Н. Мормуль
Аварии и катастрофы в атомном флоте США и СССР
По данным выходящего в США справочника «Джейн», за 30 лет существования атомного флота в развитых странах построено:
– СССР – 235 атомных подводных лодок (помимо 300 дизель-электрических), 2 тяжелых ракетных крейсера, 6 ледоколов;
– США – 150 атомных подводных лодок (и 18 дизельных), 6 атомных авианосцев, 9 атомных крейсеров;
– Великобритания – 18 атомных подводных лодок (из них 4 ракетных);
– Китай – 10 атомных подводных лодок;
– Франция – 11 атомных подводных лодок. Часть из них уже списана или затонула.
По данным того же справочника, в 1986 г. СССР обладал 364 подводными лодками. 76 из них оснащены баллистическими ракетами (в том числе 62 атомных), 67 – противокорабельными ракетами (50 атомных) и 218 являлись ударными подлодками с торпедным вооружением (73 атомные). Из других стран-участниц бывшего Варшавского договора лишь у Польши и у Болгарии есть по три дизельных лодки.
В США на 1986 г. насчитывалось 139 лодок, в том числе 38 атомных ракетных, 97 ударных, несколько диверсионного назначения, а также 4 дизельные лодки, не участвующие в боевом патрулировании.
У других стран-членов НАТО 153 подводные лодки, из которых 18 английских и 11 французских являются атомными, 14 дизельных лодок входят в состав ВМС Японии и 6 – Австралии. Всего у западных стран на вооружении состоит 312 подлодок.
Интересно сопоставить число погибших в мирное время подводных лодок и их общее количество. Этот показатель лучше у СССР: из 535 построенных кораблей затонуло шесть, то есть в ВМФ одна погибшая лодка на 89 находящихся в строю. В США это соотношение значительно хуже: одна погибшая на 33 корабля (из 168 построенных лодок затонуло две атомные и три дизельные, правда, еще военной постройки). Самый низкий показатель у Франции: из имевшихся после войны 35 подводных лодок затонуло пять (правда, две из них трофейные, а одна – бывшая английская военной постройки).
Можно ли исключить аварии
Создать безотказные технические средства невозможно, как невозможно добиться полного совершенства в умении их использовать. Это подтверждается историей развития техники, в том числе и атомной энергетики. Почти 40-летний опыт эксплуатации атомных энергетических установок на флоте показал, что, несмотря на применение новейших достижений науки, современных технологий и материалов, к сожалению, не удалось избежать аварий и катастроф с гибелью личного состава.
Потенциальные причины аварийных ситуаций на подводных лодках надо искать в самой их конструкции и условиях, в которых они используются. Сравнительно малый замкнутый объем прочного корпуса подводной лодки до предела энергонасыщен. Для распределения электроэнергии по кораблю и обеспечения питания механизмов проложено сотни километров кабельных трасс, установлены сотни электродвигателей и сотни тысяч коммутирующих устройств. Тысячи приборов, ЭВМ, пневмогидроустройств, наличие взрывоопасных выделяющихся газов и токсичных примесей, повышенная влажность, возможное появление радиоактивности, высокие параметры энергоустановки и систем, присутствие на борту ядерного и обычного оружия – вот далеко неполный перечень, который позволяет представить, в каких условиях эксплуатируется техника, живут и работают люди. И еще следует добавить, что это скопление техники и люди находятся в миллионнотонных тисках океана. От этого давления их защищает прочный корпус. Для прохода различных коммуникаций и кабельных трасс в прочном корпусе имеются тысячи отверстий, герметичность которых обеспечивается сальниковыми вводами. При пожаре, когда выгорают сальниковые вводы, забортная вода под большим давлением поступает внутрь лодки, что вызывает лавину дополнительных коротких замыканий в электросети и механизмах. При больших поступлениях воды теряется остойчивость и плавучесть, корабль тонет.
Американский писатель Дж. Горд в книге «Подъем затонувших кораблей» сообщает, что из-за различных случайностей за 70 лет (1900–1970 гг.) затонула 21 подводная лодка США, погибло 430 человек. В период Второй мировой войны происшествия небоевого характера привели к потере 12 подводных лодок ВМС США. За послевоенный период в мире погибло 27 подводных лодок, в том числе пять – советских, четыре – американских, четыре— французских и три – английских.
Статистика показывает, что аварии на подводных лодках бывают чаще, чем на надводных кораблях. Особенно опасны пожары. Так, за 1982–1989 гг. на подводных лодках США произошло 125 пожаров, 85 взрывов, 56 столкновений, 48 затоплений внутренних помещений и 12 посадок на мель. Две американские лодки погибли по своему сценарию: они исчезли вместе с экипажами, не всплывая на поверхность. Видимо, это можно объяснить малым запасом плавучести.
По одному и тому же сценарию происходили аварии, связанные с неконтролируемым выходом на мощность реактора. Технической причиной послужило перепутывание фаз питания электродвигателей и аппаратуры, обеспечивающих компенсирующие органы реактора во время ремонтных работ. Таких ситуаций известно пять. В первом случае авария была предотвращена благодаря высокой организации несения вахты на пульте управления реактором, во втором – привела к полному выходу из строя атомной энергоустановки одного борта, в третьем – к разрыву первого контура и выбросу активной воды. Еще два случая выхода реактора на неконтролируемый уровень мощности закончились взрывом и пожарами в реакторном отсеке, выводом из строя на несколько лет подводных лодок в связи с их радиоактивным загрязнением и гибелью людей. Такие аварии случались там, где не прогнозировались потенциально опасные ситуации в период пусконаладочных или ремонтных работ, а также не координировались действия штатного и привлеченного персонала.
Теоретически военная техника должна быть безупречной. В оборонной промышленности СССР за качеством работ и конечной продукции следила система технического контроля. Работники оборонных предприятий, хотя платили им в целом не больше, чем на гражданских заводах, обладали, как правило, высокой квалификацией. Каждая выполняемая ими операция, за исключением самых простых, фиксировалась пломбой с личным клеймом. Таким образом, в случае технического отказа имелась возможность установить лицо, виновное в недоброкачественной работе, отсюда повышенное чувство ответственности у каждого. Наиболее сложные детали, узлы и агрегаты испытывались под наблюдением заводского отк.
Далее. При сдаче в эксплуатацию готовый объект (в нашем случае подводная лодка) проходил четверной контроль. Во всех испытаниях и пусконаладочных работах участвовали представители конструкторского бюро, завода-изготовителя, заказчика (так называемая военная приемка) и экипажа, которому предстояло плавать на лодке. Понятно, что требовательность участников к безупречной работе каждого агрегата возрастала в том же порядке. Каждый из членов экипажа стремился устранить малейшие недостатки на своем рабочем месте или на доверенном ему участке до приемки корабля комиссией. Те же четыре стороны и подписывали акт о приемке.
После этого безопасность эксплуатации атомохода зависела от профессиональной подготовки экипажа. Его действия в различных ситуациях детально предписываются множеством инструкций. В частности, прежде, чем приступить к осмотру, профилактике или ремонту реактора либо связанных с ним систем (подобные операции на флоте обозначаются ПОР – потенциально опасные работы), работники обязаны прочитать соответствующее руководство. В нем самым подробным образом описано, какие опасности могут возникнуть, какими в этом случае должны быть действия персонала и, наоборот, что может произойти в ходе той или иной операции.
Составлены инструкции, оговаривающие число и специальности людей, обязанных участвовать в проведении тех или иных работ, существуют курсы, призванные через вполне определенное время обновить и восполнить знания и навыки экипажа.
На каждой атомной подлодке ведется журнал аварий, в который заносятся все нештатные ситуации и технические отказы, произошедшие не только на ней, но и на других атомоходах. О всех более или менее серьезных происшествиях информируются все заинтересованные организации. Эта информация поступает в учебные центры, где она не только сообщается преподавателям и курсантам, но и вводится в тренажеры для практической отработки.
Понятно, что при такой строгой и продуманной антиаварийной системе возможности возникновения аварий теоретически должны быть исключены. Теоретически… На практике – сотни аварий на советских атомных подводных лодках, сотни погибших и получивших значительные дозы облучения. Почему не срабатывает столь всеобъемлющая система предотвращения аварий на борту подводных атомоходов?
Попытаюсь ответить на этот вопрос, рассмотрев, по возможности придерживаясь хронологической последовательности, аварии и катастрофы на атомном подводном флоте США и СССР. Некоторые из них известны мне по долгу службы, другие – из публикаций.
Неудачи американских подводников
Анализ аварийности на атомном подводном флоте начнем с ВМС США – пионеров освоения этого вида вооружения.
Первое трагическое событие в ВМС США относится к 1954 г., когда в результате аварии главной энергетической установки погибло четыре человека.
В июне 1960 г. на борту «Сарго» при погрузке кислорода произошел взрыв, вызвавший пожар. Чтобы не допустить его распространения, лодку затопили прямо у пирса. После подъема ее поставили в сухой док и отремонтировали.
В 1961 г. было отмечено повышение радиоактивности на борту подводного ракетоносца «Теодор Рузвельт», вызванное неправильными действиями персонала при обслуживании первого контура реактора. В результате пришлось снять ракетоносец с боевого дежурства и провести его дезактивацию.
В октябре 1962 г. на атомной лодке «Тритон», стоявшей на судоверфи в Гротоне, возник пожар, который нанес значительные повреждения.
Первая катастрофа постигла американских подводников 10 апреля 1963 г.: через двое суток после выхода с базы на глубоководные испытания в Атлантике затонула лодка «Трешер» (в переводе с английского морская лисица, тип сельдевой акулы) с экипажем из 129 человек. Шок, который испытала, получив это известие, нация, сопоставим с тем, который вызвала гибель «Челенджера» много лет спустя.
«Трешер» был головной лодкой в серии из 30 единиц по плану строительства. Она знаменовала вступление в строй противолодочных атомоходов, обладающих высокой скоростью (30 узлов), большой глубиной погружения (до 360 м), продублированной ядерной энергетической установкой (до этого на американских подлодках был лишь один реактор) и 20–40 ракетоторпедами типа «Саброк». Строительство корабля, стоимость которого составила 60 млн долларов, длилось 38 месяцев. 3 августа 1961 г. лодка была передана ВМС США под командование капитан-лейтенанта Д. Харви.
Американские кораблестроительные компании устанавливают гарантийный период эксплуатации в пределах 9–12 месяцев. Летом 1962 г. «Трешер» была поставлена на судоверфь Портсмута для устранения замеченных дефектов. За год плавания удалось выявить и устранить 875 неисправностей и недоделок, подавляющее большинство которых оказались незначительными и касались быта и удобства эксплуатации. Однако было обнаружено 130 дефектов в конструктивных решениях, пять из которых связаны с безопасностью корабля.
К поискам затонувшей лодки приступили незамедлительно. На следующий день была создана следственная комиссия, в которую вошли опытные подводники и кораблестроители. В то время ВМС США не обладали поисковыми силами, обеспечивающими эффективные действия на глубине 2500 м, и операцию поручили океанографическому судну «Атлантис II» и батискафу «Триест». В поисковых операциях участвовало несколько десятков боевых кораблей (в том числе и атомные подводные лодки), а также другие суда и спецсредства.
Обнаруженные предметы, комплекты запчастей, куски трубопроводов с номерами лодки «Трешер» и фамилией рабочего, выполнившего монтаж, дали возможность достоверно определить место ее гибели. Лодка затонула в точке с координатами 41°43’ с. ш. и 64°57’ з. д. Однако причины гибели, как и в большинстве случаев, когда речь идет о катастрофах на подводных лодках, с точностью установить так и не удалось.
Комиссия, опубликовавшая свои заключения полтора года спустя, высказала следующие предположительные причины:
– акт саботажа или диверсия;
– поступление воды в прочный корпус из-за повреждения коммуникаций;
– разрушение прочного корпуса на глубине, близкой к предельной (хотя в процессе эксплуатации за год «Трешер» сорок раз погружалась на предельную глубину);
– провал подводной лодки за предельную глубину из-за неправильных действий личного состава.
Моральную вину за катастрофу материалы комиссии возлагают на высших военных руководителей США. В условиях гонки вооружений качество оборудования отходило на второй план, предпочтение отдавалось увеличению боевой мощи. Кроме того, сдача подводной лодки в установленный срок поощрялась наградами, повышением по службе и премиями как конструкторам, так и ответственным работникам ВМС.
Уже на следующий день после гибели лодки в адрес командования ВМС посыпались упреки – перед выходом в море у многих членов экипажа были сомнения в подготовленности лодки к предстоящему плаванию.
Катастрофа с американской атомной подводной лодкой неоднократно анализировалась и в СССР. В этой связи можно отметить серьезные и весьма полезные для подводников исследования, проведенные инженерами Г. Лисовым и А. Нарусбаевым («Тайна гибели “Трешера”»). Институт ВМФ СССР издал специальную брошюру с красноречивым названием «Гибель подводной лодки “Трешер” заложена в ее проектировании». Разумеется, обе книги в достаточной степени политизированы.
Продолжим список аварий, произошедших на американских атомных подводных лодках.
В 1963 г. на серийной строящейся лодке «Флешер» (типа «Трешер») возник пожар. Трое рабочих погибли, двое получили тяжелые ожоги.
Пять лет спустя после гибели «Трешера», в 1968 г., затонула атомная подводная лодка «Скорпион», из 99 членов экипажа также никому не удалось спастись.
Атомоход водоизмещением 3100 т под командованием Ф. Слеттери вышел с военно-морской базы Норфолк для участия в учениях 6-го американского флота. На обратном пути «Скорпион» на 27 миль отклонился от курса и оказался юго-западнее Азорских островов. Командир сообщил об этом по радио 21 мая 1968 г. Больше сообщений с лодки не поступало.
Прибытие ее в Норфолк ожидалось 27 мая, но она так и не появилась. Была создана следственная комиссия под председательством вице-адмирала Б. Остина, который участвовал в расследовании причин гибели «Трешера». Комиссия завершила работу в середине июля, опросив 65 свидетелей. Ее заключение: атомоход превысил предельную глубину погружения и затонул «по неизвестной причине».
Однако участвовавшие в расследовании эксперты отметили, что из-за недостатка средств на «Скорпионе» не произвели существенные переделки, которые в обязательном порядке должны были быть реализованы после гибели «Трешера». В частности, не отремонтировали систему аварийного продувания цистерн главного балласта. Кроме того, на «Скорпионе» не был установлен аварийный радиомаяк, автоматически всплывающий при превышении предельной глубины погружения.
