Поездка в Швейцарию
Весной-летом 1918 г. Дзержинский практически жил в своем кабинете в ВЧК, хотя был прописан у своей сестры Ядвиги Эдмундовны Кушелевской в Успенском переулке, а затем на Петровке под часто используемой им фамилией Доманский. Только осенью 1918 г. он получил квартиру в Кремле. Однако и в это время он ее редко использовал, практически все время находясь на Лубянке.
Питался он здесь же, тем, что давали чекистам. Ничего особенного себе не позволял. Не считал возможным хоть что-то особенное получать в период дефицита продовольствия в стране. Характерно воспоминание А. С. Мессинга: «Однажды в первый год Советской власти в Москве, на Сретенке, она встретилась с Юлианом Лещинским, и они вместе зашли в какое-то кафе. Хозяин этого кафе, услышав их польскую речь, разговорился с ними и угостил очень вкусными пирожными, что по тому времени было невероятной роскошью. Уходя, Лещинский захватил с собой несколько пирожных и отнес их на Лубянку, 11, Дзержинскому, желая его попотчевать. Но кончилось это большим конфузом. Дзержинский категорически отказался есть пирожные, заявив:
– Как вы могли подумать, что сейчас, когда кругом люди голодают, я буду лакомиться пирожными!
Лещинский потом признавался, что чуть не сгорел со стыда».
Напряженная работа в ВЧК накладывалась на переживания о семье, находившейся в Швейцарии. Там проживала его жена Софья Мушкат с их сыном Яном. В то время он не имел физической возможности давать о себе знать семье. Только в середине августа (примерно 22-го числа) он отправил короткую записку жене:
«Дорогая!
Прости, что не пишу. Душою с вами, а времени нет. Я постоянно, как солдат, в бою, быть может, последнем…
Целую вас.
Твой Ф. Д». К письму он приложил 250 рублей.
Более пространное письмо Дзержинского к жене датировано 29 августа 1918 г. В нем он писал: «В постоянной горячке, я не могу сегодня сосредоточиться, анализировать и рассказывать. И я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу. Моя воля – победить, и, несмотря на то, что весьма редко можно видеть улыбку на моем лице, я уверен в победе той мысли и движения, в котором я живу и работаю. Это дает мне силы…».
Очевидно, что имело место и явная усталость, и желание увидеть семью. Об этом желании было известно многим.
Вопрос о поездке Дзержинского за границу возник в середине сентября 1918 г. Уже в письме в Швейцарию от 24 сентября 1918 г. Дзержинский известил жену, что, может быть, ему удастся приехать к ней и сыну «на несколько дней, мне надо немного передохнуть, дать телу и мыслям отдых и вас увидеть и обнять. Итак, может быть, мы встретимся скоро, вдали от водоворота жизни после стольких лет, после стольких переживаний. Найдет ли наша тоска то, к чему стремилась. А здесь танец жизни и смерти – момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий…».
Очевидно, что уже к этому времени поездка Дзержинского в Швейцарию рассматривалась в большевистском руководстве. Возможно, что инициатива могла исходить от В. И. Ленина, который присутствовал 16 сентября 1918 г., впервые после ранения 30 августа 1918 г., на заседании ЦК РКП (б). Однако, как нам представляется, более заинтересован был в поездке Я. М. Свердлов. Отъезд Дзержинского существенно менял баланс сил в политическом руководстве Советской России. В случае отъезда Дзержинского (так и произойдет) его обязанности вновь бы выполнял Я. Х. Петерс, человек, безусловно, более тесно связанный с Я. М. Свердловым. Дзержинский же был фигурой, более близкой Ленину.
Характерна история как раз этих дней. После упомянутого заседания ЦК РКП (б) 16 сентября 1918 г. Дзержинский вызвал своего сотрудника А. Я. Беленького и дал ему необычное поручение. «Суть его состояла в следующем: Владимир Ильич, хотя еще и не совсем выздоровел, но все же хочет выступить перед рабочими. Но вот беда – ходить ему не в чем: единственное пальто пробито пулями. Надо сшить Ильичу другое пальто, а так как руку он держит на повязке, надо посоветоваться с мастерами из портновской мастерской ВЧК, там же и сшить пальто. Простое осеннее пальто из недорогого сукна.
Был вечер, пальто предстояло сшить к утру следующего дня.
Комиссар ВЧК явился в портновскую мастерскую. Закройщик И. К. Журкевич поехал к В. И. Ленину снять мерку.
