Душа мистера Перегрина Смарта порхала как мотылек вокруг одной навязчивой идеи и одной остроты. Ее можно было считать безобидной шуткой, ведь он всего лишь спрашивал людей, не видели ли они его золотых рыбок. Шутка эта дорого обходилась ему, но втайне он едва ли был готов поступиться ею, невзирая на расходы. Разговаривая с соседями из нескольких новых домов, выросших вокруг сельской площади, он при первой возможности переводил разговор на предмет своего увлечения.

Мистеру Смарту без труда удалось совершить такой переход в разговоре с доктором Бердоком, начинающим биологом с решительно выпяченным подбородком и волосами, зачесанными назад на немецкий манер.

— Вы интересуетесь естественной историей, — сказал он. — Не хотите ли посмотреть на моих золотых рыбок?

Для такого поборника эволюционной теории, как доктор Бердок, природа, безусловно, представляла собой одно целое, но на первый взгляд вопрос был не слишком удачным, так как он специализировался исключительно на примитивных предках современного жирафа.

В беседе с отцом Брауном из церкви соседнего провинциального городка он воспользовался цепочкой мысленных ассоциаций по схеме: «Рим — св. Петр — рыбак — рыба — золотые рыбки». В разговоре с банковским управляющим Имлахом Смитом, худым джентльменом с болезненным цветом лица, щеголевато одевавшимся, но со сдержанными манерами, он решительно перешел к обсуждению золотого стандарта, что было лишь переходной ступенью к теме золотых рыбок. При встрече с блестящим ученым и исследователем Востока графом Айвоном де Лара (его титул был французским, а черты лица скорее русскими, если не сказать татарскими) искусный собеседник выказал живой и осведомленный интерес к Гангу и Индийскому океану, что естественным образом привело к вопросу о присутствии золотых рыбок в тамошних водах. От мистера Гарри Хартоппа, очень богатого, но крайне застенчивого и молчаливого молодого джентльмена, недавно приехавшего из Лондона, он в конце концов добился признания, что юноша не интересуется рыбалкой, а потом добавил: «Кстати, о рыбалке: вы видели моих золотых рыбок?»

Особое свойство этих золотых рыбок заключалось в том, что они были изготовлены из золота. Мистер Смарт приобрел эту эксцентричную, но дорогую безделушку, якобы созданную по прихоти некоего восточного князя, на распродаже или в какой-то лавке древностей, которые он часто посещал с целью загромождения своего дома удивительными и бесполезными вещами. С другого конца комнаты экспонат выглядел как большая ваза необычной формы с необыкновенно крупными живыми рыбками, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это шар из венецианского стекла изумительной работы, очень тонкого и с радужным отливом, внутри которого, в живописных сумерках, висели гротескные золотые рыбки с рубинами вместо глаз. Безделушка определенно стоила немалых денег, но конкретная сумма зависела от периодических волн безумия, распространявшихся среди коллекционеров.

Хотя молодой Фрэнсис Бойл, новый секретарь мистера Смарта, был ирландцем, от природы несклонным к осторожности, его все же удивила непринужденность, с которой хозяин обсуждал свои драгоценности с едва знакомыми людьми, поселившимися рядом без видимой цели. Коллекционеры известны своей бдительностью, а иногда и скрытностью. Приступив к выполнению своих обязанностей, мистер Бойл убедился, что он не одинок в своем мнении; у других такое поведение вызывало разные чувства, от легкого удивления до прямого осуждения.

— Просто удивительно, что ему еще не перерезали горло, — не без скрытого удовольствия сказал Харрис, слуга мистера Смарта. С такой же интонацией он мог бы произнести: «Какая жалость!» — в чисто художественном смысле.

— Просто удивительно, как небрежно он относится к своим вещам, — заметил Джемисон, старший клерк мистера Смарта, приехавший из своей конторы, чтобы помочь новому секретарю. — Он даже не беспокоится запирать свои старые двери на ветхие засовы.

— Ладно, с отцом Брауном и доктором биологии все в порядке, — заявила домохозяйка мистера Смарта с энергичной неопределенностью, окрашивавшей все ее суждения. — Но по-моему, когда дело касается иностранцев, не стоит искушать судьбу. Речь не только о графе; тот мужчина из банка тоже слишком желтоват для англичанина.

— Зато Хартопп вполне тянет на англичанина, — добродушно произнес Бойл, — в том смысле, что он и слова не скажет от самого себя.

