Л. Жильцов
Вершина планеты
Уже давно известно, что через Арктику лежит кратчайший путь из Евразии в Америку. Но столетиями Арктика считалась «мертвой землей», не приспособленной для жизни людей, непреодолимой ни наземным, ни водным путем. «Страной ледяного ужаса» называл ее норвежский полярный исследователь Нансен.
Испокон веков этот край привлекал русских землепроходцев, открывших для цивилизованного мира моря и острова Северного Ледовитого океана.
Но лишь в XX столетии освоение Крайнего Севера стало практической возможностью. Советское государство понимало, как могла бы преобразить экономическую жизнь отдаленных районов страны прокладка Северного морского пути, связывающего Мурманск с Владивостоком. В разгар гражданской войны, 2 июля 1918 г., Ленин подписал постановление Совнаркома об ассигновании одного миллиона рублей на экспедицию по исследованию Северного Ледовитого океана.
Разведка этой негостеприимной области велась всеми возможными средствами. Работала дрейфующая полярная станция «Северный полюс-1» под руководством И. Папанина. В 1934 г. началась ледовая эпопея «Челюскина», за спасением которого следила вся страна. 21 мая 1937 г. полярный летчик М. Водопьянов, входивший в состав воздушной экспедиции академика О. Шмидта, совершил посадку в 20 км от Северного полюса, доставив туда 13 исследователей. У советских людей крепла уверенность в том, что Арктика составляет часть их огромного государства, которую лишь предстоит освоить.
На всех советских картах область Восточной Арктики до самого Северного полюса обозначалась как полярные владения СССР. И наша страна распоряжалась ими по-хозяйски, несмотря на то что ее притязания на значительную часть покрытой льдами водной поверхности оспаривались многими государствами. Ведь с точки зрения международного и морского права за пределами 12 миль от берега (с недавнего времени существует также экономическая 200-мильная зона) моря и океаны не принадлежат никому. Ряд островов Северного Ледовитого океана, принадлежность которых СССР, в отличие от вод, никем не оспаривается (в том числе Новая Земля), превращены в ядерные полигоны и места захоронения ядерных отходов.
И все же нелишне напомнить, что в первые десятилетия после окончания Второй мировой войны СССР был не в состоянии не только использовать эти безграничные пространства, но и даже помешать проникновению в свои северные владения американских подводных лодок.
Стратегический центр третьей мировой войны
Казалось бы, за тысячелетнюю историю человечества, которая была историей непрекращающихся войн, возможные театры военных действий достаточно хорошо изучены. Однако в первые послевоенные десятилетия огромный регион планеты неожиданно приобрел беспрецедентное стратегическое значение. С появлением атомных подводных лодок началось освоение и военное использование северной вершины земного шара – Арктики.
Из 25 млн км, составляющих площадь одной из самых неприступных областей планеты, более 15 млн приходится на долю Северного Ледовитого океана и его морей. В большей своей части они покрыты вечными льдами. Однако из-за подводных течений здесь нет (и не может быть) сплошного ледяного покрова, позволяющего наземным путем перемещаться по Арктике. Обширнейшие ледяные массивы испещрены трещинами и полыньями, паковые льды многометровой толщины перемежаются полосами ледяного крошева, а то и чистой воды. Таким образом, постоянный доступ в эти районы и контроль за ними могут обеспечить только атомные подводные лодки, способные месяцами оставаться под водой без пополнения запасов топлива, продуктов питания, воды и воздуха.
И именно Арктика при всей сложности проникновения и нахождения в этом негостеприимном крае делала уязвимыми для нападения в равной степени и СССР, и США. Обе страны поняли это достаточно рано, но средства, имевшиеся в распоряжении каждой из них, были разными.
«Арктическая стратегия» США, предусматривавшая нанесение ударов по СССР через районы Крайнего Севера, разрабатывалась Пентагоном вскоре после Второй мировой войны. Вице-адмирал Э. Гренфелл сформулировал ее предельно кратко: «Завоевание господства в Арктике станет одной из важнейших наших задач, и решить ее смогут только подводные лодки». Газета «Юнайтед Пресс Интернейшнл» в номере от 27 марта 1959 г. указывала, что «Арктика станет важным театром военных действий в любом глобальном конфликте».
Однако американцы понимали, что и США могут подвергнуться ядерному удару со стороны полюса. «Советские подводные лодки точно так же смогут пройти под арктическими льдами, проникнуть в Гудзонов залив и выпустить ракеты по Детройту или по другим промышленным объектам Великих озер», – писал Дж. Калверт, командир подводной атомной лодки «Скейт».
В любом случае при подготовке к новой мировой войне главная ставка делалась на атомные подводные лодки, вооруженные ядерными ракетами, Северный Ледовитый океан объявлялся «новым потенциальным океанским театром военных действий».
Существовала еще одна причина, по которой американцы так стремились освоить полярные широты. С полной откровенностью о ней писал в декабре 1960 г. в журнале «Ла ревю де дефанс насьональ» французский контр-адмирал Лепотье: «Когда в октябре 1957 г. американцы испытали глубокое огорчение в связи с тем, что русские опередили их в запуске первого искусственного спутника Земли, моряки, имевшие опыт подледного плавания, полученный за два месяца до этого на подводной лодке “Наутилус”, предложили в интересах поднятия престижа, то есть для того, чтобы “спасти лицо” американской науки и техники, совершить первый подледный переход через Северный полюс». Во время этого похода предлагалось «изучить стратегические возможности проникновения и маневра подводными силами на всем пространстве этой возможной зоны боевых действий, географическое положение которой представляет в наши дни повышенный интерес».
Американцы в Арктике
Как магнитом, тянет американские подводные лодки в арктические широты. В июле 1946 г. пять дизельных подлодок более месяца плавали в арктических водах. К 1952 г. отработан уже целый ряд задач подледного плавания, включая всплытие в разводьях, испытаны специальные приборы, в том числе эхоледомер, новые виды топлива, смазочных масел, обмундирования подводников. Однако опыт плаваний дизельных лодок в полярных водах показал, что эти корабли неспособны длительное время оставаться подо льдами.
В 1956 г. сенатор Г. Джексон совершил полет над Арктикой, по завершении которого он направил запрос начальнику штаба ВМС США адмиралу А. Бэрку: могут ли подводные лодки с атомной энергетической установкой действовать под паковыми льдами? Дав утвердительный ответ сенатору, Бэрк предложил группе офицеров штаба подробно рассмотреть эту проблему. Работы получили неофициальное название СКАМП (Submarine Cold Weather and Arctic Material Program – Программа оборудования подводных лодок для низкотемпературных и арктических плаваний). А в 1959 г. в научном управлении ВМС США создается специальный отдел по изучению действий боевых кораблей в Арктике.
Первым достиг полюса подо льдами «Наутилус». Американский подводный атомоход водоизмещением 3180 т был заложен 14 июня 1952 г. и вступил в строй 30 сентября 1954 г. Экипаж – 104 человека, предельная глубина погружения – 210 м. Испытания в средних широтах показали, что лодка может пройти под водой без всплытия более 1600 км со скоростью свыше 50 км/ч.
«Неудача с предварительно разрекламированным запуском американского искусственного спутника Земли явилась причиной того, что многие члены правительства считали нежелательным сообщать в печати о намечавшемся походе “Наутилуса”», – писал в книге «Атомные подводные лодки» Н. Полмер. Эти опасения оказались ненапрасными. Лодке придется пережить поломку перископа, пожар, сложную ледовую обстановку, когда «зазор» между нижней кромкой льда и дном океана сократился – за вычетом размеров лодки – до 22 м. Лишь пятая попытка «Наутилуса» достичь Северного полюса увенчалась успехом.
Выйдя 23 июля 1958 г. из Гонолулу, лодка под командованием У. Андерсона пересекла Берингов пролив и погрузилась у мыса Барроу. 3 августа в 23.15 она впервые в истории прошла Северный полюс в подводном положении. Выйдя из-под ледового покрова двумя днями позже, она прибыла в Портленд 12 августа. За 96 часов подводного плавания «Наутилус» прошел 1830 миль со средней скоростью 17 узлов.
Приведу одно замечание о полярном походе командира «Наутилуса»: «Это плавание стало самой засекреченной операцией, проведенной в мирное время, за всю историю. Нам был отдан приказ всячески препятствовать нашему обнаружению и, в случае если это все-таки произойдет, скрыть государственную принадлежность».
Каким же образом? Бортовые номера на «Наутилусе» уже были закрашены, а при прохождении пролива Пьюджет-саунд лодка, вопреки международным правилам, следовала без государственного флага и опознавательных знаков. Что оставалось для скрытия государственной принадлежности – уничтожить лодку вместе с экипажем? Сейчас об этом трудно судить. Важно одно: в пределах полярных владений СССР американцы явно чувствовали себя нарушителями границы. Но это чувство угаснет по мере того, как все новые и новые американские атомоходы вторгались в полярные воды Восточного полушария.
С разницей в неделю после плавания «Наутилуса» поход на Северный полюс – теперь уже со стороны Гренландского моря – совершил «Скейт». 30 июля 1958 г. лодка вышла из Нью-Лондона и достигла полюса 11 августа. Существенно то, что «Скейту» удалось всплыть в 40 милях от полюса и в три последующие дня посетить дрейфующие полярные станции США. 25 августа лодка пришла в Осло.
Вот выписка из оперативного приказа на поход «Скейта» с указанием его основной задачи: «Отработать методы всплытия подводной лодки в районе паковых льдов. (…) Использование Северного Ледовитого океана для боевых действий окажется возможным, если лодки будут в состоянии всплывать на поверхность хотя бы периодически». За 10 суток «Скейт» совершил девять всплытий в разводьях.
Командовал «Скейтом» в этом походе капитан Дж. Калверт. Экипаж состоял из 10 офицеров, 87 рядовых и старшин и 9 гражданских специалистов. Лодка прошла в этом походе 2405 миль, находясь в подводном положении 254 часа. Средняя скорость плавания составила 16 узлов.
Через шесть месяцев «Скейт» повторит свое достижение в условиях зимнего плавания, всплыв в районе Северного полюса 17 марта 1959 г. Для этого лодке пришлось своей укрепленной рубкой взломать ледяной покров незначительной толщины. Какой именно, американцы на этот раз отказались сообщить журналистам. Калверт заявил: «Я не могу назвать толщину льда, которую мы пробивали, так как другие государства желали бы получить эти сведения, стоившие нам времени и денег».
В этом же плавании обнаружена возможность приема низкочастотных радиосигналов на малых глубинах. Важность этого открытия трудно переоценить: находящиеся под арктическими льдами подводные лодки могут беспрепятственно получать приказ о нанесении ядерного удара.
В 1960 г. на полюс совершает поход атомная лодка «Сарго» под командованием Д. Николсона, бывшего старшего помощника на «Скейте». С 18 января по 28 февраля 1960 г. «Сарго» пробыла подо льдом 988 часов, пройдя 6000 миль. Она 16 раз взламывала лед толщиной до 122 см, в том числе при всплытии у Северного полюса 9 февраля.
С каждым походом задачи, ставившиеся перед экипажами, усложняются. Большое плавание с заходом в Арктику и всплытием на Северном полюсе совершила американская лодка «Сидрегон» в августе 1960 г. (командир Дж. Стил). Экипаж изучал возможность лодки действовать в непосредственной близости от айсбергов, в ограниченных водных пространствах, пользоваться проходами в водах Северной Канады.
В ноябре этого же года двухмесячное плавание под водой в Северной Атлантике и Арктике осуществила лодка «Джордж Вашингтон». Помимо гидрографических и океанографических исследований, выполнявшихся на борту всех плававших на полюс американских лодок, она прошла маршрутом, вдоль всей протяженности которого имела возможность атаковать территорию СССР ракетами с ядерными головками.
Необходимо упомянуть еще об одном значительном достижении американских подводников – кругосветном плавании «Тритона». 16 февраля 1960 г. лодка вышла из военно-морской базы Нью-Лондон, погрузилась у острова Лонг-Айленд и взяла курс на острова Св. Петра и Св. Павла. Обогнув мыс Горн, пересекала южную часть Тихого океана, пройдя через проливы Ост-Индии, затем – Индийский океан и вышла в Южную Атлантику. Взяв курс на север, 10 мая «Тритон» достиг берегов США.
За 84 дня лодка прошла 41 519 миль, значительную часть пути следуя по маршруту первого кругосветного плавания Магеллана. За это время «Тритон» дважды всплывал в крейсерское положение (вблизи Монтевидео и Кадикса), не считая систематических всплытий под перископ для астрономических наблюдений, контроля за счислимым местом и вентилирования. В походе проводились гидрографические исследования, в частности изучался рельеф дна. В Южной Атлантике были открыты две горы высотой 2440 и 2745 м, а в южной части Тихого океана – гора высотой 3660 м.