Вернувшись, он рассказал товарищам по работе, что Владимир Ильич не ожидал портного, что он работал – на столе у него много разных бумаг и книг. Портной Г. В. Косолапов вместе с И. К. Журкевичем выполнили за ночь поручение Ф. Э. Дзержинского. Они сшили пальто. Для того чтобы, надевая его, Ильич не потревожил больную руку, один рукав не был зашит по боковому шву, а застегивался на кнопки».
Именно в этот период, между 16 и 24 сентября, было принято решение о поездке Дзержинского. Ключевая роль в постановке этого вопроса принадлежала председателю ВЦИК Я. М. Свердлову.
К. Т. Новгородцева, жена Я. М. Свердлова, позднее вспоминала, как однажды они побывали у Ф. Э. Дзержинского: «Пойдем-ка к Феликсу Эдмундовичу, – предложил Яков Михайлович, – не нравится он мне последнее время. Вид у него архискверный, на квартире у себя совсем не бывает, пропадает круглые сутки на работе, надо посмотреть, как он живет». Пришли мы на Лубянскую площадь, в ВЧК… Дошли до кабинета Дзержинского. Заходим. Феликс Эдмундович согнулся над бумагами. На столе перед ним полупустой стакан чаю, небольшой кусочек черного хлеба. В кабинете холод. Часть кабинета отгорожена ширмой, за ширмой – кровать.
Увидев нас, Феликс Эдмундович с радостной улыбкой поднялся навстречу. С Яковом Михайловичем его связывала большая, горячая дружба. Мы сели к столу, причем я ясно видела кровать Дзержинского, покрытую простым суконным солдатским одеялом. Поверх одеяла была небрежно брошена шинель, подушка смята. Было видно, что Дзержинский как следует не спит, разве приляжет ненадолго, не раздеваясь.
Просидев у Дзержинского около часа, мы вышли на улицу. Яков Михайлович был необычайно сосредоточен и задумчив. Некоторое время шли молча.
– Плохо живет Феликс, – заговорил Свердлов, – сгорит. Не спит по-человечески, питается отвратительно. Нельзя так дальше. Надо предпринять что-то, с Ильичом посоветоваться, но без семьи ему нельзя, пропадет Дзержинский… Семью обязательно надо вытащить. И им без него нелегко, и ему тяжко. Приедет семья, квартира оживет. Дзержинский хоть изредка станет бывать дома, сможет отдохнуть в домашней обстановке».
Действительно, с женой, Софьей Сигизмундовной Мушкат, Феликс Эдмундович не виделся уже несколько лет; сына ему пришлось повидать всего один раз, в 1912 г., в течение нескольких минут, под видом «незнакомого дяди». Яну (Ясику, как его называл Дзержинский) тогда шел девятый месяц, и он находился в воспитательном доме. Можно согласиться и с высказанным Свердловым мнением о напряженной работе Дзержинского в ВЧК и его усталости. Однако все эти мотивы были скорее ширмой реальной цели его поездки в Швейцарию и Германию в октябре 1918 г. Ключевым моментом было то обстоятельство, что Германия находилась накануне революционного взрыва. Необходимо было в интересах мировой революции восстанавливать связи с немецкими революционерами.
У Дзержинского были отличные отношения с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. На момент поездки Дзержинского Карл Либкнехт находился в заключении, как и Роза Люксембург, однако их освобождение казалось близким. Тесно Дзержинский общался ранее и с другими немецкими революционерами, например, Тышкой. Имел Дзержинский контакты и в среде швейцарской социал-демократии. Очевидно, что кандидатура Ф. Э. Дзержинского, учитывая его личные связи с ключевыми немецкими революционерами (спартаковцами), могла бы быть идеальной для налаживания более тесных связей с ними. На наш взгляд, с определенного момента поездки одной из ее возможных целей могли стать и денежные вопросы, в т. ч. связанные с финансированием будущих германских событий.