— Он все держит при себе, сказала домохозяйка. — Может, не такой уж иностранец, но и не дурак, каким прикидывается. Помяните мое слово, чужой покажет, каков он есть на самом деле, — загадочно добавила она.

Пожалуй, ее неодобрение бы только усилилось, если бы она слышала недавний разговор в хозяйской гостиной, темой которого были золотые рыбки, но на первый план все больше выдвигалась фигура подозрительного иностранца. Он не так уж много говорил, но даже его молчание казалось многозначительным. Он выглядел тем более массивным, что восседал на горе подушек, и в наступающих сумерках его широкое монгольское лицо испускало бледное сияние, словно полная луна. Возможно, живописная обстановка подчеркивала его азиатские черты, так как комната была наполнена беспорядочной коллекцией более или менее дорогих диковин, среди которых можно было видеть изогнутые лезвия, сочные цвета и яркие украшения бесчисленных восточных сабель и кинжалов, кальянов и сосудов, музыкальных инструментов и иллюстрированных рукописей. Так или иначе, в ходе разговора у Бойла складывалось все более ясное впечатление, что темная фигура, восседавшая на подушках в полумраке, напоминает статую сидящего Будды.

Беседа затрагивала общие темы, так как в ней принимали участие все члены небольшой местной общины. Они имели привычку часто заглядывать друг к другу, и к этому времени сформировали некое подобие клуба, состоявшего из обитателей четырех-пяти окрестных домов. Дом Перегрина Смарта была наиболее старым, большим и живописным из них; он занимал почти целую сторону площади, где оставалось место лишь для маленькой виллы отставного полковника Варни, который считался инвалидом и никогда не уезжал далеко. Под прямым углом к этим домам располагались две или три лавки, обслуживавшие незатейливые потребности жителей поселка, и гостиница

«Голубой дракон», где остановился мистер Хартопп, приехавший из Лондона. На противоположной стороне стояли три дома, один из которых снимал граф де Лара, в другом жил доктор Бердок, а третий пустовал. С четвертой стороны находился банк с примыкавшим к нему домом управляющего и ограда вокруг земельного участка, предназначенного под застройку.

Таким образом, это была довольно замкнутая компания, и сравнительно пустая местность на несколько миль вокруг побуждала ее членов стремиться к общению с соседями. В тот вечер в ее зачарованном кругу действительно оказался посторонний: мужчина с острыми чертами вытянутого лица, кустистыми бровями, пышными усами и так небрежно одетый, что, наверное, был миллионером или герцогом, если и впрямь (как это предполагалось) приехал заключить сделку с пожилым коллекционером. Во всяком случае, в «Голубом драконе» его знали под именем мистера Хармера.

Ему заново описали великолепные достоинства золотых рыбок и познакомили с критическими замечаниями о небрежности их владельца.

— Мне постоянно говорят, что я должен внимательнее следить за ними, — заметил мистер Смарт и выразительно изогнул бровь при виде служащего, подошедшего с какими-то бумагами из конторы. Смарт был круглолицым, пухлым и низеньким, немного похожим на лысого попугая. — Джемисон, Харрис и остальные не устают напоминать, чтобы я запирал двери, словно в средневековом замке, но, по правде говоря, эти ржавые засовы слишком ветхие, чтобы отпугнуть злоумышленников. Я больше полагаюсь на удачу и местную полицию.

— Даже лучшие засовы не всегда помогают, — с казал граф. — Все зависит от того, кто пытается проникнуть внутрь. В старину один индус-отшельник, который жил голым в пещере, прошел через три армии, окружавшие Великого Могола, забрал огромный рубин из тюрбана правителя и вернулся никем не замеченный, словно тень. Он хотел показать сильным мира сего, как ничтожны законы пространства и времени.

— Когда мы разбираемся в ничтожных законах пространства и времени, то обычно понимаем, как делаются подобные фокусы, — холодно возразил доктор Бердок. — Западная наука проливает свет на изрядную часть восточной магии. Без сомнения, можно многого достигнуть с помощью гипноза и внушения, не говоря уже о ловкости РУК— Рубин находился не в царском шатре, — заметил граф в своей мечтательной манере. — Его нужно было найти среди сотен шатров.