Шесть полярных походов американских атомных подводных лодок с полной очевидностью показали преимущества их использования в Арктическом бассейне. Во-первых, важнейшие стратегические центры СССР оказывались в пределах досягаемости ядерного удара; во-вторых, лодкам здесь не страшны их традиционные враги: надводные корабли и авиация; в-третьих, атомным подводным лодкам в Арктике могут быть противопоставлены только такие же корабли.
Судя по тому, в какой спешке создавались советские подводные атомоходы, о последнем их преимуществе прекрасно знали отечественные специалисты и политики.
Бесценная информация
Чтобы яснее представить себе, насколько наш ледовый поход отличался от американских экспедиций, небезынтересно сравнить подготовительные мероприятия, проведенные каждой стороной.
Из опыта арктических плаваний дизельных подводных лодок стал очевидным ряд крупных проблем, характерных для высоких широт. Многие из них понятны лишь специалистам, поэтому мы приведем здесь наиболее общие.
1. При невозможности всплытия из-под ледового покрова энергетическая установка должна иметь значительный запас хода – практически задача эта выполнима лишь атомными энергетическими установками.
2. В области навигационного обеспечения плавания существенные трудности создают курсоуказание, определение местонахождения лодки подо льдом и под водой, использование гидроакустических средств.
3. Недостаточно изучена ледовитость Арктического бассейна. Известно лишь, что толщина паковых льдов редко достигает 25 м и круглый год в полярном районе имеются разводья. На данные о глубинах Арктического бассейна полагаться нельзя, поскольку промеры делались примитивно, с плавающих льдин.
4. Образование льда на надстройке лодки серьезно затрудняет погружение и дифферентовку.
5. Низкие температуры требуют особого ухода за электрооборудованием, оптикой и рядом других систем.
Каждой из этих проблем американские подводники уделили внимание, в частности перед походом в Арктику все лодки прошли длительную проверку в подводном плавании в чистых водах. Так, «Наутилус» преодолел 100 тыс. миль, из которых 62 тыс. на первой загрузке уранового топлива. В январе – апреле 1959 г., готовясь к плаванию на Северных полюс в водах Антарктики, лодка «Сарго» за 80 суток прошла 19 тыс. миль, в том числе 18,9 тыс. под водой.
По результатам подготовительных плаваний были созданы высокоширотные гирокомпасы, которые в течение полугода проверялись в высоких широтах. Была разработана соответствующая методика, а также испытана совместная эксплуатация гирокомпасов и гироскопов. В ходе подготовки к подледному плаванию создавалась специальная навигационная гидроакустическая аппаратура. Эхоледомеры, появившиеся в 1943 г., долгое время проверялись на ледоколах, затем в 1957 г. – на «Наутилусе», и лишь после внесения необходимых усовершенствований их установили на этой лодке перед походом на полюс.
С помощью ледоколов, самолетов и дрейфующих полярных станций активно изучался гидрометеорологический и ледовый режим Арктического бассейна, а также исследовались рельеф дна и грунты.
Составлялись карты с уточненными данными, в частности глубин Арктического бассейна.
Учитывая возможность приледнения, рубки лодок «Скейт» и «Сарго» были укреплены, а на последней установлен ледовый пояс. Контроль за всплытием во льдах на лодках осуществлялся телевизионной аппаратурой. Рассматривался вопрос об оснащении лодок устройствами для сверления льда или специальными торпедами, чтобы обеспечить аварийное всплытие в любом месте.
Экипажи подлодок подолгу отрабатывали погружение и дифферентовку с ледяными наростами, производились соответствующие перерасчеты.
Была улучшена герметизация устройств, сообщающихся с внешним миром, разработаны методики обслуживания при низких температурах оборудования и механизмов, включая смазку, прокрутку и т. п.
На наше счастье, при всей ярости противоборства двух систем американское общество не скрывало то, что у нас в стране хранилось за семью печатями. Уже с 1959 г. в нашем распоряжении были неоценимые для освоения Арктического бассейна сведения, опубликованные участниками полярных походов американских атомных подводных лодок. У меня до сих пор хранятся испещренные многочисленными пометками переводы статей американских подводников, напечатанные на машинке или переписанные от руки в спецхранах.
Задолго до нашего похода на Северный полюс мы многократно проверили положения, высказанные Шепардом и Дженксом («Навигация под полярным льдом»), К. Х. Блэйром («Оборудование подводных лодок для плавания в Арктике»), Дж. Стронгом («Освоение Арктики»). В 1962 г., через два года после выхода в США, книга командира «Скейта» Дж. Калверта была опубликована в нашей стране, что при медлительности советских издательств просто невероятно. Мы также имели сводные лекции и аналитические статьи, написанные советскими экспертами по данным американских подводников.
При огромной разнице сил и средств, находившихся в распоряжении каждой стороны, все эти источники сослужили нам очень полезную службу. Мы не только теоретически ознакомились с проблемами, которые нас поджидали в плавании, но и смогли применить или, по крайней мере, испробовать на практике предлагаемые решения. Наконец, мы не теряли время на проработку вариантов, которые уже показали себя непродуктивными.
Интересна и процедура ознакомления советских подводников с подобным материалом. С момента нашего назначения на первую атомную лодку мы получили доступ ко всем документам с грифом «особо важно», в том числе и к добытой военными разведчиками информации об авариях на американских подводных лодках и их успехах. Секретными эти сведения считались не только потому, что они оправдывали достижения США, особенно в военной области. В нашей стране мало кто знал, что американцы уже плавали на Северный полюс и даже совершили кругосветное путешествие под водой.
Я часто задавался вопросом: чем объяснить опубликование в США материалов, предоставлявших ценнейшую информацию о подледных плаваниях потенциальному противнику? Разумное объяснение, мне кажется, кроется в ее сугубо техническом характере в сочетании с уверенностью в том, что русские не смогут воспользоваться этой информацией еще долгие годы. Учитывая закрытость нашей страны, в конце 50-х – начале 60-х годов мощь ее научного и промышленного потенциала была гораздо менее очевидна вне ее пределов. Мы же были готовы к тому, чтобы достичь небывалых свершений подручными средствами.
В полярных водах России
Идея достижения Северного полюса подо льдами принадлежит великому ученому-химику Дмитрию Ивановичу Менделееву. В начале века он работал над проектом лодки для полярных исследований, с помощью которой предполагалось за десять дней проплыть подо льдами от Мурманска до Берингова пролива через Северный полюс. «Я до того убежден в успехе попытки, – писал Менделеев, – что готов был бы приняться за дело, хотя мне уже стукнуло 70 лет, а желал бы еще дожить до выполнения этой задачи, представляющей интерес, захватывающий сразу и науку, и технику, и промышленность, и торговлю».
Первое ледовое плавание совершила российская подводная лодка «Сом», построенная американской фирмой Голланд под первоначальным названием «Фултон». В феврале 1905 г., во время русско-японской войны, эта лодка преодолела забитый льдами проход между островами Скрыплев и Русский в Японском море.
В 1908 г. состоялось первое в истории подледное плавание. Подводная лодка российского флота «Кефаль» также была построена в США, затем доставлена в разобранном виде и вновь смонтирована в мастерских Либавского военного порта. 19 декабря в проливе Босфор Восточный «Кефаль» шла «шесть минут под водой, имея перископ на три фута выше поверхности и разрушая им дюймовый лед», как записал в вахтенном журнале ее командир Василий Александрович Меркушев.
Освоение плавания во льдах продолжалось в советское время. Подводники еще молодого тогда Северного флота совершили первые вылазки в арктические воды в начале 30-х годов. Они плавали на дизельных лодках – «Декабристах» и «Щуках».
В 1935 г. дивизион подводных лодок впервые достиг Новой Земли и укрепил на прибрежной скале медную доску с названиями кораблей. Пройдя через пролив Маточкин Шар, лодки попытались обогнуть северную оконечность архипелага со стороны Карского моря. Однако сложная ледовая обстановка воспрепятствовала этому намерению. Лодкам пришлось миновать ледовые поля в подводном положении и обогнуть острова с запада.
Это была первая ледовая одиссея советских подводников. Большая группа ее участников по возвращении в Мурманск была награждена орденами. Среди отличившихся подводников – командир дивизиона Грибоедов, командиры подводных лодок Попов и Рейснер, инженеры-механики Мокржицкий и Печеркин, старшины команд Идомский, Сметанин, Клоков, Лебедев…
В феврале 1938 г. вся страна затаив дыхание следила за спасением полярной экспедиции Ивана Дмитриевича Папанина. Северный флот выделил спасателям три подводные лодки, среди них были «Д-3» и «Щ-404». Подводникам, особенно экипажу «Д-3» под командованием Виктора Котельникова, пришлось действовать в исключительно сложных ледовых условиях.
Подводные лодки Северного флота использовались и для обеспечения беспосадочного перелета советских летчиков во главе с В. Коккинаки по маршруту Москва – Северный полюс – США в апреле 1939 г. Четыре лодки выходили далеко в полярные воды и действовали даже за кромкой льдов.
Перед войной, в 1940 г., установлен рекорд, который удалось побить лишь атомоходам: советская дизель-электрическая лодка «Л-13» за 19 часов 43 минуты прошла подо льдами 46,8 мили.
Действия подводных лодок Северного флота во время Второй мировой войны заслуживают отдельного исследования.
В 1960 г., когда американцы совершили на своих подводных атомоходах уже шесть походов в Арктический бассейн, мы все еще осваивали арктические воды в пределах, доступных дизельным кораблям, хотя имели уже с десяток атомных подводных лодок. Однако никто в мире и не догадывался, что Советский Союз создал такую лодку.
Трудный выбор
Решая, какую из советских лодок готовить к плаванию подо льдами, командование ВМФ встало перед сложной дилеммой.
Здесь уместно еще раз сказать о той колоссальной разнице, которая существовала между нашей опытной лодкой и последующими кораблями серии. Именно на ней были испробованы все новые системы и механизмы, проведены испытания в нештатных, экспериментальных и зачастую экстремальных режимах. В результате на отдельных системах, например парогенераторной, буквально не было живого места: сотни отрезанных, переваренных и заглушённых трубок! При низкой технологической культуре сварочные работы неизбежно приводили к попаданию в системы отходов и грязи.
На нашей лодке проводилась и наладка системы очистки воды для первого и второго контуров. Дело в том, что недостаточная чистота бидистиллата привела к образованию коррозии и микротечей, в результате чего удельная радиоактивность первого контура была в тысячи раз выше, чем на серийных лодках. Об этом прекрасно знал личный состав и лучше всего – непосредственно занятые обслуживанием ГЭУ управленцы во главе с Рюриком Александровичем Тимофеевым. Знал об этом и флагманский инженер-механик флотилии Михаил Михайлович Будаев. По этой причине он грозился запретить «К-3» плавание к полюсу. Судьба распорядилась довольно своеобразно: в этот поход Будаев был назначен на нашу лодку страшим специалистом.
Именно нашей лодке были поручены испытания различных образцов навигационной аппаратуры, в результате которых предстояло отказаться от одних систем и запустить в производство другие. Адский ритм задал нам и Северный флот, стремившийся как можно скорее изучить боевые возможности атомных подводных лодок.
Приведу как пример одну задачу из множества тех, которые мы решали в 1960–1961 гг.
Для испытаний гидроакустической системы новых атомных лодок ее гидрофоны подвешиваются под днищами надводных кораблей. Нашей лодке предстояло пройти точно под ними на заданной глубине и на больших скоростях, включая самые полные обороты. Для такого маневра (а мы проделывали их по полтора-два десятка в день) надо было занять место на траверзе лежащего в дрейфе корабля, определить курс и, поднырнув, разогнаться до полного хода (то есть резко поднять мощность реакторов до номинальной). Потом мы проносимся под гидрофонами, постоянно подправляя курс на «шумилку» – гидроакустический маячок, – и так же резко снижаем скорость хода для всплытия. Всплыв, переговариваемся по радио с руководителями испытаний – и все сначала!
К моменту, когда определялась лодка для похода на полюс, «К-3» осталась без трети парогенераторов. Металл не выдерживал резких температурных перепадов, образовывались течи, и мы были вынуждены отсекать и заглушивать аварийные «бочки». Два из оставшихся в работе парогенераторов уже попали в подозреваемые, и мы знали, что в случае похода на полюс нам придется идти со значительным ограничением мощности. Множество других систем и механизмов, проработав в экстремальных режимах в течение пяти лет, основательно растратили свой ресурс. Все это хорошо было известно первому испытателю наших ГЭУ Владимиру Андреевичу Рудакову, ставшему к тому времени флагманским инженером-механиком нашей дивизии подводных лодок. Наверное, именно ему, оставленному на берегу, было труднее всего ждать нашего возвращения.