Через несколько месяцев батискафу «Триест-2» удалось обнаружить и сфотографировать останки «Скорпиона». Как и после гибели «Трешера», подъем лодки не предусматривался из-за значительной глубины затопления – 2500 м.
Гибель этой лодки стала последней в ВМС США, хотя тяжелые аварии происходили и позднее. Так, на лодку «Патрик Генри» рухнула запущенная с нее же баллистическая ракета. «Джордж Вашингтон», следуя в подводном положении на перископной глубине, протаранил японский сухогруз «Ниссиомару», потопил его и скрылся, не оказав помощи терпящим бедствие морякам.
Объективности ради следует отметить и тот факт, что в ВМС США основной ударной силой являются не подводные лодки, как в ВМФ СССР, а авианосцы. Именно с этими кораблями, а с 1942 г. их построено 187, и связаны крупнейшие аварии в американском флоте. Достаточно сказать, что со времени взрыва на авианосце «Беннингтон» в 1953 г. и до недавней аварии на «Айове» погибло около пятисот человек. После гибели «Скорпиона» командование ВМС США принимает организационно-технические меры, в том числе прекращает почти на пять лет арктические походы как наиболее опасные. Надо считать эти меры эффективными, так как уже в течение четверти века американским подводникам удается избегать катастроф.
Первая авария ядерной установки в море на советском атомоходе
Трагический список потерь советского атомного подводного флота начнем с аварии на «К-8» – третьей атомной лодке, построенной на стапелях Северодвинска. Вступила в состав ВМФ в 1959 г. (первый командир – капитан 2 ранга В. П. Шумаков, командир БЧ-5 Е. П. Бахарев). Первая авария ядерной установки в море произошла на ней в октябре 1960 г. Экипаж справился с аварией, и лодка самостоятельно вернулась на базу.
Привожу воспоминания командира дивизиона «К-8», ныне контр-адмирала в отставке Л.Б. Никитина…
«Дату аварии – 13 октября 1960 г. – помню хорошо, так как это и день моего рождения.
Лодка готовилась к подледному плаванию, отрабатывая в полигонах боевой подготовки отдельные элементы управления, специфические для плавания в Арктике.
Как раз при вручении мне командиром праздничного торта в кают-компании из центрального поста прозвучала команда, вызывавшая меня в турбинный отсек. Пробегая через центральный пост, узнал от вахтенного инженера-механика А. Н. Татаринова о большой потере запаса питательной воды. В турбинном отсеке, оценив обстановку, я со старшиной 1 статьи Т.Г. Шевченко приступил к ликвидации аварии. Работа подходила к концу, когда, находясь глубоко в трюме среди работающих механизмов, мы поняли, что наверху что-то случилось – по беготне и большому количеству команд по боевой трансляции.
Послав Шевченко наверх для руководства личным составом отсека, я устранил неисправности и вышел наверх. В отсеке было пусто. В это время из пульта управления ГЭУ стали поступать команды, связанные с выводом обоих реакторов и турбин из действия, что мне и пришлось выполнять. Объясняясь с пультом управления ГЭУ, я с ужасом обнаружил значительное изменение условий прохождения звука в отсеке и догадался, что это связано с выходом в турбинный отсек вместе с паром второго контура газа из компенсаторов объема первого контура (в то время использовался гелий). Очевидно, произошел разрыв парогенератора. Сразу же предложил Е. П. Бахареву начать проливку реактора для предотвращения перегорания стержней урана, но это не дало положительных результатов, о чем мне через некоторое время сообщил Бахарев. Как потом выяснилось, в штатном трубопроводе оказалась заглушка, поставленная туда при строительстве корабля (видимо, для проверки систем на герметичность). Меня к этому времени вывели в центральный пост. Концевые отсеки интенсивно вентилировали в связи с большой радиационной загрязненностью. Я предложил смонтировать нештатную систему проливки реактора, что потом и выполнил вместе с Шевченко и Фурсом – старшиной трюмных реакторного отсека. Система оказалась эффективной, температура реактора стала быстро падать. Для пролива использовали и пресную воду.
Подводная лодка между тем шла в базу. Почти у всех наблюдались первичные признаки лучевой болезни – рвота, головная боль. Корабельный врач выдал облученным лекарство.
В базе быстро отправили всех отдыхать, остался только личный состав первого дивизиона, которым я командовал, для приведения в исходное состояние систем ГЭУ и проведения периодического расхолаживания установки. Оценить в море загрязненность концевых отсеков не могли, так как приборы зашкаливали. В базе оценку сделали, но она была уже не первичной. Знаю только, что после приведения систем ГЭУ в исходное состояние нас на контрольно-дозиметрическом пункте отмывали около трех часов. В результате такой «отмывки» у меня на спине почти не осталось кожи. На другой день прибывший из Москвы специалист по радиационной медицине отобрал по внешним признакам группу из 13 человек, в которую вошел и я. Нас отправили в Полярный, в госпиталь, где спешно открыли специальное отделение. Там кроме меня прошли лечение А. Н. Рубайло, Н. Д. Скворцов, В. Бондаренко, Тимошин, Т.Г. Шевченко, Фуре, М. Б. Джанзаков (остальных не помню). Прошли скорее обследование, чем лечение. Никаких отметок в медицинских книжках, кроме регистрации, у нас не было. Однако меня, например, не допускали к работе с ионизирующими и радиоактивными источниками три года. Нам лишь сообщили, что мы получили по 180–200 бэр, но это не очень много, и обнадежили: все пройдет.
Объективно свои ощущения в тот момент могу охарактеризовать так: повышенная утомляемость, непроходящее ощущение усталости, потливость (особенно ладоней и ног), плохой сон, повышенная нервозность, возбудимость, нетерпимость к окружающим. Неприятно удивило нас выпадение волос уже после госпиталя.
Экипаж лодки в целом сохранился, но из 13 человек, прошедших обследование, матросов и старшин срочной службы отправили в запас, офицеров и сверхсрочников спросили, где хотят служить, и по возможности перевели. В. Бондаренко ушел на дизельные лодки, а затем через пять лет вернулся командиром БЧ-5 на атомные, Н. Д. Скворцов перешел в учебный центр, А.Н. Рубайло вскоре тоже туда перевелся. Я длительное время был за штатом, так как не соглашался на береговые должности, а затем все-таки получил назначение в экипаж. Т.Г. Шевченко длительное время служил в учебном центре, затем вновь, уже мичманом, плавал на подводных лодках второго поколения. Он как-то сказал, что старшина 1 статьи Фуре умер через два года после демобилизации, то есть в 1962 г. Явилась ли эта смерть результатом переоблучения, не знаю, но думаю, что да, ведь ему в то время было 22 года».
Невезучая «К-19»
Моряки, как и все люди, вступающие в контакт со стихиями, достаточно суеверны. Например, они твердо убеждены в том, что бывают корабли везучие и невезучие. Конечно, многое на корабле зависит от экипажа и от порядка, раз и навсегда установленного (или так и не установленного). Как бы то ни было, но одни лодки служат годами без малейших происшествий, а другие – не выходят из череды несчастий. К таким атомоходам следует отнести лодку Северного флота «К-19».
Предвестником несчастий послужил символический эпизод: при спуске со стапелей первой ракетной атомной лодки «К-19» традиционная бутылка шампанского не разбилась о форштевень после первого броска.
Казалось бы, все беды лодки начинались с технического отказа, от которого не застрахован ни один корабль, включая и те, где боевая выучка на высоте. Но это не так, и обширный список аварий тому свидетельство.
Еще при строительстве в трюме лодки произошел пожар, в результате которого двое специалистов получили серьезные ожоги. Тогда это можно было объяснить случайностью.
Следующая авария оказалась серьезной. Во время швартовых испытаний на подводной лодке осуществлялся первый пуск реактора. Как правило, он производился под контролем командира БЧ-5, офицеров пульта управления и специалистов завода. Организация работ была низкая, приборы, измеряющие давление в контуре, оказались отключенными. Пока разобрались, почему они не показывают, допустили переопрессовку систем первого контура – дали давление, в два раза превышающее норму. Необходимо было произвести ревизию первого контура реактора. Но это означало отсрочку ввода лодки в строй на многие месяцы, большие дополнительные денежные затраты, наказание виновных. Аварию скрыли. (Это решение будет стоить жизни восьми офицерам, старшинам и матросам 4 июля 1961 г.)
При швартовых испытаниях был также выведен из строя один реактор. Опуская компенсирующую решетку, деформировали внутреннюю сборку. Материальный ущерб исчислялся 10 млн рублей. Ввод лодки в строй задержался на длительный срок.
Через восемь месяцев на «К-19» произошла авария атомной установки, аналогичная аварии на «К-8». В то время подобные аварии были запрограммированы, поскольку гарантированный ресурс парогенераторов составлял 500–1000 часов.
4 июля 1961 г. лодка находилась в Северной Атлантике на боевых учениях (командир-капитан 2 ранга Н. В. Затеев). Из-за резкого падения давления воды и падения уровня вследствие большой течи первого контура (напомню, что еще раньше он был переопрессован) сработала аварийная защита реактора. С его активной зоны, дабы она не сгорела, надо снимать остаточное тепловыделение, то есть подавать в реактор холодную воду. Штатной системы для этой цели тогда не существовало.
Повреждение тепловыделяющих элементов (твэлов) реактора, в которых находится уран, привело бы к опасному росту радиоактивности и угрозе жизнедеятельности личного состава. Было принято решение смонтировать нештатную систему для охлаждения реактора. Эта работа требовала неоднократного и длительного нахождения специалистов (офицеров, старшин и матросов) в необитаемых помещениях реакторного отсека в зоне воздействия радиации, в данном случае активных газов и аэрозолей.
Задача была выполнена очень дорогой ценой: от переоблучения погибли (скончались через неделю после доставки в госпиталь) командир дивизиона движения капитан-лейтенант Ю. Повстьев, командир группы автоматики лейтенант Б. Корчилов, старшина 1 статьи Ю. Ордочкин, старшина 2 статьи Е. Кашенков, матрос С. Пеньков, матрос Н. Савкин, матрос В. Харитонов, главный старшина В. Рыжиков.
Дозу облучения, значительно превышающую допустимую, получили командир БЧ-5 капитан 3 ранга А. Козырев, капитан-лейтенант В. Енин, старший лейтенант М. Красичков, главный старшина И. Кулаков. Козырев скончался летом 1970 г. Врачи заявили, что его кровеносная система была практически разрушена и только могучий организм позволил ему прожить и проработать почти девять лет после облучения. Похоронен капитан 1 ранга А. Козырев в Севастополе в аллее Героев. Все погибшие получили дозы облучения от 5000 до 6000 бэр.
Но вернемся к событиям на аварийной «К-19».
Подводная лодка осталась с одним работающим реактором, с загрязненными радиоактивными газами и золями отсеками, без связи с берегом из-за потери изоляции антенн. Командиру удалось сблизиться с двумя дизельными подводными лодками и с их помощью связаться с берегом. На буксир взять атомоход мешала штормовая погода, однако эвакуировать личный состав, пострадавший от облучения, удалось. В конечном итоге экипаж по решению командира покинул загрязненный корабль без разрешения «берега», перейдя на дизельную лодку. На все тревожные доклады по радио с «берега» выдавали рекомендации – кормить переоблученных моряков свежими фруктами и овощами и поить соками, которых на борту не было.
Спасательное судно прибуксировало лодку в главную базу флота. Был произведен восстановительный ремонт, но на этом беды ее не закончились, и флотская молва окрестила ее «Хиросимой».
В 1975 г. американская пресса сообщила, что атомная лодка США «Гетоу» в ноябре 1969 г. столкнулась в подводном положении с советской субмариной в Баренцевом море. Пресса не скрывала, что поход «Гетоу» в Баренцево море осуществлялся по плану Центрального разведывательного управления США.
Подводной лодке вменялось в обязанность шпионская деятельность по секретной программе. Ее командиру Л. Буркхардту разрешалось заходить в территориальные воды СССР, приближаться к берегу на дистанцию в 4 мили, производить радиоперехват и следить за советскими подводными лодками. В случае если американскую лодку-нарушителя будут преследовать советские корабли, против них разрешалось применять боевое оружие, иными словами, лодка могла развязать войну.
И вот, с лодкой-шпионом, получившей такие неограниченные полномочия, «встретилась» не кто-нибудь, а «К-19». Занимаясь в полигонах боевой подготовки отработкой задач в подводном положении, она столкнулась с американской субмариной. 15 ноября 1969 г. в 7 часов 13 минут раздался удар в носовой части. Несмотря на принимаемые меры, дифферент на нос возрастал, лодка погружалась. После продувания главного балласта дан полный ход, и лодка благополучно всплыла.
Вокруг никого не было, осмотр показал наличие повреждений обтекателей торпедных аппаратов.
«Гетоу» получила удар в районе реакторного отсека. И вот здесь произошел эпизод, который мог привести к ядреному конфликту. Командир минно-торпедной боевой части дал приказание подготовить к стрельбе три ракеты и ракетоторпеду «Саброк» с ядерным зарядом. Всплывшая и безоружная «К-19» представляла прекрасную мишень. Командир «Гетоу» Буркхардт оказался благоразумнее, он отменил решение своего подчиненного и взял курс на запад.
Соперничество в океанских глубинах делает столкновения под водой неслучайными, но это не значит, что они происходят по злому умыслу – ни один командир на такое не пойдет. Как правило, подобные столкновения – результат несовершенства акустических средств и ошибок в управлении подводной лодкой. Они неизбежны, как столкновения надводных кораблей.
И снова «К-19»
Прошло 11 лет. Утром 24 февраля 1972 г. на командный пункт Северного флота поступила информация, что в Северной Атлантике после пожара на глубине всплыла атомная подводная лодка, находившаяся на боевой службе. Лодка не имеет хода, на борту есть человеческие жертвы. Это снова была «К-19». Командовал ею капитан 2 ранга В. Кулибаба. В район аварии был немедленно послан крейсер «Александр Невский» с резервным экипажем для лодки и командным пунктом из специалистов управлений флота во главе с вице-адмиралом Л.Г. Гаркушей. В состав этой группы был включен и я как главный корабельный инженер Северного флота.