— Разве не все можно объяснить телепатией? — резко спросил доктор. Вопрос прозвучал тем более весомо, что после него повисло тяжелое молчание, словно знаменитый исследователь Востока по недоразумению вдруг решил вздремнуть. — Прошу прощения, — встрепенулся он с неожиданной улыбкой. — Я забыл, что мы пользуемся словами. На Востоке мы разговариваем мысленно, поэтому между нами не возникает недоразумений. Как странно, что вы преклоняетесь перед словами и довольствуетесь ими! Какая разница, что вы сейчас называете телепатией то, что когда-то называли шутовством? Если человек забирается на небо по манговому дереву, что изменится от того, если вы назовете это левитацией, а не обычной ложью? Если средневековая колдунья взмахнула волшебной палочкой и превратила меня в синего павиана, вы бы могли назвать это простым атавизмом!

Казалось, доктор был готов сказать, что, в конце концов, такое превращение выглядело бы незначительным. Но прежде чем его раздражение смогло найти подходящий выход, в разговор грубовато вмешался тот, кого называли мистером Хармером:

— Действительно, индийские заклинатели проделывают необычные трюки, но я обратил внимание, что это обычно происходит в Индии. Возможно, у них есть сообщники, а может быть, дело в психологии толпы. Не думаю, что эти фокусы когда-либо разыгрывались в английской деревне, и должен заметить, что золотым рыбкам нашего доброго хозяина здесь ничего не угрожает.

— Я расскажу вам об одном случае, который произошел не в Индии, а перед английской казармой в самой современной части Каира, — бесстрастным тоном произнес граф де Лара. — Часовой стоял на посту у зарешеченных ворот и смотрел на улицу через прутья решетки. За воротами появился нищий, босой и в туземных обносках, который на поразительно чистом и утонченном английском языке попросил у него некий официальный документ, хранившийся в здании. Разумеется, часовой сказал, что он не может войти внутрь, на что нищий с улыбкой ответил: «Что такое внутри и что такое снаружи?» Солдат презрительно смотрел на него через решетку, а потом вдруг понял, что он на самом деле стоит на улице и смотрит во двор казармы, где стоит нищий, такой же неподвижный и улыбающийся ему. Когда тот повернулся к зданию, часовой пришел в себя, насколько это было возможно, и криком предупредил остальных солдат внутри, чтобы они задержали нарушителя. «Ты все равно не выберешься оттуда!» — мстительно сказал он. Тогда нищий звонко произнес: «Что такое снаружи и что такое внутри?» И солдат, по-прежнему глядевший через прутья решетки, внезапно оказался между ним и улицей, где нищий — все такой же свободный и улыбающийся — стоял с документом в руке.

Банковский менеджер Имлах Смит, склонивший голову с расчесанными на пробор темными волосами и рассматривавший узор на ковре, впервые подал голос.

— Что это был за документ? — спросил он.

— Профессиональное чутье не подвело вас, сэр, — с ироничной любезностью отозвался граф. — Этот документ имел большое финансовое значение, и его огласка имела международные последствия.

— Надеюсь, такие случаи бывают нечасто, — угрюмо произнес молодой Хартопп.

— Меня интересует не политическая, а философская сторона дела, — безмятежно отозвался граф. — Это пример того, как мудрец может выходить за пределы пространства и времени и, так сказать, поворачивать их рычаги, чтобы весь мир вращался у нас перед глазами. Но вам чрезвычайно трудно поверить, что духовные силы действительно могут быть более могущественными, чем материальные.

— Что же, я небольшой знаток духовных сил, — добродушно сказал пожилой Смарт. — А вы что скажете, отец Браун?

— Единственное, что меня изумляет, — то обстоятельство, что все сверхъестественные явления, о которых мы слышали до сих нор, связаны с кражами, — ответил маленький священник. — Но кража с помощью духовных средств для меня не отличается от кражи в исключительно материальном смысле.

— Отец Браун рассуждает как обыватель, — с улыбкой заметил Смит.

— Я сочувствую обычным людям, — сказал отец Браун. — Обыватель — это человек, который чувствует свою правоту, не зная ее причины.

— Все это слишком сложно для меня, — искренне признался Хартопп.

— Возможно, вам понравилась бы бессловесная беседа, о которой говорил граф, — с улыбкой сказал отец Браун. — Он бы начал с бессловесного выпада, а вы бы ответили красноречивым молчанием.

— Кое-что можно сделать с помощью музыки, — мечтательно пробормотал граф. — Она была бы лучше всех этих слов.

— Да, это было бы понятнее, — тихо отозвался молодой человек.

Бойл с любопытством наблюдал за ходом разговора, так как что-то в поведении некоторых собеседников казалось ему особенным, если не сказать — странным. Когда беседа перешла на музыкальную тему, особенно привлекательную для банковского менеджера (который был неплохим музыкантом-любителем), юный секретарь вдруг вспомнил о своих секретарских обязанностях и напомнил хозяину, что старший клерк все еще терпеливо ждет его ответа с бумагами в руке.