Почему же, зная о почти аварийном состоянии нашей лодки, при решении вопроса государственной важности о походе на полюс, призванном заявить перед всем миром о том, что наша страна осуществляет контроль над полярными владениями, остановились все же на «К-3»? Ответ, может быть странный для иностранцев, совершенно очевиден для русских. Выбирая между техникой и людьми, мы всегда больше полагаемся на последних.
И действительно, с самого начала на нашей лодке было раз и навсегда заведено железное правило: каждый знает, что ему делать, и делает это наилучшим образом. В какой бы сложной ситуации ни оказывался экипаж, ни разу не отмечались растерянность, безответственные действия и бестолковые метания. Как никто другой, личный состав «К-3» уважительно относился к своим самым опасным соседям – атомной энергии и льдам. Но эти аргументы – для посторонних.
Мог ли командир дать согласие выйти в опасное плавание на столь ненадежном судне?
Думаю, да, поскольку я был уверен в своих людях. Знал: что бы ни случилось в этом походе, экипаж не подведет. А лодку было время подготовить, на авантюру идти я не желал.
Поход откладывается
Первоначально поход на полюс назначили на 1960 г. Нам дали достаточно времени, чтобы привести лодку в порядок после нагрузок последних месяцев. В первую очередь необходимо было смонтировать новую систему очистки воды второго контура от солей и растворенного в воде кислорода, окислявшего металлические трубы. Поставили деаэратор и соответствующие фильтры. Однако разница уровней воды и пара в фильтрах колебалась так сильно, что, когда систему запустили, немедленно сработала аварийная защита реактора и установка заглохла. И так было при каждой новой попытке. Хорошо, что происходило это все у стенки завода, а не в море.
Месяца три мы возились с новой системой очистки. У носа лодки стоял ледокол «Ермак», чтобы вывести нас в Белое море, уже скованное льдом. Завод платил за каждый день его простоя. Ежедневно приходил капитан «Ермака» Пономарев: «Ну, когда пойдем, командир?» Ответ был неизменным: «Пока не можем!»
Приближался 1961 г. На лодку одна за другой приезжали комиссии, чтобы выяснить причины отсрочки. Наконец, приехавший представитель ЦК КПСС В. И. Вашанцев заявил: «Вы столько всего требуете! По-моему, вы просто не хотите плавать!» Тут уже мы возмутились. Была приглашена независимая комиссия из представителей флота и судостроителей. Она установила, что система очистки воды не действует, и речи не могло быть, чтобы идти с ней под лед. Решили порезать ее и выбросить. Так и поступили.
Только к лету 1961 г. мы были полностью готовы идти на полюс. Во всяком случае, экипаж находился в прекрасной форме. В Белом море мы прошли полную подготовку всех маневров, в том числе таких сложных, как плавание задним ходом и вертикальное всплытие без хода.
Но в июле произошла авария на «К-19», погибло шесть человек. Авария была связана с атомной установкой. Подготовку к походу на полюс прекратили, пока не будет выяснена причина аварии. Нам сказали: «Про полюс и думать забудьте, занимайтесь боевой подготовкой».
В конце 1961 г. комиссия установила наконец причины аварии на «К-19». Тут-то и вспомнили, что поход на полюс так и не состоялся. Приехала новая комиссия разбираться теперь уже с Северным флотом: почему не была послана лодка. Между прочим выяснилось, что Москва так и не поставила флоту задачу подготовить лодку для похода на полюс. Руководство ВМФ имело дело с нами напрямую, а командование флотом, находящееся в Североморске, об этом официально даже не уведомили.
Нас снова принялись готовить к Арктике. Однако все лето и осень 1961 г. на лодке испытывали новую акустическую станцию, но главное – ее избрали живой мишенью для испытания противолодочных систем. Такая удача иметь под рукой атомную подлодку, по которой могут учиться стрелять и подводные, и надводные противолодочные корабли! Наша задача, естественно, состояла в том, чтобы как можно чаще избегать нежелательных встреч. Это значит – то полный ход, то стоп! В результате мы снова так раскачали ГЭУ, что у нас потекли парогенераторы.
К тому времени «К-3» сменила место базирования. До августа 1961 г. мы находились в месте ее постройки, в Северодвинске. Теперь нас перевели в район Мурманска, на военно-морскую базу Западная Лица. Оттуда мы и уйдем на полюс, туда же и вернемся.
Поскольку находились мы уже в другом месте, ремонт поручили местному Палагубскому судоремонтному заводу. С атомными лодками на нем знакомы не были, и самая пустяковая операция занимала здесь в несколько раз больше времени, чем в Северодвинске. Разумеется, сюда приезжали и специалисты Северодвинского завода, и конструкторы из Ленинграда, включая главного конструктора КБ Балтийского завода Г. А. Гасанова. Все знали, что лодка готовится к походу на полюс.
И флотская машина теперь уже работала вовсю. Командующий Северным флотом адмирал В.А. Касатонов постоянно интересовался ходом подготовки и не раз приезжал с проверкой лично. К нам было прикомандировано множество специалистов из Москвы – из технического управления, из Главного управления кораблестроения ВМФ, которые ежедневно строчили шифровки о проделанной работе.
Особенно кипучую деятельность имитировали политработники. Но эта тема, пожалуй, заслуживает особого разговора.
Конкуренты КГБ
Известный подводник и писатель Николай Черкашин, бывший в свое время замполитом на корабле, в одном из своих очерков написал, что замполит – это человек, который отвечает за все. Читая книги Черкашина, веришь, что лично он к своей задаче так и относился, и мне остается только пожалеть, что нам не довелось плавать вместе.
Дело в том, что доверие замполитам оказывалось исключительно большое: на первых атомных подводных лодках не было даже представителя контрразведки. Позднее при всех выходах в море ракетных атомоходов на борту каждого обязательно находился особист. И можно понять тех, кто считает эту меру необходимой: интерес к нашим лодкам у иностранных разведок огромный, и контрразведке наверняка есть над чем поработать.
В наше же время представители спецслужб были только в штабных структурах на берегу, а за соблюдением секретности на лодках отвечали командир и старпом. Из всех членов экипажа лишь шифровальщик по роду своей деятельности был связан с особистами. Но у нас все они были отличными ребятами.
Когда я выходил в море, то был уверен: у меня на борту никто не «стучит». Уверенность моя основывалась еще и на том, что с курировавшим нас особистом мы были знакомы накоротке и даже иногда использовали его конспиративную квартиру в городе для пирушек. Он бы, несомненно, предупредил меня, если бы на лодке был «стукач».
А уж в чем я был абсолютно уверен, так это в том, что ни одна оплошность командования, ни один промах личного состава не будет обойден в отчете, который напишет своему начальству замполит. Подтверждение тому мы получали сразу по возвращении из походов: начинались разборы и вынесение взысканий. Факты, о которых доносил замполит, под сомнение не ставились никогда.
Ясно, что лицо, облеченное столь большим доверием, само должно быть безупречным. Но это – теоретически. На практике дело обстоит несколько по-другому. Предоставим судить об этом самому читателю.
Я расскажу о замполитах, с которыми мне пришлось иметь дело. Подчеркиваю еще раз: нашей лодке в этом плане не везло, однако по опыту моих товарищей знаю, что невезение это ни невероятное, ни исключительное.
Галерея воспитателей
В нашем первом замполите Б., назначенном, пока мы еще обучались в Обнинском, пропал ушлый, оборотистый бизнесмен. Не дослужил он до времени перестройки, когда партия начала создавать на присвоенные у народа деньги совместные предприятия. Вот где бы он был на своем месте. А так ему приходилось заниматься вещами, особой склонности к которым он не питал. Офицеры наши были грамотнее его, и, когда Б. проводил политинформации, он всегда давал нам повод поухмыляться. К чести его надо сказать, что он и не пытался самоутвердиться как политический комиссар, а наоборот, стремился быть полезным.
Настырности и изворотливости ему было не занимать, и свое время он проводил главным образом в Москве, пробивая различные материальные и нематериальные блага. И старался он для всех, а не только для себя. Он следил, кому когда подходит срок присвоения очередного звания, и обязательно напоминал начальству. Пока он с нами, можно быть уверенным, что день в день будет приказ о следующей звездочке…
Однако плавать на подводном атомоходе Б. не стремился. И когда ему предложили остаться в Обнинском заместителем начальника учебного центра по политической работе, он согласился.
Чтобы после ухода Б. личный состав не остался без присмотра в Северодвинске, пока нам не назначили нового замполита, нас взял под свое крылышко замполит дивизиона К.
Интересный был человек! Каждую субботу он совал под мышку веник и шел в баню. А дальше все его окружение начинало гадать и заключать пари: когда он «всплывет»? – В понедельник? Во вторник? В среду? Дело в том, что К. был горячим сторонником поговорки: «Год не пей, два не пей, а после бани выпей!» Флотские начальники прекрасно знали об этой слабости К., служившей за глаза предметом насмешек для его подопечных, но ничего не предпринимали. В те времена еще боялись вступать в конфликт с идеологическими эмиссарами партии – вдруг настучит по своей линии политдонесение! Этого было достаточно, чтобы повлиять не только на продвижение по службе, но и на всю жизнь офицера. Что же касается политического начальника К., то у него самого рыльце было в пушку, так что копать под своих подчиненных ему было не резон.
Когда политуправление Северного флота подобрало нам в качестве комиссара капитан-лейтенанта Николая Павловича Попова, мы вздохнули с облегчением. Он оказался прекрасным человеком, к которому тут же потянулись и офицеры, и матросы. И работать, и общаться с ним было сплошным удовольствием.
Но тут, как на беду, и нагрянула медицинская комиссия, во главе которой стояла совершенно неподкупная женщина-генерал. Эта очень милая и приятная особа оставила после себя массу «разрушений», как после урагана, списав на берег несколько дефицитнейших специалистов. У всех у них были обнаружены зачаточные признаки катаракты, что при повышенном уровне радиации грозит слепотой. Среди прочих загремел под фанфары и Николай Павлович… Мы снова оказались без идейного руководства.
Необходимо было предпринимать энергичные меры, чтобы положить конец этой полосе неудач. Осипенко вызвал с Камчатки замполита, с которым они вместе съели не один пуд соли.
Григорий Васильевич Черных со своей противотанковой пушкой прошел от Сталинграда до Берлина, у него было четыре ордена Красной Звезды. Старый артиллерист прибыл к нам уже настоящим подводником, умеющим даже совершать сложные маневры. Очень быстро он завоевал уважение экипажа.
Однако при всех своих человеческих достоинствах – да не обидится на меня Григорий Васильевич – на роль замполита он подходил мало. Господь не наградил его даром связно и гладко выражать мысль словами, в чем политработники считаются мастерами. Когда Черных выступал перед строем или просто проводил беседы в воспитательных целях, матросы с трудом сдерживали смех, а отдельные лексические и грамматические перлы несколько человек записывали для потомков. При передаче особо сложных оттенков мысли, когда все без исключения слова предательски разбегались, он просто махал кулаками в воздухе. Надо отметить, что к нашим подтруниваниям Черных относился с юмором. Думаю, он не обижался, потому что знал: его на лодке действительно любят. Кстати, именно он прослужил на «К-3» рекордный срок: с конца 1957 до середины 1962 г. Все самые тяжелые годы испытаний лодки. И зачастую он на удивление точно находил, что нужно сказать в трудных ситуациях. От сердца слова у него шли легко!
Пойти с нами на полюс Григорий Васильевич не смог. В ответ на его настойчивые просьбы его перевели на берег, а к нам направили выпускника Высшей политической академии им. Ленина.
Капитан-лейтенант Ш. считался участником войны – его призвали в учебный отряд в конце 1944 г. Ему прочили большое будущее как идеологическому работнику. Но в экипаже внимание обращают в первую очередь на человеческие качества и на слабости, ведь политработники по долгу службы должны учить жить других. Поэтому личный состав мало волновало, насколько проведение Ш. политсеминаров соответствовало существующим методикам. Однако все знали, что он страдал страшной болезнью – ревностью, и это, понятно, его авторитет не повышало. Спокойнее относились к его другой слабости, на которой, кстати, он и сгорел.
Большинство офицеров были не прочь расслабиться в редкие моменты, когда это позволял чрезвычайно напряженный в то время ритм жизни. Но мы свято соблюдали заповедь: во время работы ни грамма спиртного. Ш. мог в рабочий день выпить залпом стакан спирта, запереться в каюте – и нет его! Эта незадача и приключилась с ним однажды в понедельник – день политзанятий. Но тут, как на грех, инспекция: контр-адмирал из Москвы захотел поприсутствовать на политзанятии. Адмирал потребовал открыть каюту. Принесли второй комплект ключей и открыли дверь – Ш. спит мертвецким сном, а на столе – пустой стакан. Так и сгорел человек!