Одной из первоначальных целей поездки можно также считать организацию нового поезда эмигрантов в Советскую Россию из Швейцарии. В этот поезд позднее, уже в условиях поражения Германии включат и большое количество русских военнопленных. Однако в этом январско-февральском поезде находились и политэмигранты, вопрос о выезде которых, очевидно, решался еще осенью 1918 г. Как вспоминала впоследствии С. С. Дзержинская: «Представитель Советского Красного Креста Сергей Багоцкий, вероятно, при помощи швейцарских социал-демократов получил разрешение отправить из Швейцарии через Германию в Россию большое число русских военнопленных, бежавших из германского плена в Швейцарию, где они довольно долго были интернированы. Был организован специальный эшелон, которым отправлялись на Восток 500 русских военнопленных. С этим эшелоном выехала также небольшая группа политэмигрантов из России, коммунистов и членов других партий: Сергей Петропавловский (старый большевик) с женой и двумя сынишками, я с Ясиком, бывший сотрудник Советской миссии Рейх, интернированная в Берне жена Любарского и, кажется, еще два-три лица. Комендантом эшелона был Петропавловский. До границы, до Базеля, эшелон сопровождал швейцарский левый социал-демократ, потом коммунист Ф. Платтен, который в 1917 г. сопровождал В. И. Ленина во время его возвращения из Швейцарии в Россию. Он же организовывал и предыдущие эшелоны с политэмигрантами в Россию». Для Дзержинского выезд этого поезда, организация его, имел особое значение. В нем в Советскую Россию должна была ехать его семья.
4 октября 1918 г. Дзержинский подписал последние распоряжения по ВЧК, выехав в этот день в Германию. Примерно об этих же дате пишет его жена Софья Мушкат: «Однажды в начале октября меня вызвал в кабинет советский посол Берзин и под секретом сообщил, что Феликс уже находится в пути к нам».
Дзержинский поехал за рубеж с уже ранее им использовавшимся (еще до революции) паспортом на фамилию Доманского. Этот паспорт использовался и в ранние советские годы. Именно под фамилией Доманского он жил некоторое время на Петровке и в Успенском переулке в Москве. Также, для безопасности, Дзержинский радикально изменил свой внешний облик: он сбрил волосы с головы, укоротил усы и бородку (не клином, как ранее бороду), его облик дополнял цивильный костюм, пальто, головной убор-котелок. Внешность была радикально отличной от многим знакомого образа Дзержинского. Характерны воспоминания коменданта Московского Кремля П. Д. Малькова: «Уезжая, он сбрил бороду и изменил свою внешность на случай неожиданных встреч с белогвардейской нечистью, бежавшей за границу, среди которой могли оказаться такие, что лично встречали Дзержинского. Увидав Феликса Эдмундовича на улице в канун отъезда без бороды, я в первый момент даже не узнал его: настолько бритый Дзержинский не был похож на того Дзержинского, каким все мы его знали».
С Феликсом Эдмундовичем поехал В. А. Аванесов. Его присутствие указывает на широкие задачи поездки. Варлам Александрович Аванесов длительное время жил в Швейцарии, даже окончил здесь медицинский факультет Цюрихского университета. Имел много знакомых именно в Швейцарии. В 1907–1913 гг., проживая в Швейцарии, он длительный период был секретарем объединенной социал-демократической группы в Давосе, где его знали как «Мартиросов», «Карпыч» и т. д. В Советской России он также занимал важный пост секретаря ВЦИК, являясь доверенным лицом Я. М. Свердлова. Наряду с этими обязанностями он работал в ВЧК. Таким образом, поездка Аванесова не являлась простым сопровождением Дзержинского, а преследовала также определенные цели, очевидно увязанные именно со Швейцарией. Характерно, что после приезда в Швейцарию Дзержинский «уходит в семью», а Аванесов в это время, не сопровождая его в «семейных поездках», решает свои задачи. Возможно, что именно Аванесов должен был регулировать в Швейцарии финансовые задачи, встретившись с необходимыми людьми и организуя необходимый отъезд политэмигрантов.
Поездка проходила по немецким территориям, через Берлин. В столице Германии Дзержинский купил сыну конструктор. Из Берлина двое большевиков выехали в Швейцарию. В Берне Дзержинский и Аванесов остановились в гостинице против вокзала. Сразу после приезда, поздним вечером, Феликс Эдмундович направился к своей семье.
«Наконец наступил памятный для меня октябрь 1918 года, когда я впервые увидел отца, – вспоминал в 1946 г. сын Дзержинского Ян Феликсович. – Мне было тогда семь лет. Мать работала в то время в Советской миссии в Швейцарии. Получив кратковременный отпуск, инкогнито, со сбритой для конспирации бородой, отец приезжает к нам в Берн, и мы вместе отправляемся на несколько дней в Южную Швейцарию, на живописное озеро Лугано… я как сегодня помню эти счастливые дни, наши совместные прогулки по парку вдоль озера, где мы снялись с отцом, подъем на фуникулере на гору Сан-Сальваторе, с которой открывался чудесный вид на горную альпийскую степь и на окрестности Лугано, наши экскурсии на пароходе по озеру – эта неделя, промелькнувшая наподобие чудесного сна, запомнилась мне гораздо ярче, чем все четыре года пребывания в Швейцарии. Отец, которого я знал до этого лишь по рассказам близких, стал теперь для меня еще более дорогим, я непосредственно ощутил все его чувства ко мне, о которых он часто писал из тюрьмы, и еще более горячо полюбил его… Лишь в феврале 1919 года, приехав с матерью в Москву, я снова увиделся с отцом».