— Сейчас не стоит беспокоиться об атом, Джемисон, — поспешно заверил Перегрин Смарт. — Это по поводу моего счета; позднее я поговорю об этом с мистером Смитом. Итак, мистер Смит, вы что-то говорили о виолончели...

Но холодок делового тона рассеял чары метафизической беседы, и гости один за другим стали прощаться с хозяином. Лишь мистер Имлах Смит, банковский управляющий и музыкант, оставался до последнего; после ухода остальных гостей они с хозяином уединились во внутренней комнате, где хранились золотые рыбки, и закрыли за собой дверь.

Дом был длинным и узким, с крытым балконом вокруг второго этажа, состоявшего из жилых комнат хозяина — его спальни и гостиной, — а также внутренней комнаты, где иногда размещали на ночь его самые ценные сокровища, вместо того чтобы оставлять их в нижних комнатах. Этот балкон, как и ненадежная входная дверь, был предметом беспокойства для самого хозяина, его старшего клерка и всех остальных, кто сетовал на беспечность коллекционера, но на самом деле хитроумный пожилой джентльмен был более осторожным, чем казалось на первый взгляд. На словах он не особенно полагался на ветхие засовы, которые, по словам домохозяйки, ржавели в бездействии, но присматривал за более важным стратегическим пунктом. Он постоянно держал своих любимых золотых рыбок в комнате за спальней и спал перед дверью, как выяснилось, с револьвером под подушкой.

Когда Бойл и Джемисон, ожидавшие окончания личной беседы, наконец увидели своего хозяина, он благоговейно нес большую стеклянную вазу, словно это были мощи святого.

На улице последние лучи заката освещали углы зеленой лужайки, но внутри уже зажгли лампу, и в смешанном свете цветной шар сиял, словно огромный самоцвет, а причудливые силуэты огненных рыбок превращали его в загадочный талисман, словно странные формы, которые открываются прорицателю в глубине гадательного кристалла. Смуглое лицо Имлаха Смита за плечом пожилого джентльмена казалось бесстрастным, как у сфинкса.

— Сегодня вечером я уезжаю в Лондон, мистер Бойл, — сказал Перегрин Смарт с более серьезным видом, чем обычно. — Мы с мистером Смитом собираемся успеть на поезд в восемнадцать сорок пять. Джемисон, я хочу, чтобы сегодня вы спали наверху в моей комнате; если вы, как обычно, оставите рыбок в задней комнате, они будут под надежной охраной. Впрочем, я не думаю, что с ними что-то может случиться.

— Где угодно может случиться что угодно, — с улыбкой заметил мистер Смит. — Кажется, вы берете в постель револьвер; в данном случае будет разумно оставить его здесь.

Перегрин Смарт не ответил, и они вышли из дома на дорогу за сельской лужайкой.

Секретарь и старший клерк, как и было предписано, расположились на ночь в спальне хозяина. Точнее говоря, Джемисон спал на кровати в гостиной, но дверь между смежными комнатами оставалась открытой. В спальне имелось большое двухстворчатое окно, выходившее на балкон, и дверь во внутреннюю комнату, куда поместили шар с золотыми рыбками. Бойл передвинул кровать к двери, чтобы загородить проход, положил револьвер под подушку, потом разделся и лег в постель, пребывая в уверенности, что принял все меры предосторожности от возможного (или невозможного) развития событий. Он не видел никакой угрозы обычной кражи со взломом, а что касается духовной кражи, упомянутой в последней истории графа де Лара, то, если его мысли и обращались к ней перед сном, это произошло лишь потому, что сама история казалась сотканной из снов. Вскоре они превратились в грезы, прерываемые интервалами глубокого сна. Пожилой клерк был более беспокойным, чем обычно, но после некоторой возни и повторения своих излюбленных сожалений и предупреждений он тоже лег в постель и заснул. Луна то ярко светила, то скрывалась за облаками над зеленой лужайкой, и серые прямоугольники домов казались безлюдными посреди тишины и уединения. Все случилось лишь после того, когда серое небо начало светлеть на востоке.

