Глава XI
Женская ножка высунулась из пены ванны. Ее можно бы назвать красивой, не будь двух «но»: во-первых, слишком явно выражена икроножная мышца, свидетельствующая о том, что обладательнице ножки приходится много времени проводить на ногах. Во-вторых, ее небольшие ступни были совершенно изуродованы, а ногти на пальцах сплющены.
Нога балерины…
– Маля, поторопись, не то мы опоздаем! – раздался голос Юлии из-за двери.
Матильда со вздохом опустила ногу в воду. Опоздаем… куда, к гадалке? Невелика беда.
Но вода уже остыла, и выбраться хотелось безо всякого напоминания.
Матильда уже несколько месяцев отсутствовала в Петербурге.
От гибели в огне ее спас, столкнув в воду, паромщик, от гибели на дне – спасательный круг, а от гибели в холодной воде – случайный рыбак, вытащивший странную барышню, едва державшуюся в сознании, но мертвой хваткой вцепившуюся в спасательный круг. Матильда успела лишь назвать адрес дачи в Красницах…
Долго находилась в беспамятстве, потом просто долго болела…
Николай за это время женился.
О ней, казалось, забыли, но пока возвращаться в театр невозможно. Матильда жила на даче, потом великий князь Сергей Михайлович отвез ее на гастроли, а великий князь Владимир Александрович настоятельно советовал не противиться. Она и сама понимала, что после всего произошедшего лучше побыть подальше от всего – Петербурга, дворца, Ники и, конечно, Власова.
Первое время все ждала, что ей скажут, будто Николай ищет, беспокоится, спрашивает, но время шло, а ничего не происходило.
– Значит, так тому и быть. Господь сам рассудил, такова Его воля.
Зато снова появился Власов.
Когда полковнику сказали, что Кшесинская после долгой болезни снова репетирует, он отмахнулся:
– Эта неопасна.
– Матильда Феликсовна…
Договорить Иван Карлович не успел.
– Что Матильда Феликсовна? – подозрительно прищурился Власов, он-то думал, что речь идет о Кшесинской-первой, то есть о Юлии. – При чем здесь Матильда Кшесинская?
– Я же говорю, что Матильда Феликсовна пришла в себя и готова репетировать.
Несколько мгновений Власов молчал, пугая своей окаменелостью директора. Что это он, не знает, что Кшесинская-вторая долго была между жизнью и смертью из-за тяжелой простуды?
А всесильный полковник повел себя и вовсе странно – он вдруг спросил, где Матильда живет сейчас.
– Верно, где и раньше? Я не знаю.
– Она бывает в театре?
– Нет, она все больше берет уроки у Иогансона… иногда у Чекетти…
Этот идиот считает, что Власов должен знать всех репетиторов? Власову достаточно знакомства с некоторыми балеринами!
Иван Карлович, видно, и сам понял: если Чекетти полковник и знает, то уж Иогансона точно нет, – но на всякий случай пояснил по поводу обоих:
– Чекетти раньше танцевал главные партии, а теперь все больше обучает в училище. И Христиан Петрович Иогансон тоже там.
Власов удалился, не прощаясь.
То, что Кшесинская не появляется в театре и вообще тиха и незаметна, ему понравилось, но не из-за скромного поведения балерины. Ее замкнутость могла означать, что внешность во время пожара пострадала. Некрасивая женщина – одно, а некрасивая балерина – совсем иное.
Приказал везти себя прямо в училище. По пути гадал – обезображена? Жалко красавицу, по-человечески жалко. Власов вовсе не был злодеем по натуре, а что приходилось быть жестоким, так работа такая. Согласись Кшесинская сразу получить отступные и удалиться, ничего плохого не случилось бы.
Вахтер на входе в училище сообщил, что мадемуазели Кшесинские обе в классе у Христиана Петровича, и показал, как пройти.
Что за должность такая, приходится то и дело заниматься балеринами и разными танцульками! Того и гляди, сам любителем балета станешь. Власов вздохнул, оставалась надежда, что нынешний император не будет привечать новых Кшесинских, а эту удастся все же спровадить куда-нибудь.