Вслед за крейсером вышел спасатель «СС-44», но еще в Кольском заливе он был выброшен штормом на камни. Шторм действительно был злющий. Крейсер получил множество повреждений. В носовой части образовалась громадная трещина, было затоплено два кубрика, кают-компания офицерского состава, множество кают (иллюминаторы были негерметичны), по переходным коридорам гуляла забортная вода, потеряли изоляцию почти все дизель-генераторы (резервные источники электроэнергии), исчез шифровальщик. И все же крейсер прибыл в точку аварии. Еще во время перехода был получен приказ срочно представить план спасения лодки, причем никакими дополнительными сведениями о ее состоянии это указание не подкреплялось. Прямой связи с «К-19» не было. Пришлось строить гипотезы.
Зная, сколько времени работали реакторы, можно примерно рассчитать параметры ГЭУ, если она охлаждается лишь естественной циркуляцией, а также оценить состояние контуров. Раз лодка не имеет хода, значит, вспомогательные источники электроэнергии – аккумуляторные батареи и дизель-генераторы – не используются. Следовательно, либо они неисправны, либо к ним по каким-то причинам нет доступа, либо некому их обслуживать. Рассуждая таким образом, мы составили план спасения лодки, который корректировался по мере поступления дополнительных сведений с берега. Оказалось, что в своих прикидках мы недалеко ушли от истины.
Прибыв в район аварии, мы смогли понаблюдать за поведением лодки на волне. Высадиться на нее было невозможно – шторм лютовал по-прежнему. Стало ясно, что лодка имеет тенденцию к дифференту на корму и крену на правый борт. Это обстоятельство обеспокоило не только нас, но и созданную в связи с аварией военно-промышленную комиссию в Москве. У всех была свежа в памяти первая гибель советской лодки в Бискайском заливе (о ней мы еще расскажем) в апреле 1970 г. Та лодка, «К-8», тоже всплыла после пожара на глубине и затонула с дифферентом на корму через несколько дней из-за потери продольной остойчивости.
Комиссия взяла под жесткий контроль все наши действия. Для руководства спасательной операцией недели через две (морской переход длился двенадцать дней) из Москвы прибыл первый заместитель главнокомандующего ВМФ СССР адмирал флота В. Касатонов. Первым делом он замкнул на себя все решения, даже второстепенные. Считаю, что именно централизация и единоначалие в борьбе за живучесть лодки помогли не потерять больше ни одного человека.
Что же произошло на борту «К-19»? По ходу описания событий буду их комментировать, и вот почему: большинство аварий развивается по одному сценарию, неправильные действия экипажа имеют одни и те же причины и повторяющиеся с поразительной точностью последствия.
Итак, лодка возвращалась с боевого патрулирования в Северной Атлантике, до прибытия на базу оставалось восемь суток. Как правило, аварии происходят при возвращении с боевого дежурства. Объясняется это тем, что от постоянных перегрузок устает техника, расслабляются люди.
Во время плавания на этих широтах общий подъем дается в 11 часов, примерно за час до рассвета. Утром 24 февраля на вахте стояла третья смена; первые две спали. Лодка шла на глубине 120 м.
Сигнал аварийной тревоги взревел в отсеках в 10.23. «Пожар в девятом отсеке!» – сообщил голос в громкоговорителе. Особой паники сообщение не вызвало: за автономное плавание это была третья тревога. В первых двух случаях положение исправлялось в считаные минуты.
В девятом трехэтажном отсеке находится вспомогательное оборудование, камбуз и кубрик. Он служит убежищем, поэтому у него более прочные переборки.
Вот что произошло за несколько минут до сигнала тревоги. Кроме вахтенной смены, все матросы отсека спали, лишь кок готовил завтрак. Вахтенный матрос Кабак почувствовал запах гари (хотя по соседству готовилась пища). Он спустился на нижний этаж и обнаружил горящий электроприбор для дожига угарного газа. Зачастую катастрофы начинаются с незначительной поломки.
За несколько дней до описываемых событий в верхнем уровне девятого отсека лопнул трубопровод системы рулевого управления. Была ли причиной тому технологическая недоработка или естественный износ после двенадцати лет эксплуатации – трудно судить. Тем не менее около 500 л гидравлического масла пролилось наружу. Экипаж отремонтировал трубку и собрал пролившееся масло. Мы уже никогда не узнаем, какая из этих двух операций была выполнена некачественно. В любом случае через несколько дней капля масла просочится на нижний уровень и упадет на электроприбор, раскаленный до 200 °C. И с этой минуты пойдет отсчет времени аварии. Обычно технические отказы, служащие причиной крупных аварий, являются результатом допущенной ранее небрежности.
Вместо того чтобы немедленно объявить аварийную тревогу и приступить к тушению пожара, матрос бросился будить ответственного за этот прибор старшину отсека Александра Васильева. К сожалению, множество раз аварии приобретали катастрофические размеры из-за неправильных действий экипажа. На кораблях, где выучкой личного состава занимаются не формально, каждый знает назубок свои действия в случае возникновения нештатной ситуации и не растеряется.
На «К-19» время для тушения пожара было упущено. Васильев первым героически ринулся в пекло и первым погиб в огне. Несмотря на мужественные действия экипажа, погасить пожар не удалось. Отсек быстро заполнялся продуктами горения, а аппаратов индивидуального дыхания на всех не хватало, так как часть их находилась на боевых постах. Еще одно свидетельство непродуманности организации корабельной службы и плохого руководства действиями. Многие из участвовавших в тушении пожара были отравлены окисью углерода. (Спустя несколько недель после пожара ее содержание в этом отсеке составляло 32 мг/л при допустимой дозе 0,005 мг/л.)
В результате пожара лопнула магистраль воздуха высокого давления, и в огненное пекло мощной струей стал поступать кислород. Через систему вентиляции левого борта пожар перекинулся в соседний носовой отсек к пульту управления ГЭУ.
В центральный пост прибыли командир корабля В. Л. Сулибаба, командир БЧ-5 Р. Миняев, начальник штаба соединения В. Нечаев. Как всегда по сигналу тревоги, переборки между отсеками уже были загерметизированы – личный состав каждого из них должен бороться с пожаром до последней возможности. Но командир тут же приказал восьмому отсеку принять людей из девятого.
Когда отдраили переборочную дверь, в отсек вместе с моряками ворвались клубы ядовитого дыма. Люди надели аппараты индивидуального дыхания, но дым валил уже через вентиляцию. Кулибаба приказал всему личному составу, не занятому на боевых постах, покинуть кормовые отсеки. Это спасло жизнь многим. Таким образом, большая часть подводников, в том числе и матрос Кабак, успели эвакуироваться в смежный отсек, который вскоре тоже оказался в огне.
Тем временем лодка всплывала. Она шла с большой глубины, и ей был жизненно необходим ход. А для работы реактора нужна электроэнергия, основное оборудование для выработки которой помещалось в восьмом отсеке.
Но сюда уже сплошным потоком валил через прожженный трубопровод воздух высокого давления, смешанный с продуктами горения. Электрики гибли, но отойти от своих механизмов не могли – лишившись хода, лодка рухнула бы на глубину. Старшину команды электриков мичмана Виктора Николаенко аварийная партия обнаружит в противогазе у своего поста мертвым. Погиб и командир электротехнического дивизиона капитан 3 ранга Л. Цыганков.
Угарный газ добрался и до пульта управления ГЭУ. Командир дивизиона движения капитан-лейтенант Виктор Милованов приказал всем покинуть пульт, оставив с собой лишь старшего лейтенанта Сергея Ярчука. Оба включились в аппараты, но Ярчук начал задыхаться и сорвал маску. Он умирал на глазах своего командира, который не мог ему помочь – необходимо было срочно заглушить обе ГЭУ. В аварийной ситуации он сумел заглушить их и, убедившись, что все поглотители сели на нижние концевики, покинул пульт ГЭУ. Кормовые отсеки лодки были загазованы, и, пробираясь по ним, он потерял сознание. В центральный пост его с кровавой пеной у рта доставил матрос-турбинист.
Турбинистам, помещающимся в седьмом отсеке, тоже досталось. Отсек наполнялся смертоносным дымом, но отойти от маневровых устройств в аварийной ситуации – значит обречь на неминуемую гибель лодку. Мичман Александр Новичков принялся помогать растерявшимся матросам надеть противогазы, выводил задыхающихся из отсека. На его счету много спасенных жизней, только свою он не сумел сохранить.
Старшина Казимир Марач включился в аппарат сам. Но стекла на маске запотели, и показания приборов были не видны. Лишь несколько секунд заняла протирка стекол, но их оказалось достаточно, чтобы Марач задохнулся…
Здесь же погибнет и ушедший в первое плавание лейтенант Вячеслав Хрычиков.
При всем уважении к памяти мертвых нельзя не сказать: эти жертвы – результат плохой выучки экипажа. Подгонка аппаратов индивидуального дыхания для каждого матроса должна быть произведена с самого начала его службы на лодке, а включение в них отработано до автоматизма. На хороших лодках эта операция повторяется с замерами времени чуть ли не еженедельно.
В полной темноте члены экипажа с громоздкими противогазами на голове попытались запустить резервные дизель-генераторы в пятом отсеке. Старший лейтенант Е. Медведев начал готовить их к пуску, не дожидаясь приказания, – он понимал, что после заглушения реакторов необходим источник электроэнергии. Его вместе с мичманом Шишиным вынесут из отсека без сознания. Пытаясь запустить дизель, они сорвут мешающие противогазы с запотевшими стеклами. К счастью, оба останутся живы.
Однако эта попытка успеха не имела. Более того, обессиленная группа не смогла вручную до конца закрыть захлопки подачи воздуха к дизелям. Поскольку снаружи в это время начинался шторм, через эти захлопки в пятый отсек залилось около 200 т забортной воды, которая затопила дизель-генераторы и вентиляторы общесудовой системы вентиляции, а также аппаратуру дистанционного пуска механизмов реакторного отсека.
Все на подводной лодке устроено так, что в аварийной ситуации любое жизненно необходимое действие для корабля вступает в яростное противоречие с инстинктом самосохранения. Хочется скорее бежать из отсека, который заливает вода или охватывает огонь, нужно, наоборот, задраивать переборки. Вокруг полыхает пожар, а необходимо оставаться на своем посту, чтобы продолжали работать турбина, реактор, дизель-генератор. Ясно, что в отравленном угарным газом отсеке малейший вздох означает смерть, поэтому прежде всего нужно помочь надеть противогаз тому, от кого сейчас зависит работа агрегата. Только превозмогая собственный страх, подводник дает шанс выжить всей лодке и, значит, себе самому.
В эти минуты всех мобилизует необходимость действовать. Действовать раньше, чем приходит понимание надвигающейся опасности и страх за собственную жизнь. Однако, чтобы эти действия были эффективными, они должны быть отработаны до автоматизма.
Командир первого отсека Валентин Заварин получил приказание с аварийной партией начать эвакуацию людей из кормовых отсеков. В какой-то момент он потерял сознание и очнулся уже в ограждении рубки – лодка всплыла.
Промозглое предрассветное небо, нависающее над самой водой. Лодка сидела низко – балластные цистерны продули лишь немного, так как запас воздуха нужно беречь. Вокруг – пустынные волны.
«К-19» передала сообщение об аварии, но уверенности в том, что худшее позади, не было. В ограждение рубки вытащили спасательный плот.
Сюда уже пришел врач Пискунов, которого только что привели в чувство с помощью нашатырного спирта и чистого кислорода. Под его руководством стали делать искусственное дыхание всем, кто не подавал признаков жизни. Если бы не настойчивость спасателей, недосчитались бы значительно больше людей.
Отдышавшись, Заварин вновь пошел в корму. Напарником он выбрал лейтенанта Смирнова. Им предстояло дойти до девятого отсека, ощупать переборку, загерметизировать все отсеки и проверить положение захлопок и клапанов.
Отсеки были настолько задымлены, что луч фонаря тонул буквально в метре. Стояла нестерпимая жара. Заварин отдраил переборку восьмого отсека, и ему стало не по себе: там лежали погибшие. В каюте управленцев тлели постели, дым шел из поста химслужбы. О том, чтобы пробраться в девятый отсек, нечего было и думать.
А попасть туда ох как нужно – в последнем, десятом, отсеке находились двенадцать подводников, отрезанных огнем от своих товарищей.
Пленники кормового отсека
Десятый отсек на лодках этого проекта тоже жилой: в нем восемь спальных мест для матросов, каюта командира группы автоматики с тремя постелями и каюта начальника секретной части. Здесь же находятся два торпедных аппарата и солидный запас торпед.
Объем отсека – 139 м, однако весь он заполнен различной техникой. Остается узкий 5-метровый проход, разделяющий восемь коек в два яруса, да две каюты.
В то утро в отсеке спали двенадцать человек: два офицера – капитан-лейтенанты Борис Александрович Поляков и Владимир Иванович Давидов, три мичмана – рулевой-сигнальщик Владимир Иванович Киндин, Иван Петрович Храмцов и Иван Иванович Мостовой и семь матросов – Валерий Андреевич Саранин, Николай Геннадиевич Кирилов, Василий Петрович Михайленко, Владимир Петрович Троицкий, Вячеслав Анатольевич Демин, Валерий Николаевич Борщев и Владимир Дмитриевич Столяров.
Далее предоставляю слово командиру группы дистанционного управления Б. Полякову, сменившемуся с пульта в 4 часа утра.
«По сигналу тревоги опытный подводник знает, что делать: существует Устав корабельной службы и Руководство по борьбе за живучесть, в которых расписано каждое движение. Так и тогда, вскочив по сигналу аварийной тревоги, прежде чем анализировать ситуацию, мы задраили отсек, изолировав его от остальной части лодки. И лишь потом осознали свое положение.
О том, что пожар произошел в соседнем девятом отсеке, нам могли и не сообщать – гул пламени доносился до нас, все сильнее накалялась непроницаемая переборка. Я оказался старшим по званию и принял командование отсеком на себя». Согласно инструкциям, штатный командир отсека, оказавшийся в другом месте в момент тревоги, переходит в подчинение командира этого отсека. Отсюда необходимость подготовки каждого подводника на взаимозаменяемость.
«В первую очередь требовалось установить связь с центральным постом. Однако командир БЧ-5 не отвечал. По-видимому, он включил на постоянную связь тот отсек, в котором положение самое критическое, чтобы не пропустить сообщение, от которого могла зависеть судьба лодки. Помимо громкоговорящей связи существует и второй канал – аварийный телефон, но и он молчал.