Будучи молодым человеком, Бойл спал более крепко, чем его спутник. Хотя и бодрый после пробуждения, он каждый раз должен был сделать определенное усилие для того, чтобы проснуться. Кроме того, его сны оказались неожиданно цепкими, как призрачные щупальца осьминога. Они представляли собой мешанину из разных вещей, включая последний взгляд с балкона на четыре серые дороги и зеленую площадь. Но их узор изменялся, смещался и поворачивался под аккомпанемент низкого рокота, похожего на шум подводной реки, который мог быть лишь храпом пожилого мистера Джемисона в гостиной. Но в сознании спящего человека этот рокот и движение имели смутную связь со словами графа де Лара о мудрости, поворачивающей рычаги пространства и времени, чтобы весь мир вращался у нас перед глазами. Во сне казалось, что огромный рокочущий механизм мироздания перемещает целые ландшафты, так что край света оказывается в вашем саду, а сад переносится в заморские края.

Первым связным впечатлением были слова песенки под аккомпанемент тонкого металлического звука; голос произносивший их с иностранным акцентом, казался странным, но смутно знакомым. Тем не менее у Бойла не было уверенности, что он не сочиняет стихи во сне:

Бойл поднялся на ноги и увидел, что его спутник уже встал с постели; Джемисон выглядывал на балкон из большого двухстворчатого окна и резко обращался к кому-то, кто стоял на улице внизу.

— Кто это? — крикнул он. — Что вам нужно?

Он взволнованно повернулся к Бойлу:

— Кто-то бродит снаружи. Я знал, что здесь не все в порядке! Что бы там ни говорили, нужно спуститься и запереть парадную дверь.

Джемисон побежал вниз, и вскоре Бойл услышал лязганье засова на входной двери. Сам он вышел на балкон, посмотрел на длинную серую дорогу, ведущую к дому, и подумал, что еще спит.

На дороге, проходившей через болотистую пустошь и эту английскую деревушку, появилась фигура, которая вполне могла выйти из джунглей или с восточного базара, — персонаж какой-нибудь из фантастических историй графа де Лара или «Тысячи и одной ночи». Призрачно-серый сумрак, который как будто обесцвечивает все вокруг пасмурным днем, когда свет на востоке распространяется по всему небу, медленно поднялся, словно газовая вуаль, и выявил силуэт, облаченный в диковинное одеяние. Широкий шарф цвета морской волны оборачивал его голову, словно тюрбан, и проходил под подбородком, создавая впечатление капюшона, а его лицо казалось похожим на маску. Плотно прилегавший головной убор во многом скрывал его черты, а сама голова была склонена над музыкальным инструментом странного вида из серебра или стали, напоминавшим искривленную скрипку. Смычком служило нечто вроде серебряного гребня, а звук был удивительно высоким и пронзительным. Прежде чем Бойл успел открыть рот, тот же голос с чужеземным акцентом донесся из-под бурнуса, выпевая новые слова:

— Вы не имеете права! — возмущенно крикнул Бойл, едва ли понимая, что он говорит.

— У меня есть право на золотых рыбок, — ответил незнакомец с достоинством, более подобающим царю Соломону, чем босоногому бедуину в потрепанном голубом бурнусе. — И они вернутся ко мне. Внимайте!

Возвысив голос с последним призывом, он снова заиграл на странной скрипке. Пронзительные ноты словно вторгались в разум, а потом донесся более слабый звук, похожий на ответ: дрожащий, напряженный шепот. Он пришел из темной комнаты, где стояла ваза с золотыми рыбками.

Бойл направился туда, но в тот момент, когда он повернулся, эхо во внутренней комнате сменилось долгим жужжащим звуком, похожим на электрический звонок, а потом глухим треском. Прошло лишь несколько секунд с тех пор, как он обратился к незнакомцу с балкона, но пожилой клерк уже вернулся в гостиную, тяжело дыша.

— Так или иначе, я запер дверь, — сказал он.

— Дверь стойла, — отозвался Бойл из темной внутренней комнаты.

Джемисон последовал за ним и увидел, что тот смотрит на пол, усеянный крошевом из цветного стекла, словно осколками разбитой радуги.

— Что вы имеете в виду?.. — начал он.

— Я имею в виду, что лошадей украли, — ответил Бойл. — Летучих лошадок. Летучих рыбок, которых наш арабский приятель снаружи выманил свистом, словно бродячий фокусник.

— Но как это могло случиться? — взорвался пожилой клерк, словно возмущенный таким вопиющим нарушением приличий.

— В общем, их нет, — заключил Бойл. — Запечатанную вазу трудно вскрыть, но хватит одной секунды, чтобы разбить ее. Бог знает, как это случилось,.хотя, думаю, стоило бы спросить этого типа.

— Мы зря тратим время, — сказал Джемисон, расстроенный сверх всякой меры. —Нужно немедленно отправиться на поиски.