В Берне, Люцерне, Лугано Феликс Эдмундович не отходил от жены и сына. Подробные воспоминания об этих днях оставила его жена Софья Дзержинская (Мушкат): «…после 10 часов вечера, когда двери подъезда были уже заперты, а мы с Братманами сидели за ужином, вдруг под нашими окнами мы услышали насвистывание нескольких тактов мелодии из оперы Гуно «Фауст», это был наш условный эмигрантский сигнал, которым мы давали знать о себе друг другу, когда приходили вечером после закрытия ворот. Феликс знал этот сигнал еще со времен своего пребывания в Швейцарии – в Цюрихе и Берне в 1910 году. Пользовались мы им и в Кракове. В Швейцарии был обычай, что жильцы после 10 часов вечера сами отпирали ворота или двери подъезда. Мы сразу догадались, что это Феликс, и бегом помчались, чтобы впустить его в дом. Мы бросились друг другу в объятия, я не могла удержаться от радостных слез… Мальчики уже спали, поэтому я показала Феликсу Ясика, спящего в кровати. Феликс долго всматривался в него, не в силах оторвать глаз. Он тихонько поцеловал его, чтобы не разбудить. На лице его отражалось сильное волнение и растроганность. Мы вместе поужинали и провели несколько часов в беседе, потом Феликс вернулся в гостиницу. На следующий день утром он пришел к нам, чтобы увидеть Ясика. Сын, разумеется, знал уже от меня о приезде отца и с нетерпением ждал его прихода. Но когда я открыла входные двери Феликсу и Ясик увидел его лицо, не похожее на то, которое он хорошо знал по фотографии 1911 года, постоянно стоявшей у нас на столе, а также по другим фотографиям его с густой шевелюрой, с усами и бородкой, мальчик с плачем убежал и спрятался за дверями, ведущими в столовую, и в течение нескольких минут не хотел выходить оттуда.
Мы оба, я и Феликс, убеждали ребенка, что это и есть его собственный отец, но Ясик хоть и успокоился, однако долго не хотел верить, что это его отец. Феликс великолепно умел говорить и играть с детьми, поэтому вскоре завоевал доверие и симпатию Ясика. Он привез сыну купленный в Берлине замечательный подарок: большую коробку (конструктор) с металлическими частями разной величины и формы. Из них можно было собирать самые различные предметы по приложенным образцам: здания, ветряные мельницы, мосты и т. д. Ясик очень обрадовался подарку и многие годы часами строил разные конструкции. А когда вырос, подарил эту коробку «мекано» воспитанникам польского детского дома имени Розы Люксембург в Москве.
На время пребывания Феликса в Швейцарии мне дали в Советской миссии отпуск. Мы все втроем пошли гулять в город. Ясик сводил отца в свое любимое местечко, где среди деревьев и цветочных клумб в глубокой яме находились бурые медведи. Ясик любил часами наблюдать за медведями, кормить их пряниками и любоваться их смешными движениями. В тот же день Феликс тяжело заболел гриппом и несколько дней пролежал в постели с высокой температурой. Я сидела около него целыми днями, к тому же в гостинице некому было за ним ухаживать. Но на третий день, когда температура спала, Феликс ни за что не захотел остаться в помещении и, несмотря на мои просьбы, встал и вышел со мной на воздух.
В Берне не было условий для отдыха, который был так необходим Феликсу, и мы решили поехать на неделю в Лугано, где был чрезвычайно здоровый климат и прекрасные виды. Поехали мы втроем поездом сначала в Люцерну, а переночевав там, – в Лугано. Феликс был еще очень слаб после перенесенной болезни, но счастлив и весел. В вагоне было мало людей, и мы сидели только втроем в купе. Нет слов, чтобы описать ту радость и счастье, какое испытывали, сидя рядышком, разговаривая и играя, сын и отец. Они ведь, собственно, впервые были вместе и знакомились друг с другом. Феликс рассказывал Ясику разные интересные и смешные вещи, учил его всевозможным фокусам и веселым проделкам. А Ясик весело смеялся. В Лугано мы приехали вечером и остановились в гостинице на самом берегу озера с чудесным видом на него и на окружающие это озеро горы.
