Глава X
Осенней порой в Петербурге темнеет рано, потому дворники перед Мариинским театром поспешно подметали свои участки, фонарщики уже начали зажигать первые фонари.
Театр украшен, но не очень, все же траур…
На траур суета, творившаяся в Мариинском, была похожа мало, там переполох, не каждый день дают такой спектакль – в честь предстоящей свадьбы императора Николая II Александровича и принцессы Гессенской Алисы, уже ставшей Александрой Федоровной.
В такие дни пульс у Ивана Карловича учащался вдвое. Он то и дело вытирал лоб белоснежным платком и за что-то ругал то Виктора с его роликами, то нерасторопных служащих, то погоду… То себя самого, обещая «бросить театр к чертовой матери» и прекрасно зная, что подобные клятвы забудет завтра же.
– Если доживу, – уточнил директор.
Ассистент не понял:
– Что, Иван Карлович?
– Пшел вон!
– Куда?
Но внимание директора уже отвлек очередной непорядок, он окликнул помощника:
– Не отставай!
Виктор запутался окончательно:
– Так вон или не отставать?
– Виктор!
Ролики заелозили по театральному паркету.
– Бегу, уже бегу!
А директор заламывал руки в другом конце длинного коридора:
– Боже мой! Ну, почему, почему, почему к премьере никогда ничего не бывает готово, как надо?!
Отчаяния в голосе Ивана Карловича хватило бы на десяток трагических ситуаций.
– Чем это пахнет? Откуда сквозняки? А шум, шум? Прекратите пиликать, это раздражает публику, – приказал несчастный директор скрипачу, репетировавшему в сторонке какой-то трудный пассаж.
– Иван Карлович, а меня пригласили в ложу великого князя В…
Иван Карлович прикрыл рукой рот излишне болтливой красавицы:
– Тсс! Без имен, прошу вас.
Кивнул Виктору:
– Уберите ее от меня.
Ассистент зачем-то поинтересовался:
– Куда?
Иван Карлович, не задумываясь, ткнул пальцем в ближайшую дверь:
– Туда!
Виктор, не мешкая, бросился выполнять приказ. Балерина категорически не желала быть отправленной именно за эту дверь и отчаянно сопротивлялась, но ассистенту удалось справиться. Затолкав строптивую красавицу внутрь, он прислонился к двери спиной, чтобы перевести дух, но… За дверью раздался дикий визг, и она рывком распахнулась, поддав Виктору так, что тот пролетел на своих роликах куда дальше спешившего в кабинет директора. Следом неслась ругань мужчин-актеров, в чью гримерку ассистент втолкнул красавицу, и ее продолжавшийся визг.
Тормозить пришлось, хватаясь за все и всех подряд. Наконец бедолага зацепился за что-то и замер, вытаращив глаза на поправлявшую прическу у зеркала на лестнице Леньяни. Поразила его не итальянка, а подходившая к ней Кшесинская!
– Малечка! – сладкоголосой сиреной пропела Леньяни, похлопывая себя по щекам, чтобы придать им больше румянца.
Матильда подумала, что Пьерина превратилась в вестницу неприятностей, хотя куда уж больше – на афише имени Кшесинской нет, Ники женился…
– Ты такая очаровательная, такая прекрасная! Как вспомню твою вариацию в «Тщетной предосторожности»… Ах, я просто плакала от восторга. Я и плакала! Боже мой…
И ни слова о предстоящем спектакле, где вместо Кшесинской поставлена она, Леньяни.
– У тебя уже получаются фуэте?
– Да, получаются, – мрачно буркнула Матильда.
Леньяни всплеснула руками:
– Нужно сказать Ивану Карловичу.
– Прости, мне пора готовиться…
Бровь Пьерины взлетела вверх:
– Ты разве танцуешь?
– Пусти…
Глядя вслед убегавшей Матильде, Леньяни довольно улыбнулась:
– Я думала, тебя убрали надолго. Боже мой, прыщик?! – Она приблизила лицо к зеркалу, пытаясь разглядеть какую-то красную точку, не увидела и улыбнулась с облегчением: – Слава богу, показалось!
Едва красавица скрылась за поворотом к своей гримерке, Виктор помчался к директору, забыв о том, что двигаться на роликах нужно осторожно.
Без конца слышались его «пардон» и взвизги, с которыми встречные шарахались в стороны, прижимаясь к стенам.
Иван Карлович махнул рукой на несовершенства в подготовке театра к спектаклю и решил заняться собственным видом. Он прикреплял бутоньерку, стараясь, чтобы та не только сидела ровно, но и держалась крепче. В прошлый раз перевернулась, и букетик долго висел вверх ногами, пока бдительный Виктор не поправил.
– Бестолочь, а иногда бывает полезен, – констатировал Иван Карлович и нахмурился: – Где это его носит?
Виктор, легок на помине, ворвался в кабинет, с трудом затормозив о самого директора. Тот к такому способу торможения привык, потому спокойно отодвинул ассистента и снова занялся бутоньеркой.
– Иван Карлович, Кшесинская уже в театре!
– Хорошо… – пропел директор, радуясь не то найденному наконец удачному расположению бутоньерки, не то сообщению, и вдруг сообразил: – Как в театре?! Откуда?!
Ассистент вытаращил глаза, хотя казалось, что больше некуда:
– Да пришла. Я сам видел!
– Виктор! Задержать! Любым способом, хоть костьми ложитесь под ее ноги!
Ассистент метнулся прочь, видно в поисках места, где можно было бы лечь костьми на пути у Матильды, а Иван Карлович принялся судорожно искать что-то на столе, перерывая бумаги и сбрасывая их на пол. Когда вместе с листками полетели очки, он некоторое время пытался найти их среди вороха бумаг. Отыскал, дрожащими руками нацепил на нос и метнулся к стоявшему на отдельном столе телефонному аппарату. Поставили совсем недавно, Иван Карлович страшно этим гордился, хотя звонить никуда не приходилось, у остальных такой роскоши просто не имелось, а тех, у кого телефонная связь уже была, директор встречал внизу и с поклонами лично.
Вот теперь пригодилось.
– Как же это… – Трясущаяся рука не слушалась, трубка никак не желала сниматься с рычага. Зачем для этого были нужны очки на носу, Иван Карлович объяснить не смог бы, но когда снял трубку, пришлось поспешно снять и их – мешали с непривычки.
– Барышня… мне полковника Власова… Как какого?
Объяснить удалось не сразу, когда соединили и Власов взял трубку, Иван Карлович взмок окончательно.