— Гораздо лучше будет немедленно позвонить в полицию, — отозвался Бойл. — Они гораздо быстрее отыщут его с автомобилями и телефонами, чем мы, если будем бегать вокруг в ночных рубашках. Но есть вещи, за которыми не уследишь даже с помощью автомобилей и телефонных проводов.

Пока Джемисон взволнованно разговаривал с полицейскими по телефону, Бойл вернулся на балкон и снова осмотрел серый утренний ландшафт. Ни следа человека в тюрбане и других признаков жизни, кроме слабого движения, которое опытный взгляд мог различить за окнами гостиницы «Голубой дракон». Лишь тогда Бойл впервые обратил внимание на то, что он до сих пор отмечал как бы вскользь, — некий факт, ворочавшийся в подсознании и требовавший наделить его смыслом. Серый ландшафт не был полностью серым. Среди бесцветных полос и пятен светилась золотистая точка: лампа, зажженная в одном из домов на другой стороне маленькой площади. Нечто иррациональное подсказывало ему, что она горела всю ночь и потускнела только на рассвете. Он пересчитал дома, и результат расчетов как будто совпадал с чем-то, хотя он и не знал, с чем именно. Так или иначе, это был дом графа де Лара.

Инспектор Пиннер, прибывший с несколькими полисменами, предпринял несколько быстрых и решительных действий, хорошо понимая, что сама абсурдность дорогой безделушки обеспечит значительное внимание местной прессы к этому происшествию. Он все осмотрел и измерил, снял показания и отпечатки пальцев у всех присутствующих, проверил и подтвердил все показания и в конце концов оказался перед фактом, которому не мог поверить. Араб из пустыни пришел по дороге и остановился перед домом мистера Перегрина Смарта, где во внутренней комнате хранился сосуд с искусственными золотыми рыбками; потом он спел или прочитал стишок, и сосуд взорвался, как бомба, а рыбки растворились в воздухе. Инспектора не утешили и слова иностранного графа — произнесенные тихим, вкрадчивым голосом — о том, что границы человеческого опыта могут быть расширены.

Настроение каждого из членов небольшой группы было вполне ожидаемым. Перегрин Смарт, вернувшийся из Лондона на следующее утро, узнал новость о своей утрате. Естественно, он испытал потрясение, но для маленького пожилого джентльмена, который постоянно бодрился и напоминал хорохористого воробья, было типично проявлять усердие в поисках, чем горевать о потерях. Человеку по фамилии Хармер, приехавшему в деревню с целью покупки золотых рыбок, можно было простить некоторую брюзгливость, когда он понял, что покупать нечего. Но, по правде говоря, его агрессивные усы и брови щетинились не только от разочарования, а во взглядах, которые он бросал на присутствующих, светилась настороженность, граничившая с подозрительностью. Желтоватое лицо банковского управляющего, который тоже вернулся из Лондона, хотя и немного позднее, как магнитом притягивало эти настороженные взгляды. Из двух остальных членов маленькой компании отец Браун обычно молчал, если к нему не обращались, а ошеломленный Хартопп часто молчал, даже когда его о чем-нибудь спрашивали.

Но граф принадлежал к гем людям, которые не упускают случая развить свое преимущество в споре. Он улыбался своему рациональному сопернику, доктору Бердоку, с видом человека, хорошо умеющего вызывать раздражение даже своей обходительностью.

— Вы должны признать, доктор, что некоторые истории, которые вам казались невероятными, сегодня выглядят более реалистично, чем вчера, — сказал он. — Если человек, похожий на нищего из моего рассказа, с помощью нескольких слов смог разрушить сосуд, запертый в стенах дома, перед которым он стоял, возможно, это хороший пример того, что я говорил о духовных силах и материальных преградах.

— С таким же успехом это может иллюстрировать мои слова о том, что научных знаний вполне достаточно, чтобы показать, как делаются подобные фокусы, — резко ответил доктор.

— Доктор, вы действительно имеете в виду, что наука может пролить свет на эту тайну? — взволнованно спросил Смарт.

— Я могу пролить свет на то, что граф называет тайной, — сказал доктор. — Это достаточно просто. Звуковые волны есть разновидность вибрации, а определенные вибрации могут разрушать стекло определенной структуры. Тот человек не просто стоял на дороге и думал, что, по словам графа, идеально подходит для непринужденной беседы на Востоке. Он громко пел что хотел и извлекал пронзительные звуки из своего инструмента. Это похоже на многие эксперименты по разрушению стекла определенного состава.

