницы, я обнаружила, что рядом с нами – богатейший базар. На мангалах в котлах булькал рис, и этот специфический запах дразнил аппетит. К рису предлагали всевозможные тушеные и вареные добавки. Их готовили тут же в котлах или жарили на противне. По-моему, еда на любом японском рынке ничуть не хуже, чем в многочисленных ресторанах.
В какие только злачные места ни водил нас в Токио Коля Борисов, который принял нас в Японии под свое покровительство по рекомендации нашего друга Михаила Григорьевича Носова – д-ра исторических наук, членкора РАН: Миша с Колей старые товарищи, ну, а мой товарищ – он же и твой товарищ, так считается в нашем кругу. Словом, советник-посланник при посольстве РФ в Токио, японовед по образованию, давно здесь работающий, Николай Николаевич Борисов взял на себя все заботы, связанные с нашим пребыванием в этом городе, – заселение, познавательные экскурсии, развлечения. Коля хотел, чтобы мы почувствовали сам дух и характер Японии, и потому старался погрузить нас в самую гущу народной жизни. Он нас водил по маршрутам, недоступным обыкновенному туристу. Помню, мы с ним выпивали на каком-то рынке на бочках, поставленных «на попа», и сидя на высоких трехногих табуретах. Мужчины пили водку саке, а я прозрачное пиво и закусывали какими-то экзотическими гадами, приправленными зеленью. Вокруг посетители рынка предавались тому же самому занятию, при этом я не видела никаких пьяных или даже сильно «подвыпивших», что непременно наблюдается в других странах в подобных заведениях. Вокруг журчала японская речь, напоминающая мне лепет слабого прибоя, а экзотические гады, которыми мы закусывали, к моему удивлению, не нанесли никакого вреда нашему здоровью. По всей видимости, потому, что они попали к нам в тарелки прямо из вод океана.
Вообще, непривычная японская еда ни разу не доставила нам с Юрой никакого дискомфорта, чего мы, честно говоря, сильно опасались.
С Колей Борисовым мы продолжаем встречаться и в Москве, только здесь в связи с недостатком экзотики выпиваем не на бочках, а за столом.
Коллеги моего мужа по его работе проявляли к нам также необыкновенное внимание и заботу.
– Как вы переносите наш климат? У нас большая влажность. Вас это не беспокоит?
– Вам нравятся суши? Или вы предпочитаете европейскую кухню?
Едва ли не каждый вечер нас приглашали в какое-нибудь кафе или ресторан. Мы отметили про себя, что молодые люди, из тех, что пока еще не женаты, после посещения ресторана снова возвращались в институт, где часто и ночевали. В предбаннике лаборатории устроены двухэтажные нары, на которых они и располагались на ночлег. При этом постельного белья я там не видела. Возможно, они его откуда-то приносили, но скорее всего, спали просто на жестком матрасе, укрываясь тонким байковым одеялом. Поразительная неприхотливость, как и во всем остальном.
Но вот приятная неожиданность. Нас пригласили на ужин в один профессорский дом. Признаться, нам давно хотелось побывать в частном японском доме, посмотреть, как устроена их жизнь, ведь рестораны везде более или менее одинаковы.
В доме профессора N мы смогли увидеть изнутри неприкрашенный быт японской семьи. У них двое детей, двухкомнатная квартира с кухней. Кроме стола и стульев никакой мебели нет. А на чем же они спят? А вот у стены ролик свернутых циновок, на ночь циновка раскатывается и представляет собой очень хорошее ложе. А где же ваш шкаф с одеждой? А вот в малюсенькой прихожей, где обязательно снимают обувь и ходят дома в носках, вешалка и крючки с одеждой. Зачем иметь много одежды? Лучше старые вещи выкинуть и купить себе новые. На кухне никакой техники, как на Западе. Только кастрюли и котлы. Зато превосходная еда. Рыба, креветки, крабы. Разнообразные фрукты на десерт.
Меня поразил этот быт, не обремененный ничем лишним. И я вспомнила наши московские квартиры. Бесконечные ковры, картины на стенах, засилье книг и бумаг – в папках, пакетах и в стопках. Буфет, набитый посудой, шкаф, едва вмещающий поношенные вещи, которые никак не удается куда-нибудь пристроить. Наследственное жилье, в котором у нас нередко обитает второе, а подчас и третье поколение первоначальных владельцев, представляет собой смешение «французского с нижегородским», где экран суперсовременного телевизора взирает на колченогую этажерку бабушкиных времен, наполненную безделушками. Выбросить этажерку не позволяет память о тех, кого уже нет, и остается только терпеть эту рухлядь, пока она сама не упадет на пол.
Стремление окружить себя разнообразными предметами, якобы создающими уют, мне кажется, записано в нашем национальном коде. И российские эмигранты уносят его с собой в дальние страны, через моря и океаны. Приходишь в русское жилье где-то на Западе и удивляешься: когда они успели столько всего накопить? На стенах картины и картинки, на полу коврики и паласы, полки забиты старинными русскими книгами, которые разыскиваются по всем букинистическим лавкам, начиная от Парижа и кончая Нью-Йорком. И непременно взятые в рамки семейные фотографии российских предков, вывезенные с Родины на чужбину. Нет, нам от этого, по-видимому, не избавиться. И хорошо бы еще, чтобы из окна была видна березка, пусть хилая и кривая, но все же до слез своя, родная. Миф о том, что этот наш символ – «русская березка» – произрастает исключительно на наших просторах, давно уже развенчан, но все-таки он нам что-то свое напоминает.