– Лев Владимирович…
Власов перебил:
– Я Владимир Львович. Это вы, Иван Карлович?
– Я, я! Боже мой…
– Что случилось?! Что-то в театре? – Полковник начал терять терпение из-за бестолковости директора. Скоро начало спектакля, на котором будет присутствовать императорская семья, а эта бестолочь мямлит!
– Да! К нам пришла гордость нашего балета!
Власов мысленно ругнулся, потирая еще болевшую переносицу. Неугомонная!
– И чего вы от меня хотите?
– Вы не могли бы посадить меня в Петропавловку?
– Куда?!
С такими просьбами к полковнику не обращались даже сумасшедшие.
– До завтра. Я пребывание оплачу, – лепетал совсем потерявший самообладание Иван Карлович. – Я вас умоляю… Матильда Феликсовна! Как я счастлив вас видеть…
Директор от волнения не сообразил положить трубку на рычаг, и полковник слышал все, что произносилось в кабинете.
– Почему я не танцую сегодня?
– Голубушка моя, сегодня танцует Леньяни. Понимаете, роль одна, а желающих танцевать много. Вы в следующий раз, клянусь, в следующий!
Власов не стал дольше слушать, понятно, что директора пора выручать, иначе эта фурия (Власов еще раз осторожно потрогал нос) и его покалечит, но своего добьется.
Калечить Ивана Карловича Матильда не собиралась, но продолжала наступать на бледневшего и красневшего от такой атаки директора:
– Роль была отдана мне! Я же репетировала и фуэте кручу не хуже Леньяни.
– Не видел.
Иван Карлович тут же пожалел о своем сомнении, Матильда немедленно, даже без пуантов, встала в позицию, намереваясь прокрутить фуэте прямо в уличных туфлях. Директор замахал руками:
– Не стоит, я верю вам, Матильда Феликсовна, еще как верю! Но, голубушка… Вы же понимаете… душечка… всякий требует от меня удовлетворения. Будь моя воля – все танцевали бы только главные роли два раза в день. Однако как же быть? Удовлетворить всех невозможно. Удовлетворение одного влечет за собой обиду другого…
Он просто тянул время и заодно пытался подтолкнуть Матильду ближе к двери, чтобы там позвать Виктора и попросить препроводить Кшесинскую в директорскую ложу – для удобства просмотра спектакля.
Матильда не задумывалась над маневрами директора, она просто упрямо возразила:
– Я буду танцевать!
И впервые за все время Иван Карлович проявил невиданную для него жесткость, он выпрямился и заявил:
– Нет! – Тут же, словно испугавшись собственной решительности, уже мягче добавил: – Главная партия одна, на сегодня утверждена госпожа Леньяни. Именно ее знаменитые фуэте желают видеть гости. Завтра танцуйте вы, я не против.
И Матильда сорвалась, она схватила Ивана Карловича за отвороты парадного сюртука и принялась трясти как грушу:
– Кто вам приказал?! Кто?!
Лицо несчастного директора побагровело. Кшесинская неожиданно отпустила его и, жестко бросив: «Я буду сегодня танцевать, чего бы мне это ни стоило!», хлопнула дверью.
В кабинете опрокинулась ваза с цветами, и со стола упал едва державшийся на самом краю чернильный прибор. Но Иван Карлович не обратил внимания ни на воду, ни на чернила, заливающие ковер, он повернулся к зеркалу, поправляя сбитую атакой Кшесинской бутоньерку. Это никак не удавалось сделать. Провозился довольно долго…
В кабинет ворвался Виктор, затормозил, привычно хватаясь за стулья, увидел погром и в ужасе раскрыл глаза:
– Иван Карлович, что случилось?!
А тот неожиданно закашлялся, отмахиваясь от ассистента, не в силах произнести ни звука. Виктор попытался побрызгать на директора водой прямо из лужи на полу и был готов позвать на помощь, но заметил, что кашель Ивана Карловича перешел в смех.
– Вам плохо?
Директор помотал головой:
– Нет, мне хорошо.
– Там… там этот полковник прибыл, Иван Карлович. Только что.
– Угу. Меня сейчас посадят в Петропавловку. Нет, сначала расстреляют, а потом посадят.
– За что?!
Иван Карлович объяснять ситуацию ассистенту не стал, только махнул рукой:
– А! Пусть будет как будет. Давай одеваться! Черт, бутоньерку испортила.
– Кто?
– Надежда нашего балета. Давай новую, в тюрьме буду цветы нюхать.
Виктор категорически не понимал директора, но осознал, что лучше ничего не спрашивать.
Надежду русского балета уже вовсю искали по коридорам и гримерным театра. Власов даже в кабинет директора не пошел, понимая, что от того пользы мало, распорядился сам.
Матильда знала закулисье театра куда лучше людей в форме, заглядывающих во все углы, а потому сумела проскользнуть к гримерной Леньяни. В свою идти не рискнула, вовремя заметив дежурившего там агента. Вот это да! От нее избавляются даже так – с помощью полусотни жандармов.
Зато повезло – прячась за занавесом, прикрывающим ободранный угол, увидела, как к Пьерине, которая весело напевала, нанося финальный грим перед выходом на сцену, проскользнул великий князь Владимир Александрович.
Спектакль уже шел, князю, видно, удалось ускользнуть от бдительной супруги из ложи на минутку, и он решил этой минуткой воспользоваться.
Пьерина визиту князя не очень обрадовалась:
– Ты с ума сошел! Мне же на сцену!
– Я на минутку, голубушка, только на мгновение, но какое прекрасное… Иди сюда, я тебе что-то принес, потом отдать будет невозможно…
Судя по затихшему голосу, князю удалось увлечь Леньяни во вторую комнату. Матильда оглянулась и, убедившись, что никто не видит, скользнула в гримерную следом.
Костюм для главной партии пока на вешалке, но из второй комнаты вот-вот выйдут князь и Пьерина. Оглядевшись, Матильда схватила палку, которой раздвигали шторы, и сунула ее в ручку двери во вторую комнату, запирая ту снаружи.
Так быстро она никогда не переодевалась. На счастье, они с Пьериной одной комплекции, потому закалывать не требовалось. Немного свободно, но это не страшно, зато крючки не полетят во время танца. Хватит, однажды она уже оказалась на сцене с оборванной бретелькой.
А по коридору, ведущему к кулисам сцены, нервно мотался Иван Карлович. Кшесинскую не нашли, но это ничего не значило. Скоро выход Леньяни в главной партии – номер, которого все ждут, эти фуэте и вообще… Скорей бы уж!