Минут через пятнадцать люди стали падать и извиваться, как ужи. Значит, система вентиляции была негерметична, и угарный газ все же поступал в отсек. Я еще раз прошелся по всем клапанам специальным ключом, в одном месте даже сломал головку.
В десятом отсеке есть глубиномер, и по нему мы следили за отчаянными попытками остальной части экипажа всплыть на поверхность. Установлен здесь и дифферентометр, за показаниями которого мы наблюдали с неменьшим волнением. Все знали, как тонут лодки – с дифферентом на корму или на нос, пока же все шло нормально. Неприятнее всего было то, что очень скоро мы оказались в полной темноте – электропроводка сгорела одной из первых.
Момент всплытия мы определили сразу. Более того, по тому, как нас закачало, мы поняли, что надвигается шторм. И сразу все почувствовали облегчение – мы покинули враждебную стихию морской пучины. Никто из нас тогда не мог и предположить, во что выльется наше вынужденное заточение».
Представьте себе положение этих двенадцати моряков. Они оказались в ловушке в тесном помещении (потом подсчитали, что на каждого из них приходилось не более кубометра), в полной темноте и с весьма ограниченным запасом воздуха, доступ которого в любой момент мог прекратиться. Связи с внешним миром тоже нет. Что происходит с лодкой, удалось ли локализовать пожар, они не знают. Каждый из них невольно думает о том, что в эту минуту лодка может пойти ко дну. Предпринять что-либо для своего спасения они не могут – достаточно вдохнуть полглотка воздуха в соседнем девятом отсеке, чтобы упасть замертво. А сколько еще зараженных отсеков впереди, неизвестно. Может быть, и на лодке в живых остались они одни…
«Сложность нашего положения, – продолжает Поляков, – усугублялась тем, что мы были обречены на бездействие, в то время как остальные члены экипажа боролись за спасение корабля. Поэтому я решил посадить одного человека на связь. Этот вахтенный лежал на двух торпедах и на них спал. Другие самым тщательным образом приготовились к осаде огнем и водой: проверили герметизацию, закрепили торпеды и оборудование перед предстоящим штормом.
День пролетел незаметно. К вечеру нам удалось связаться по аварийному телефону с командиром первого отсека Завариным. Это было настоящее чудо: огонь прожигал насквозь даже металлические переборки, а кабель между концевыми отсеками уцелел. Заварин сказал мне, что вызволить нас из отсека нет никакой возможности – в девятом настоящая топка, но о нас помнят и делают все, чтобы помочь. Нам приказывали также не пытаться освободиться самостоятельно: проход по загазованным и, возможно, радиоактивным отсекам означал бы верную смерть.
В первую очередь наши товарищи постарались обеспечить нас самым необходимым – воздухом. Хорошее знание всех систем позволило быстро найти решение. Огню не удалось уничтожить трубопровод для дифферентовки лодки, по которому обычно подается вода. Теперь по ней стали подавать воздух, а по системе питьевой воды и кингстон глубиномера снималось избыточное давление и удалялся углекислый газ.
Не скажу, что нам дышалось, как на берегу моря. Воздух шел нагретый, с густым запахом масла. Впоследствии мы даже соорудили нечто вроде фильтра из куска шерстяного одеяла, чтобы ослабить постоянный привкус масла в горле. Но и этот воздух мы экономили, как могли. Все, кто не были заняты делом, лежали, чтобы расходовать минимум кислорода.
Ночь мы не спали, хотя и делать было нечего. В какой-то момент мы обсудили создавшееся положение и все возможные варианты.
По моему мнению, надежды на то, чтобы выбраться из отсека, пока лодка еще в море, у нас не было. Пожар в соседнем отсеке бушевал до сих пор, и переборочный люк наверняка прикипел. Так что мне казалось, что вызволить нас смогут только на заводе в Полярном, провентилировав зараженные отсеки и вырезав переборку автогеном. До берега идти на буксире суток десять, да прибавьте к этому несколько дней, пока подойдет помощь. Короче, сказал я, мы здесь засели дней на пятнадцать, и из этого будем и исходить. Мои предположения не сбылись…
Как Робинзон после кораблекрушения, на второй день мы провели полную инвентаризацию имущества. После воздуха следующей жизненной необходимостью была вода.
В десятом отсеке находится одна из цистерн пресной воды объемом 6,1 м3, однако к концу плавания она была пустой. Но мы знали, что в каждой цистерне всегда есть мертвый запас – вода, находящаяся ниже уровня водозаборника.
Мы обвязали оказавшегося среди нас трюмного матроса веревкой и осторожно спустили его в трюм с миской и куском шланга для отсоса. Через некоторое время раздался его голос: «Держите!» В люке нащупали полную миску. Вкус у воды оказался специфическим, но об этом никто не думал. В темноте мы не могли видеть и ее цвета, как потом выяснилось, от ржавчины она была густого желтого цвета.
Хотя мы не знали, на сколько дней нам хватит этой воды, оснований для паники не было. Дело в том, что подводная лодка всегда обильно потеет: на борту температура 20–22 °C, а за бортом – минус 4°. Если бы вода в цистерне кончилась, нам достаточно было промокать тряпками запотевшие поверхности, а потом выжимать их в ту же миску. Так что водой я никого не ограничивал – пили, сколько хотели.
С пищей было сложнее. Разумеется, и десятый отсек имел неприкосновенный запас. Но в плавании многим здоровым матросам еды не хватало или просто хотелось вкусного, так что в наличии части НЗ не оказалось. Мы нашли три пятисотграммовые пачки сахара, три банки сгущенки, три банки квашеной капусты, две упаковки макарон человек на десять каждая, три трехлитровых банки сливочного масла не первой свежести и в неограниченном количестве соль. Не так много на двенадцать человек на пятнадцать дней! Но тогда мы еще не думали о том, сколько же времени нам придется провести в этой мышеловке.
С продуктами поступили так: утром каждый получал свою дневную порцию – прямо скажем, более чем скромную, – и дальше делал с ней, что хотел. Некоторые съедали сразу, другие растягивали на весь день. Правда, и у хороших едоков особого аппетита все эти дни не было.
Из спасательных средств обнаружили только четыре аппарата индивидуального дыхания – лишь четверо из отсека должны были заступать на посты по боевой тревоге. Но в одном из них баллончики, заправленные кислородом, оказались пустыми. И все же, по очереди дыша кислородом, нам всем удалось встать на ноги, откачать даже серьезно отравившихся моряков.
Из других полезных вещей нашли магнитофон, только музыку мы так и не послушали. Я тут же реквизировал батарейки – в отсеке была 2,5-вольтовая лампочка, которую с помощью батареек зажигали ненадолго. Но и этим фонариком попользовались недолго. Лишь несколько раз мы зажигали его, чтобы посмотреть иногда на переборку с девятым отсеком или просто друг на друга. А потом батарейки сели, и мы погрузились в полную тьму.
На второй день мы в последний раз связались с внешним миром. Я доложил обстановку командиру корабля Кулибабе и старшему в походе Нечаеву. Старый подводник дал мне несколько практических советов:
– Ты там, главное, гальюн обустрой. Пользуйтесь пустыми банками, а заливай все это дело гидравликой.
Мне приказали также принимать самые жесткие меры, если кто-то из «пленников» не выдержит и попытается прорваться на «свободу». Такая попытка могла закончиться гибелью для всех. После этого разговора телефон замолк совсем.
На третий день заточения начался ураган. Мы заранее как следует закрепили торпеды, чтобы при случайном падении не произошел взрыв, так что аврала в связи с непогодой не было.
В один из первых дней слег матрос срочной службы, начальник секретной части. Он жаловался на почки, его знобило. Именно на него и был израсходован обнаруженный среди припасов спирт. Мы пропитали им простыни, завернули матроса и навалили на него одеял. Больной пропотел и почувствовал себя лучше.
С самого начала я избрал своим местом постель у самой переборки с девятым отсеком. Ее состояние постоянно внушало опасения – от жара металл пузырился. Нам приходилось набирать в отсек через специальный заборник забортную воду и плескать ее на переборку для охлаждения. После этого мы некоторое время чувствовали себя, как в парилке, но люк остывал. Кроме того, с этого места я мог контролировать весь отсек и в случае паники помешать попытке выбраться наружу. На трех человек я мог полагаться, как на себя. Вязать нам никого, правда, не понадобилось, однако на пятый день нашего заточения ситуация стала критической.
Постепенно мы все начали замечать, что дышать становилось все труднее. После пяти-шести шагов ощущение было такое, будто ты пробежал десяток километров. У всех постоянно болела голова от углекислого газа, но боль становилась все сильнее. Видимо, первый и центральный отсеки были загазованы настолько, что подача воздуха стала невозможной.
Сначала мы надеялись, что это временные трудности. Но время шло, а положение только усугублялось. Кто-то предложил испытанный способ: намочить носовые платки мочой, зажать ими лицо и попытаться проскочить через загазованные девятый и, возможно, восьмой отсеки. Однако мне удалось убедить желающих испытать судьбу, что после едва закончившегося пожара и пронесшегося урагана вряд ли через отсеки можно пробраться быстро. К исходу дня мы тем не менее попрощались, некоторые даже поручили заботу о своих ближних тому, кто уцелеет.
Оставалась лишь одна надежда на товарищей, которые, наверное, знали, в каком положении мы оказались. Но смогут ли они помочь нам?
Они сделали невозможное – к вечеру 28 февраля поступление воздуха в десятый отсек было восстановлено. А на следующий день мы услышали за бортом шум винтов – это подошли спасательные суда.
Надо сказать, что если темнота отняла у нас зрение, то слух вполне позволял ориентироваться во времени. День начинался с ритмичного шума мотора – к девятому отсеку подходил для осмотра катер. Примерно через час над лодкой зависал вертолет, значит, уже светло. Объявлялся подъем, хотя была ли в нем нужда? Все эти дни прошли в таком нервном напряжении, что практически никто из нас не спал – так, иногда отключались на несколько минут.
Важно было чем-то занять людей, поэтому распорядок у нас оставался флотский. После завтрака все в полной темноте принимались за приборку отсека – лодка обильно потела, и все металлические части приходилось протирать досуха; проверялась продолжавшая беспокоить нас переборка девятого отсека. Потом отправлялись за добыванием воды, а еще несколько человек шли пошарить за баллонами воздуха высокого давления. Когда лодка стоит на базе, запасливые подводники всегда норовят, как белки, сделать запасы на время похода и прячут там банки с консервами. Сразу скажу, что все эти попытки в полной темноте оказались безуспешными.
Сохранили мы и круглосуточную вахту. Кто-то постоянно находился на связи на аварийном телефоне, который так больше и не заговорил, и еще один моряк дежурил у переборочной двери. Основной задачей этого вахтенного был контроль за ее температурой, но оставалась и надежда услышать за нею голоса пришедших вызволить нас спасателей. Однако лишь на второй или третий день девятый отсек посетила аварийная партия. Потом огонь разгорелся еще сильнее, и надежда наша угасла.
День заканчивался для нас, когда над морем спускалась темнота, и слышимые нами работы прекращались.
Помимо вахтенных обязанностей время мы проводили в бесконечных разговорах. Матросы в подробностях рассказывали свою жизнь на гражданке, один из них постоянно веселил нас анекдотами и сценками из жизни.
Так проходил день за днем, и постепенно мы потеряли им счет».
Борьба продолжается
Все это время в центральном посту в сложнейшей ситуации принимали решения командир БЧ-5 Миняев и командир корабля Кулибаба. Именно благодаря их хладнокровию удалось сохранить лодку и спасти многих людей. Позднее их действия будут самым тщательным образом проанализированы комиссией. Часто такое расследование заканчивается увольнением, Кулибаба же был награжден орденом Красного Знамени.
Вскоре над кораблем начали летать разведывательные самолеты «Орион». А первое судно – сухогруз «Ангар-лес» – подошел лишь через двое суток.
Шторм уже разыгрался вовсю, когда спущенный с сухогруза спасательный катер попытался подойти к лодке, чтобы передать буксирный конец. Двух мичманов – Красникова и Бекетова – тут же смыло. К счастью, их сразу же вытащили за страховочные концы. Волны бросали лодку, как щепку.
Все это мы узнали позднее, когда личный состав «К-19» удалось эвакуировать на большой противолодочный корабль «Вице-адмирал Дрозд», имеющий на борту вертолет. Шторм к тому времени разошелся так, что мачты корабля порой скрывались за гребнями волн. И подводники просто не поверили своим глазам, когда над рубкой завис вертолет. С него на тросе спустили груз: аппараты индивидуального дыхания, продукты, теплую одежду, фонарики и даже бидон с горячим кофе! Вертолет прилетал еще и еще. Инструкции запрещают полеты в штормовую погоду, но экипаж – Крайнов, Семкин и Молодкин – знал, что каждый вылет может означать чью-то спасенную жизнь.
Впоследствии капитан Молодкин рассказывал:
– Главным было взлететь. Вертолет вручную выкатывали на сетку, и человек тридцать моряков удерживали машину, пока набирались обороты. По команде они отпускали ее, и я через секунду уже был в воздухе. Так же с риском садился обратно на палубу.
Вертолетчики эвакуировали с «К-19» около сорока человек. Остальных передали на спасательный буксир «СБ-38», с которого на лодку подавалось электричество и воздух.
Эвакуация проводилась так называемым «мокрым способом». Моряки привязывали карабин пояса к тросу, протянутому между лодкой и спасателем, и прыгали в воду. С буксира выбирали линь, и за считаные минуты поднимали их на борт. На атомоходе осталась лишь аварийная партия – восемнадцать измотанных до предела моряков. Одежда промокла, было холодно, уже много суток они питались кое-как. Их необходимо было сменить.
Спасатель взял на буксир плотик с людьми в надежде, что волна забросит его на корпус лодки. Попытка следовала за попыткой, но безрезультатно. Наконец, с борта «Вице-адмирала Дрозд» удалось высадить на лодку радиационную разведку и аварийную партию, которую возглавил старший лейтенант Вячеслав Кондрашов. Этим морякам никто не гарантировал безопасность, но за Кондрашовым пошли без колебаний, поскольку он был отличным моряком и надежным человеком.