В репетиционном зале звучала музыка. Веселая. Танцевальная, немного отдающая цыганщиной.
Власов осторожно приоткрыл дверь. В зале были всего две балерины, аккомпаниатор и сам Иогансон. Одна из балерин, в юбке, надетой поверх трико, с бубном в руке, действительно танцевала какой-то цыганский танец. Вторая ей аплодировала в такт.
Послышался приказ учителя:
– Еще раз! Выше ногу!
Аккомпаниатор заиграл снова, и Власов замер – так это было красиво! Балерина не дергала туда-сюда юбки, как это делали цыганки в танце, но била в небольшой бубен в движении носком высоко поднятой ноги. Это все в такт музыке, изящно, эффектно, делая повороты и взмахи руками. Власов понятия не имел, как называются разные позы и движения, но, кажется, начал понимать, почему некоторым так нравится балет. Его просто нужно смотреть не из кулис или отрывочно, а внимательно и слушая музыку.
Иогансон снова потребовал:
– Выше ногу!
«Куда уж выше?» – мысленно возразил ему полковник. Оказалось, есть куда, потому что дальше девушка и вовсе поднялась на пуанты левой ноги, а правую то поднимала совсем вверх, подставляя под носок бубен, то опускала, но не на пол, а лишь до колена, чтобы тут же выпрямить. Полковник категорически не понимал, как при этом можно удерживать равновесие.
Когда танец закончился (балерина при этом не упала и не сбилась), Власов, не удержавшись, зааплодировал. Хотелось крикнуть:
– Браво!
В наступившей тишине зала его хлопки показались особенно громкими.
Балерина, которая закончила танец спиной к нему, повернулась, и Власов увидел Матильду Кшесинскую.
Да, танец с бубном танцевала именно она – не обожженная, не изуродованная, напротив, похорошевшая, раскрасневшаяся от усилий, даже выбившиеся из прически локоны не портили впечатление, а лишь усиливали прелесть блестящих глаз.
Впрочем, радостное выражение тут же потухло, но почти сразу сменилось насмешливым.
– Вам действительно понравилось, господин Власов, или это приказ закончить репетицию и отправляться в ваше ведомство?
И он вдруг поддался:
– Если вы мне позволите остаться и посмотреть, то можно продолжить.
Матильда повернулась к Иогансону:
– Позволим?
Тот только пожал плечами.
Она повторяла и повторяла то отдельные движения, то весь танец раз за разом. Власов уже потерял счет повторам, а конца не предвиделось…
Наконец, Иогансон скомандовал:
– Хорошо, теперь все сначала.
Полковник еще раз увидел танец с бубном, поражаясь изяществу исполнения, задорности и игривости балерины. Она дразнила, хотелось встать и присоединиться, причем казалось, что ничего трудного нет, так легко порхать может каждый. Если бы он не видел, сколько времени отрабатывались малейшие нюансы движения рук, повороты головы, покачивание плечами, ни за что не поверил, что это вообще не родилось прямо сейчас, спонтанно, из-за хорошей музыки.
– Молодец! Уже лучше. Прорепетируй еще дома, завтра поработаем над деталями.
Едва Власов набрал воздуха в легкие, чтобы наорать на безжалостного учителя, как услышал покорное:
– Христиан Петрович, я сегодня плохо работала, пока дыхания не хватает. Но это скоро пройдет.
– Я знаю. Тебя ждут, Маля.
Кажется, только теперь Матильда вспомнила о сидевшем в сторонке Власове. Подошла, устало присела рядом на стул, наклонилась поправить ленту пуанты:
– Зачем я вам теперь?
Он многое хотел сказать, пригрозить, испугать, застращать… Но увидел, как она работает, и ничего этого не смог. Неожиданно для себя вдруг поинтересовался:
– Как вы смогли выжить в том пожаре?
Матильда вскинула голову, глаза сузились:
– Каком пожаре? Откуда вам, господин Власов, известно о пожаре? Не вы ли его и устроили?