Директор не понимал сам себя, с одной стороны, ему очень хотелось, чтобы все действительно поскорей закончилось, Пьерина прокрутила свои фуэте, с другой – росло сожаление, что Кшесинской так и не удалось настоять на своем. Власов с агентами появился практически мгновенно, словно был не у себя в кабинете, а у входа в театр. Честно говоря, Иван Карлович даже жалел, что позвонил полковнику. Мог бы сделать вид, что не подозревает о приходе Кшесинской в театр.
Но, подумав об этом, он осадил сам себя: и что могло бы случиться – скандал? Это ни к чему. Да и как Матильда смогла бы выйти на сцену вместо Леньяни?
– Завтра же поставлю ее в роли невесты! – решил директор. Вспомнил, что следующий спектакль только через неделю, и поправил сам себя: – На следующей неделе. – Вспомнил Власова и добавил: – Если позволят…
Мотавшийся рядом Виктор присмотрелся к директору:
– Иван Карлович?
Что-то с ним не так…
Директор отмахнулся:
– За сценой смотри! – Мимо пропорхнула стайка лебедей. Иван Карлович привычно умилился: – Красавицы вы мои! Прелестницы!
Но прежнего восторга в голосе не слышалось, напротив, было слишком много беспокойства.
– Где Леньяни?! Скоро ее выход. Скажи, чтобы напомнили!
Виктор исчез, выполняя приказ директора, а на его месте возник тот, кого Иван Карлович хотел бы видеть меньше всего, – Власов собственной персоной.
Объясняться с полковником по поводу содержания в Петропавловке директору вовсе не хотелось. Потому на вопрос о том, как идут дела, поспешил заверить:
– Превосходно!
Мимо «пролетела» еще одна стайка лебедей, пришлось прижаться к стене, пропуская. Иван Карлович воспользовался этим, чтобы удалить полковника:
– Ах, вас могут толкнуть. Почему вы не в ложе? Из моей видно не хуже, чем из императорской. Пойдемте, я провожу. Через минуту выход госпожи Леньяни. Такая прелесть, знаете ли…
Но Власов уходить не собирался. Если Кшесинскую не нашли в театре, это не значит, что ее нет. И этот директор что-то елозит… Нет, успокоиться можно будет, только когда спектакль закончится. Власов дал слово императрице Марии Федоровне, что они Кшесинскую ни на сцене, нигде в другом месте больше не увидят. Пусть танцует, но исключительно в те дни, когда никого из императорской семьи в театре нет.
Мария Федоровна вовсе не собиралась мешать карьере Матильды, но не желала, чтобы балерина мешала семейной жизни Ники. Кшесинская получила свое, с нее хватит. Жесткость благородству не помеха.
А Власову оставалось выполнить приказ императрицы.
Он и выполнял…
За дверью в коридоре послышался голос Виктора:
– Госпожа Леньяни, поторопитесь, ваш выход!
Пьерина откликнулась из второй комнаты:
– Иду, иду-у…
Матильда торопливо прикрепляла к волосам головной убор.
Дверь дернулась, державшая ее палка тоже, но пока выдержала.
– Что это, князь, помогите открыть.
Покосившись на дверь, которую вот-вот просто выломают, Матильда поправила последнюю шпильку и выскочила в коридор, с размаху наткнувшись на ассистента.
Тот ахнул:
– Матильда Фе…
– Держите, – указала ему на дверь Кшесинская.
– Но как же?..
– Продержитесь полминуты.
– Меня уволят!
Но Матильда уже не слышала, спеша к выходу на сцену.
По пути ей пришлось юркнуть за спины выпорхнувших со сцены танцовщиц кордебалета, чтобы не попасть на глаза очередному агенту Власова, а потом и вовсе остановиться, соображая, что делать, потому что он сам стоял у кулисы рядом с Иваном Карловичем.
Оставался один вариант – попытаться обежать вокруг, чтобы выйти с другой стороны, но, прислушавшись, Матильда поняла, что не успеет, к тому же в конце коридора послышался шум – Леньяни явно вырвалась из гримерки. Оставалось одно – проскользнуть на сцену прямо перед носом у Власова.
Ее саму уже увидел и замер в ужасе Иван Карлович. Но деваться некуда, Матильда побежала к сцене.
– Госпожа Леньяни, быстрей, ваш выход, – директор сделал вид, что не узнал.
До заветной цели оставался всего один шаг, когда стан Кшесинской вдруг обхватили сильные руки Власова:
– Госпожа Кшесинская, я вас ждал… Не вздумайте разбить мне нос еще раз.
Директор стоял навытяжку, понимая, что все пропало. А мимо них пробежала Леньяни, на миг остановившись и сунув кукиш прямо под нос Матильде:
– Вот тебе!
Власов невольно расхохотался:
– Ну и цветник у вас, Иван Карлович. Держите эту розу, я хочу посмотреть, как будет танцевать Леньяни.
Теперь стан Матильды обхватили руки директора. Она стояла, кусая от досады губы. Столько усилий, чтобы все сорвалось в последнюю минуту!
А на сцене Леньяни раскланивалась перед исполнением своей вариации, публика, зная, что сейчас последуют знаменитые фуэте, устроила итальянке овацию. Пьерина любила и умела принимать восторг зрителей, она все кланялась в разные стороны, особенно низко и старательно в сторону царской ложи.
Пользуясь шумом и овациями, Иван Карлович вдруг прошипел:
– Сопротивляйся.
– Что? – не сразу поняла его Кшесинская.
– Чего стоишь, дура?
В следующее мгновение от сильного толчка Матильды он просто полетел на Власова, опрокинув того на пол. Из-за бурных аплодисментов публика происшествия за кулисами не услышала.
Матильда попросту перепрыгнула через Власова, которому никак не удавалось быстро подняться из-за цеплявшегося за него Ивана Карловича, и выпорхнула на сцену.
Позади полковник наконец избавился от директора, шипя:
– Раззява!
Но было уже поздно – вторая балерина встала рядом с Пьериной Леньяни!
Эту вторую император и дамы, сидевшие рядом с ним в ложе, могли узнать и без бинокля, но Николай прижал бинокль к глазам – Матильда Кшесинская тоже встала в позицию для фуэте!
Дирижер тоже обомлел, но привычно взмахнул палочкой в знак начала первого такта. Публика уже привыкла к фуэте, знала, что это такое и сколько оборотов должно быть, а потому принялась считать вслух. Две балерины даже лучше, чем одна.
Матильда сделала два глубоких вдоха, чтобы взять себя в руки и настроиться на выполнение так долго репетируемых вращений.