Эти качества пригодятся спасателям очень скоро. Они будут выбирать в ограждение рубки стальной трос. Бухта росла на глазах, но вдруг многометровая часть троса соскользнула с палубы надводного корабля и исчезла в воде. Выбрать его с лодки невозможно, так как он весит слишком много, но и отпустить трос на лодке нельзя: разматываясь, бухта в ограждении рубки сметет и покалечит всех на своем пути. Лица моряков, изо всех сил вцепившихся в трос, налились кровью – расслабься кто-нибудь из них хоть на мгновение, и уже ничто не остановит взбесившийся трос. Им помогли подводники из первого отсека. Кто-то сообразил быстренько притащить лебедку, установить ее в ограждении и закрепить трос.
Нам уже было ясно, что все кормовые отсеки от центрального поста загазованы – кроме десятого, в котором находилось 12 человек. Аккумуляторная батарея была полностью разряжена, запас воздуха высокого давления ниже предельно допустимого. Кроме того, для предотвращения распространения огня на несколько минут открывался клапан затопления девятого отсека. Исходя из обстановки был составлен план, предусматривающий в первую очередь прекращение доступа забортной воды в прочный корпус лодки и обеспечения жизнедеятельности людей, оказавшихся «пленниками» десятого отсека.
Необходимо было срочно провентилировать лодку, а для этого нужно запустить резервные источники энергии или обеспечить подачу электричества со спасателя. Однако штормовая погода по-прежнему не позволяла приблизиться к лодке. Риск был велик, так как при столкновении можно повредить легкий корпус и цистерны главного балласта. В них тогда бы поступила вода, и лодка неминуемо затонула.
Подключить дизель-генераторы не удалось, и остался только второй вариант. За три недели мы восемь раз заводили со спасательного буксира «СБ-38» концы питания к электрощиту подводной лодки. Семь раз их обрывал шторм, но при каждом подключении удавалось провести частичную вентиляцию отсек за отсеком, установить нештатное освещение, проверить и закрыть вручную на стопоры забортную арматуру.
Прежде чем запустить в очередной отсек аварийную партию, туда посылалась группа радиационно-химической разведки, которая определяла газовый состав воздуха и допустимое время пребывания в отсеке. Эта процедура занимала несколько часов.
К 18 марта концентрация угарного газа в девятом отсеке – последней преграде к освобождению моряков – составляла 3 мг/л, и адмирал Касатонов принял решение начать операцию по эвакуации десятого отсека.
К этому времени лодка уже буксировалась на базу флота. В отсеках еще оставалась вода, но ее откачка уже не была жизненно важна. Тела погибших сложили в стороне и накрыли простынями, в каждом отсеке установили по три лампочки. Вперед была послана спасательная группа в аппаратах индивидуального дыхания, имеющая по противогазу для каждого из 12 пленников.
В девятом отсеке картина была страшная: прогоревшие насквозь листы металла, расплавленные трубы, груды обгоревшего оборудования, среди которых лежали обугленные человеческие тела.
И вот наконец в ответ на крики спасателей по ту сторону переборки раздались радостные голоса.
Моряки ждали этого момента двадцать четыре дня! Двадцать четыре дня неуверенности и тревоги…
Как и предполагалось, входной люк между девятым и десятым отсеками был наглухо заклинен. Кому-то пришло в голову поддуть отсек с подводниками через трубопровод, по которому им подавался воздух. Ощущение неприятное, но в отсеке создалось избыточное давление, и люк открылся.
Наконец, пленники увидели людей из внешнего мира. Первому же моряку тут же суют дыхательный прибор. Моряк передает противогаз товарищу, тот – соседу, и так пока последнему не остается ничего другого, как его надеть.
Вторая срочная мера: пленникам завязывают глаза, за много дней отвыкшие от света. Пробираться по горевшим отсекам они будут на ощупь, держась за спасателей. Однако и вслепую Борис Поляков сможет убедиться, насколько он был прав, воспрепятствовав отчаянной попытке вырваться из мышеловки на пятый день. По девятому отсеку им пришлось практически ползти из-за завалов обгоревшего оборудования.
Через несколько минут все двенадцать оказались в зоне безопасности, а чуть позже вертолетами доставлены в медчасть на надводный корабль.
Посыпались поздравительные телеграммы от правительства, министра обороны, главнокомандующего ВМФ, с соседних кораблей – все с беспокойством следили за ходом спасательной операции.
Поздравили нас и экипажи американских кораблей, которые постоянно находились в зоне наших действий по спасению лодки. Они предлагали нам свои услуги, но что они могли сделать? Тем не менее нам были приятны эти проявления солидарности и симпатии.
Английские суда береговой охраны сумели найти себе применение. По собственной инициативе они встали во главе каравана и принялись расчищать проход, чтобы избежать столкновения с рыболовецкими судами.
Морская солидарность – отличная вещь, но я не могу сказать того же о военных летчиках стран НАТО. Они восприняли аварию «К-19» как большую удачу. То и дело имитировали воздушные атаки, мешая нашим вертолетам проводить спасательные работы. Впрочем, наше возмущение разделяли многие, поскольку вскоре будет подписана международная конвенция, устанавливающая минимальное расстояние, на которое к терпящим бедствие кораблям разрешено приближаться самолетам.
В операции по спасению «К-19» принимало участие более тридцати кораблей и судов ВМФ. К нам успел присоединиться даже вертолетоносец «Ленинград», находившийся в момент аварии в Черном море. Ежедневно по приказу министра обороны в район аварии прилетали два самолета, сбрасывавшие необходимые вещи: спасательные плоты, одежду, инструменты. Большинство этих посылок бесследно поглощалось морем.
Возвращение лодки на базу, куда ее прибуксировали 4 апреля, было радостным далеко не для всех. Авария на борту «К-19» стоила жизни тридцати морякам. 28 человек погибло во время пожара на лодке, один матрос был смыт волной при переходе на крейсере «Александр Невский» и один офицер, капитан 2 ранга Ткачев, получил смертельную травму во время шторма уже на плавбазе «Магомет Гаджиев» (на ее борту была квалифицированная медицинская группа, но даже вмешательство лучших хирургов не смогло его спасти). Двое погибших – лейтенант Виталий Хрычиков и старшина 2 статьи Казимир Марач – похоронены в океане с соблюдением морских обычаев. Море приняло их в точке с координатами 59°29’ с. ш. и 28°54’ з. д.
Как водится, отечественная пресса о случившемся молчала.
Об этой операции походным штабом был написан подробный аналитический отчет, содержавший множество конкретных предложений. Однако, как показала авария лодки «Комсомолец» в 1989 г., этот опыт оказался невостребованным.
С момента аварии прошло двадцать лет. Командир «К-19» В. Кулибаба, не покидавший корабля до прибытия в базу, в настоящее время разбит параличом; льгот у него никаких нет, и помнят о нем только сослуживцы.
Б. Поляков, ныне капитан 1 ранга, который благодаря своей воле сохранил двенадцать жизней, был представлен к званию Героя Советского Союза, но получил лишь орден Красной Звезды. Бывшие пленники десятого отсека не растеряли друг друга, продолжают переписываться и встречаются.
Неконтролируемый пуск реактора
В феврале 1965 г. на судоверфи производилась перезарядка реакторов на серийной атомной подводной лодке типа «Ленинский комсомол» («К-11»). Командиром ее был тогда капитан 2 ранга Ю. Н. Калашников, а командиром БЧ-5 капитан 3 ранга С. И. Вовша.
Ничто не предвещало беды. Стояла морозная безветренная погода. Крышки обоих реакторов освещали прожекторы (полярная ночь), лениво чуть-чуть парили калориферы и коммуникации обогрева, в отсеке возились специалисты, одетые в защитные костюмы. Над крышкой одного из реакторов, как клюв громадной птицы, навис плавучий кран, готовый по команде отделить крышку от тела реактора. Все поглотители находились внизу, реактор был надежно заглушен.
Остаток невыгоревшего энергозапаса ядерного горючего компенсируется специальным устройством, называемым компенсирующая решетка. Чтобы это устройство не пошло вверх вместе с крышкой реактора при ее отделении от корпуса, устанавливаются специальные калиброванные упоры. И такие упоры были установлены, но… не той длины. Определенные должностные лица не проверили эту ключевую операцию, хотя это входит в их обязанность. Вместе с крышкой начала подниматься компенсирующая решётка, высвобождая «атомного джина». Второй канал физического контроля за мощностью реактора не был установлен. Блеснула нейтронная молния, вырвались клубы активного пара и газа, реактор заглох. Крановщик оставил пульт управления краном, крышка упала с перекосом на реактор, в отсеке начался пожар.
В периодической печати, особенно после Чернобыля, часто подчеркивалось, что физика водо-водяных реакторов такова, что не позволит произойти ядерному взрыву в случае мгновенного бесконтрольного повышения мощности. Действительно, с ростом мощности увеличивается температура, следовательно, уменьшается реактивность, то есть падает мощность. Поскольку реактор на «К-11» был открыт, то давление в нем равнялось атмосферному, и вода в реакторе мгновенно превратилась в пар (при выходе на мощность). Таким образом, исчезло главное условие для осуществления цепной реакции – превращение быстрых нейтронов в тепловые. Для такого превращения, то есть замедления нейтронов, нужна вода, являющаяся не только замедлителем, но и теплоносителем одновременно.
Радиационная обстановка в реакторном отсеке резко ухудшилась, весь личный состав был из этого помещения удален. Пожар вначале тушили, забрасывая в отсек пенные и углекислотные огнетушители, и пресной водой. Затем решили залить реакторный отсек забортной, морской водой. С помощью пожарных машин в отсек залили до 250 т воды, которая распространилась в соседний и кормовые отсеки через выгоревшие уплотнения. Всего в корму поступило до 150 т воды с активностью примерно 1 × 10-3 Ки/л. По кабельным трассам, как по капиллярам, активная вода распространилась по всем отсекам и накапливалась в распределительных коробках.
Подводную лодку поставили на ремонт, и через несколько лет за более чем 10 млн рублей она была восстановлена. Позже, в процессе эксплуатации, у нее были затоплены необитаемые помещения реакторного отсека, и она снова долго находилась в ремонте.
Второй неконтролируемый пуск реактора произошел в августе 1968 г. на недавно вступившем в строй подводном ракетоносце («К-140»). Командиром лодки был капитан 2 ранга А.Н. Матвеев, командиром БЧ-5 – капитан 3 ранга В. В. Телин.
Из-за неправильного монтажа сети резервного питания компенсирующих органов реактора левого борта (перепутывание фаз) при подаче питания начался их самопроизвольный подъем. Освободилось до 12 % реактивности. Поскольку все приборы на пульте управления реакторами были отключены, дежурная служба не обнаружила никаких внешних признаков аварии, хотя мощность, как показывают расчеты, в это время была почти в 20 раз выше номинальной, а давление в первом контуре доходило до 800 кг/см2.
К счастью, разгерметизации первого контура не последовало, что свидетельствует о прочности материала, хорошей технологии изготовления и сварки. И хотя радиационная обстановка в реакторном отсеке ухудшилась, никто из обслуживающего персонала не пострадал. Паропроизводительная установка одного борта была выведена из строя.
Несколько лет длилось восстановление этой лодки, и обошлось оно в десятки миллионов рублей.
В 1970 г. на заводе «Красное Сормово» при проведении гидравлических испытаний на строящейся атомной подводной лодке «К-320» реактор вышел на неконтролируемый уровень мощности. Реактор был загружен активной зоной, поглотители еще не установлены, но в соответствующие конструкции были вварены заглушки. Во время гидравлических испытаний корпуса реактора на высокое давление одну из заглушек вырвало и потоком воды подняло компенсирующую решетку. Реактор вышел на мгновенную критичность, и в цех поступила активная вода.
Реактор и активную зону впоследствии пришлось заменить.
Суровый морской закон
8 сентября 1967 г. около двух часов ночи на первенце атомного флота Советского Союза «К-3», находившемся в Норвежском море, произошел пожар. Шли 56 сутки плавания в подводном положении, лодка возвращалась в базу, до нее оставалось 1700 миль.
Пожар начался в первом отсеке от опасного скопления паров гидравлики (в то время в этой системе применялась горючеопасная жидкость), вызванного протечками в гидравлической системе, и возникновения искры. При переходе личного состава во второй отсек пожар через открытую переборочную дверь перекинулся дальше. Выделение угарного газа было настолько интенсивным, что уже через несколько минут личный состав первого и второго отсеков вышел из строя (не отвечал на запросы центрального поста). Кратковременное открытие переборочной двери из третьего отсека во второй для производства разведки привело к загазовыванию и третьего отсека, где личный состав (а это центральный пост, то есть главный командный пункт подводной лодки) также начал терять сознание. Аварийная партия четвертого отсека начала выводить личный состав из третьего. Лодка всплыла в надводное положение, провентилировала третий и четвертый отсеки пуском дизель-генераторов в течение нескольких часов и в надводном положении с загерметизированными первым и вторым отсеками четверо суток шла на базу. Лодка спасена, но 39 моряков погибли, запертые в двух отсеках – таков суровый закон подводников.
На скромном памятнике, установленном сослуживцами в Заполярье, надпись: «Подводникам, погибшим в океане 08.09.67 г.» – и маленький якорь.
БЧ-5 к выходу в море не готова
На первых подводных атомоходах, как советских, так и американских, первый контур реакторов был заполнен водой высокой степени очистки – бидистиллатом. Она служила одновременно замедлителем нейтронов, средством охлаждения ГЭУ и средой для передачи тепла в парообразующую систему. Однако в то время бидистиллат не считался оптимальным теплоносителем, и поиски в этом направлении продолжались.
На второй атомной лодке США, «Си Вулф», первый контур заполнили жидким металлом. Вскоре американцы убедились, что жидкометаллический теплоноситель создает дополнительные сложности. Во-первых, необходимо постоянно поддерживать сплав в горячем состоянии при стоянке лодки на базе. Во-вторых, эксплуатация реактора постоянно связана с угрозой замораживания (особенно в разветвленных вспомогательных коммуникациях) в случае технического отказа систем или при ошибках экипажа. Поэтому после непродолжительной эксплуатации ГЭУ с жидкометаллическим теплоносителем на «Си Вулфе» вновь перешли на воду. К сожалению, мы не сумели достаточно быстро отказаться от применения жидкометаллического теплоносителя.