Ого! Она не собиралась сдаваться, легкая и воздушная балерина вполне способна разбить нос еще раз!
– Я полковник.
Она пожала плечами, сдув прядку волос со лба:
– Да хоть генерал!
Власов рассмеялся:
– Что это вы такое танцевали? – руки полковника изобразили нечто похожее на удар в бубен.
– Эсмеральду.
Власов поднялся, поправил китель и направился к двери, бросив на ходу:
– Можете танцевать и дальше, но только в дни, когда императорская семья не бывает в театре.
Сзади послышалось:
– Это мы еще посмотрим!
Следом удар бубна и… Матильда начала танец снова. Аккомпаниатор подыграл.
Власов шел по коридору, смеясь и напевая:
– Та-а-ра-а-там! Тара-тара-тара-там, тара-там!.. Тьфу ты, прицепилось! Та-ра…
Да, пожалуй, это выход – ничего не запрещать, но не пускать на сцену в присутствии императора и императрицы. И служебные обязанности будут выполнены, и совесть чиста. Почти чиста…
Он отдал распоряжение следить за Кшесинской круглосуточно, чтобы и приближаться не смела туда, где может оказаться государь, а Ивану Карловичу приказал если и вернуть ее на сцену, то спектакли ставить по средам, в этот день Его Величество занят другими делами.
– А что это за «Эсмеральда»?
Директор внезапному интересу полковника к балету удивился, но объяснил, что это балет, который Мариус Иванович Петипа ставил лет десять назад в расчете на Цукки.
– А Кшесинская?
Неужели Матильда просила у него разрешения танцевать Эсмеральду? Была у нее такая мечта – заставить Петипа возродить спектакль и самой исполнить роль, но великий француз отказал, заявив, что Матильда еще не готова, мало страдала. Небось решила, что теперь достаточно, и попросила содействия у Власова?
Нашла у кого просить. Иван Карлович незаметно вздохнул: даже самые умные женщины глупы!
– Матильда Феликсовна хотела бы станцевать…
– Она репетирует. Я видел.
– Да?! – обрадовался директор. – Значит, ожила. Я боялся, что она все бросит. Знаете, талант и упорство… Кшесинская будет величайшей балериной, обязательно станет примой-ассолютой, как Леньяни…
Зря Иван Карлович так радовался перед Власовым, тот отрицательно покачал головой:
– Пусть репетирует что угодно, но танцевать будет только в те дни, когда императора нет в театре. Даже если Его Величество вдруг неожиданно приедет, вы спешно замените Кшесинскую кем-то другим. Вы меня поняли? Хоть дворником, но замените. Иначе она не будет танцевать, а вы – руководить.
И вышел из кабинета, напевая:
– Та-а-ра-там, тара-тара…
Матильду не пустили на сцену, а выход нашелся неожиданно – предложили доработать до конца сезона в Монте-Карло.
Сезон в Монте-Карло выдался очень удачным, Кшесинскую-2 хвалили, но приглашена Матильда оказалась только на четыре спектакля в театре «Казино», куда деваться после, не знал никто.
Матильда прекрасно понимала, что приглашение в Монте-Карло дело рук великого князя Сергея Михайловича, как и последующие выступления в Варшаве. Там Кшесинские танцевали уже втроем – Матильда, Юлия и сам Феликс Иванович. Отец убеждал дочерей остаться в Варшаве, где не будет соперничества с итальянками и где Матильда сможет показать себя вполне.
Она все чаще задумывалась о том, чтобы так и поступить. Сердце ныло и тянуло в Санкт-Петербург к Ники и на сцену Мариинского театра, но разум велел принять другое решение. Ники не просто император, он чужой муж и скоро станет отцом, а в Мариинке властвует Леньяни, которая, как бы ни была добра, больше не допустит на сцену соперницу! Великий князь Сергей Михайлович – прекрасный и щедрый человек, он всегда придет на помощь, но над приязнью или неприязнью Мариуса Ивановича Петипа не властен, великому старику все равно, чего хочет великий князь. Пока упрямый старик не желал возрождать для Кшесинской «Эсмеральду»!