Нужно выбрать точку, с которой нельзя спускать взгляд – в этом секрет равновесия балерины при вращениях. Ну, кто же еще мог быть избран, как не Ники! Николай увидел, как Матильда уставилась прямо ему в глаза, вернее, на его бинокль.
Две балерины начали вращение синхронно, это было так красиво, что публика ахнула, раздались аплодисменты.
Только не сбиться, плевать на все аплодисменты, теперь главное – удержать Ники с биноклем в качестве опорной точки.
Мария Федоровна тоже поняла, кто на сцене, не веря своим глазам, она поднесла бинокль к лицу. Да, Кшесинская выступала-таки в праздничном балете, несмотря на все обещания Власова не подпускать ее ни к Ники, ни к театру! Эта нахалка не просто танцевала, она не спускала глаз с императора, поворачиваясь и снова глядя в царскую ложу.
Аликс поняла, что что-то не так, но у нее бинокля не было.
Видя, как жадно смотрит на сцену Николай, она начала понимать, кто именно крутит те самые фуэте.
– Ники, позволь мне… – Он даже не услышал, пришлось попросить громче: – Дай, пожалуйста, бинокль.
Николай вынужден был отдать, но при этом еще и повернуться к супруге.
Это был уже двадцать восьмой оборот, но, повернув голову, Матильда не увидела ни бинокля, ни головы самого Николая в нужной точке! Глаза метнулись в поиске, и… голова закружилась, и Матильда попросту рухнула на сцену!
Публика ахнула, а Пьерина с честью закончила коронный номер, принявшись раскланиваться под бурные аплодисменты публики.
– Занавес! – завопил Иван Карлович.
Рабочие сцены, словно того и ждали, – тяжелые полотнища поползли с двух сторон к центру, грозя уронить теперь уже Леньяни. Та снова с честью вышла из положения – скользнула вперед и осталась перед закрывающимся занавесом.
– Куда?!
Но голоса разъяренного Власова не слышал уже никто, только Иван Карлович продолжил валять дурака, разводя руками:
– Я хотел как лучше, там балерина валяется…
Полковник поспешил в царскую ложу, ему предстояло неприятнейшее объяснение с императрицей, вернее, уже императрицами… Послезавтра таковой станет и Александра Федоровна.
А Иван Карлович бросился к сидевшей на полу Кшесинской:
– Не разбились, Матильда Феликсовна?
– Нет, спасибо.
К ним подоспел и Виктор. Глядя вслед Власову, Иван Карлович вдруг рассмеялся:
– Теперь он точно посадит меня в Петропавловку.
Ассистент напомнил:
– Вы сказали, что сначала расстреляет.
– Теперь все равно! – махнул рукой почему-то счастливый директор. – Зато не буду волноваться.
Когда Матильда упала, Ники не сдержался и ахнул:
– Маля!
Мария Федоровна процедила сквозь зубы:
– Ники!
Но его уже не остановить – бросился прочь из ложи.
Через пару мгновений за ним последовала и Аликс.
Подоспевший для получения выволочки (обещал ведь Марии Федоровне, что они Кшесинскую больше не увидят!) Власов наткнулся на императора. Сообразив, куда движется государь, зачастил буквально перед ним:
– Ваше Величество, вам не стоит…
Николай просто отодвинул полковника в сторону, словно неодушевленный предмет, и пошел дальше.
Это увидела выскочившая следом за мужем Аликс, чтобы не встретиться с Власовым, ей пришлось скрыться за какой-то пахнущей старой пылью занавесью. Видеть не хотелось не только полковника, Аликс боялась не выдержать и разрыдаться у всех на виду, а потому двинулась вперед по коридору, забитому всякой всячиной. То, что впереди сцена, догадалась не сразу.
Николай шел на сцену уверенно – бывал там не раз.
Увидев императора, направлявшегося прямо к Матильде, Иван Карлович замахал на балерин и рабочих руками:
– Вон пошли! Все вон! Быстро!
Те не заставили себя уговаривать, любопытно стреляя глазами, словно растворились в кулисах. К счастью, исполнителей на сцене оставалось немного.
Николай шагнул к Матильде:
– Маля! – Стиснул ее руки, горячо зашептал: – Послушай, еще не знаю, как мы будем жить! Но я не могу тебя потерять. Скорее от короны откажусь. Ты не ушиблась?
Матильда вдруг попросила:
– Смотри на меня.
Она отбежала на середину сцены и принялась крутить фуэте – пять, десять, двадцать, тридцать, тридцать два…
Смотрела только на выбранную точку на заднике сцены, не спуская с нее взгляда. Остановилась сама, не сбившись, не упав.
В этот момент с другой стороны большой сцены от кулисы раздались редкие хлопки:
– Браво! Тридцать два! И не упали! Браво!
Аплодировала выбравшаяся переходами за кулисы Аликс, от с трудом сдерживаемого волнения бледная как смерть.
Николай сжал руку Матильды:
– Жди меня завтра вечером! Будь готова уехать. В нашем театре жди, помнишь, как добраться? Паромщик всегда на месте.
Глядя, как он бросился следом за уходившей Александрой Федоровной, Матильда растерянно прошептала:
– Хорошо…
Александра Федоровна выбралась из-за кулис быстро, просто прошла коридором, не обращая внимания на догонявшего будущего супруга. Или уже нет? Что он там сказал своей танцорке? Договаривался о встрече? Пора положить этому конец! Если с Кшесинской не способен справиться Власов, она сделает это сама.
Ники должен выбрать – или она, или эта фиглярка!
Аликс шла быстро, несмотря на сильную боль в пояснице, даже не замечая ее. Так быстро, что Николай догнал невесту только в большом зале, где ее окружили многочисленные гости:
– Ваше Высочество, примите поздравления с предстоящим событием…
Многие умело скрывали насмешливый блеск, происшествие со сбежавшим из ложи императором не могло остаться незамеченным.
К Матильде в гримерную заглянула Леньяни:
– Ну ты и стерва, Малечка! Но я все равно не в обиде. Почему ты упала? Сказала же, что получается.
– Потеряла взглядом точку опоры. Я не стерва, просто хотела танцевать. Очень нужно.
Пьерина неожиданно всхлипнула:
– Сказала бы, я бы что-то придумала. Пожаловалась на головную боль или простуду… А ты правда разгадала секрет?
Матильда невесело рассмеялась:
– Да, только что толку?
Зашел и Иван Карлович, ни обвинять, ни ругать не стал, напротив, вздохнул:
– Выгонят – уеду в Одессу. Поедешь со мной?
Матильда покачала головой:
– Я ничего пока не знаю, Иван Карлович.