В начале 60-х годов ВМФ была передана подводная лодка с двумя реакторами на промежуточных нейтронах и жидкометаллическим теплоносителем, получившая обозначение «К-27». Председателем комиссии по ее опытной эксплуатации был известный моряк вице-адмирал Г. Н. Холостяков, первым командиром – капитан 2 ранга И. И. Гуляев. За успешное проведение сложнейших испытаний оба удостоены звания Героя Советского Союза. Командиром БЧ-5 лодки был капитан 2 ранга О. Л. Нагорских, впоследствии контр-адмирал.
«К-27» успешно использовалась на боевом патрулировании и участвовала в учениях. Через несколько лет после начала ее эксплуатации была проведена уникальная научно-инженерная операция по перезарядке активных зон реакторов при поддержании в расплавленном состоянии металлического теплоносителя.
Несчастье с лодкой произошло 24 мая 1968 г. Экипаж, которым командовал капитан 1 ранга П. Ф. Леонов (командир БЧ-5 – капитан 2 ранга А. А. Иванов), осуществлял проверку и фиксацию параметров ГЭУ в режиме самого полного хода. Вдруг автоматический регулятор мощности реактора левого борта самопроизвольно вышел в крайнее верхнее положение, затем его мощность за одну-две минуты упала с максимальной до 7–8 %. Настойчивые попытки выйти на мощность оказались безуспешными. Причину этого прекрасно понимал командир БЧ-5. При проверке лодки перед выходом в море он записал в журнале: «БЧ-5 к выходу в море не готова из-за непроведения температурной регенерации сплава».
Что это значит? Жидкометаллический теплоноситель содержит свинец и висмут, и в процессе эксплуатации реактора при неизбежных течах парогенераторов в сплаве возникают окислы и шламы. Как тромбы в кровеносной системе, они угрожают образованием закупорок, особенно при попадании в проходные отверстия уранового канала. В этом случае теплосъем прекращается, а температура здесь повышается до 1000 °C. Канал горит, превращаясь в мощный источник радиоактивного излучения, которое, несмотря на биологическую защиту, разносясь по первому контуру, ухудшает радиационную обстановку.
На «К-27» парогенераторы левого борта постоянно текли, и Физико-энергетический институт (г. Обнинск) запретил выход лодки в море без проведения высокотемпературной регенерации сплава, позволяющей уничтожить окислы и шламы. Тогда на институт было оказано сильное давление сверху, и в итоге он разрешил плавание в порядке исключения, игнорируя при этом мнение командира БЧ-5.
И то, что нетрудно было предвидеть, произошло: в результате течи парогенераторов последовал перегрев реактора и разрушение не менее 20 % тепловыделяющих элементов. В отсеке резко возросла гамма-активность (более 2000 Р в реакторном отсеке и части центрального отсека) с выбросом радиоактивных газов, которые распространились по другим отсекам.
Посланный в реакторный отсек химик-дозиметрист доложил: «Прибор зашкалил». Была объявлена радиационная опасность, но лодка продолжала идти под водой благодаря реактору правого борта. Командир не без основания считал, что таким образом корабль быстрее достигнет базы. Однако командир БЧ-5 убедил его в том, что необходимо срочно всплывать, вентилировать отсеки и проводить необходимые мероприятия с ГЭУ.
Все это время в реакторном отсеке мужественно боролись с аварией командир отсека старший лейтенант Д. Оффман, старшина команды спецтрюмных мичман Логунов, старший реакторщик мичман Петров и спецтрюмный старший матрос Сергиенко.
Поскольку в сообщениях командира не говорилось прямо об аварии реактора, командование базы предлагало выйти на рейд и там продолжать борьбу за живучесть. Однако это оказалось невозможным ни по технической ситуации, ни по состоянию личного состава.
Все 124 члена экипажа (из них 27 офицеров) были переоблучены. Двадцать человек получили значительные (от 600 до 1000 Р) дозы облучения. Весь экипаж был отправлен в госпитали Североморска и Ленинграда, а на лодку заступил резервный личный состав.
В процессе борьбы за живучесть «К-27» задохнулся в противогазе один из матросов, а в госпитале скончался дозиметрист, первым зашедший в аварийный отсек (фамилии обоих установить не удалось). Не спасли мичмана Петрова и старшего матроса Сергиенко. Умер и штурманский электрик мичман Воевода. Он сидел за гирокомпасами и не подозревал, что радиация уже поразила его. Самую большую дозу получил мичман Логунов, который провел много времени в аварийном отсеке. Однако исключительная воля к жизни вернула его с того света. Он живет до сих пор, потеряв в борьбе со смертью обе ноги.
Никто из облученных подводников не получил соответствующих документов и не пользуется никакими льготами. Как мы знаем по опыту других аварий на подводных лодках, это считается в порядке вещей.
Трагедия в Бискайском заливе
В конце 60-х начале 70-х годов в кораблестроении царила безудержная гонка: корабли сдавались с недоделками, принимались совместные решения, исключающие из программы испытаний те или иные мероприятия, которые влияли на сроки сдачи. Перенос этих мероприятий на более поздние сроки, уже после сдачи подводной лодки флоту, носил хронический характер.
К 1970 г. больше десятка стратегических лодок «настрогал» Северодвинский завод, вовсю трудились сормовичи, ленинградцы и дальневосточники. Лодки – многоцелевые, ударные с крылатыми ракетами – не уступали ничем американским. Как не гордиться этим!
9 апреля 1970 г. звонок из Москвы в штаб соединения Северного флота строго секретный: «Валю Пашина знаешь?» – «Знаю!» – «Далеко, за углом, без хода и связи. Осмотритесь у себя, принимайте меры». – «Есть!» В переводе на нормальный язык это значит: подводная лодка «К-8» находится на боевой службе, всплыла, не имеет хода и связи.
А что сообщили всему миру (кроме нас) средства массовой информации в то время вероятного противника: «12.04. Советская атомная подводная лодка класса “Ноябрь” затонула в Атлантическом океане примерно в 300 милях к северо-западу от Испании. 11 апреля она была замечена в море неподвижной, команда на палубе старалась прикрепить буксирные тросы к двум сопровождавшим лодку советским судам.
Утром 12 апреля патрульным самолетам П-3 американских ВМС удалось обнаружить на том месте, где была лодка, только два нефтяных пятна; лодка считается затонувшей… Советские патрульные корабли охраняли зону гибели непрерывно в течение шести месяцев…»
11 апреля 1970 г. в Бискайском заливе, на глубине более 4500 м, затонула наша атомная субмарина, погибла часть экипажа во главе с командиром – капитаном 2 ранга Всеволодом Бессоновым (ему присвоено посмертно звание Героя Советского Союза, одна из улиц гарнизона, где он служил, названа его именем).
Подводная лодка «К-8» возвращалась с боевой службы, шли 51-е сутки плавания, глубина 120 м, скорость 10 узлов, в центральном посту командир подводной лодки Бессонов, командир БЧ-5 капитан 2 ранга инженер Валентин Пашин. В 22 часа 30 минут 8 апреля 1970 г. почти одновременно в двух отсеках (третьем и восьмом) начался пожар. Через шесть минут лодка всплыла на поверхность. Пожар в восьмом отсеке был настолько интенсивным, что уже через несколько минут сработала аварийная защита реакторов обоих бортов из-за выхода из строя силовой электросети. Подводная лодка осталась без хода, без связи и электроэнергии. Центральный и все примыкающие к нему отсеки загазованы продуктами горения, лишены освещения и индивидуальных средств защиты, непосещаемы. Были запущены дизель-генераторы, но нагрузку принять не смогли из-за неисправности.
К утру 9 апреля весь личный состав из кормовых отсеков выведен на верхнюю палубу, из восьмого отсека вынесли 15 трупов. Отсеки с пятого по девятый загерметизированы, не посещались, их состояние неизвестно. Кормовые цистерны главного балласта неоднократно поддувались для выравнивания дифферента и поддержания плавучести корабля. Лодка находилась все это время в дрейфе, на подошедшие суда высажена часть экипажа. Индивидуальные средства защиты к 10 апреля были израсходованы, запас воздуха высокого давления был уже минимальным, в седьмой и восьмой отсеки проникла забортная вода, и они продолжали заполняться. Подводная лодка осталась без технических средств борьбы за живучесть и без средств поддержания плавучести.
К вечеру 11 апреля, когда все отсеки оказались загазованными, командир принял решение частично эвакуировать личный состав на суда сопровождения. За подводной лодкой велось радиолокационное наблюдение. Утром 11 апреля, в 6 часов 20 минут, атомная подводная лодка «К-8» с радиолокационных экранов судов, которые вели за ней наблюдение, исчезла. Через короткий промежуток времени на судах сопровождения были отмечены два мощных гидравлических удара – произошло разрушение прочного корпуса на запредельной глубине погружения. Погибли 52 человека.
Таким образом, в результате пожара в третьем и восьмом отсеках, последующей потери запаса плавучести и продольной остойчивости лодка, всплыв после пожара из глубины, не сумела удержаться на плаву и затонула.
Личный состав корабля действовал героически вплоть до самопожертвования. Так, корабельный врач, старший лейтенант П. Соловей, передал свой аппарат индивидуального дыхания матросу, которому сделал операцию по удалению аппендицита. Матрос был спасен и эвакуирован на суда сопровождения, а врач погиб в восьмом отсеке от отравления окисью углерода. Старший помощник командира капитан 2 ранга В. А. Ткачев отказался покинуть корабль, несмотря на приказание, и погиб вместе с лодкой. Гибель «К-8» до 1991 г. хранилась в тайне. В гарнизоне в Гремихе поставили памятник, изображающий эпизод передачи дыхательного аппарата врачом своему пациенту.
Цена необдуманного решения – собственная жизнь
В декабре 1978 г. один из подводных ракетоносцев Тихоокеанского флота («К-171») возвращался на базу в надводном положении, движение обеспечивалось одной энергетической установкой. В результате неправильных действий личного состава на неработающем реакторе была переопрессована с разрывом шва подпиточная емкость, вода вылилась на его крышку. Желая скрыть аварию и устранить ее последствия до прихода в базу, командир БЧ-5 капитан 2 ранга Ю. И. Топтунов и помощник начальника электромеханической службы соединения приняли решение вывести на мощность неработающий реактор, чтобы выпарить воду и провентилировать помещение. Командиру лодки капитану 1 ранга Э. Ломову об этих действиях доклада не последовало, в документах данное решение не фиксировалось.
На определенной стадии разогрева реактора командир БЧ-5, помощник начальника электромеханической службы и старшина команды специалистов реакторного отсека зашли в помещение реактора, чтобы оценить обстановку, и задраились там штатным люком. Температура быстро поднималась, вода выпаривалась, давление в помещении поднималось и достигло такого значения, когда усилием трех человек люк для выхода открыть уже было невозможно. Командир БЧ-5 запросил помощь. Когда дверь вскрыли, все трое находились без признаков жизни.
К сожалению, я не знаю фамилий подводников, погибших вместе с Юрием Ивановичем, с которым был знаком. В его память приведу справку, опубликованную в «Морском сборнике»: «Топтунов Юрий Иванович. Родился в 1940 г. в г. Кременчуге Полтавской области УССР. Украинец. В ВС СССР с 1959 г. Член КПСС. В 1965 г. окончил ВВМИУ. Служил командиром группы, дивизиона, командиром БЧ-5 на атомных подводных лодках Северного и Тихоокеанского флотов. В мае 1976 г. капитану 3 ранга инженеру Ю. Топтунову присвоено звание Героя Советского Союза». Добавлю, что это высокое звание он получил за участие в групповом переходе с Северного Флота на Тихоокеанский через три океана. В походе Ю.И. Топтунов был командиром БЧ-5 ракетного подводного крейсера «К-171». Возглавлял переход адмирал В. К. Коробов.
«Голубая лента скорости в руках советских подводников»
В 70–80-х годах на Северном флоте проходила боевую службу подводная лодка, подобной которой не было ни в одном флоте мира (сейчас она исключена из боевого состава и решается вопрос о ее утилизации). Мне выпала честь принимать участие в заводских и государственных испытаниях этого корабля по долгу службы – как заместителю командира соединения и как члену комиссии.
31 декабря 1969 г. без выполнения ракетных стрельб правительственная комиссия подписала акт о приеме в состав Военно-морского флота атомной подводной лодки «К-162». Почему такая спешка? Да потому, что еще десять лет назад в декабре 1959 г. вышло Постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О создании новой скоростной подводной лодки, новых типов энергетических установок и научно-исследовательских, опытно-конструкторских и проектных работ для подводных лодок», но его исполнение затянулось, по мнению отдельных руководителей, на недопустимо долгий срок.
Следует учесть, что для строительства подводных лодок нового класса необходима невиданная доселе в мире могучая отрасль металлургической промышленности – получение титановых сплавов. И такая отрасль была создана еще на стадии эскизного проектирования. Проектирование было поручено ЦКБ-16 в Ленинграде, а строительство – Северному машиностроительному предприятию в Северодвинске, возглавляемому в то время Е.П. Егоровым и И. М. Савченко.
Главным конструктором проекта назначили академика Н. Н. Исанина (он же начальник ЦКБ), а его заместителями – известных кораблестроителей Н. Ф. Шульженко, В. В. Борисова, П.И. Семенова, В. А. Положенцева, А. Л. Антоновича, Е. С. Корсукова. Представителями от Главного управления кораблестроения ВМФ были капитан 1 ранга Ю. Г. Ильинский, а затем капитан 2 ранга В. Н. Марков.
Десять лет проектировали, строили, испытывали уникальную атомную подводную лодку, впервые выполненную из титанового сплава. К концу декабря 1969 г. все испытания, предусмотренные программой, были закончены. Оставались стрельбы ракетами, однако ледовая обстановка в море не позволяла осуществить подводный старт.
Ходовые испытания показали ошеломляющие результаты. Скорость подводного хода при 80-процентной мощности ГЭУ – 42 узла (по проекту – 38). Видимо, такая скорость достигалась благодаря не только мощным турбинам, но и оригинальной конструкции корпуса. Лодка состояла из девяти отсеков. Носовая часть представляла собой «восьмерку», первый отсек располагался над вторым. По бокам «восьмерки» установили десять контейнеров для размещения противокорабельных ракет «Аметист». Хвостовая часть имела мощное оперение из стабилизаторов и рулей, как у самолета. Прочный корпус лодки зашит в цилиндрический легкий, все это вместе взятое создавало обтекаемые обводы, формой напоминающие тело кита.