Не в силах на что-то решиться, Матильда и согласилась на визит к знаменитой гадалке. Может, подскажет?
Гадалка парижская, известнейшая – мадам Тэб, по руке предсказывала будущее безошибочно. В Варшаве всего на неделю, но сестрам удалось попасть. Юлия уступила такую возможность Матильде, для нее важней.
Когда та через пару часов возвращалась домой, в голове был полный сумбур.
– Маля, что она сказала?
– Обещала долгую жизнь, блеск сцены и замужество с мужчиной из императорского дома, – задумчиво откликнулась на вопрос сестры Матильда.
– Но Ники женат…
– Да, если только его супруга не умрет при родах.
У Юлии от таких слов даже дыхание перехватило.
– Ты с ума сошла?! Тьфу на тебя!
Она отвернулась в сторону, досадуя на неразумность младшей Кшесинской. Матильда не обратила на возмущение сестры никакого внимания. Немного погодя Юлия вдруг заметила:
– Но ведь Сергей Михайлович тоже мужчина императорского дома.
Маля грустно покачала головой:
– Я не выйду за него замуж, да он и не предложит.
Юлии нравился великий князь Сергей Михайлович, он был на год моложе своего венценосного племянника, очень похож на Николая внешне, но мягче характером и влюблен в Матильду по уши.
Но Юлию насторожила задумчивость сестры, что-то не так…
– Маля, что еще сказала гадалка? Ведь ты рассказываешь не все.
Матильда немного помолчала, потом вздохнула.
– Да. Она сказала, что если только связанный со мной мужчина императорского дома наденет корону и возложит такую же на голову женщины, то будет жестоко убит вместе с этой женщиной.
– Господи Иисусе! – перекрестилась Юлия. – Тебе действительно лучше остаться в Варшаве.
Матильда со вздохом согласилась и вдруг тихо заметила:
– Ники не коронован, и Аликс тоже…
– Перестань! Мало ли что наболтает гадалка!
Матильда сделала вид, что согласилась с этими словами сестры, но Юлия слишком хорошо ее знала, чтобы поверить. У Мали засела в голове эта проклятая мысль о несчастье в случае коронации.
Через пару дней Юлия застала сестру за разглядыванием ладони.
– Маля?
– Неужели все это можно увидеть по линиям ладони? Если вся наша жизнь вот предопределена, то к чему ее и проживать?
Юлия закрыла пальцы Матильды в кулак:
– Вот именно. Я пробилась к ней, и знаешь, что предсказано мне?
– Что? – вскинулась Матильда.
– Нескорое замужество с человеком, которого я люблю сейчас. Я люблю Александра Зедделера. Не думаешь же ты, что он решится жениться на балерине?
Маля пожала плечами:
– Почему нет? Барон не император.
– А еще… мадам попросила достать ей слепок ладони императора.
– Зачем?!
– Чтобы посмотреть его будущее. Говорит, даже его портреты производят грустное впечатление. На челе печать трагедии. Попроси Сергея достать, посмотрим, что мадам скажет.
– Нет! И ты не смей обращаться к кому-либо.
– Почему, разве Ники не стоит знать свою судьбу?
– Не стоит! Я не хочу быть предвестницей неприятностей и тебе не советую.
Юлия вздохнула, накручивая на палец конец поясной ленты:
– Ты права. Иногда лучше ее не знать.
– Всегда лучше.
– Ты примешь предложение остаться в Варшаве на два сезона? – это уже отец, вернувшийся из театра.
Матильда покачала головой:
– Не приму, папа́. Я должна вернуться в Мариинку.
– Надеешься на продолжение отношений с ним? – нахмурился Феликс Кшесинский. Ему никогда не нравилось слишком высокое покровительство у дочери, оно дурно попахивало.
– С ним у нас больше ничего не будет. Но в Варшаве мне делать нечего.
Не стоило объяснять, о ком идет речь.
– Маля, но папа́ прав, в Варшаве у тебя не будет соперниц, ты признанная прима.