Она действительно не знала. Ники сказал, что готов бросить все, отказаться от короны. Велел быть готовой уехать вечером и ждать его во дворце-театре.
Матильда старательно гнала от себя мысли о том, как это вообще может произойти. Сказано ждать – она будет ждать. Сколько потребуется, хоть вечность. Если между ней и Аликс Ники выбрал ее, то она готова между ним и сценой выбрать его.
Подумала, что отца это просто убьет. Надо бы попрощаться, но Матильда понимала, что прощание вызовет необходимость хоть что-то объяснять и все может сорваться. Хорошо, что Юлия приболела и вынуждена оставаться у родителей, чтобы не заразить своим чихом младшую сестру.
Матильда решила написать родным. Ее трясло от понимания, что в ближайшие сутки бесповоротно решится судьба.
Заснуть не могла, но мысли были обрывочные, бестолковые. Вспоминала почему-то литературных героинь, которым пришлось выбирать и которые бросили все ради счастья с любимым человеком. Поняла, что тоже способна пожертвовать всем, лишь бы быть с Ники. Как хорошо, что он решился на это…
Николай тоже не мог успокоиться.
Их с Аликс поздравляли, впрочем, не забывая и соболезновать по поводу недавней кончины императора Александра III. Странная свадьба получалась – праздник в обрамлении траура.
Николай выглядел рассеянным, это приписали именно сочетанию траура и торжеств. Кто-то даже открыто посочувствовал, мол, не удастся красиво провести медовый месяц. Он недоуменно уставился на говорившую даму, пытаясь одновременно сообразить, кто она такая, и понять, о каком медовом месяце говорит.
К счастью, вечер длился недолго.
Аликс не сказала по поводу происшествия в театре ни слова, будто ничего не было. «Лучше бы устроила истерику», – подумал Николай.
Мария Федоровна тоже молчала.
С матерью разговор состоялся позже.
Он стоял перед образами, умоляя Господа надоумить в правильном решении. Раньше казалось, что понял правильно, что сумет проститься с Малей и стать примерным семьянином с Аликс. Он любил невесту и вовсе не собирался предавать ее, но, увидев падающую Матильду, осознал, что и без Кшесинской не сможет.
Императрица коротко постучала и почти сразу вошла:
– Я решила, что ты еще не спишь. Не ошиблась. Что с тобой?
Николай повернулся к матери, глядя странно горящими глазами.
– Я хочу все остановить.
Бровь императрицы приподнялась.
– Остановить? Что остановить, Ники? Свадьбу, когда твоя невеста уже здесь, она приняла православие и всем объявлено о послезавтрашнем венчании? Так не поступают монархи.
– Я готов отказаться от короны, я ведь еще не коронован.
– Отменить то и другое мы можем, только если ты внезапно умрешь. – Мария Федоровна поспешно перекрестилась на образа. – В противном случае на тебя обрушится гнев всей Европы, и даже я не смогу тебя защитить.
– Мне кажется, я не буду счастлив… И боюсь сделать несчастной Аликс.
– Я не заставляла тебя выбирать Аликс, но ты выбрал… А о счастье… Позволь тебе напомнить, что я была помолвлена с братом твоего отца. Я очень любила Никса, а Саша любил княжну Мещерскую и был готов отказаться ради нее вообще от всего. Как сейчас ты ради своей балерины.
Николай вздрогнул от прозорливости матери, а та продолжила:
– Но Никс умер, не дожив до нашей с ним свадьбы, и нас с Сашей заставили пожениться. Думаешь, мне было легко знать, что он вспоминает о Мещерской? И что – разве мы не были счастливы? Разве ты не видел нашего с отцом душевного единения? Разве я не вспоминаю его каждый день, каждую минуту?..
Глаза матери наполнились слезами, голос дрожал.
Николай уткнулся лбом в ее плечо.
– Прости, мама́.
– Я желаю счастья и тебе, Ники. Вы с Аликс сможете быть счастливы, если ты справишься с собой и выбросишь из головы свое балетное увлечение. А Аликс простит его, она умна и тебя действительно любит. Молись и поступай, как должен, а не как подсказывает сиюминутное желание.
Ники попытался, до самого утра он убеждал себя, что действительно будет счастлив с Аликс, что лучшей жены не найти. Оставалось понять, как быть с Малей, ведь, повинуясь порыву, попросил ее ждать в мини-дворце.
На его счастье, с утра у Аликс шла примерка свадебного платья. Его нельзя делать слишком богатым и ярким, все же траур еще не закончен, только на время отложен.
Видеть невесту в подвенечном платье дурная примета, воспользовавшись этим, Николай уехал из дворца. Но развеяться не получилось. Зашел в церковь Спаса на Крови, там переполошились, но Николай сделал знак, чтобы не мешали молиться. Долго стоял на коленях перед образами, но разговаривал не с покойным императором Александром II, смертельно раненным именно на этом месте, а молил Господа вразумить.
Дедушка Ники Александр II предпочел любовь долгу, нет, он не отказался от трона, а попросту завел вторую семью при живой жене. Ники помнил, сколько слез пролила Мария Федоровна, не желавшая, чтобы законные внуки императора дружили с незаконными его младшими детьми. Николай уже все понимал, и ему с трудом удавалось прятать легкое презрение к дедушке, императору, который не смог справиться со своей страстью.
Господь наказал, Александр II был смертельно ранен, буквально разорван у решетки Михайловского сада. А ведь до того пережил несколько покушений, отделываясь легким испугом. И впрямь Господь наказал.
Но не страх перед наказанием Божьим, а вчерашние слова матери заставили Николая принять наконец решение.
Она права, и прав Победоносцев – император не имеет права на любовь, если та мешает править. Он любит Аликс, и Аликс будет прекрасной женой и императрицей. Маля должна его понять.
Но сердце все равно дрогнуло, он должен проститься с Матильдой. Не на бегу, не письмом, а воочию. Матильда поймет, что иначе нельзя, иначе беда для всех.
Из церкви вышел со странным, но твердым решением – вечером съездить, чтобы проститься с Матильдой, обещать ей поддержку и тоже вернуть письма.
Оставалось придумать, как это сделать. Ищейки Власова повсюду, они не позволят незаметно выскользнуть из дома. Помощь пришла, откуда не ждал – по Невскому ехал великий князь Андрей.
– Андрей, мне нужна твоя помощь…
– Опять? – поморщился кузен.
– Больше не к кому обратиться. Но это в последний раз.
– Матильда?
– Да.
Андрей сокрушенно вздохнул:
– Давай твою записку, я отвезу…
– Дело более серьезное.