Приведу тактико-технические данные «К-162»:
Водоизмещение:
нормальное: 5197 м3
подводное: 6200 м3
Длина: 107 м
Ширина: 11,5 м
Осадка: 8 м
Глубина погружения: 400 м
Скорость хода:
надводная: 16 узлов
подводная: 42 узла
Ядерные энергоустановки: 2 (правого и левого борта)
Мощность реактора: 177 МВт
Турбины: 2
Мощность турбины: 40 л. с.
Аккумуляторные батареи: 2 группы
Крылатые ракеты с подводным стартом: 10
Торпедные аппараты: 4
Экипаж: 80 человек
Первым командиром лодки был капитан 1 ранга Ю. Ф. Голубков, командиром БЧ-5 – капитан 2 ранга В. Н. Самохин.
Скоростные испытания проводились в полигоне, где глубина всего 200 м, причем сверху был лед. Выбрали, естественно, среднюю глубину – 100 м. Пространство для маневра в вертикальной плоскости оставалось весьма ограниченным. Малейшая ошибка в управлении с горизонтальными рулями или отказ авторулевого – и через 21 секунду можно встретиться с грунтом или льдом.
Режим максимальной скорости длился непрерывно 12 часов. Представьте себе металлический цилиндр весом 6000 т, несущийся под водой со скоростью 77 км/ч. Во время циркуляции гидродинамическим сопротивлением вырвало рубочные двери, лючки, повредило легкий корпус. При скорости более 35 узлов на глубине 100 м нарастал шум, напоминающий гул самолета. Этот внешний гидродинамический шум вместе с другими шумами создавал в центральном посту обстановку, как в дизельном отсеке при работе дизелей. Шумность здесь доходила до 100 дБ.
Интересен такой факт: при перекладке вертикального руля на скорости 42 узла всего лишь на 3° появлялся динамический крен до 32°, а статический оставался равным 16°. Мы тут же откорректировали инструкцию по управлению лодкой, введя ограничения по перекладке рулей на соответствующих скоростях, иначе лодка могла войти в «подводный штопор». При развитии скорости от нуля до максимума ощущалось ускорение.
После скоростных испытаний лодка всплыла, члены государственной комиссии поблагодарили и поздравили личный состав, сдаточную команду, представителей науки, проектантов, ответственного строителя П. В. Гололобова и друг друга с успешным их завершением. За подписью комбрига В. В. Горонцова и председателя комиссии контр-адмирала Ф.И. Маслова в адрес Л. И. Брежнева с моря направили шифровку: «Докладываем. Голубая лента скорости в руках у советских подводников».
Глубокой декабрьской ночью 1969 г., насыщенные небывалыми впечатлениями, вернулись на базу, где, несмотря на поздний час, нас встречало высокое начальство. После доклада о результатах испытаний состоялся банкет, длившийся почти до утра.
В течение 1970 г. «К-162» занималась опытной эксплуатацией, выполнила оставшиеся пункты госиспытаний. При развитии полной мощности энергоустановками обоих бортов на мерной миле была достигнута подводная скорость 44,7 узла (80,4 км/ч), что до настоящего времени является мировым рекордом.
В 70-х годах подводная лодка совершала походы на полную автономность и другие выходы в море. Однако недостатки оружия, высокая шумность, длительный срок строительства, устаревание оборудования привели к тому, что в серию этот проект не был запущен. В конце 70-х годов лодка встала в ремонт на судоверфь, на которой родилась. Предусматривалась и перезарядка реакторов.
Снова неконтролируемый пуск реактора
В конце ноября 1980 г. на подводной лодке «К-162» полным ходом шли послеремонтные швартовые испытания. Заставляла торопиться приближающаяся зима со штормовой погодой, да и Белое море скоро должен сковать лед. К тому же флот чувствовал за собой вину: во время ремонта несколько месяцев было потеряно из-за небрежности личного состава перегрузочной команды реакторов. В процессе перезарядки личный состав уронил в загруженные свежие активные зоны посторонние предметы.
Сначала этот факт пытались скрыть, но он в конце концов стал явью. Для предотвращения попадания посторонних предметов в урановые стрежни и исключения аварии, связанной с перегоранием каналов и распространением активности, сконструировали защитные устройства для каждого канала. Их установка потребовала выгрузки свежей активной зоны, затем ее повторной загрузки. Все это затянуло сроки окончания ремонта.
На швартовых испытаниях из-за спешки монтаж в системе управления и защиты реактора выполнили по старым чертежам, изготовленным еще на стадии строительства и впоследствии забракованным. Но данный комплект чертежей оказался откорректированным. В результате перепутывания фаз электропитания в исполнительных органах произошел неконтролируемый выход на мощность реактора, который оператор своевременно не обнаружил.
Последовало резкое возрастание температуры и давления в реакторе и системе первого контура. К счастью, слабым звеном оказался компенсатор главного насоса, он лопнул и сработал как предохранительный клапан, предотвратив переопрессовку всего оборудования. Авария закончилась локальной разгерметизацией первого контура и выбросом в необитаемое помещение нескольких тонн слаборадиоактивной воды. Личный состав не пострадал. В Техническое управление флота, где я в то время был начальником, поступил невнятный, но успокаивающий доклад.
На следующий день я вылетел в Северодвинск. Здесь собралась межведомственная комиссия. Ее предложения по восстановлению лодки были простыми и кардинальными, но… нереальными. Предлагалось заменить часть оборудования «пострадавшей» энергоустановки новым. В природе запасного оборудования не существовало, хотя оно и было заказано при строительстве лодки. Для его изготовления требовалось несколько лет. Такое решение удовлетворило всех членов комиссии, но не флот, поскольку никто из присутствующих не нес ответственности за его боеготовность.
Осмотрев место аварии, посоветовавшись с технологами и сварщиками, я, как «хозяин» корабля и председатель комиссии, принял другое решение. Предложил заварить трещину и провести «холодные» и «горячие» испытания атомной установки. Если показатели будут в норме, то проверить и зафиксировать соответствие параметров механизмов и систем спецификационным. Испытания и снятие параметров производить в присутствии членов комиссии. Однако большинство из них отказались участвовать в испытаниях (кроме проектанта Н.Ф. Шульженко). Главная энергоустановка выдержала все испытания. Командующий Северным флотом адмирал В. Н. Чернавин одобрил мое решение и результаты испытаний. Подводная лодка снялась со швартовых и ушла в главную базу флота.
Десять лет она плавала с заваренной трещиной – до конца установленного срока службы. Однако факт повторения аварии реактора по одной и той же причине привлек внимание сотрудников Института атомной энергии им. И. В. Курчатова и президента Академии наук СССР академика А. П. Александрова. В последних числах декабря 1980 г. на флот прибыли квалифицированные специалисты в области атомной науки и энергетики, в том числе Н.С. Хлопкин и Г. А. Гладков.
Я доложил им обстоятельства аварии ГЭУ на лодке «К-162» и свое решение по устранению ее последствий, а также рассказал о бедах атомного флота. Н. С. Хлопкин доброжелательно выслушал мой доклад, пригласил на атомные ледоколы, для того чтобы сравнить организацию эксплуатации и обеспечения ледокольного атомного флота и подводного. Мы с ним провели несколько дней в беседах о насущных проблемах атомной энергетики подводного флота. В конечном итоге Николай Сидорович обещал все, о чем мы говорили, передать президенту АН СССР.
Вызов к президенту Академии наук
Через несколько дней на флот пришла телеграмма, которая приглашала меня 3 января 1981 г. к академику А. П. Александрову. Я понимал, что речь пойдет не только о конкретной аварии энергетической установки, но и о проблемах, накопившихся за десятилетия на атомном флоте. Процент установленной боеготовности атомного флота непосредственно зависел от количества перезарядок реакторов, а те, в свою очередь, – от возможностей хранения отработанных атомных сборок и их транспортировки.
На совещании у президента присутствовало семь человек, старшим от ВМФ был заместитель главкома адмирал В. Г. Новиков. Я еще раз убедился в том, что Анатолий Петрович хорошо знает проблемы ВМФ и глубоко в них разбирается. Помимо ядерной безопасности на совещании были затронуты и вопросы обитаемости личного состава подводных лодок. Президент АН СССР собрал еще одно, уже расширенное, совещание, на которое был приглашен личный состав подводных лодок, только что возвратившихся из Индийского океана, а также представители Института космической медицины. Результатом этих двух совещаний явилась записка в ЦК КПСС за подписью академика А. П. Александрова. Эта записка стимулировала решение целого ряда проблемных вопросов в ВМФ, в том числе создание службы ядерной безопасности.
Думаю, уместно напомнить, что аварии реактора на подводной лодке «К-162» предшествовало аналогичное событие на лодке «К-3», которое могло привести к аварии. В 1961 г. при подготовке этой лодки к походу на Северный полюс проводились длительные испытания системы деаэрации, как позже оказалось, никчемной для данного типа энергоустановок.
Испытания проходили круглосуточно, изнуряя вахту и притупляя внимательность. Параллельно шли профилактические и ремонтные работы с участием привлеченных специалистов. В результате наложения трех обстоятельств в схеме управления и защиты реактора компенсирующая решетка, не подчиняясь действиям оператора, вместо того чтобы опуститься вниз, пошла вверх, так как были перепутаны фазы питания. Это могло привести к тепловому взрыву, но, к счастью, оператор реактора другого борта заметил опасное перемещение решетки и обесточил исполнительные механизмы, предотвратив аварию. Этим оператором был старший лейтенант И. Б. Колтон (ныне сотрудник Института атомной энергии, кандидат технических наук).
К сожалению, из-за сверхсекретности информация о случившемся не нашла должного оповещения и последующего отражения в документах. Она быстро забылась, подтверждением тому стало повторение подобных аварий еще на двух атомных подводных лодках.
Невероятное нагромождение ошибок
Как уже неоднократно отмечалось, причина аварий коренится и в неправильных действиях экипажа или в его недостаточной выучке. Классический пример тому – затопление лодки «К-429» на Тихоокеанском флоте.
24 июня 1983 г. лодка вышла в бухту Крашенинникова для проведения дифферентовки. Эта операция осуществляется перед каждым походом и состоит в выравнивании удельного веса лодки и удельного веса морской воды. Первый зависит от загрузки корабля, второй – от солености и температуры воды.
Позже выяснится, что еще до начала работ лодка имела отрицательную плавучесть до 60 т, другими словами, она была значительно тяжелее, чем думали. Однако об этом не знал никто из моряков. Так нередко случается, когда лодка обслуживается двумя экипажами: каждый рассчитывает на другого, и в итоге ослабевает контроль.
Произошло то, что и должно было произойти. При заполнении средней группы балластных цистерн лодка быстро погрузилась и легла на грунт на глубине 35 м. Между тем глубиномеры центрального поста показывали нулевую глубину, так как были отключены.
Из отсеков начали поступать доклады о проникновении воды в прочный корпус через систему вентиляции. Вот тогда была объявлена аварийная тревога и дана команда продуть главный балласт, чтобы всплыть.
Операция эта состоит в следующем. В заполненные водой балластные цистерны подают под высоким давлением сжатый воздух, закрыв предварительно клапаны вентиляции. Воздух вытесняет воду, лодка становится легче и всплывает. Но оператор на пульте дистанционного управления, вместо того чтобы закрыть клапаны вентиляции, закрыл кингстоны. Следовательно, вместо того, чтобы вытеснять воду, воздух прямиком уходил наружу, мощными пузырями вырываясь на поверхность бухты. Таким образом обозначилось место затонувшей лодки.
В невероятно сложной обстановке к нолю часам 25 июня удалось закрыть клапаны вентиляции вручную – пульт дистанционного управления был залит морской водой и вышел из строя. Продувание цистерн главного балласта порциями положительных результатов не дало. Запас воздуха высокого давления снизился до 30 %, а подводная лодка по-прежнему покоилась на дне. Она лежала на грунте с креном 15° и дифферентом 0,5° на нос, поэтому выпустить на поверхность аварийный буй, подающий радио- и акустические сигналы, не удалось. К тому же оказалось невозможным использовать и всплывающую камеру, которая катапультирует на поверхность четырех человек и с помощью лебедки возвращается на лодку, чтобы принять следующую группу. Эти устройства, по всей вероятности, могут работать лишь в идеальных условиях.
В некоторых отсеках повысилось давление, температура достигла 50 °C. В пяти отсеках находилось 106 человек. Однако на них на всех была предусмотрена лишь половина комплектов индивидуальных дыхательных аппаратов, в аварийных бачках не оказалось пищи. Ситуация осложнилась на следующий день: 25 июня взорвалась аккумуляторная батарея второй группы, а еще через день – первой.
Поскольку всплывающая камера не работала, через торпедные аппараты первого отсека удалось отправить на поверхность двух опытных мичманов с запиской о состоянии личного состава и материальной части лодки. Их подобрал надводный корабль, который оперативный дежурный, не получив в назначенное время сообщения с лодки, направил на ее поиски. Тот, обнаружив вырывающиеся на поверхность воздушные пузыри, остался на этом месте и вызвал подкрепление.
В течение 44 часов начиная с 23.00 25 июня с лодки эвакуировался экипаж (индивидуально-дыхательные аппараты подавались для них сверху водолазами). Два человека погибли при выходе (один – от сердечной недостаточности) и 14 человек – в четвертом отсеке.
Прежде чем покинуть лодку, экипаж по мере возможности постарался выполнить все мероприятия, необходимые для последующего ее подъема.
Виновными в этом происшествии, которое кажется невероятным из-за нагромождения элементарных ошибок, следует считать командование, скомплектовавшее экипаж для выполнения учебных задач более чем импровизированно. Сказалась также низкая профессиональная подготовка отдельных специалистов и отсутствие координации в действиях главного командного пункта.
Одна из отличительных черт русского характера – героизм. В борьбе за живучесть и выход с аварийной лодки на поверхность экипаж и его командир действовали слаженно, а отдельные офицеры, мичманы и матросы – героически. Впоследствии лодку удалось поднять.
Однако, похоже, этот случай ничему не научил: после проведения ремонта лодка снова затонула у стенки завода.
В преддверии Чернобыля на флоте была Чажма
За девять месяцев до Чернобыльской трагедии в Приморском крае на судоремонтном заводе произошел взрыв реактора на атомной подводной лодке, производившей перезарядку ядерного топлива. О взрыве и масштабах катастрофы, повлекшей за собой человеческие жертвы и радиоактивное загрязнение акватории и территории, не сообщалось.
Как же развивались события?