Матильда снова покачала головой:
– Вот потому и не останусь. Если мне не с кем соперничать, то я ничего и не добьюсь.
– Я думал, что ты танцуешь ради самого танца.
– Так и есть, папа́. У меня остался только балет, но он там, в Мариинском. А Мариуса Ивановича заставлю для меня балеты ставить!
– Ты хоть понимаешь, что тебе вслед всегда будут говорить, что роли получаешь из-за покровительства?
Матильда вдруг вскочила на ноги и сделала гранд батман, смеясь:
– Не-ет… сначала только ленивый не плюнет вслед и не попытается бросить в меня камень. А я на них всех наплюю. – Опустила ногу и серьезно добавила: – Я буду танцевать лучшие партии, даже если для этого придется прибегнуть к помощи великого князя Владимира Александровича!
– Боюсь, Маля, что тебя и теперь, и после будут помнить только как… подругу императора и считать, что место на сцене ты завоевала благодаря высочайшему покровительству.
– Ты-то знаешь, что это невозможно! Тебе не стоит объяснять, что на пуантах не устоишь и при поддержке великих князей, а фуэте не получится даже при высочайшем покровительстве.
– Я знаю. Иосиф знает, Юлия знает, Мариус Иванович знает, Леньяни знает. Все знают, но молва…
Феликсу Кшесинскому оставалось только покачать головой. Он мечтал, что дети превзойдут отца, что действительно будут танцевать лучшие партии, но Юлия не прима, Иосиф только пробивается наверх, а самая большая его надежда – Маля – запятнала себя любовной связью. Опытный танцовщик лучше других понимал, что как бы ни была достойна младшая дочь, ей не простят высочайшего покровительства и всегда будут говорить, что и фуэте она крутит разве что не с помощью великих князей. Театр – жестокий мир, а балет особенно, нужно показывать характер, чтобы пробиться на сцену, а уж в примы особенно, но не всякий характер публика принимает.
То, что будет трудно, понимала и Матильда, но ее трудности только подхлестывали. Научиться тому, что умеет Леньяни, превзойти прекрасную итальянку, причем вопреки всеобщему недовольству – это ли ни цель?
Матильда звонко чмокнула отца в нос:
– Я справлюсь, папа́. Я всех сумею убедить, что достойна называться первой по праву.
Тот вздохнул:
– Дай-то Бог…
– Юлия, ну-ка подыграй! Папа́, позволь пригласить тебя на мазурку, – неожиданно попросила Матильда.
– Но, Маля…
– Даме не пристало приглашать кавалера? Тогда я прошу пригласить меня.
Недаром Феликс Кшесинский считался лучшим мазуристом России, да, наверное, и мира, а его дочь – прекрасной балериной. Если бы только кто-то видел эту роскошную мазурку! Танцуя, они выбежали в большой зал, Юлии пришлось играть очень громко. В дверях толпились слуги и случайные свидетели.
Когда мазурка закончилась, аплодисменты грянули такие, что казалось, лопнут стекла дома.
– А ты во мне сомневаешься, папа́. Мы же Кшесинские, – улыбнулась Матильда. – И наше место на сцене. Большой сцене! Мариинский будет моим, и мне наплевать на то, кто и что подумает или сболтнет!
К сожалению, Феликс Кшесинский оказался прав, его дочь Матильду признавали лучшей те, кто стоял с ней рядом в репетиционном зале, на сцене, кто ставил балеты или писал для них музыку, но для зрителей по ту сторону рампы она оставалась протеже мужчин Дома Романовых, не более. Причем осталась таковой и в памяти.
История и людская молва бывает несправедливой не только к императорским семьям, но и к труженикам балета. Молва не принимает во внимание мнение Петипа или Чайковского, считая любые хвалебные статьи заказными. На то она и молва…
Лето Матильда прожила в подаренном великим князем Сергеем Михайловичем доме в Стрельне. Занималась украшением своей новой дачи, распоряжалась разбивкой новых цветочных клумб, обустройством сада и угодий, прокладкой дорожек, посадкой кустов… И много тренировалась.