А мы на лодке жалели о нем. Он хорошо себя проявил в походе на полюс, к тому же был порядочным человеком – с ним я был уверен, что на меня не «настучат».
Не надо думать, что эти очень личные черты характера наших замполитов описываются здесь из желания порыться в чужом грязном белье. Нет! Эти примеры показывают лживость существовавшей системы идеологической подготовки, при которой люди, обязанные являть пример высоких моральных качеств, зачастую представали перед воспитуемыми в самом неприглядном виде.
Уже будучи в отставке, я раз не утерпел и, послушав радиопередачу «Пеленг», написал в Верховный Совет СССР и в Министерство обороны все, что я думаю об институте замполитов и о работе партийных организаций в вооруженных силах. Считаю, что освобожденных партийных работников в армии быть не должно. Идеологическая работа должна быть общественной, выполняться в нерабочее время и ни в коем случае не оплачиваться. И конечно, ни одна партия не должна иметь своих организаций в войсках.
По моему мнению, на корабле нужен помощник командира по быту и воспитанию личного состава. Он должен знать все сложности жизни коллектива, уметь снимать напряжение, работать индивидуально с трудными людьми, короче, быть профессиональным психологом. Ему следовало бы поручить контроль за условиями службы и быта экипажа, за питанием, обмундированием, досугом, организацией спортивных соревнований культурных мероприятий. Он должен быть в курсе всех событий, в состоянии ответить на любой вопрос.
Таков, по моему мнению, круг обязанностей заместителя командира по быту и воспитанию. Он достаточно широк и сложен, чтобы подбор кадров на эту должность стал труднейшей задачей. Главное, эти работники никоим образом не должны мешать экипажу заниматься своим основным делом, как это до последнего времени делали политработники.
Подарок правительству
Наконец, ремонтные работы на лодке были закончены. Учитывая неопытность судоремонтников Палагубы, весь экипаж «К-3», как и в Северодвинске, тщательно следил за каждой операцией. Перед походом на полюс состоялось проверочное плавание, однако исправлять обнаружившиеся неисправности было уже некогда. Основные узлы и агрегаты работали, а мелочи, решили мы, доделаем сами в походе. Прихватили наши старшины и кое-какие запчасти к наиболее уязвимым механизмам.
А торопили нас с выходом на полюс, потому что Мурманскую область летом 1962 г. собирался посетить Никита Сергеевич Хрущев. До тех пор еще ни один руководитель партии и государства не забирался так далеко на Север. Его готовился принять весь регион. Планировалась и поездка на военно-морскую базу Северного флота, роль которого в обороне страны представлялась все более значительной.
В те времена считалось обязательным делать правительству подарки. Другое дело, что любое самое ничтожное решение руководителей страны также преподносилось как подарок партии народу. Такая форма регулирования отношений между правительством и народом строилась как бы на исключительно бескорыстных чувствах: горячей любви с одной стороны и отеческого попечения – с другой. Так что ни для кого из нас не было неожиданностью, когда командование флота и ВМФ захотело отметить визит руководителя страны необычайным свершением. Первый хозяйский обход полярных владений страны атомной подводной лодкой должен был стать апофеозом в показе достижений военных моряков этого сурового края.
В Западную Лицу прибыл главнокомандующий ВМФ С. Горшков, чтобы лично убедиться в готовности «К-3» к выполнению ответственного задания. В кают-компании нашей плавбазы собрали командование и начальников всех служб атомной лодки.
Это совещание Горшков начал так:
– Я сам командовал кораблем и прекрасно знаю, что ни один командир не доложит об истинном положении вещей. Если ему ставят задачу, он будет выполнять ее любыми правдами и неправдами. Поэтому ты, Жильцов, молчи! О готовности лодки послушаем твоих офицеров.
Естественно, перед приездом главкома я собрал на совет всех офицеров. Мы единодушно решили не допустить даже тени сомнения по поводу готовности «К-3» к походу. Говорить в такой ситуации о недоделках – лишь способствовать всеобщей нервотрепке. Все знают, что идти на полюс надо, и, если вскроются недостатки, о существовании которых все более чем догадываются, начнутся поиски виноватых, обвинения, рапорты, разбирательства. Делу это не поможет, а поломает многое. Поэтому, решили мы, ответ может быть один: «К походу готовы!» Так что доклады офицеров были один другого оптимистичнее. Горшков слушал их с видимым удовольствием, а под конец приказал мне представить план похода.
Запланировали следующее: пройти подо льдом до 85-й параллели (дальше заходить не разрешалось, так как неизвестно, будут ли работать гирокомпасы), затем, не всплывая, развернуться и возвратиться к чистой воде. Здесь всплыть, доложить по радио об обстановке и результатах плавания и лишь потом идти к полюсу. Таким образом, нам предстояло вернуться миль на шестьсот, что потребовало бы от полутора до двух суток. Я попросил у главкома разрешения не возвращаться, а по возможности всплыть в районе 85-й параллели и доложить оттуда. Горшков согласился и пожелал нам счастливого плавания.
Напоследок отвел меня в сторону:
– Имей в виду, командир: конструкторы навигационной аппаратуры заготовили небольшой запас сверхплановый на ордена и премии. Гирокомпасы твои должны работать не до 85-й широты, а и дальше. Обязательно определи эту границу для наших командиров лодок.
На честном слове и на одном крыле
Пока командиры боевых частей докладывали о готовности «К-3» к походу, на лодке полным ходом шли последние работы, связанные с пуском установки после кратковременного расхолаживания. Под руководством командира реакторного отсека Юрия Никандровича Некрасова офицеры и старшины поочередно спускались в опасную зону, чтобы завернуть открутившуюся пробку дренажного бака. Без этого нельзя вывести установку на мощность, но продвигалось дело медленно: из-за сильной радиации находиться в зоне можно было лишь несколько секунд.
Лучше всех знал, как поскорее завернуть пробку, старшина отсека Валерий Козлов. Однако его индивидуальный дозиметр уже зашкалило, и через контрольно-дозиметрический пост его на корабль не пустили. И все же завершил операцию именно Козлов. Для этого ему пришлось перелезть через забор, ограждавший сверхсекретную лодку. Именно такую преданность делу мы имели в виду, когда докладывали, что лодка к походу готова: какие бы сюрпризы ни выкинула техника – люди не подведут!
Наш выход был назначен на 22.00 10 июля 1962 г., а начать ввод в действие ГЭУ нам удалось лишь в 21.00. За один час реактор не раскочегаришь, но, не отчаль мы от пирса вовремя, неприятностей не оберешься! Решили идти на дизелях в надежде, что к моменту погружения установка будет уже в рабочем состоянии. К счастью, так оно и получилось: перед самой точкой погружения оба реактора были выведены примерно на 60 % номинальной мощности. Мы надеялись, что нам не придется превышать этот безопасный порог.
Понимаю, что выход в море с труднейшим заданием лодки, находившейся в столь плачевном техническом состоянии, на посторонний взгляд все-таки отдает авантюрой. Но у нас помимо надежды на людей, работавших перед отплытием по 14–15 часов в сутки, были и свои расчеты. Вот конкретный пример.
Самым слабым местом лодки оставались парогенераторы. По опыту эксплуатации мы знали, что их ресурс около 3 тыс. часов. К моменту похода на полюс они проработали 2,2 тыс. часов. Значит, если не превышать мощность ГЭУ более чем на 60 % и избегать резких ее перепадов, мы могли рассчитывать еще на 800 часов работы…
Однако не могло быть так, чтобы на державшейся на честном слове лодке ничего не случится. Не успели выйти из Баренцева моря, как с пульта управления ГЭУ докладывают: «Греется подшипник электродвигателя главного циркуляционного насоса!» А ведь только-только во время ремонта подшипник был заменен на заводе. Но, видимо, попался бракованный или поставили его неумело, а наши техники не досмотрели.
Вызываю главного электрика капитан-лейтенанта Анатолия Анатольевича Шурыгина, хотя и самому ясно, что нырять под лед без надежной системы охлаждения конденсата турбин нельзя. Но где в открытом море взять подшипник на замену?
Шурыгин прибыл на центральный пост уже с готовым планом работ. Оказывается, хозяйственный старшина отсека Н. Воробьев старый подшипник не выбросил, а завернул в промасленную ветошь и засунул под диван в каюте – на всякий случай.
У меня отлегло от сердца. Руководитель похода адмирал А. И. Петелин утверждает мое решение продолжать плавание, производя ремонт на ходу. А что значит заменить подшипник в море?
Всплывать нельзя, лодку начнет качать. Для ремонта придется поднять тяжелейший мотор, весящий около тонны. Но прежде надо демонтировать паропроводы или работать, постоянно касаясь их и обжигаясь. Кроме того, продолжать плавание теперь придется уже не только на 60-процентной мощности реакторов, но и на одной турбине.
Какое счастье, что отвечающий за работы Шурыгин выдержку и спокойствие сочетал с высокой технической культурой. Под его руководством опытные старшины Н. Воробьев, Н. Метельников и матросы А. Ильинов и Г. Вьюхин лезут в сплетение пышущих жаром паропроводов. На несколько часов экипаж затаил дыхание: все – от командующего флотилией Петелина до матроса – понимали, что забираться под арктический лед на одной турбине – чистейшая авантюра. В случае ее отказа лодка вынуждена будет всплыть, если, конечно, ей это удастся, среди паковых льдов, за тысячи миль от берега. В то время у нас еще не было мощных ледоколов типа «Сибирь», так что вызволение лодки из ледового плена оставалось весьма проблематичным…
Так в руках Шурыгина и его команды оказалась судьба похода. До сих пор замену подшипника выполняли только специалисты завода-поставщика при неработающей установке и не за одни сутки. Но не зря наши старшины и офицеры дневали и ночевали на лодке во время ее строительства и испытаний. И вот в громкоговорителе раздается спокойный голос Толь Толича (так мы привыкли к нему обращаться):
– Работы закончены. Разрешите опробовать?
Еще как разрешаем! Спешу в отсек, чтобы посмотреть на работу насоса. Вот его включили с пульта – ощущаем это по усилению шума прокачки забортной воды. Все специалисты поочередно прикладываются ухом к приставленному к подшипнику «слухачу» – длинной металлической трубке с раструбом. Протягивают его и мне:
– Послушайте, товарищ командир, нет посторонних шумов?
Прежде чем я успеваю в этом убедиться, кто-то уже бросает в нетерпении:
– Да что его слушать! Будет работать, как зверь!
И действительно, работает, как зверь! Прямо из отсека даю распоряжение объявить об этом по кораблю. А сам смотрю на часы: лодка не сбилась с графика ни на один час.
В центральном посту меня ждут две радиограммы. Первая – обращение Военного совета ВМФ, подписанное главкомом адмиралом С. Горшковым и заместителем начальника Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота вице-адмиралом В. Гришановым. Наши руководители выражали уверенность, что при выполнении почетной и ответственной задачи матросы, старшины и офицеры проявят отличную боевую выучку, мужество, дисциплинированность и чувство патриотического долга перед Родиной. Вторая радиограмма прислана Г. Гасановым, главным энергетиком проекта, который, ознакомившись с техническим состоянием лодки, категорически требовал запретить «К-3» выход в море.
Но машина уже была запущена!
Ледяное небо
Мы входили в Арктический бассейн по нулевому меридиану между Гренландией и Шпицбергеном. Участок пути, где наиболее вероятна встреча с айсбергами – между 80 и 82 параллелями – шли на большой глубине. Наш пост наблюдения загодя обнаружил первую ледовую громадину, опускавшуюся на 25 м вглубь. За ней вскоре появилась следующая, потом еще одна. Мы старались по возможности избегать резких маневров, чтобы обогнуть их: важно методически правильно проверить наши навигационные комплексы.
Неменьшую опасность представляют и сталактиты – громадные языки, свисающие с нижней кромки льда. Самописцы приборов, вычерчивающих ее форму, рисуют самые причудливые линии. А ведь были исследователи, которые предлагали снабдить верхнюю часть подводных лодок полозьями, которые скользили бы по подводной поверхности ледяных полей.
Наша осторожность объясняется и еще одной причиной. Норвежское море, которого мы достигли, – это гигантский военно-морской полигон НАТО. Его воды постоянно бороздят американские подводные атомоходы с «Поларисами» на борту, базирующиеся в бухте Холл-Лох. С лодками мы не столкнулись, но когда подвсплыли на перископную глубину, дважды наблюдали патрульный самолет НАТО, летящий над морем на высоте около 200 м. Оба раза «К-3» удалось уйти на глубину и остаться незамеченной. Эти встречи оживленно комментировались в отсеках.
На этом участке пути гидроакустики обнаруживали и транспортные суда, которые мы потом долго «вели». В самом деле, это прекрасные объекты для учебных целей. Мы определяли дистанцию, курс, скорость, перехватывали их радиосигналы и депеши. По ним командиры боевых частей отрабатывали различные тактические задачи.