— Например, эксперименты, при которых несколько маленьких золотых слитков внезапно растворяются в воздухе, — непринужденно подхватил граф.

— Вот идет инспектор Пиннер, — сказал Бойл. — Между нами, я думаю, что естественно-научное объяснение доктора покажется ему такой же сказкой, как сверхъестественное объяснение графа. Мистер Пиннер настроен очень скептично, особенно по отношению ко мне. Полагаю, я нахожусь под подозрением.

— Полагаю, мы все находимся под подозрением, — заметил граф.

Такое замечание побудило Бойла обратиться за советом к отцу

Брауну. Спустя несколько часов, когда они вместе прогуливались по деревенской лужайке, священник, задумчиво смотревший на землю и слушавший собеседника, внезапно остановился.

— А знаете что? — произнес он. — Кто-то вымыл здесь мощеную дорожку — вон тот небольшой участок перед домом полковника Варни. Интересно, было ли это сделано вчера?

Отец Браун с любопытством посмотрел на дом, высокий и узкий, с рядами полосатых жалюзи, когда-то ярко раскрашенных, но уже потускневших. Щели и просветы между ними казались почти черными на фоне фасада, золотистого в утреннем свете.

— Это дом полковника Варни, не так ли? — спросил он. — Если не ошибаюсь, он тоже жил на Востоке. Что он за человек?

— Я никогда не видел его, — ответил Бойл. — Думаю, его никто не видел, кроме доктора Бердока, да и тот встречается с ним не чаще, чем это необходимо.

— Я на минутку зайду к нему, — сказал отец Браун.

Большая парадная дверь открылась и проглотила маленького священника, а его знакомый остался стоять, бездумно глядя на нее и как будто гадая, откроется ли она снова когда-нибудь. Это произошло через несколько минут; отец Браун с улыбкой вышел на улицу и продолжил неторопливую прогулку. Иногда он словно забывал о главном предмете разговора и делал мимолетные замечания исторического или общественного характера или рассуждал о перспективах застройки района. Он обратил внимание на почву в начале новой дороги у банка и с неопределенным выражением лица обвел взглядом старую сельскую площадь.

— Общинная земля, — зачем-то пояснил он. — Полагаю, местные жители отпускали бы здесь на выпас гусей и свиней, если бы все не заросло крапивой да чертополохом. Какая жалость, что место для прекрасного луга превратилось в никчемный маленький пустырь! Это дом доктора Бердока, вон там, напротив?

— Да, — ответил Бойл, едва не вздрогнув от неожиданного вопроса.

— Отлично, — сказал отец Браун. — Тогда, думаю, мы снова зайдем в дом.

Когда они вернулись в дом Смарта и поднялись по лестнице, Бойл заново изложил своему спутнику подробности драмы, разыгравшейся на рассвете.

— Надеюсь, вы снова не задремали? — спросил отец Браун. — Тогда взломщик успел бы забраться на балкон, пока Джемисон запирал дверь внизу.

— Нет, этого не могло быть, — заверил Бойл. — Когда я проснулся, то услышал, как Джеймс обращается к кому-то с балкона. Потом я услышал, как он бросился вниз и стал возиться с засовом, а сам выбежал на балкон буквально за два шага.

— Или, может быть, ему удалось проскользнуть между вами с другой стороны? Есть ли в доме другие входы, кроме парадного?

— Определенно нет, — уверенно ответил Бойл.

— Лучше убедиться, понимаете? — извиняющимся тоном произнес отец Браун и поспешно спустился на первый этаж. Бойл остался в гостиной, с сомнением глядя ему вслед. В скором времени простодушное округлое лицо священника, немного похожее на тыкву с вырезанной широкой улыбкой, снова появилось над лестницей. — Полагаю, этот вопрос можно считать решенным, — жизнерадостно сообщил он. — А теперь, когда мы, так сказать, собрали все в одну коробку, можно оценить, что у нас есть. Довольно любопытное дело!

— Вы думаете, что граф, полковник или какой-то еще путешественник с Востока имеет к нему отношение? — спросил Бойл. — Вы действительно считаете его... сверхъестественным?

— Могу вас заверить, что если граф, полковник или кто-то еще из ваших соседей устроил маскарад с арабским костюмом и подкрался к дому в темноте, то это было противоестественно, — серьезно ответил священник.

— Что вы имеете в виду? Почему?