Юлия сбивала пальцы, аккомпанируя сестре. Потом за рояль садился отец или кто-то еще по просьбе балерины, а она продолжала и продолжала выполнять па, крутить фуэте уже без малейшего сбоя, разучивать роли, даже те, которые могла никогда не станцевать.
Когда у Юлии уже стали болеть пальцы и она запротестовала, Матильда пригласила аккомпаниатора из Петербурга. В небольшом репетиционном зале подолгу можно было слышать:
– Раз… два… три…
– Еще раз, пожалуйста…
Осенью императрица родила дочь, которую назвали Ольгой…
Разочарование, царившее в обществе, трудно передать. Вместо ожидаемого сына-наследника девочка, кроме того, много болтали, что роды были очень тяжелыми, а сама Александра Федоровна никак не может восстановиться, вынуждена проводить большую часть времени в постели или инвалидном кресле.
Годичный траур по умершему Александру III, который прерывали ради свадьбы нового императора, плавно перерос в ожидание родов, а потом в период восстановления императрицы.
Коронацию назначили на май. Началась подготовка.
– Андрей…
Они ни разу не беседовали после того кошмара, хотя, конечно, встречались. Великий князь поздравлял императора со свадьбой, потом с рождением дочери, обычно стараясь не смотреть в глаза. Николай понимал, что ни он, ни Сергей Михайлович не простят гибели Матильды, потому не требовал присутствия. Он сам старался о прошлом не думать, иначе можно сойти с ума.
Сначала было очень трудно войти в курс множества дел, потом Аликс объявила, что беременна. Она тяжело переносила состояние, вернулась болезнь ног и позвоночника, молодая царица и будущая мать большую часть времени вынуждена была проводить в инвалидном кресле. Для молодой женщины это было невыносимо, Николай старался как можно больше времени проводить рядом с женой, успокаивая и вселяя в нее уверенность. Родственники и друзья отошли на задний план, театры не посещали, мотивируя это трауром, а потом подготовкой к родам и прибавлением семейства.
Великий князь обращению императора удивился, но виду не подал.
– Андрей… мне часто снится Маля… Знаешь, она словно предупреждает меня о чем-то с того света…
Князь Андрей молчал, но Ники продолжил сам:
– Вижу будущую коронацию, словно собираюсь надеть корону на голову Аликс, но слышу голос Мали, роняю корону и бегу через толпу на этот голос. Толпа расступается передо мной, какой-то гул, вдали женский силуэт в белом, я не вижу лица, но знаю, что это она… Как ты думаешь, она зовет меня с собой на тот свет?
Андрей привычно спрятал глаза, но вдруг тихо и чуть хрипловато ответил:
– Она не на том свете…
– Что? – не понял Николай, вглядываясь в лицо кузена.
– Маля жива, Ники. Она спаслась и даже не пострадала.
– Что?!
– Она танцевала во Франции, потом в Варшаве, теперь в Петербурге, но…
Договорить не успел, Николай схватил его за грудки:
– И ты знал об этом?! Все время знал и молчал?!
Андрей посмотрел неожиданно твердым взглядом:
– А ты меня спрашивал? Ты хоть раз о ней вспомнил?
Николай отпустил мундир кузена и стоял, опираясь на перила террасы.
– Кто еще знает?
Великий князь недоуменно пожал плечами:
– Все. Сергей купил ей дачу в Стрельне. Она надеется участвовать в коронационном балете в Москве. Знаешь, она надеялась, что ты спросишь, а потому просила передать тебе вот это. – Андрей вытащил из-за пазухи помятый, но запечатанный лист. – Извини, потрепал…
Николай, отвернувшись от кузена, поспешно разорвал его, глаза забегали по строчкам. Матильда просила немногого – права по-прежнему называть его Ники хотя бы мысленно (кто мог ей помешать?) и возможности обратиться в трудную минуту.