Несмотря на то что лодка была оснащена всевозможными приборами для наблюдения за ледовой обстановкой, включая телевизионную технику, все же хотелось иметь возможность визуального контроля. Поэтому мы решили использовать перископ и установили пост «вверхсмотрящего», тем более что подо льдом кое-кто остался без дела. Именно им – шифровальщику И. Десятчикову, радиометристам В. Федосову и В. Булгакову – повезло больше всех: они первыми увидели Арктику из-под воды.
Наша лодка уже подошла к ледовой кромке. По сути дела, ее не было – попадались отдельные плавающие льдины, которые, постепенно сплачиваясь, перешли в ледяные поля. И лишь потом появился многолетний паковый лед, изредка расщепленный разводьями. Авиаторы неплохо выполнили ледовую разведку, поскольку плавающие льды над собой мы обнаружили точно в намеченное время.
А какое это фантастическое зрелище! С глубины около сотни метров отчетливо видно, как над головой, подобно облакам, проносятся призрачные серо-зеленые льдины. Вот впереди нарастает черная туча – 15–20-метровые паковые льды. Еще мгновение – она оказывается над нами, погружая все вокруг во мрак. Проходят минуты, прежде чем над головой снова возникает нереальных цветов «небо» с мелькающими зелеными облаками-льдинами.
Подводный мир – тревожный, сумрачный. Каждый из нас физически ощущал, что от поверхности его отделяет многометровая ледовая броня. Если что случится, неизвестно, удастся ли лодке всплыть. И поэтому все, кто заходил в центральный пост, невольно задерживали взгляд на шкале прибора, показывающего толщину льда.
Воздух Арктики
Вскоре завороженным зрителям у перископа пришлось поработать: предстояло подобрать подходящее разводье для всплытия. Мы снизили скорость хода и подвсплыли до 60 м. Эта глубина представлялась безопасной, так как наибольшая обнаруженная осадка ледяных полей не превышала 34 м.
Работу поста «вверхсмотрящих» возглавил старший помощник Геннадий Сергеевич Первушин. Лежа в трюме, он неотрывно смотрел в перископ и громко докладывал наверх, когда появлялась полынья, а также прикидывал ее размеры. Как только разводье оказывалось пригодным для всплытия, объявлялась тревога. Мы разворачивались и шли обратно к полынье. Маневр занимал пять-десять минут, но, выйдя к расчетной точке, полыньи мы не находили. Нам потребовалось несколько попыток, прежде чем мы поняли, что за время маневра ветровым дрейфом сносило льды, а течением – лодку. Так что тактику пришлось поменять.
Теперь, обнаружив подходящую полынью, мы стопорили ход, осторожно толчками заднего хода гасили довольно изрядную инерцию и, остановив лодку полностью, переходили на задний ход. Плавание задним ходом считается у подводников высшим пилотажем – при малейшей ошибке боцмана возможен аварийный дифферент, борьба с которым, как правило, заканчивается выбросом лодки на поверхность. Неслучайно мы эти маневры многократно отрабатывали на чистой воде, готовясь к походу на полюс.
Медленно, подвсплывая каждый раз на пять метров, приближаемся к поверхности воды. Снизу тревожный голос старпома: «Лед!» Снова погружение, снова поиск.
Долго наблюдавший за нашими мучениями адмирал Петелин наконец не выдержал:
– Да плюнь, Лев, на все эти инструкции! Всплывай, как всю жизнь делал! Оставь приборный способ для чистой воды.
С удовольствием подчиняюсь старшему в походе. Мы подробно инструктируем всех, особенно трюмных – успех дела зависит от четкости их работы.
Снова разводье, снова задний ход. По специально выпускавшимся пузырькам воздуха старпом определяет: «Лодка стоит». Командую: «Пузырь в среднюю!» Это значит, сейчас лодка начнет вертикально всплывать. Глубина падает все быстрее: 40 м, 30, 20… И вдруг истошный крик снизу: «Над рубкой лед!» Необходимая команда отдана, но погасить инерцию лодки мгновенно невозможно, она продолжает всплывать. Невольно хочется втянуть голову в плечи – сейчас врежемся!
Какая удача, что в трюмном центральном посту у нас работают блестящие специалисты. Старшины В. Шепелев, А. Крючков, матросы М. Сафонов и В. Михайлов проявляют необычайное мастерство и самообладание: лодка едва касается льдины крышей ограждения рубки, как тут же начинается ее стремительное погружение с дифферентом. Выправляю положение, дав хороший ход и продув систему быстрого погружения.
Снова поиск, еще один маневр всплытия. Наконец, в перископе видим Арктику, но лодка дальше не идет ни на сантиметр. Оказывается, мы всплыли поперек длинной трещины шириной метров пятьдесят. Разворачиваться на месте рискованно, можно нарваться винтом на торос. Ныряем с места на глубину. В конце концов нам повезло: находим длинную полынью, в которой мы всплываем даже с небольшим ходом. Открывается люк, и легкие наши освежает воздух Арктики.
Первое, что делаем – связываемся по радио с землей. Сообщаем, что у нас все в порядке, и просим разрешения продолжать поход. Только была передана радиограмма, как через считаные минуты приходит квитанция, подтверждающая, что сообщение принято и доложено адресату. Значит, на узле связи непрерывно ждали.
А потом засучивают рукава ученые. С нами на полюс отправилась научная группа из 20 человек, занимавшаяся созданием последующих атомоходов. В нее входили ведущий конструктор перегудовского КБ Роман Иванович Симонов, представитель Института ядерной физики Геннадий Романцов, специалисты из научных институтов ВМФ.
Гидрографы Анатолий Васильевич Федотов и Владимир Алексеевич Монтелли должны были определить, насколько точно наши гирокомпасы выработали, а гироскопические системы сохранили курсоуказание. Проверить это можно только с помощью секстана. Никогда еще я не видел такой виртуозной работы! В малейших просветах облаков Федотов и Монтелли вылавливали солнце, и в считаные минуты на карту наносились данные. Казалось, что астрономические таблицы у них в голове и что они лишь проверяют данные логарифмической линейкой.
Как принято при всплытии, помогали им все. Даже адмирал Петелин взял линию и заставил флагманского штурмана Д. Эрдмана рассчитать ее и нанести на карту. Произведенные наблюдения подтвердили расчеты штурманов: «К-3» находилась в 360 милях от Северного полюса.
Пока шла проверка всех систем, мичман Иван Иванович Ершов – старшина команды радиотелеграфистов – принял радиограмму, разрешающую нам продолжать плавание. Да мы и сами готовы были это сделать: свежий ветер и течение вызвали подвижку льда, лучшее спасение от которой – ледовый покров.
Выкурена последняя сигарета, и, как положено, командир лодки собственноручно задраивает люк. Зашумела врывающаяся в балластные цистерны вода, запрыгала стрелка глубиномера. Над лодкой вновь наглухо смыкаются простирающиеся на сотни миль вокруг льды. Где-то мы вынырнем в следующий раз?
Курс – на полюс
И снова «К-3» движется подо льдом к полюсу. Боевая задача на этом участке пути: быстрее выйти к Северному полюсу и преградить путь прорывающимся в Баренцево море лодкам-ракетоносцам «противника».
Вахта несется на совесть, все механизмы работают как часы. Забортные трубопроводы покрылись инеем, а то и льдом – температура моря здесь минус два градуса. Как того требует традиция, «старики» крестят в этой воде молодых, в первый раз вышедших в поход матросов. Местные шутники советуют рулевому, мичману Михаилу Луне, немножко свернуть с курса, чтобы лодка с размаху «не погнула земную ось».
Каждые полчаса мы получаем доклады в центральном посту, в том числе и от штурманов. Самописцы пишут все: и глубину под килем, и толщину льда над головой, и множество данных, необходимых для испытаний навигационных приборов. Карты-сетки глубин испещрены так плотно, что на них белых пятен почти нет. И все же, сравнивая с ними показания эхолота, штурман Олег Сергеевич Певцов отметил вдруг неожиданное поднятие рельефа дна. Воды под килем становится все меньше и меньше.
Получив этот тревожный доклад, приказываю немедленно подвсплыть и уменьшить ход до малого. Всеобщее внимание приковано к эхограмме: что будет дальше? Откуда взялась эта подводная гора и где ее вершина?
Наконец, глубины под килем перестают уменьшаться, а скоро и начинают расти. Позже, когда мне довелось встретиться с Яковом Яковлевичем Гаккелем, видным советским океанографом, участвовавшем в арктических экспедициях еще с начала 30-х годов, я узнал, что нами была подтверждена его гипотеза о существовании Арктике еще одного подводного хребта. Позже хребет назовут именем Гаккеля, а вершину, над которой мы прошли, – будущим именем нашей лодки «Ленинский комсомол». Штурман занес в журнал следующую запись: «Пересекли 89-ю параллель. Над лодкой сверху тяжелый лед толщиной в 12–15 м. Температура забортной воды: -2°, глубина океана: 4000 м. До полюса 60 миль».
Все дороги ведут на юг
Согласно принятому распорядку дня, в море подъем производится с таким расчетом, чтобы заступающая вахта, позавтракав, сменила к 8.00 отстоявших самую тяжелую утреннюю вахту. В тот день, 17 июля 1962 г., все было иначе. В 6.00 штурман доложил, что через пятьдесят минут мы будем на Северном полюсе.
Сон как рукой сняло. На камбузе принялись спешно готовить праздничный завтрак. Я разрешил положенную дневную порцию сухого вина выдать утром, и не по 50 грамм, а по стакану.
В разгар радостных приготовлений – новый доклад штурмана:
– Через пять минут Северный полюс!
Петелин предлагает мне сообщить об этом всем участникам похода по трансляции. Наверное, я волнуюсь, потому что в момент прохождения полюса в голову мне приходят только самые простые слова:
– Товарищи, наша лодка на Северном полюсе! На часах – 6 часов 50 минут и 10 секунд.
В отсеках раздается дружное ура! Все члены экипажа, свободные от вахты, садятся за праздничный завтрак.
Матрос Павел Чикин умудрился подгадать к этому дню свое двадцатитрехлетие. Корабельные коки испекли ему настоящий именинный торт, вернее несколько тортов, которых хватило на всех. Мы все поздравили Пашу, а штурман выдал ему справку, подтверждающую, что он отпраздновал свой 23-й день рождения на широте 90 градусов!
Странно было осознавать в эти минуты, что отсюда, двигаясь в любом направлении, ты перемещаешься на юг. Наверное, особенно сложным это ощущение было у штурманов.
Работают вовсю и наши партийные лидеры, которые еще перед походом провели множество семинаров на тему: «Особенности индивидуальной воспитательной работы в длительном плавании под водой». Незадолго до достижения полюса комсомольцы приняли в члены ВЛКСМ старшего матроса Рустама Шангораева, а на первом в истории КПСС подледном заседании партбюро стали кандидатами в члены партии шесть моряков. Так что к моменту прохождения полюса в очередном выпуске радиогазеты было с гордостью сообщено, что теперь весь корабль стал коммунистическим.
Как по всей стране, на борту лодки было организовано социалистическое соревнование. Различные подразделения корабля заключили между собой договоры, в которых соревнующиеся брали на себя обязательства по образцовому несению службы и отличному уходу за аппаратурой и машинами. Разумеется, первые итоги соревнования были подведены на Северном полюсе. За время похода звание «Отличной боевой смены» дважды было присвоено вахте, руководимой капитан-лейтенантом Н. Соколовым и инженер-капитан-лейтенантом А. Шурыгиным. Было присвоено и звание «Лучшего отсека корабля» – им стал отсек центрального поста капитан-лейтенанта И. Колтона и старшины 1 статьи В. Шепелева.
Я же в основном занимался выполнением боевой задачи – обнаружением подводных лодок «противника». Встреча с американскими атомоходами в полярных водах вовсе не исключена, поэтому соответствующие службы не теряют бдительности ни на минуту…
Ко всеобщему удивлению, несмотря на отсутствие магнитной направляющей силы, курсоуказатели, от которых сейчас зависит жизнь экипажа, продолжают работать. Я вспоминаю наполненные ужасом страницы книг американских подводников, где говорилось о последствиях отказов гирокомпасов подо льдами. Наши все показывают одно направление, пока мы их не останавливаем. А магнитный компас и после прохождения полюса показывает направление на магнитный полюс, находившийся тогда на Элсми – одном из островов канадского Арктического архипелага. Он будет работать, пока мы не ляжем на обратный курс, когда у него уже не хватит сил развернуть стрелку в правильное положение.
Посоветовавшись с главным конструктором навигационных приборов Валентином Ивановичем Маслевским и с научной группой, мы решаем не продолжать дальнейшее следование в восточную часть Арктики, а вернуться и попытаться всплыть вблизи полюса.