Власов обещал Марии Федоровне, что теперь надзор за Кшесинской будет неусыпным круглые сутки, а если она попытается приблизиться к императору, то попадет прямиком в Петропавловку как государственная преступница.
Следившие весь день за домом на Английском проспекте агенты доложили, что балерина выехала куда-то с небольшим саквояжем в руках.
– Та-ак…
Но еще удивительней было второе сообщение: нашелся пропавший Воронцов! И где?! Возле дома Кшесинской. Мало того, похоже, он отправился за Матильдой следом.
– Не спускать глаз с обоих! Если двинутся в сторону дворца – немедленно арестовать!
Теперь полковник не сомневался, что эти двое как-то связаны, вероятно, Матильда была просто приманкой.
Власов даже вспотел от предчувствия чего-то невероятного. Если бы удалось схватить обоих и доказать их вину… о… это сразу оправдало бы все его промахи, искупило все ошибки!
Но думать о наградах полковник не стал, распорядился заместителю добавить еще опытных агентов для слежки:
– Их нельзя спугнуть. Как только объединятся – брать. Причем Воронцова можете не жалеть, его захватить будет трудно. А вот Кшесинская мне нужна живой. И все сделать тихо, чтобы никто не бросился искать эту фурию раньше, чем она расскажет мне все, что я хочу услышать.
Немного погодя донесли, что Кшесинская направляется от дворца прочь, потом стало понятно, что едет в тот самый выстроенный Николаем маленький Мариинский.
– А Воронцов?
– Туда же, хотя он осторожен, старается никому не попадаться на глаза.
Осторожен… Конечно, если бы не так, давно был бы арестован снова.
Матильда не заметила Воронцова, как и следовавших за ними агентов, ей не до того.
Но и Воронцов, увидев наконец свою богиню, тоже потерял бдительность.
Так они и проследовали до самого парома – Матильда, за ней Воронцов, а потом прятавшиеся агенты.
Матильда заплатила паромщику, чтобы перевез на ту сторону, к крошечной пристани у дворца, боясь, что Николай уже там и она не успеет привести в порядок снова расползшиеся как тараканы мысли, и втайне надеясь, что он опередил…
Николая не было. Матильда обошла миниатюрный театр, стараясь запомнить каждую мелочь, снова и снова мысленно и даже шепотом повторяя слова, которые скажет любимому человеку:
– Ники, я люблю тебя и никогда не смогу полюбить никого другого так же сильно. Но я понимаю, что ты император, у тебя невеста, ты должен жениться и править. Ты не имеешь права предать Аликс и, главное, Россию. Тебе Господь дал судьбу государя-императора, так будь им.
Собиралась обещать уехать подальше от России, чтобы даже своим присутствием не напоминать о себе. Хотела просить, заклинать его, чтобы исполнил Его волю и чтобы был счастлив с Аликс.
Она твердо решила, что никакого прощания до утра не будет, у Ники завтра венчание, он должен вернуться домой как можно скорее.
Как и вчера, Матильда была готова бросить к ногам любимого свою собственную жизнь, свое счастье, она желала сделать это и сейчас, но только понимала эту жертву иначе. Она не имела права мешать Ники быть государем, это его судьба, а не жизнь отрекшегося монарха где-то вне России, который к тому же непременно станет всеобщим изгоем.
Кшесинская не хуже Марии Федоровны понимала, какую бурю возмущения вызовет в Европе отказ жениться и отречение Николая, что это повлечет серьезные последствия для всей России. Нет, они не имели права бросать на одну чашу весов свое личное счастье, а на другую счастье России.
И это не были пафосные мысли, Матильда действительно чувствовала, что нельзя ожидать от Ники такой огромной жертвы, что эта жертва не сделает счастливыми никого, даже их самих. Рано или поздно он вспомнит, что не выполнил предназначение, и раскается. И возненавидит ее как причину своего несчастья.
Матильда уселась прямо на пол на миниатюрной сцене, стараясь не разрыдаться…
Когда Воронцов выбежал на берег, паром уже отошел. Он бросился в воду, но догнать было невозможно, пришлось ждать возвращения.
Паромщик не торопился, вернулся нескоро. Воронцов выскочил к нему из кустов, как черт из игрушечной табакерки:
– Давай быстрее обратно!
– Это зачем, барин? – настороженно поинтересовался паромщик, невысокий щуплый мужичок, едва по плечо рослому Воронцову.
– Мне надо туда же, барышня уже там, а я, видишь, опоздал, – соврал бывший поручик.
– А-а… Торопись, барин, она больно волновалась. Никак, от родителей сбежали? – хохотнул мужик, но Воронцов пресек ненужные разговоры:
– Поговори мне!
Окинув взглядом мощную фигуру пассажира, паромщик предпочел прикусить язык и лучше работать руками. Воронцов бросился помогать, но немного погодя закрутил носом:
– Чем это у тебя так воняет?
Мужик поскреб пятерней затылок и признался:
– Вона, керосин разлил давеча.
– Сдурел, что ли? Сгоришь же!
– Не, барин, обойдется.
Паромщик подумал, что и впрямь надо бы осторожней, потому как керосин был не только на палубе, но и стоял в углу в ведре у будки-навеса. Этот бугай прав – ежели полыхнет, то как сухая трава. Но русский авось взял свое, махнув рукой, паромщик подналег на трос, подтягивая свое суденышко к противоположному берегу:
– Завтра же вымою все.
– Подождешь и отвезешь обратно. Тройная цена будет.
– Ладно, барин…
Теперь на берегу остались только наблюдавшие агенты. Приказано взять обоих, а еще лучше Воронцова пристрелить при сопротивлении, но женщину, которая с ним, доставить к Власову.
Однако Кшесинская и Воронцов были на острове, а агенты пока на берегу. Они вызвали подкрепление и просто ждали.
Услышав шум за дверью, Матильда несколько раз глубоко вздохнула, как перед выходом на сцену, и поспешила навстречу:
– Ники!
– Тсс! – зажал ей рот Воронцов. – Вспомнили меня, Матильда Феликсовна? Или совсем позабыли? Вы мне поцелуй должны.
Поцелуй он сорвал – жесткий, властный, давно им ожидаемый.
Матильда сжала губы, пытаясь освободиться от его рук, но куда маленькой балерине против такого богатыря?
Воронцов рассмеялся:
– Теперь вы моя, Матильда Феликсовна, навсегда моя. Уедем с вами далеко-далеко, в лесной избушке нас не найдут…
Почему-то мелькнула мысль, что один предлагал дворец, пусть и миниатюрный, второй – лесную избушку. А Андрей жизнь вдвоем за границей… И никто не предлагал выйти замуж. Как баядерке.