10 августа 1985 г. в полдень начали подъем крышки реактора. В реакторном отсеке обслуживали работу по подъему крышки десять человек. Поднимали ее осторожно, миллиметр за миллиметром, строго горизонтально, следя за тем, чтобы вместе с крышкой не поднять и компенсирующие элементы. Вдруг перекос… и завод потряс мощный взрыв. Клубы бурого дыма и огня стояли над лодкой, в воздухе пахло озоном. Часа через два пожар потушили. И тогда поняли, что это не простой взрыв и не простой пожар: произошел выброс радиоактивного топлива.
Крышка реактора, весом в несколько тонн, улетела на сотню метров, а десять человек, которые работали в реакторном отсеке, исчезли. И только на следующий день в заливе обнаружили останки человеческих тел. Исследование золотого кольца, надетого на пальце одной из жертв, показало, что во время аварии излучение достигло 90 000 Р/ч. Для ликвидации последствий приехало много начальства, оно приняло первоочередные меры – срочно взяли подписки о неразглашении государственной тайны с участников и свидетелей аварии. Был «компенсирован» нанесенный ущерб в виде выдачи справок на получение впоследствии одежды вместо зараженной. Справка лишь констатировала: во время хлопка находился там-то. Об ущербе получившим дозу и его компенсации речь не шла. Главное – замять дело.
Останки погибших захоронили в шурфах, лодку вытащили на отмель и бросили, радиоактивные территории в лесу обнесли забором.
Впоследствии специалисты сделали вывод, что происшедшая в губе Чажма авария была крупнейшей в Военно-морском флоте за последние три десятилетия. Был разработан солидный план «ликвидации», «предупреждений» и т. д., который не мог быть выполнен, так как не имел под собою главного – финансирования.
Экипаж лодки не обследовался, в медицинских документах, военных билетах ничего не фиксировалось – под покровом секретности можно все.
Авария в губе Чажма явилась прелюдией к Чернобылю, однако ее горькие уроки на пользу не пошли.
Гибель лучшего корабля современности
Пять месяцев спустя после Чернобыльской катастрофы в советских газетах появилось короткое сообщение ТАСС: «Утром 3 октября на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту в районе примерно 1000 км северо-восточнее Бермудских островов в одном из отсеков произошел пожар. Экипажем подводной лодки и подошедшими советскими кораблями производится ликвидация последствий пожара. На борту подводной лодки есть пострадавшие. Три человека погибли. Комиссией специалистов в Москве проанализирована сложившаяся ситуация. Комиссия пришла к выводу, что опасности несанкционированных действий оружия, ядерного взрыва и радиоактивного заражения окружающей среды нет».
Через три дня, 7 октября 1986 г., ТАСС сообщает следующее: «В течение 3–6 октября экипажем нашей подводной лодки, на которой произошла авария, и личным составом подошедших советских кораблей велась борьба за обеспечение непотопляемости. Несмотря на предпринятые усилия, подводную лодку спасти не удалось. 6 октября в 11 часов 03 минуты она затонула на большой глубине. Экипаж эвакуирован на подошедшие советские корабли. Потерь в составе экипажа, кроме тех, о которых сообщалось 4 октября 1986 г., нет. Обстоятельства, приведшие к гибели лодки, продолжают выясняться, но непосредственной причиной является быстрое проникновение воды извне. Реактор заглушён. По заключению специалистов, возможность ядерного взрыва и радиоактивного заражения среды исключается».
Сообщение вызвало у меня настоящее потрясение. Я был участником создания и освоения этих ультрасовременных стратегических кораблей и знал, что потопить эту лодку практически невозможно. В качестве флагманского инженера-механика и члена правительственной комиссии по испытанию и приемке в состав ВМФ этого проекта РПКСН (ракетный подводный крейсер стратегического назначения) я подписался в акте под словами, характеризовавшими его как «лучший корабль современности». И это не было лишь громкой фразой – лодки данного проекта подтвердили нашу оценку безупречным выполнением поставленных задач в течение 20 лет.
Других публикаций в прессе, как это было принято в то время, не появилось. Я же в это время находился в заключении и не располагал иным источником информации, кроме газет. Лишь позднее мне удастся наладить доставку необходимой документации, однако предпочитаю не уточнять, каким образом.
В колонии же я узнал и о Чернобыльской катастрофе и тут же обратился в многочисленные инстанции, в частности к М. Горбачеву, с предложением своих услуг как эксперта и практика. Я был уверен, что со своим тридцатилетним опытом аварий на ядерных реакторах я был бы значительно полезнее на месте трагедии. Разумеется, никакого ответа не получил.
Погибшая лодка – «К-219», как я позднее узнал, – не давала мне покоя. Снова и снова я задавал себе все те же вопросы.
Как можно было утопить лодку с запасом плавучести в несколько тысяч тонн, имея в наличии весь экипаж (кроме троих погибших), лишь один загазованный отсек, возможность вентилироваться, располагая мощностями обоих реакторов при полном запасе воздуха высокого давления и 100-процентном комплекте индивидуальных спасательных средств? Все механизмы и системы, включая пожарные и водоотливные средства, резервные источники энергии были исправны, не говоря уже о том, что подавляющее большинство их на лодке продублировано. Вокруг – свои корабли. Непонятно!
Все, что мне оставалось в моем вынужденном безделье, это проанализировать ситуацию отвлеченно, опираясь лишь на собственный опыт. Я даже написал соответствующее письмо генеральному конструктору лодки С. Н. Ковалеву.
Случай был для меня загадкой долгие годы, так и не оставляя меня в покое. И все же вспомнил, что еще в середине 70-х годов на этой лодке раздавили ракету в шахте. Для специалистов понятно, насколько это опасно. В конечном итоге пришлось заглушить аварийную шахту и оставить ракетоносец с пятнадцатью ракетами, вместо шестнадцати. Как сейчас известно из бесед с участниками аварии, в шахте, где произошел взрыв в 1986 г., были неисправности, и о них знал личный состав перед выходом в море. Лишь после освобождения мне удалось встретиться с командиром БЧ-5 этой лодки, капитаном 2 ранга Игорем Анатольевичем Красильниковым, который в момент аварии совершал свою 13-ю боевую службу. Побеседовал я и с членами комиссии по расследованию, а также с офицерами, которых хотели отдать под суд. Наконец, я видел фотографии, снятые с вертолета. С помощью этих свидетельств и излагаю обстоятельства аварии лодки, которой командовал капитан 2 ранга Игорь Петрович Британов.
Часть личного состава отравилась парами топлива и продуктами горения. Была дана команда покинуть четвертый отсек и перебраться в пятый. Троих – капитана 3 ранга А. Петрачкова, матросов Смоглюка и Харченко – вынесли в бессознательном состоянии, и вскоре они скончались.
Подводная лодка всплыла, и был введен в действие второй борт энергоустановки. В четвертом отсеке пожар не стихал, несмотря на поступление воды. Более того, произошло короткое замыкание и сработала аварийная защита реактора правого борта (ГЭУ левого борта продолжала работать). Согласно сигнализации, выведенной на пульт, две компенсирующие решетки не дошли до требуемого нижнего положения. Следовательно, нужно было попытаться опустить решетки вручную, иначе реактор мог в любую минуту запуститься.
Трижды посылали в отсек аварийные партии, но у них ничего не получилось. Однако ничего сложного не требовалось. Достаточно было найти место, куда вставляется специальный ключ, и повернуть его до упора. Трудно представить себе экипаж, в котором моряки реакторного отсека не знают этого, однако факт есть факт. Оставалась последняя надежда…
В седьмом отсеке служил опытный матрос Сергей Анатольевич Преминин, один из трех трюмных, непосредственно обслуживающих реактор. Он отправился в отсек один и через некоторое время доложил на пульт управления ГЭУ по трансляции: «Работы выполнены!» Все облегченно вздохнули: худшего не случится.
Однако в результате пожара произошел разрыв системы воздуха высокого давления, и этот воздух проник во все отсеки. Подводники, борющиеся с пожаром, почувствовали себя как в снижающемся самолете. Но само по себе повышенное давление не представляло опасности – достаточно было продуть уши. Тем не менее, поскольку давление в соседних отсеках повысилось, ни один из выходных люков из реакторного отсека не открывался. Дело в том, что в этом единственном необитаемом отсеке давление оставалось на уровне 1 атм. Силы одного человека не хватало для того, чтобы открыть выходной люк. На помощь Преминину послали аварийную партию, но и та не смогла выпустить матроса из отсека. Преминин оказался в «мышеловке». В течение долгого времени у него была связь с пультом управления ГЭУ и центральным постом, и с ним говорили командир БЧ-5 и командир первого дивизиона. Они докладывали в центральный пост, что слышат сдерживаемые всхлипывания. Преминин знал, что он обречен…
Я не могу без боли комментировать этот трагический эпизод. Каждый подводник – от командира до матроса – знает, что необходимо сделать, чтобы отдраить переборочную дверь. Нужно открыть клапаны выравнивания давления. Преминин был слишком ослаблен угарным газом, чтобы добраться от крышки реактора до клапанов. А ситуация в соседнем отсеке настолько осложнилась, что послать туда аварийную партию было слишком рискованно – она могла и не вернуться.
Тем временем лодка медленно увеличивала осадку на ровном киле. Экипаж был эвакуирован на ботах на советские суда. Командир остался в рубке вместе с девятью моряками. Постепенно лодка начала зарываться носом, оголив винты. Подводники, находившиеся на борту, чтобы бороться до конца за живучесть корабля, были вынуждены покинуть его, когда рубку начало захлестывать волной (волна была силой два балла). В реакторном отсеке остался матрос Преминин.
Что испытывал этот здоровый, находящийся в полном сознании человек, пожертвовавший собой, чтобы не допустить цепной реакции на дне океана в неопределенном будущем? Дифферент нарастал, потом погас свет, лодка начала погружаться, и еще задолго до того, как она ляжет на дно на глубине 5000 м, забортное давление сплющит ее корпус, как тюбик от зубной пасты.
Что испытывал командир, уходя с борта обреченного корабля, зная, что покидает его не последним? После возвращения на базу он и командир БЧ-5 были сняты с должности и уволены из ВМФ.
А в остальном, как это часто происходит, историю замяли. До выхода в свет этой книги о ней ничего не было известно широкой аудитории. Но человечество должно знать имя Сергея Преминина, погибшего страшной смертью, чтобы не допустить нового Чернобыля.
Интересен и международный аспект драматических событий у берегов Америки. Гибель «К-219» стала первой военной катастрофой эпохи перестройки, однако уроки Чернобыля советскими руководителями уже были усвоены. Москва незамедлительно поставила в известность Вашингтон, что произвело благоприятное впечатление за океаном. «Если бы Горбачев сохранил стандартную для Советского Союза секретность и опровергал все перед лицом катастрофы, он, возможно, породил бы недоверие к встрече в верхах» (речь идет о встрече в Рейкьявике 11 октября 1986 г. – Н.М.), – писала в те дни газета «Нью-Йорк Таймс».
Еще одно сообщение из американской прессы дает основания для построения гипотезы о причине гибели лодки. 5 октября 1986 г. газета «Вашингтон пост» сообщила: «Американские специалисты-подводники подтвердили, что еще до того, как Горбачев известил Рейгана о случившемся, США уже знали о происшедшем на советской подводной лодке. Хотя они и не пожелали раскрыть детали относительно того, кто первым передал сообщение об аварии, вероятно, оно поступило от американской субмарины, осуществляющей слежение за советской подводной лодкой. Такое слежение – обычная практика». Позднее в американских газах появилось сообщение о том, что в первой половине октября 1986 г. «атомная подводная лодка ВМС США в ходе патрулирования в Атлантическом океане получила повреждение корпуса в результате столкновения с подводным объектом и прибыла в порт приписки Нью-Лондон (штат Коннектикут) для ремонтных работ в сухом доке». В статье уточнялось, что выявленные повреждения касались носовой донной части корпуса и обтекателя гидроакустической станции.
Странные повреждения обнаружены и на корпусе «К-219». После всплытия лодки старший помощник командира капитан 3 ранга С. Владимиров и штурман Е. Ознобаев заметили вдоль левого борта – от аварийной шахты в сторону кормы – двойную борозду, отливающую металлическим блеском. Ее могла провести оторванная взрывом крышка ракетной шахты. Однако не исключено, что ее оставила и пришедшая в непосредственное соприкосновение иностранная подводная лодка.
Вероятность того, что причиной гибели «К-219» явилось столкновение с американской субмариной, подтверждается и одним косвенным обстоятельством. Вопреки обыкновению, американские военные не стали поднимать шума по поводу катастрофы советского атомохода в водах Атлантики. «Офицеры Пентагона ведут себя так, будто существует взаимная заинтересованность США и СССР в том, чтобы не трезвонить на весь мир о потере советской субмарины», – с нескрываемым удивлением отмечал журналист лондонской «Таймс».
Что же касается физической возможности подобного столкновения под водой, то еще одним свидетельством стал инцидент, произошедший 11 февраля 1992 г. в советских территориальных водах Баренцева моря. Американская атомная лодка «Батон-Руж» водоизмещением 6000 т, вооруженная ракетами «Томагавк», занималась сбором разведывательной информации о военно-морской активности в этом районе. Трудно сказать, вел ли «Батон-Руж» слежку за нашим атомоходом типа «Сьерра» или, наоборот, она «пасла» американцев, но в какой-то момент оба корабля попали в зону акустической «тени» и столкнулись. На корпусе нашей лодки остались детали с клеймом «Сделано в США», так что Пентагон не мог отрицать свою причастность к инциденту. Характерно, однако, что его представитель Б. Холл признал: прежде чем инцидент был предан огласке, данный вопрос обсуждался госсекретарем Дж. Бейкером на встрече с российским президентом. После столкновения «Батон-Руж» с российским ракетоносцем я через газету «Комсомольская правда» в статье «Не валяй дурака, Америка» обратился к руководству ВМФ с предложением предъявить иск американским ВМС за нанесенный ущерб.
Не было ли подобного предварительного обсуждения и после гибели «К-219», причиной которого могло быть столкновение двух играющих в кошки-мышки лодок с той разницей, что в данном случае огласка не устраивала ни СССР, ни США? Газета «Вашингтон пост», публикуя мнение американских подводников, писала: «Специалисты ВМС США пришли к заключению, что командир и экипаж подводной лодки заслуживают высокой оценки за то, что быстро сумели всплыть, а также за действия по борьбе с огнем».