Каток у полюса
Мы вновь мчимся к полюсу. Все наше внимание обращено вверх. Над нами – сплошной паковый лед, сплоченный, торосистый, и никаких разводий: лишь трещины да небольшие полыньи, в которые лодке не втиснуться.
Снова проходим Северный полюс. Странно все-таки устроены люди! Лишь несколько часов назад это было кульминацией долгого и сложного пути, пройденного «К-3», и самым значительным событием в жизни многих членов экипажа. А теперь мы пересекли его буднично, как если бы делали это каждый день.
Правда, в узком кругу мы это событие отметили. Я пригласил к себе в каюту Петелина, Маслевского, Симонова и Романцова. В сейфе у меня уже три года стояла бутылка армянского коньяка. Ждала она этого момента с того самого дня, когда адмирал Головко сказал мне, что я назначен командиром лодки, которой на следующий год предстояло идти на полюс. Проходя во второй раз полюс, мы ее и распили. Я, правда, только пригубил, кто-то все-таки должен управлять кораблем. Да и каюта была отдана мною Петелину, поскольку в официальной гостевой стояли четыре койки, а в командирской – одна. Я же, как всегда в походах, спал в центральном посту.
Привычка эта появилась у меня с тех пор, как я доверил управление вахтенному офицеру, который рванул лодку сначала в одну сторону, потом в другую так, что в каютах все вещи на пол свалились. С тех пор решил, что управлять лодкой должен один человек. В центральном посту мне поставили кресло, в котором я дремал, слушая команды, отдаваемые старпомом или вахтенным офицером. Если что не так, с меня сон мигом слетал. Лишь изредка в походах уходил к себе в каюту поспать пару часов, когда лодка всплывала и прекращала движение.
Мы прошли еще сотню миль, а во льдах ни одного подходящего просвета для всплытия. Толщина льдов составляет 20–25 м. Чтобы не прозевать чистую воду, мы на всякий случай подвсплываем. Как только появляется чистая вода, вверхсмотрящий начинает отсчитывать время. Насчитал секунд пятьдесят, значит, протяженность полыньи по курсу около 150 м. Дальше наши действия уже отработаны.
В перископ вижу, что корма наполовину находится подо льдом. Даем короткий толчок одним мотором вперед, и, погасив инерцию, нос лодки замирает у самой кромки льда. Как говорится, попали в яблочко!
Отдраиваю рубочный люк и высовываю голову на свет божий. Полыньи вокруг действительно нет. «К-3», как камень в кольце, со всех сторон обжата льдами. С любого борта можно прыгать на лед прямо с мостика – воды между бортом и льдиной нет нигде. Тишина вокруг такая, что звенит в ушах. Ни малейшего ветерка, и облака налегли совсем низко: не завидую гидрографам и штурманам, которым придется отлавливать солнышко.
За мной на мостик поднимается сигнальщик Воронищев. А в люке уже торчит голова мичмана Луни:
– Разрешите, товарищ командир, проверить сигнальщика?
Как отказать такому асу-горизонтальщику? А за Луней наверх уже карабкается замполит, Александр Штурманов:
– А как насчет увольнения на берег, товарищ командир? Хотя бы одну смену?
Я, разумеется, не возражаю, но раз на борту флагман, пусть он скажет последнее слово. Адмирал Петелин тоже не против, и экипаж с криками и шутками высыпает на лед.
Мы же спешим дать донесение на флот. Квитанцию получаем немедленно, на берегу по-прежнему ждут нашей весточки. А потом хлынул поток сообщений! С достижением Северного полюса нас поздравляли главком и командующий флотом, начальники политуправлений, позднее – руководители партии и правительства. Наш бедный Игорь Десятчиков только успевал расшифровывать, даже перекурить времени не было.
А на льдине шли приготовления к торжественному событию. В торосах нашли подходящее место для закрепления древка. И вот под низким полярным небом, сливающимся со льдами, словно язык пламени, разворачивается красное знамя. Все на мгновение замолкают, прежде чем раздается могучее «ура!», и в эту секунду каждый осознает: мы на вершине планеты! В точке, являющейся частью нашей страны, которой не достигал еще никто из соотечественников. Свершилась мечта многих поколений русских людей. Бойкие фотографы тем временем запечатлели не только государственный флаг СССР, водруженный на Северном полюсе, но и ледяную глыбу весом около тонны, оказавшуюся при всплытии на надстройке, а также саму лодку во льдах и множество смешных ситуаций, возникающих ежеминутно. Потому что в этом увольнении на полюсе подводники ведут себя как малые дети: борются, толкаются, бегают взапуски, взбираются на высокие торосы, перекидываются снежками!
А ведь перед выходом в море особисты прочистили весь корабль: ни одного фотоаппарата на борту быть не должно! Но кто лучше знает лодку и все потайные места – контрразведчики или подводники? При всей строгости дисциплины на лодке я на это нарушение смотрел сквозь пальцы. Время покажет, что важнее: перестраховываться по поводу секретности или сохранить для истории свидетельства о памятных событиях. К тому же у научной группы были с собой и фотоаппараты, и кинокамеры, правда, лишь для съемки шкал приборов.
За четыре часа стоянки три боевые смены успели побывать на льдине. Как оказалось, некоторые моряки прихватили на лодку коньки и даже лыжи. Провели импровизированное состязание по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Предлагалось сыграть и в футбол – этот вид спорта на «К-3» был в большом почете в любое время года. Зимой по колено в снегу играть даже интереснее – мяч приходится искать. На этот раз матч организовать не удалось: пока собирались, наступило время отправляться. Никогда не забуду взгляды, которыми мои товарищи окидывали в последний раз ледяное безмолвие: мало кому доводилось видеть это и вряд ли когда им доведется вернуться сюда еще раз!
Экстренный вызов
По программе похода нам предстояло еще раз всплыть, чтобы провести испытания боевых торпед, взятых с собой на случай экстренного всплытия. На торпедах установили усиленный боевой заряд, и, если бы под водой произошла авария, у нас был шанс пробить в ледяной толще отверстие, через которое можно было высунуть наружу хотя бы рубку.
Мы всплыли к северо-востоку от Гренландии. Ледяные торосы были грязноватыми – чувствовалась близость берега. Прежде чем начать стрельбу, запросили «добро» берега. Но ответ оказался совсем не таким, как ожидали. От нас потребовали немедленно доложить, можем ли мы прибыть в Иоканьгу – еще одну базу Северного флота – к исходу 20 июля. Это означало, что нам придется поднять на обоих бортах мощность до максимальной, введя в действие отсеченные парогенераторы. Пока мы совещались, по радио пришло конкретное приказание командующего: стрельбу не выполнять, прибыть на базу к указанному сроку.
Приказ есть приказ. Начали экстренный подъем мощности второго борта. Раздосадованный адмирал Петелин ходил взад-вперед по палубе кормовой надстройки, куря сигарету за сигаретой. Очень хотелось ему посмотреть результаты взрыва торпед, и тут на тебе – все сорвалось! А вышагивал он рядом с протянутым шлангом, по которому дренировалась при разогреве активная вода первого контура. Начальник службы дозиметрического контроля Владимир Морозов поднялся предупредить Петелина, но со старшим особо не поспоришь. Так что оставалось одно – подготовить адмиралу новые сапоги на подмену. Перед погружением, только адмирал захотел спуститься в лодку – Морозов тут как тут со своей дозиметрической клюкой. Замерил уровень, и мне доклад:
– Товарищ командир, не имею права пустить товарища адмирала в отсек!
– И что теперь? – возмутился Петелин.
– Надо переодеть сапоги!
– Да они же памятные, я в них на полюс ходил!
Тут уже мне пришлось вмешаться: радиация есть радиация! И исторические сапоги старшего в первом походе атомохода на полюс полетели за борт.
Надо сказать, я был рад, что руководителем похода назначили Александра Ивановича Петелина. В то время в ответственных походах присутствие командира высокого ранга было обязательным. Для командира лодки всегда спокойнее, если на борту есть старший, который может подсказать, подстраховать. Я в ту пору был 34-летним командиром, которому довелось поплавать лишь в Белом и Баренцевом морях. Адмиралу Петелину было под пятьдесят; он плавал и около Гренландии, и в Атлантике. К тому же прошел лихую школу службы на Балтике. А хуже этого места, не знаю, есть ли: сплошные мели, рифы, банки…
Немалое его достоинство было и в том, что, как все люди, знающие себе цену, Петелин никогда не стремился самоутвердиться. Вступив на борт лодки, он сказал мне: «Лев, не обращай на меня внимания! А когда надо, я тебе подскажу». Убедившись, что я без него справляюсь, он возникал только в сложных ситуациях: «На твоем месте я бы сделал так-то!» Так что воспоминания о совместном плавании с адмиралом Петелиным у меня остались самые лучшие.
Летим, как на пожар
Когда обе ГЭУ были выведены на полную мощность, мы уже неслись к бухте Иоканьга. И тут дала себя знать еще одна серьезная неисправность. При сдаче лодка не была принята по чрезвычайно существенному пункту: один из двух имеющихся на борту турбогенераторов искрил на коллекторе. Неисправность устранить никак не удавалось, и было решено оставить все как есть до капитального ремонта.
Отдавая приказ о срочном возвращении, командующий Северным флотом об этой сложности не знал. Но когда мы вместо 17 узлов дали 23, искры образовали на коллекторе круговой огонь.
Мы немедленно перенесли мощность на один борт. Наши специалисты отшабрили коллектор, то есть сняли шкуркой слой металла, и промыли его спиртом. После этого мы снова смогли пустить второй борт. Однако некоторое время спустя коллектор опять загорелся, и операцию пришлось повторить. Так, на полных парах мы неслись под водой двое суток – в надводном положении лодка движется значительно медленнее. На скорости более 20 узлов определить, есть ли препятствие впереди, уже довольно сложно, так что полагались мы больше на квалификацию наших штурманов, чем на акустику.
Однако на значительном отрезке пути происходит неизбежное отклонение от расчетов: невозможно без погрешностей учесть направление и силу течений, перепады в скорости движения лодки и т. п. Короче, когда мы всплыли, как мы считали, у входа в бухту Иоканьга, на самом деле до нее было еще десять миль. По штурманским нормативам это отличный показатель: отклонение всего десять миль за двое суток полного хода под водой! Но от этого не легче, к тому же вокруг был сплошной туман.
В Иоканьге я до сих пор не бывал, но Петелин меня успокоил: «Ты иди прямо, здесь никаких подвохов нет. А войдем в бухту, я тебе подскажу». Но тут прямо по курсу вынырнул из тумана торпедный катер, на котором находился вице-адмирал В. Н. Иванов. В свое время он был председателем правительственной комиссии по приемке нашей лодки, а сейчас служил на посту заместителя главнокомандующего ВМФ СССР. Тут-то и выяснилось, почему нам пришлось нестись, как на пожар.
– Командир, – кричит мне в мегафон Иванов, – тебя на берегу ждет Никита Сергеевич Хрущев! Прибавь обороты!
А куда больше прибавлять – мы даем все 16 узлов, хотя по инструкции в тумане нельзя превышать шести.
– Давай, давай, Лев! – не унимался Иванов. – Жми быстрее!
– Вы лучше меня пролидируйте, чтобы я попал в бухту!
Мы подстраиваемся в кильватер катеру и полным ходом идем в бухту. Волна от нас такая, что стоящие на берегу рыбацкие лодки выбрасывало на берег и било о камни. Я сказал Петелину, что уменьшу ход, зачем же людям вредить. «Сбавь пару узлов», – согласился тот.
Швартовка в любых условиях – маневр достаточно сложный, но существуют и дополнительные трудности. Например, отжимное течение при отливе или отжимной, то есть встречный, ветер. В тот день по закону подлости отжимными были и течение, и ветер. Иду на пирс полным ходом, узлов под 15. Те, что встречали нас на пирсе, шарахнулись, думали, лодка неминуемо разнесет его в пух и прах! В последний момент даю двигателем задний ход. А дальше команды следуют каждые несколько секунд: «Полный передний! Полный задний! Полный передний внешним бортом!»
У нас заранее было связано два причальных конца, чтобы удлинить их. С ювелирной точностью бросили их с кормы и зацепились. Тут же лодку развернуло течением, но мы уже были на привязи.
Петелин, с ужасом наблюдавший за моими действиями, пришел в себя:
– Ну ты и хулиган! Никогда не видел, чтобы на полном ходу швартовались!
Но разбираться сейчас некогда. С рубки тут же подали сходню, и на мостик с пирса вбегает капитан 1 ранга из Политуправления флота:
– Слушай мою команду! Приготовиться к выходу на берег…
И начинает читать фамилии, как я скоро понимаю, в алфавитном порядке. А ведь на лодке есть боевые смены, которые срабатывались месяцами, и дробить их нельзя. Так что я очень скоро политработника прерываю:
– Отставить! Отданное распоряжение не исполнять! Очередной смене приготовиться на вахту!