В Лугано мы совершали замечательные прогулки и катались на лодке. Феликс очень любил грести и садился на весла, а я управляла рулем. Мы сфотографировались на берегу озера, затем на подвесной дороге поднялись на вершину ближайшей горы, где провели несколько часов.
Однажды произошел неприятный случай, в тот момент, когда мы на пристани в Лугано садились в лодку, тут же рядом с нами, с правой стороны, пристал пароходик, на палубе которого рядом с трапом стоял… Локкарт, английский шпион. В Советской России он занимал высокий дипломатический пост и был организатором ряда контрреволюционных заговоров против Советской власти. Незадолго до этого он был арестован в Москве, и Дзержинский лично допрашивал его. Как официального дипломата, его не подвергли заслуженному наказанию, но выслали за пределы Советского государства. Феликс узнал его сразу. Об этой встрече он сказал мне, когда мы уже отплыли от пристани. Английский же шпион, к счастью, не узнал Феликса: так была изменена его внешность. Притом этому врагу даже в голову не могло прийти, что председатель ВЧК находится в Швейцарии.
Увы, через несколько дней в Лугано испортилась погода, густой туман окутал озеро, пошел дождь, и прогулки наши пришлось прекратить. Мы ждали день, другой: не улучшится ли погода, проводя время в длительных задушевных беседах. Феликс отсыпался и немного отдохнул от своих сверхчеловеческих трудов. Потом мы вернулись в Берн.
25 октября Феликс должен был с Аванесовым уехать из Берна, кончался срок их отпуска. Они торопились с отъездом еще и потому, что пришло сообщение о начале революции в Германии. Нам с Ясиком ехать в Москву вместе с Феликсом было нельзя, поскольку Феликс был в Швейцарии инкогнито. Кроме того, Феликс боялся, что тяжелые условия, какие в то время были в Москве, плохо отразятся на здоровье Ясика. Поэтому он советовал мне еще немного повременить с отъездом в Советскую Россию.
Мы распрощались с ним, как оказалось потом, на несколько месяцев.
Еще до переезда швейцарско-германской границы из Винтертура 25 октября Феликс послал мне небольшое прощальное письмо с обещанием часто писать. Но обстоятельства сложились так, что наша переписка снова прервалась на продолжительное время».
Из Лугано в Берн Дзержинский прибыл поездом в семь утра 23 октября 1918 г. Дзержинского встречал заместитель Берзина Морис Лейтейзен, который сообщил о начавшейся революции в Германии. Одной из возможных причин отъезда Дзержинского стала случайная встреча с Локкартом. По одной из версий, Дзержинский, на всякий случай, по совету Берзина, взял двухдневную паузу, не выходя в эти дни из дома. После того как выяснилось, что опасности нет, было решено организовать переезд Дзержинского и Аванесова в Германию.
Очевидно, что в связи с событиями в Германии цели поездки были скорректированы. Тем более что 23 октября 1918 г. из тюрьмы в Луккау был освобожден Карл Либкнехт, и перспектива более тесных связей со спартаковцами становилась более реальной. Тем самым возникала необходимость встречи Дзержинского и его старого товарища по борьбе. 28 октября 1918 г. Дзержинский писал жене из столицы Германии в Берн: «Только сегодня в 12 часов мы едем дальше. Вчера здесь состоялся ряд собраний, на которых выступал Либкнехт, а потом – демонстрация. Демонстрантов разгоняли шашками, имеются тяжелораненые. Часть демонстрантов прорвалась через полицейские кордоны и остановилась перед посольством, приветствуя его, размахивая шапками и платками, провозглашая лозунги. Это лишь начало движения. Массы ждут переворота. Недостает лишь группы пионеров с достаточной волей и авторитетом.
Роза все еще сидит, и неизвестно, когда ее освободят. Ожидают, что скоро. Либкнехт полностью солидаризуется с нами. В более широких кругах партии слаба еще вера в собственные силы, и отсюда «пораженческие» настроения…». Именно при личной встрече, которую подразумевает письмо, могли и должны были быть обсуждены как общие вопросы по поводу германских событий, международного положения, так и вопросы помощи германским левым. Письмо свидетельствует о достижении политического понимания и потенциальном сотрудничестве русских и немецких левых.
Характерно, что Ф. Э. Дзержинский, вернувшись в Советскую Россию в Москву, практически сразу выехал в освобожденную Казань. По одной из версий, это было связано не столько с руководством подавления одного из местных восстаний, сколько с поисками казанского золота. Сам Дзержинский оказался впоследствии затребованным на своей работе в ВЧК, и в дальнейшем связь с германскими левыми должен был осуществлять Карл Радек.