Может, так и надо? Она балерина, которая должна развлекать на сцене и за сценой.
Стало невыносимо горько, Матильда прекратила сопротивляться, это позволило Воронцову быстро замотать ее в сорванную со стены драпировку, накинув верх, словно фату, и потащить прочь из дворца к парому.
И тут она не сопротивлялась, ведь тайну дворца Воронцову мог открыть только Ники. Это понимание было самым горьким. После него не стоило вообще ничего делать. Разве что утопиться посреди озера, когда отплывут.
– Развяжите меня, я не сбегу…
– Сейчас, сейчас, – пообещал ее похититель.
– Ой, ё… – перекрестился паромщик, увидев Воронцова с завернутой в ткань Матильдой, перекинутой через плечо. Он понял, что невольно оказался участником какого-то похищения, за которое обязательно завтра же спросят. С него спросят. Надо поскорей оттолкнуть паром от берега, Господь с ним, с заработком…
Отступая назад, он задел то самое проклятое ведро с керосином, и теперь горючая жидкость разлилась потоком. Малейшей искры достаточно, чтобы весь паром превратился в костер.
– Ой, ё… – еще раз выругался паромщик не только из-за керосина на палубе, но и из-за Воронцова, успевшего прыгнуть на палубу.
– Вот сюда… Матильда Феликсовна, здесь, конечно, керосином воняет, этот дурень разлил, но потерпите. Скоро мы переправимся…
– Отпустите меня, пожалуйста.
По дикому поведению и взгляду Воронцова Матильда поняла, что Ники к похищению не причастен. Но где же он?!
– Нет, Малечка, теперь вы моя. Мы больше не расстанемся. – И паромщику: – Чего встал, болван! Двигайся!
Чтобы ускорить движение парома, Воронцов и сам схватился за трос. От рывка стоявший и без того на самом краю стола в будке фонарь упал в керосиновую лужу, но Воронцов не обратил на это внимания, он тянул трос сильными руками, спеша на противоположный берег.
Матильда, пока не смотрят, постаралась освободиться от ткани. Выпутаться удалось, и вовремя, потому что керосин загорелся! Увидев пламя, захватывавшее небольшую палубу, Матильда закричала от ужаса:
– Помогите! На помощь! Спасите!
Увидели огонь и Воронцов с паромщиком. Воронцову ничего не стоило прыгнуть за борт и выжить, но он решил пробиться через пламя к Матильде, и… вспыхнул, словно факел, сам.
Паромщик, который оказался к Матильде ближе, сначала замер от ужаса, а потом с силой толкнул ее в воду:
– Прыгай, дура!
Следом полетел спасательный круг.
Но, потянувшись за ним, паромщик споткнулся и тотчас превратился во второй факел!
Николай с Андреем спешили. Ники удалось выбраться из дворца переодетым в гражданскую одежду. Чтобы оторваться от преследования ищеек Власова, а Николай прекрасно понимал, что оно будет, пришлось ехать в экипаже Андрея, потом пересесть в пролетку, а потом и вовсе в невиданное средство передвижения – авто.
Андрей справился – в нужном месте их ждали две пролетки, каждая из которых поехала в свою сторону. Причем стояли они бок о бок, а кузены, сев в одну, быстро протиснулись во вторую. Оба экипажа закрытые, кто сидит внутри – не видно.
Дождавшись, когда их преследователи поедут за первым, Андрей приказал двигаться и второму. Немного погодя стало понятно, что ищейки взяли ложный след.
– Ну, ты и конспиратор! – восхитился Николай догадливости и предусмотрительности юного князя.
Тот недовольно молчал.
Авто он вел не очень уверенно, но Николай не умел и так, потому поинтересовался:
– Ты когда машину водить научился?
Андрей процедил сквозь зубы:
– Я не научился. Второй раз в жизни за рулем. Это машина твоего брата – Миши.
Больше ни о чем поговорить не успели, они уже ехали по аллее Нижнего парка, как вдруг услышали женский крик:
– На помощь!
Голос доносился со стороны воды, спутать этот голос ни с каким другим оба не смогли бы – кричала Матильда!
– Туда! – показал в сторону воды Ники, но Андрею не надо было указывать. Он свернул с дорожки и помчался прямо по косогору спуска, то и дело попадая колесами в ямки и рискуя перевернуться.
Они не успели даже спуститься, как увидели полыхающий ярким костром паром. Несомненно, голос Матильды доносился оттуда! Оттуда же несся и безумный рык Воронцова:
– А-а-а!
Машину остановили передними колесами в воде, выскочили оба с криком:
– Маля!!!
Но из-за треска пламени не услышали и собственных голосов, зато увидели… два горящих силуэта – один Воронцова, пытающегося сбить пламя, но, видно, зацепившегося ногой за что-то, и на другой стороне парома силуэт поменьше, мечущийся одним сплошным факелом. Матильда?!
Оба бросились в воду, но до парома далеко, да и бесполезно, такой факел не потушить, никого не спасти.
Николай едва успел схватить Андрея, чтобы тот не поплыл и не превратился в еще один костер. Тот отбивался, ему не до разумных решений.
– Это ты! Это ты ее погубил! – У несчастного Андрея началась настоящая истерика.
Николай прижал его к себе, ткнул лицом себе в пиджак, чтобы крики не разносились по округе. Андрей, рыдая, продолжал обвинять:
– Т-ты… п-по-губи-ил…
Сначала Николай прошептал в ответ:
– Я…
Потом, глядя, как догорает паром, всхлипнул сам:
– Господь так решил… Его Воля, Андрей. Не допустил меня… Его Воля… Но как же жестоко, Господи. Почему не меня – ее?
Состояние агентов, увидевших последовательно гибель парома и людей на нем, а потом отчаяние самого императора, трудно передать. Они понимали, что оказались свидетелями чего-то такого, чего лучше не видеть. Теперь даже молчание не спасет.
Но служба есть служба, пришлось сидеть в кустах до самого отъезда императора с великим князем, вернее, их ухода, ведь автомобиль оказался в воде.
Пока вытаскивали, пропустили нечто важное, что открылось много позже.
Конечно, полковник с них шкуру спустит, ведь Кшесинская, которая должна была сначала многое рассказать, погибла вместе с Воронцовым. Но уж в этом вины агентов не было, они бы с удовольствием пристрелили бывшего поручика и скрутили балерину, если бы не пожар на пароме и появление самого императора.
О том, что означало это появление посреди ночи вдали от дворца, лучше не думать.