Политработник, который к тому же на звание меня старше, побагровел от возмущения:
– Да вы понимаете, что вы делаете? Это решение Военного совета флота! – И обратился за помощью к Петелину:
– Приказано прибыть в спортзал всем членам экипажа и прикомандированным лицам от «А» до «С».
Но Петелин был моряком, а не политработником:
– Командир знает, что делает. За безопасность стоянки кто будет отвечать, вы?
На том конфликт и закончился. А на лодку уже поднимается командующий флотом, адмирал Касатонов:
– Быстрее, быстрее, командир! Вас Никита Сергеевич уже час ждет.
Нам с Петелиным приносят два чемодана, в которых припасены для нас чистые тужурки, правда мятые. Но у меня в каюте всегда висит форма, мало ли придется в каком-нибудь иностранном порту выходить. Командир всегда должен выглядеть как полагается. Петелин оказался настолько же предусмотрительным. Не было запасной формы лишь у нашего командира БЧ-5 Тимофеева, которому, кстати сказать, во время похода по радио было сообщено о присвоении очередного звания капитана 2 ранга.
По моей команде одна смена заступает на вахту, а две другие выстраиваются на берегу. Высокие гости ждут нас неподалеку, метрах в трехстах, в самом большом помещении базы – спортивном зале.
– Бегом – марш!
И впереди экипажа мы с Петелиным трусцой отправляемся к залу.
Торжество в спортивном зале
Этому памятному для нас дню предшествовали следующие события. В Мурманске Хрущева приняли весьма недружелюбно. Правда, виноват в этом он был сам, вернее его чувство юмора, разделить которое могли не все.
В Мурманске, когда горожан собрали на митинг, стояла прекрасная солнечная погода. И Хрущев начал свое выступление так:
– Дорогие мои мурманчане! Я говорю «дорогие», потому что обходитесь вы стране недешево. Мы в Москве такого солнца не видим, а вам здесь за это выплачивают пятидесятипроцентную надбавку!
Народ на Севере не из пугливых, и главу государства немедленно освистали. Все впечатление от поездки было испорчено, и моряки Северного флота, как могли, пытались его спасти.
На базе в Иоканьге Хрущева принимали вместе с сопровождавшими его министром обороны СССР Р. Я. Малиновским, главкомом ВМФ С. Г. Горшковым, Д. Ф. Устиновым и другими руководителями. Принимали его по законам флотского гостеприимства в течение двух дней, так что компания, встретившая нас в спортзале военно-морской базы, была, скажем так, в приподнятом настроении.
Руководители страны сидели на сцене за столом президиума. Вдоль остальных стен помещения была построена флотилия, а в центре поставлены стулья для экипажа «К-3» и научной группы – нас было человек сто. Все, кроме нас с Петелиным, в рабочей форме, правда, вторую смену успели по моей команде постричь, пока шли в тумане.
Встречены мы были аплодисментами и следующей фразой:
– Что же вас так долго ждать приходится! Впрочем, сказал это Хрущев беззлобно и вовсе не ожидая объяснений. И сразу продолжил:
– Мы решили вас наградить. Зачитайте указ!
Мы, конечно, думали, что нас как-то отметят. Но обычно делалось это не сразу, да и награждали главным образом ценными подарками: кому ружье, кому электробритву. Так что известие ошеломило нас настолько, что я даже не помню, кто зачитывал указ.
И вот слышу:
– За успешное выполнение специального задания правительства присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» контр-адмиралу Петелину Александру Ивановичу, командиру атомной подводной лодки капитану 2 ранга Жильцову Льву Михайловичу, командиру электромеханической боевой части атомной подводной лодки инженер-капитану 2 ранга Тимофееву Рюрику Александровичу.
В зале зааплодировали, к потолку полетели бескозырки.
Вслед за Петелиным я поднялся на сцену. Хрущев сам вручил нам грамоту, медаль «Золотая Звезда» и орден Ленина и, как тогда было принято, расцеловал в губы. Всех командиров боевых частей и дивизионов – их было десять человек – наградили орденом Ленина. Остальных отметили орденами Красного Знамени, Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги». Без награды не остался ни один человек из ходивших на полюс.
После того как один за другим все поднялись на сцену для получения награды, объявляют:
– А сейчас с ответным словом выступит командир подводной лодки.
И тут же подсовывают мне бумагу, заранее написанную в политуправлении. Мое отношение к политработникам читателю уже известно, так что мне не нужно объяснять, почему я эту шпаргалку немедленно отодвинул в сторону.
– Я скажу от себя, от души, а бумажка эта пусть здесь полежит. Мы, экипаж, думали о том, чтобы выполнить задание, а не о наградах, тем более таких высоких. И спасибо, что Родина и ее руководители нашу работу оценили так высоко!
Потом слово взял Хрущев:
– Вы извините, что мы сейчас не можем рассказать широко о вашем подвиге. И на полюсе мы побывали не первые – американцы нас обскакали, – и секретность нам этого не позволяет. Но я обещаю вам, что через год-два, может быть через несколько месяцев, мы привезем вас на Красную площадь и построим перед Кремлем, как космонавтов. Почествуем ваш экипаж, он этого заслуживает. Я был на подводной лодке. На мой взгляд, это огромная колбаса, начиненная таким количеством приборов, что, куда ни плюнь, обязательно попадешь в прибор! Сам я мало что там понимаю, но я привез вам людей, которые их создавали. Многих из них вы больше не увидите никогда в жизни, потому что все они засекречены. Я хочу их вам представить.
Действительно, за столом президиума помимо известных нам Перегудова, Доллежаля, Александрова сидел весь цвет науки и военно-промышленного комплекса. Хрущев каждого представил, и каждому мы похлопали. А затем предложил всем надеть ордена и сфотографироваться.
Хрущев взялся надеть награды Петелину, а министр обороны – мне.
«Золотая Звезда» не прикалывается, а приворачивается. Малиновский достал перочинный нож, взял меня за лацкан и ткнул. В тот момент я даже не почувствовал боли и только потом обнаружил, что по груди у меня течет кровь. После мы сели в зале вместе с руководителями страны, и торжественный момент был запечатлен для истории.
Без протокола
Нас с Тимофеевым схватили матросы и стали качать. И пока мы летали под потолком, высокие гости исчезли. Нас это нисколько не огорчило, на лодке готовился праздничный ужин. Но не успели мы пройти и половину пути до пирса, как нас нагнал двигавшийся задним ходом черный «ЗИЛ». Шофер опустил стекло:
– Товарищей Жильцова и Тимофеева прошу сесть в машину.
Привезли нас к эсминцу, Хрущев ждал у трапа:
– Вы что такие непонятливые? Это же дело надо обмыть!
Тут я вспомнил, что, перед тем как нас стали качать, что-то действительно было сказано такое. Мы не сообразили, а Никита Сергеевич, как хозяин, ждал нас у трапа. Остальные уже сидели в салоне. Узкий круг: ученые, Малиновский, Горшков, я с Петелиным и Тимофеевым. Хрущев говорит Малиновскому:
– Ты бери на себя командира, а я механиком займусь! Малиновский прищурился и кивнул, мол, не беспокойтесь, потом взял бутылку коньяка и налил мне две рюмки:
– Командир, ты сегодня поволновался, тебе надо снять стресс. Пей, не бойся, здесь министр обороны с тобой!
Очень хорошо помню впечатление от этого человека. От Малиновского исходило ощущение спокойствия и колоссальной внутренней силы.
Я в тот день не обедал и не ужинал – не до того было! Но для людей, привыкших к спирту, рюмка коньяка не выпивка!
Малиновский оценил:
– Никита Сергеевич, командир – пять баллов! Давай вторую!
Хрущеву по состоянию здоровья пить не рекомендовалось, поэтому ему ставили специальную рюмку: обычных размеров, но стенки ее были толщиной миллиметров пятнадцать, так что вмещала она немного. Зато разговор с Рюриком Тимофеевым доставлял ему видимое удовольствие. Особенно ему понравилось, что тот был одет в рабочую тужурку:
– Я такой же был, в синей спецовке, я шахтер.
Вообще, держался он запросто, даже по-отечески. Тут я и решил, что пора поднять деликатный вопрос. Дело в том, что у нас на лодке был «заяц».
На «К-3» самый сложный участок – пятый, реакторный отсек. Из-за ответственности и высокой радиоактивности вахта в нем такая тяжелая, что вместо трех человек, полагавшихся по штату, мы всегда назначали четверых. Сверхсрочники в этом отсеке никогда не работали, и дополнительным человеком был техник-старшина срочной службы. В сложном походе на полюс еще один человек в пятом отсеке нам был просто необходим.
В то время на каждой лодке при экипаже в сто человек всегда было еще человек тридцать учеников, которым предстояло служить на других лодках. Перед походом у нас стажировался очень толковый парень, Володя Резник. Незадолго до выхода в море ко мне подошел Тимофеев:
– Давай возьмем его с собой!
Приказывать Резнику я не имел права, да и не хотел. Спросили мнение самого матроса, а у него глаза загорелись, он так мечтал пойти в плавание. Но вот проблема – приказано взять на борт лишь 125 человек: 104 – экипаж, 20 ученых и конструкторов и руководитель похода. Лишних мест нет. Но нет и лишних людей тоже, тем более в реакторном отсеке. А спрятать на лодке можно батальон. И я сказал Тимофееву:
– Пусть идет с нами, официально как бы его и нет на борту…
Кстати, случилось так, что нарушения с моей стороны не оказалось. Перед самым отплытием, уже стали со швартовых сниматься, ко мне один за другим подошли двое. Офицер-гидрограф пожаловался на прыщ, который необходимо было срочно лечить, а у второго в последний момент обнаружился колит. Я их обоих отпустил с легким сердцем – мне в походе трусы не нужны.
Переглянувшись с Тимофеевым, я и рассказал Хрущеву всю эту историю, не упомянув, правда, о заболевших в последнюю минуту. Володя Резник проявил себя в плавании с самой положительной стороны, но в списке экипажа он не значился и, следовательно, на заслуженную награду рассчитывать не мог.
Хрущева и всех остальных мой рассказ немало повеселил.
– Конечно, его надо наградить, – сказал Хрущев. – Боярин!
Это была привычная шутка: помощника первого секретаря ЦК КПСС звали Шуйский. Тот подошел.
– Боярин, немедленно дай телеграмму в Москву, пусть вышлют орден Красного Знамени!
Шуйский вышел, но уже через пять минут вернулся.
– Согласно представленному списку, старшина Резник награжден орденом Красного Знамени, и этот орден был ему только что вручен!
Оказывается, после отплытия «К-3» на полюс Резника хватились. Но, поразмыслив, решили, что негде ему быть, как не на нашей лодке. Поэтому старшина был внесен в список на награждение, а вручение ему ордена мы в волнении не заметили.
Хрущев по этому поводу высказался так:
– Ну, Горшков, я всегда знал и поговорка такая хорошая есть: на флоте нет порядка!
Главком только зубами скрипнул. Но вины его в данном случае не было никакой: мы с Тимофеевым взяли нарушение на себя и никому официально не докладывали.
А Резник надолго связал свою судьбу с подводными лодками. Последний раз я слышал о нем как о прекрасном инструкторе учебного отряда в Северодвинске.
Мой «звездный час»
На следующий день, 21 июля 1962 г., Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении экипажа «К-3» опубликовала газета «Правда». Что это была за «атомная подводная лодка» и какое «специальное задание правительства» выполнил ее экипаж, все узнают только через полгода, но звание Героя Советского Союза тогда давали очень редко, так что мы с Петелиным и Тимофеевым сразу стали известными людьми. Кстати, именно из газет узнали о моем возвращении из похода жена и дочки.
Присвоение звания Героя Советского Союза трем офицерам флота стало особой удачей для политработников. Сначала меня пригласили на митинг в Мурманск. Машины, правда, не дали, и мне пришлось сто километров с лишним трястись на машине передвижной санэпидемической лаборатории, а потом и спать в ней. Еще меня возили на ленинградское телевидение, где приходилось врать и вилять, чтобы было неясно, какое же задание мы выполнили. Когда в конце года мы с женой поехали отдыхать в Подмосковье, мне пришлось выступать перед студентами МГУ.
В декабре принято подводить итоги, и во многих газетах в то время существовала рубрика «Герои года», где мое имя фигурировало рядом со свекловодом Светличным, космонавтами Николаевым и Поповичем. Была подобная рубрика и в «Известиях», главным редактором которых был тогда А. И. Аджубей, зять Хрущева. Никита Сергеевич любил, когда за вечерним чаем Аджубей читал ему материалы из завтрашнего номера. Так, 1 января 1963 г. он вновь услышал мою фамилию, которую почему-то запомнил.