Конечно, это могла быть простая женская хитрость – обращение «в трудную минуту» повлекло бы за собой новые встречи и возобновление отношений. Но потрясенный новостью император об этом не подумал, он вернул Андрею письмо со словами:
– Да. Передай ей, что да.
Лист остался незапечатанным, и Андрей не удержался, чтобы не прочитать.
По ветру полетели обрывки письма…
Агент, которыми по воле Власова были просто напичканы все закоулки дворцов и прилегающих территорий, бросился собирать клочки бумаги. Стараний агента не увидели ни ушедший раньше император, ни великий князь.
Собрать удалось не все, но и имеющегося хватило, чтобы Власов сумел прочитать написанное. Кулак резко сжался и грохнул по столу, отчего чернильница обиженно звякнула крышкой.
– Неугомонная! Хоть действительно сжигай и пепел по ветру развеивай!
Матильда просила у государя разрешения обращаться к нему лично в случае необходимости и по-прежнему называть его на «ты».
– Я тебе покажу «Эсмеральду»!
Распоряжение было жестким: к театру не подпускать, танцевать не позволять, участие в коронационном спектакле запретить!
Матильда получила роли в проходных спектаклях, которые Мариинка везла в Москву, например, в «Пробуждении Флоры». Прекрасная роль, но уже столько раз исполненная. А вот в новом балете Дриго Мариус Петипа для нее роли не нашел, главную жемчужину – черную – танцевала Леньяни.
На сей раз Иван Карлович был более предусмотрителен, Матильду к нему просто не пустили. Ответ был один: балерин много, ролей мало! Ее раньше времени отправляли в Москву, чтобы не мешала подготовке спектакля и выступала пока там.
Князь Андрей не передал Матильде разрешение императора, решил, что до коронации делать этого не стоит.
Сама балерина продолжала репетировать, надеясь к тому же танцевать в балете «Жемчужина», подготовленном для коронационных торжеств. Она не собиралась ни показываться на глаза императору, ни настаивать на встрече с ним.
Юлия застала ту в слезах и отчаянье.
– Юля, я плачу слишком дорогую цену за такое короткое счастье! Все танцуют, даже Оля Преображенская, и ты танцуешь, только я буду сидеть за кулисами и страдать. Даже в кордебалете места не нашлось.
Юлия попыталась убедить сестру потерпеть – пройдет коронация, пройдет и опала.
– Ты ошибаешься, Власов сказал мне, что танцевать я буду только канкан в кабаках за еду. Он своего добьется.
– Власов о тебе и думать забыл.
– Нет, он никогда и ничего не забывает, даже после сезона отсутствия не забыл. А вот Ники обо мне забыл. Даже ответить не соизволил.
– Попроси кого-то другого помочь тебе получить роль. – Юлия говорила без уверенности, прекрасно зная, что балет уже не только распределен, но и почти отрепетирован. Никаких других ролей для Матильды не нашлось бы, разве что и впрямь встать в кордебалет вместо сестры. Юлия была готова на такую жертву, но примет ли ее Матильда?
– Кого? – Отчаянье Матильды было настолько сильным, что даже голос срывался. Она потеряла возможность быть с любимым, Ники женат на другой, оставался только балет, но и того лишали. Может, правда стоило танцевать в Варшаве?
– Ну, хочешь встать вместо меня? – все же рискнула предложить сестра.
Матильда вскинулась:
– Нет, я поступлю иначе. Знаешь, к советам Леньяни стоит прислушаться. Великий князь Владимир Александрович не раз предлагал помощь. Пусть поможет.
Юлия с сомнением покачала головой:
– Ой ли…
Но сестра ошиблась, великий князь сделал то, чего не сделал бы никто для опальной балерины. Он даже расчувствовался, когда Матильда разыграла целый спектакль с жалобами невинной овечки на несправедливое отношение к ней театральных волков.
– Моя прелесть, конечно, вы должны танцевать. Негоже держать бриллиант в коробке с простыми стекляшками. Дайте слово не смотреть в сторону императора и императрицы, и я верну вас на сцену.
– Даю, – вздохнула Матильда.
– Вот и прекрасно. Давно бы так!