– Может, и полковнику об императоре не докладывать? – усомнился один из агентов.
Второй сокрушенно покачал головой:
– Все равно же узнает, он все знает. И появление императора будет нам на руку, легче оправдаться, мол, не могли же мы раскрывать себя.
– Да, ты прав…
Когда Власову доложили о произошедшем, он даже не поверил своим ушам:
– Что?! Как это – сгорели?
– Да, как стог сена – одним сплошным факелом.
Но полковник сомневался:
– Воронцов уже однажды ушел оттуда, откуда и уйти нельзя. Упустили раз, могли упустить и второй. Все вокруг с баграми обшарить, хоть кости, но найти!
– Мы видели, как он горел. Кричал больно.
Второй агент поддержал:
– Такого ни с каким другим не спутаешь. Рев стоял, словно медведь раненый ревел.
– А женщина?
– Двое их было, кто-то второй поменьше ростом.
Но в голосе агента уже не слышалась такая уверенность, он вдруг сообразил, что вместе с паромщиком должно быть трое.
Власов неуверенность уловил, приказал изложить сомнения, согласился и отправил немедленно обыскать все! А еще следить за домом на Английском проспекте и наведаться в квартиру родителей.
Матильды ни там, ни там не было. Горничная Вера, уволенная Матильдой за предательство после первого визита Власова, расспросила дворников, якобы разыскивая хозяйку, но те только головами качали:
– Нет, Юлии Феликсовны уже неделю дома нет, и Матильда Феликсовна тоже куда-то делась…
У родителей Матильды тоже не было, поставленные наблюдать агенты качали головами:
– Не появлялась.
Баграми обшарили дно вокруг, подняли много чего, в том числе останки нескольких людей. Но ноябрь в Санкт-Петербурге не лучшее время для ныряний и поисков. В миниатюрном Мариинском тоже никто не появлялся.
Аликс чувствовала, что происходит что-то страшное. Вопреки всем приметам отправила горничную попросить Николая срочно прийти, несмотря на поздний час. Та вернулась смущенная:
– Ваше Высочество, императора нет, он уехал… по делам…
Аликс ложиться не стала, не обращая внимания на боль в позвоночнике, до рассвета простояла перед окном, размышляя, как вести себя с Николаем и как быть, если он вообще не вернется. Понимала, куда мог деться без пяти минут муж, гнала от себя мысли, что свадьбу отменят, но не думать об этом тоже не могла.
Это была самая мучительная ее ночь.
Аликс не знала, что в жизни предстоят куда более тяжелые ночи у изголовья больного сына…
К утру болели не только ноги, но просто раскалывалась голова. Горничная растерла уксусом, дала нюхательные соли, ничего не помогло. Аликс могло спасти только одно – появление Николая.
И вдруг…
– Государь спрашивает о здоровье Александры Федоровны.
– Передай, что все хорошо! – звонким голосом ответила Аликс, не позволяя горничной сообщить о головной боли.
Ники интересовался ее здоровьем, значит, он во дворце и переживает! Пока этого было достаточно. Что бы там ни произошло ночью, домой он вернулся, значит, свадьба не отменяется. Остальное не важно, пока не важно.
Немного погодя прислала спросить о здоровье и Мария Федоровна.
Вдовствующая императрица не скрывала, что невестка нежеланная, но вела себя исключительно вежливо.
По обычаю она помогала невесте переодеваться в роскошный подвенечный наряд, надеть малую венчальную корону. А то, что при этом с удовольствием всадила шпильку в голову Аликс… ну, небольшая неловкость, вызванная волнением, к тому же Мария Федоровна в трауре, ей трудно сосредоточиться.
У Аликс и без шпильки из-за бессонной ночи и волнений раскалывалась голова, она боялась не выдержать, боялась, что снова прострелит поясницу, подогнутся ноги, нападет истерический смех или просто забудутся русские слова, а рука осенит крестом не с того плеча.
Венчание было скромным, не время устраивать большие торжества. Венчались в домовой церкви Зимнего дворца. Произносили только положенные фразы, словно встретились впервые и выполняли ритуал, за которым ничего не последует.
Не обошлось без неприятностей.
Сначала фрейлина поранила руку об острый край пряжки, капля крови испортила наряд. Если попытаться смыть, останется пятно, решили не трогать, горничная сообразила прикрепить цветок, но тот не держался.
Потом сама Аликс споткнулась о край ковра, словно торопясь. В действительности она и не знала о такой примете – кто на ковер первым встанет, тот и верховодить в семье будет. Ники, чтобы поддержать невесту, пропустил ее вперед. Позади зашептались… Аликс поняла, что осуждают, но ей было ни до чего.
Ники произносил слова клятвы у алтаря серьезно. Аликс не понимала русские слова, но знала, что Николай клянется быть рядом во здравии и болезни, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит их.
Она тоже говорила, что должна, не забыла, не перепутала…
За венчанием последовали скромные же поздравления только от близких и обед. Бала не было, чему Аликс даже радовалась.
Потом, все потом. То, чего ей больше всего пока хотелось – остаться вообще одной, даже без Ники. Потом…
Весь день прошел, словно в тумане. Николай вел себя безупречно, никак не выдавая ни мысли, ни настроение. На лице невесты было привычное строгое выражение, она никогда не умела улыбаться, ни к чему начинать и сейчас. Траур все же…
И вот они остались вдвоем. Вернее, переодевшись, Аликс встала на колени перед образами, чтобы попросить помощи у Девы, которую в ее новом Отечестве предпочитали называть Богоматерью.
Она молилась истово, правда, произнося привычные лютеранские молитвы, какая разница, Дева поймет и поможет. Обязательно поможет.
Обнаружив супругу не в спальне, а в маленькой комнате с образами за ней, Николай вошел туда и тихонько опустился на колени рядом. Это лучшее, что можно было сейчас сделать – помолиться вместе.
Перекрестившись, Аликс осторожно покосилась на мужа и замерла – настолько одухотворенным, просветленным было его лицо. Невольно любовалась, пока он шептал свои слова.
Николай повернулся к жене и вдруг тихо произнес:
– Я ведь мог потерять тебя…
– Нет, потому что мы единое целое, я бы не позволила тебе потеряться.
– Простишь ли ты меня когда-нибудь?
– Уже простила. Ты же вернулся ко мне.
Николай потянулся к жене, Аликс ждала поцелуя, но он замер, не коснувшись. Повернулся к подсвечникам и решительно дунул, гася огонь.
В темноте Ники не увидел, как губы Аликс тронула столь непривычная для нее улыбка…