Из Японии я вернулась со стойким синдромом избавления от всего, что можно безо всякого ущерба для хозяйства вынести из дома. Выносишь к мусорным ящикам очередной пакет и чувствуешь, что сбросил с себя какую-то тяжесть и в доме стало светлее.
Не связано ли ограничение личных потребностей в Японии с явным недостатком жизненного пространства? Это особенно заметно, когда на поезде едешь вдоль побережья океана и видишь, как города и поселки переливаются из одного в другой без всякого перерыва. Только что на станции читаешь одно название, как уже следующая остановка и название другое. Это что же, новый город? А предыдущий уже кончился? Территории им катастрофически не хватает.
Вся забота японцев – о благоустройстве и поддержании порядка в общественных местах. В метро, на транспорте, в торговых центрах и просто на улицах – безупречная чистота. Везде, где можно, цветы. К деревьям на аллеях подведены водопроводные трубки, чтобы дерево не зачахло в городской атмосфере Множество фонтанов с бассейнами, в которых плавают рыбки – «золотые рыбки» по нашим понятиям, поскольку они красного цвета, но при этом невероятно упитанные. Эти «золотые рыбки» больше всего напоминают мне жирного карпа. И я не удивилась бы, если бы узнала, что свой век они кончают на сковородке. Искусственные ручейки, пруды, каскады, небольшие островки зелени раздвигают городские кварталы, и природа как бы заявляет о своем равноправии с тотальной урбанизацией современной действительности. Городские туалеты сверкают белоснежным кафелем и до блеска начищенными кранами. Уборка, насколько я могла наблюдать, происходит здесь круглосуточно. Трудолюбие японцев поражает воображение европейского жителя, привыкшего к вальяжному режиму.
Наш балкон в Киото, где мы обитали в Гест-хаусе, выходил на орошаемые рисовые поля, примыкающие к дальним холмам. Утром, выйдя на балкон, я видела склоненные к мотыгам фигурки, покрытые широкополыми соломенными шляпами, медленно продвигающиеся вдоль плантации. Обработка ее велась вручную. Я читала, записывала кое-что, потом выходила в город. Возвращалась, ела. Фигурки на плантации под соломенными шляпами удалялись вдоль ряда посевов ближе к холмам, а потом поворачивались и медленно продвигались в обратном направлении. Мой муж приходил из института домой, мы ужинали и выходили на балкон. Спускались сумерки, теперь фигурки под шляпами едва различались на фоне темнеющей зелени. И мы шли с моим мужем прогуляться… Правда, ночью мы этих согнутых фигурок под широкополыми шляпами уже не видели, зато утром, как бы рано мы ни встали с постели, они уже снова были на плантации…
Экономия жизненного пространства приводит к созданию изобретений, каких нигде больше не встретишь. В городе Осака мы впервые воспользовались двухъярусным тротуаром, который к тому же ехал, как лента эскалатора в аэропорту.
Япония не переставала нас удивлять. Это страна контрастов. Роскошь разнообразных фестивалей как бы противопоставляется скромности устройства частных домов, где потребление товаров и услуг сведено к необходимому минимуму. Зато, если парад, так грандиозный. А фестивали представляют собой неслыханное буйство фантазии и художественного воображения. Один такой фестиваль нам посчастливилось видеть в Осаке, и нам показалось, что все его население участвует в этом торжестве в честь Бога изобилия. А если Бог изобилия, так и праздник в его честь производился с невероятным размахом. Колонна за колонной шли ряженые, одетые в немыслимые пестрые одежды, звери огромных размеров разевали пасти, гигантский лебедь плыл по улице, будто бы по глади вод, клоуны на ходулях разбрасывали детям конфеты. Толпы людей ликовали.
Конечно, мы, не знающие Японии, ее языка и лишь поверхностно знакомые с ее литературой, не можем судить о духе и ментальности этого народа. Что скрывается за японским политесом, когда тебя повсюду встречают с радушной улыбкой и с поклонами? Возможно, этим японцы хотят нам, дорогим гостям, сказать, что за этими поклонами находится незримая черта, которая отделяет нас от хозяев этой страны и не дает приблизиться к ним. Мы общались с японцами на английском языке, как и японцы, не будучи его носителями, а потому оставались от них на некотором отдалении. Странно, что это чувство отчужденности не возникало у нас при общении с нашими друзьями из других стран Европы и Америки.
Наверное, все-таки Япония непостижима для нашего ума. Как непостижима застывшая красота «каменного сада». Или молчание безлюдного храма, крылатой пагоды, затерявшейся в диких горах. Или таинственные богатства океанских отмелей, где выращивают искусственный жемчуг. Или величие белоснежной Фудзиямы, так и не пожелавшей показаться нам из-за облаков и потому оставшейся для нас непостижимым символом прекрасной Японии…