Владимир Александрович ничего не стал говорить племяннику, он распорядился сам. Управляющему Императорскими театрами пришло распоряжение двора о включении Кшесинской Матильды в коронационный спектакль.
Иван Карлович взвыл:
– Но на какую роль?!
Задавать такие вопросы великому князю бесполезно, тот пожал плечами:
– Хоть дирижером оркестра.
– Но дирижирует сам Дриго… – зачем-то сообщил Иван Карлович. – Да и Петипа что скажет?
Владимир Александрович не удостоил ответом. Не думает же директор, что великий князь станет уламывать Мариуса Петипа? Это для них он бог, а для князя просто первый балетмейстер.
Пришлось Дриго спешно дописывать номер для еще одной жемчужины – желтой, а Петипа ставить этот номер. Матильда потребовала:
– Фуэте!
– Ни за что! Чтобы вы еще раз упали?! – ужаснулся великий француз.
Балерина вышла на середину кабинета, места в котором было крайне немного, и принялась крутить фуэте, не сбиваясь. Поняв, что у Кшесинской все получится, Петипа замахал руками:
– Верю, верю!
Но Матильда продолжала, пока счет не перевалил за сорок. Остановилась сама.
– Будет у вас фуэте, – пообещал Мариус Иванович. – С ума сошли все, на каждом свободном пятачке крутят. Падают, но крутят. – И вдруг поинтересовался: – А как вам удалось? Секрет раскрыли?
Матильда только дернула плечом:
– Завтра в восемь утра репетиция.
Старый француз покачал ей вслед головой:
– Эта своего добьется. Но хороша чертовка, пожалуй, лучше всех. Кроме Леньяни, конечно.
– Мариус Иванович, Кшесинская Эсмеральду репетирует, – решил воспользоваться хорошим настроением Петипа Иван Карлович.
– Нет-нет! – замахал старик руками. – Я не сошел с ума, чтобы так идти против…
– Против кого, ее же поддерживает сам великий князь?
– А она правда репетирует?
– Мне Власов сказал.
Петипа вытаращил на Ивана Карловича глаза:
– Есть ли в жизни что-то, о чем он не знает?
– О том, что Матильда способна дать отпор.
– Знает, – махнул рукой Петипа. – Она ему однажды нос разбила локтем.
– Что вы говорите?! – всплеснул руками директор. – А я-то думаю, почему он каждый раз осторожно нос трогает, как только Кшесинскую увидит? Ай да Маля!
Два старика смеялись, готовые помочь неугомонной строптивой Матильде Кшесинской, и прекрасно понимая, что выполнят любой приказ полковника Власова, даже если тот будет противоречить желанию великого князя Владимира Александровича. Есть люди, у которых власть не в погонах, а в доверии государя и государыни.
В восемь утра на следующий день Дриго уже наигрывал сочиненную им мелодию на рояле, а Петипа пытался придумать на нее па, которые выигрышно показали бы Кшесинскую. Сама Матильда стояла, уперев руки в бока, и недовольно морщилась.
Закончилось все просьбой наиграть вариации из «Эсмеральды». Бубна не было, но Матильда обошлась сложенным листком бумаги.
Петипа постарался скрыть свои эмоции, он прекрасно понимал, кто именно показал Кшесинской все па танца – Чекетти сумел поработать вместе с Иогансоном, хотя обычно они очень ревниво относились друг к другу. Кивнул:
– Неплохо, неплохо… Но пока говорить об этом рано.
– Я буду танцевать Эсмеральду! – крикнула ему в спину Матильда.
Только Дриго увидел, как великий хореограф незаметно улыбнулся:
– Конечно, будешь. Созреешь и будешь лучшей Эсмеральдой.
Пока нет. Пока сама не знает, что хочет. Эсмеральда – это не красивые танцы, а страдание. Пусть пострадает…
Матильда страдала. А вариации с бубном с каждым днем получались все лучше не только из-за отточенной техники, но и эмоционально. Может, прав старый француз – Эсмеральду нужно сначала выстрадать?