– Подожди, подожди, – остановил зятя Хрущев. – Ведь мы хотели их собрать на Красной площади. Нет, надо немедленно рассказать, что эта лодка сделала.
Так все и завертелось. Разыскать офицера в любой точке земного шара труда не представляет. Уже на следующее утро в Солнечногорск, где мы с женой отдыхали в санатории, приехала черная «Волга». Действовали от имени Хрущева, так что все делалось быстро. Меня взяли прямо на лыжне и с лыжами посадили в машину. С большим трудом удалось мне убедить посланцев оставить лыжи и переодеться, прежде чем ехать в Москву.
Привезли меня в кабинет Аджубея. Алексей Иванович к нашему разговору подготовился. Он уже знал, что в печати была всего лишь одна публикация про подводные лодки, автор которой Валентин Гольцев, журналист, плавал на нашей лодке четверо суток в сентябре 1961 г.
Статья эта, опубликованная в «Известиях», весьма курьезная. Называлась она «Атомоход в походе» и рассказывала в том числе о торпедных атаках. Технических сведений, чтобы не разгласить ненароком секретов, в ней практически не было, зато дезинформации – хоть отбавляй! Делалось это специально, чтобы заморочить голову американцам, и согласовывалось на высоком уровне. В частности, Гольцев утверждал, что в подводном положении лодка находилась на постоянной радиосвязи с берегом, что невозможно по всем законам физики. Другая его выдумка доставила подводникам особую радость и долгое время служила пищей для остряков. Журналист подробно описывал эластичный хвост лодки, изгибающийся по воле волн.
Надо сказать, что в США это сообщение наделало шума. Так, 14 октября 1961 г. американская газета «Нейви Таймс» поместила заявление командующего подводными силами США вице-адмирала Грефеля под красноречивым заголовком «Россия подорвет свой бюджет, строя атомные подводные лодки». В статье, в частности, говорилось: «Большинство кораблей, составляющих подводный флот русских, – это новейшие корабли. Поэтому перевести его на атомную энергетику невозможно». Английский журнал «Нейви» привел слова начальника штаба ВМС США адмирала Андерсона: «У меня нет никаких сомнений, что США оставили далеко позади весь остальной мир в области атомного кораблестроения». Поэтому на Западе не было воспринято с должной серьезностью и сообщение, сделанное министром обороны СССР на XXII съезде КПСС 23 октября 1961 г. о том, что советские ракетные подводные лодки научились хорошо ходить подо льдом Арктики. Здесь снова была значительная доля блефа, что заставляло усомниться вообще в существовании подводных атомоходов в СССР.
Мы с Аджубеем вспомнили об этом и посмеялись. Но теперь главный редактор «Известий» хотел получить правдивый и подробный рассказ о походе на Северный полюс.
– Даю тебе Гольцева и сейчас позвоню Горшкову, – сказал мне Аджубей, – пусть немедленно отзовет тебя из отпуска. Поезжайте на Север, поднимите все журналы, документацию и подготовьте статью.
Так мы и сделали. Съездили с Гольцевым в Ленинград, потом в Западную Лицу. Собрали все необходимые материалы и для окончательной их обработки вернулись в Москву. Я остановился в гостинице «Украина», Гольцев приходил ко мне в номер, и мы целыми днями работали.
Однажды поздно вечером явился ко мне корреспондент «Красной Звезды» Кореневский.
– Вы военный человек или нет? Если военный, то первую публикацию должна сделать «Красная Звезда»!
Вот так и получилось, что за сутки до публикации в «Известиях» «Красная Звезда» поместила статью «Лодка во льдах». Аджубей был в бешенстве. Через Хрущева вызвали главкома – почему произошла утечка информации? Звонят мне домой: «Почему проболтались?» – «Как проболтался? От меня тайны никто не требовал, да и “Красную Звезду” я предупредил, что готовится публикация в “Известиях”».
А ко мне уже бегут из «Комсомолки» за интервью, да и из других газет звонят. Я устал трубку снимать.
Один звонок, правда, был не от журналистов:
– Лев Михайлович, здравствуйте! С вами говорит адъютант главнокомандующего ВМФ. Сергей Георгиевич приказал вам немедленно прервать отпуск и убыть на Северный флот. Вас здесь все атакуют, чтоб не сказать лишнего, возвращайтесь на свою базу.
Я попытался возразить: что, мол, я мог сказать лишнего?
– Вам понятно приказание главнокомандующего?
Вот так и закончился мой «звездный час».
Итоги похода
Одной из основных задач, поставленных перед «К-3» во время похода к Северному полюсу, было испытание навигационных комплексов. Предлагалось выбрать из двух систем ту, которая могла обеспечить большую точность и надежность в высоких широтах. Эту задачу экипаж выполнил.
Перед «К-3» стояла и учебная боевая задача. Мы должны были крейсировать в районе Северного полюса, лишая подводные лодки-ракетоносцы «противника» возможности нанесения внезапного ядерного удара по жизненно важным центрам СССР. Нужно было проверить работоспособность лодки в условиях низких арктических температур, когда за бортом минус два градуса и все трубопроводы забортной воды обледеневают.
Наконец, в то время карта Арктики фактически представляла собой голую сетку. Постоянно проводившиеся на борту «К-3» исследования рельефа дна, течений, ледовитости позволили заполнить немало белых пятен, в том числе и обнаружить хребет, наличие которого только предполагалось.
Однако главный результат нашего похода, с моей точки зрения, был морального характера.
Хотя и не планировалось первоначально, но о плавании на Северный полюс стало известно во всем мире. Подробные публикации с фотографиями в «Красной Звезде», в двух номерах «Известий», в «Комсомольской правде» уже не могли быть оспорены, как в свое время «эластичный хвост» «К-3». Если до сих пор американцы заявляли, что уровень технологий и качество металла исключали возможность постройки подводных атомоходов в СССР, то теперь доказательства стали неопровержимыми. СССР получил возможность контролировать заявленные им полярные владения. Мне даже говорили, правда, за достоверность этих сведений не ручаюсь, что директор ЦРУ Аллен Даллес поплатился местом за то, что его ведомство прозевало создание атомных подводных лодок в СССР.
Через несколько лет после плавания на полюс «К-3» заместитель начальника морских операций США Б. Клэрн напишет в журнале «Орднанс» (номер за сентябрь – октябрь 1970 г.): «Советский Союз обладает самым современным подводным флотом в мире. Этот флот является крупнейшим из всех, что когда-либо создавались в мирное время, и крупнейшим из всех, которым обладала какая-либо страна».
Наш поход к полюсу доказал, что и мы не лыком шиты!
Сколько было перед этим аварий на атомном флоте, сколько разочарований… Люди потеряли веру в то, что на атомных лодках можно плавать. И когда самая потрепанная из них успешно сходила на Северный полюс, стало ясно, что при хорошей организации службы и при большом желании ничто не потеряно.
Не могу описать ликование флота, наших сослуживцев, когда «К-3» вернулась на родную базу в Западной Лице. Нас наперебой приглашали экипажи, и надо было видеть, с какой жадностью и завистью моряки слушали наши рассказы. Да только ради этого стоило сходить на полюс!
Следующий поход на полюс советского атомохода состоится через год, в сентябре – октябре 1963 г. Подводная лодка под командованием капитана 2 ранга Ю. Л. Сысоева (старшим в походе был командующий Северным флотом адмирал В. А. Касатонов) всплыла в точке с широтой 90°. Позднее подводные лодки под командованием А. П. Михайловского, а затем И.Н. Дубяги пройдут через Северный полюс в Тихий океан. Мечта Менделеева сбудется!
Сейчас полярные плавания атомных лодок стали обычными, но в 60-х годах их часто сравнивали с полетом в космос, тем более что освоение космоса и океанских глубин шло параллельно. Думаю, подводников и космонавтов в одинаковой степени подстерегают опасности, однако в двух отношениях я всегда завидовал космонавтам.
Во-первых, у них не отнято зрение. Они видят фантастические картины неба, видят красоты Земли, узнают знакомые по географическим картам очертания материков и при желании могут даже найти точку, в которой за их полетом с тревогой следят близкие. Подводники погружаются в мир тьмы, где зримые формы исчезают вне пределов узкой стальной коробки. Лодка несется под водой вслепую, и поэтому так желанны редкие всплытия, когда глаз может вновь обрести привычные ориентиры: небо, воду, солнце, очертания берегов…
Второе, важное преимущество космонавтов: они всегда имеют надежную связь с Землей. Подводники становятся немы, как только антенны скрываются под водой, а когда те опускаются на глубину более 20 м, пропадает и возможность принимать радиограммы.
Несколько слов о том, что стало с «К-3» и ее экипажем. Как мы и рассчитали, ровно через 800 часов в очередном учебном плавании у нас полетел парогенератор. Активность достигла такого уровня, что при вентиляции через люк восьмого отсека в лодке было 800 допустимых доз. Мы возвращались на базу с официальным сигналом аварии ГЭУ, и на пирсе нас ждали машины скорой помощи.
Теперь стало ясно, что лодка свое отходила. Мощный спасатель привел ее «за ноздрю» в Северодвинск. Там, на заводе, где она была построена, ей целиком вырезали реакторный отсек и заменили новым. После этого «К-3», которую уже весь мир знал под именем «Ленинский комсомол», проплавала еще около тридцати лет. Сейчас стоит вопрос о том, что делать с ней дальше. Хорошо бы сохранить первый подводный атомоход как памятник, но, где его установить, пока не договорились.
В 1963 г. при увольнении в запас девять наших лучших старшин срочной службы вместе отправились на создаваемую в то время Белоярскую АЭС. Николай Ботин и Илья Печеркин останутся на Урале на долгие годы, а Николай Воробьев и Юрий Шитов по окончании строительства отправятся на вновь создаваемые Кольскую и Билибинскую АЭС.
С несколькими старшинами – Боевым, Воронищевым, Будариным, Молчановым – я позднее встретился на Северодвинском судостроительном заводе. Все они были на самом лучшем счету на заводе, а сейчас, наверное, они уже на пенсии.
Любимец экипажа Б. Акулов еще в 1960 г. стал флагманским механиком первого соединения атомных подводных лодок. Через год его перетянули в Москву, поскольку в управлениях кораблестроения и эксплуатации ВМФ не было ни одного специалиста, имевшего опыт плавания на подводных атомных лодках. Постепенно он вырастет до должности заместителя главкома, но здоровье его оставляло желать лучшего. Несколько лет назад он умер от инфаркта.
Р. Тимофеев закончил в Ленинграде Военно-морскую академию, где был оставлен на преподавательской работе. Долгие годы он готовил квалифицированных специалистов для флота, сейчас находится в отставке.
Меня же в 1963 г. послали учиться в Военно-морскую академию в Ленинград. Ставший командующим флотилией А. Сорокин звал меня в Западную Лицу на должность командира дивизии. Однако к тому времени была построена новая скоростная лодка, и встал вопрос, кто будет руководить ее испытаниями. «А что вам думать? – сказал академик Александров адмиралу Горшкову. – У вас Жильцов весь путь прошел с первой лодкой, на полюсе побывал. Его и назначьте». И по окончании академии, в 1966 г., меня отправили в Эстонию на военно-морскую базу Палдиски.
Никогда я так много не плавал, как в последующие пять лет, хотя своей лодки не имел. До трехсот суток в году я выходил старшим в походы, чтобы готовить командиров к самостоятельному плаванию. С точки зрения технологии для меня это был шаг назад на двадцать лет: атомных лодок на Балтике нет, и плавать приходилось на дизельных или перекисноводородных лодках. Последние часто горели, моряки прозвали их «зажигалками».
В 1971 г. я не выдержал и поехал в Москву к главкому: «Хочу вернуться на атомные лодки». Горшков усмехнулся: «Тебе и дивизию, и бригаду предлагали – не захотел!» – «Нет, – говорю. – Хочу на Северный флот». – «Ну хорошо, поезжай, служи».
Назначили меня в соединение, где недавно сгорела плавбаза, которая всегда была самой отсталой на флоте. Я начал с того, что снес все сараи и бараки и развернул строительство. Противников было немало – считали, что я не с того конца за дело взялся. Однако уже через год наша ремонтная бригада лодок была признана лучшей на флоте. Но тут начались проблемы со здоровьем. Меня оперировали в Ленинграде, потом облучали, но вылечиться так и не удалось. В 1976 г. меня назначили в госприемку, где я прослужил восемь лет. За эти годы я принял 18 надводных кораблей, построенных в Польше, в основном головных. В 1985 г. меня повторно оперировали, а в 1987 г. я ушел в отставку. Ушел сам, поскольку есть много молодых энергичных моряков, которым надо работать и расти.