— Потому что араб не оставил следов, — ответил отец Браун. — Полковник с одной стороны и банкир с другой стороны — ближайшие из ваших соседей. Следы босых ног на рыхлой красной почве между вашим домом и банком остались бы четкими, как на гипсовой отливке, не говоря о красных отпечатках вокруг. Мне удалось справиться с пламенным темпераментом полковника и подтвердить, что дорожку перед его домом вымыли вчера, а не сегодня и она была достаточно влажной, чтобы остались заметные следы. Если бы незваным гостем был граф или доктор из дома напротив, то он, разумеется, мог пересечь лужайку. Но сделать это босиком было бы чрезвычайно неудобно: я уже обратил ваше внимание, что она заросла колючим чертополохом и жгучей крапивой. Он бы обязательно исколол ноги и оставил какие-то следы... если, как вы говорите, он не был сверхъестественным существом.

Бойл вгляделся в серьезное и невозмутимое лицо священника.

— Значит, вы тоже поверили в это? — наконец спросил он.

— Стоит помнить одну простую истину, — немного помолчав, ответил отец Браун. — Иногда вещь находится слишком близко, чтобы увидеть ее; например, человек не видит себя со спины. Одному астроному залетела в глаз мошка, когда он глядел в телескоп, и он обнаружил на луне невероятного дракона. Еще мне говорили, что когда человек слышит точное воспроизведение собственного голоса, ему кажется, будто говорит незнакомец. Сходным образом, если что-то находится прямо у нас перед глазами, мы редко замечаем эго, а когда замечаем, оно кажется нам довольно странным. Если же вещь на переднем плане немного отодвигается, то нам иногда кажется, что она видна издалека. Давайте снова ненадолго выйдем из дома. Я хочу показать вам, как он выглядит с иной точки зрения.

Когда они спускались по лестнице, он продолжил свои рассуждения в довольно бессвязной манере, как будто думал вслух:

— Графа и восточную атмосферу следует принимать во внимание, поскольку в таком деле все зависит от подготовки восприятия. Человек может дойти до такого состояния, когда кирпич, упавший ему на голову, покажется вавилонским кирпичом с клинописной надписью из садов Семирамиды, так что он даже не взглянет на этот кирпич и не подумает, выпал ли он из кладки его собственного дома. Так что в вашем случае...

— Что это значит? — перебил Бойл, указывая на дверь. — Ради всего святого, что это значит? Дверь снова заперта!

Он смотрел на парадную дверь, через которую они немного раньше вошли в дом и которая теперь снова была перегорожена двумя темными засовами из ржавого железа — теми самыми, которые, по его же словам, не смогли удержать лошадей в стойле. Было что-то мрачное и безмолвно-ироничное в этих старых запорах, которые как будто сами закрылись за ними и заперли их внутри.

— Ах это! — небрежно отозвался отец Браун. — Я сам только что запер их. Разве вы не слышали?

— Нет, ничего не слышал, — ответил Бойл, глядя на него.

— Что ж, я так и подумал, — спокойно сказал священник. — Действительно, если человек находится наверху, он не должен слышать, как запирают эти засовы. Тут есть нечто вроде крюка, который легко входит в гнездо. Если вы рядом, то услышите глухой щелчок, но не более того. Для того чтобы вас услышали наверху, нужно сделать вот так.

Он вынул засов из гнезда и отпустил его, так что железо громко лязгнуло по дереву.

— Когда вы отпираете дверь, то поднимаете шум, — с серьезным видом пояснил отец Браун. — Даже если вы делаете это очень аккуратно.

— Вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что наверху вы слышали, как Джемисон отпирает дверь, а не запирает ее. А теперь давайте откроем дверь и выйдем наружу.

Когда они встали под балконом на улице, священник вернулся к объяснению с такой же невозмутимостью, как будто читал лекцию по химии.

— Как я уже сказал, человек может быть настроен на поиски чего-то далекого и не понимать, что это находится совсем близко к нему — почти так же близко, как он сам. Человек, которого вы видели на дороге, когда смотрели с балкона, показался вам диковинным пришельцем из иного мира. Полагаю, вам не пришло в голову подумать, что он видел, когда смотрел на этот балкон? — Бойл посмотрел на балкон, но ничего не сказал. Тогда его собеседник добавил: — Вам показалось очень странным и нелепым, что какой-то араб босиком ходит по дорогам в такой цивилизованной стране, как Англия. Вы даже не вспомнили, что сами стояли на балконе босиком.

Бойл наконец нашел слова, но смог лишь повторить то, что уже было сказано.

— Джемисон отпер дверь, — механически произнес он.

— Да, — подтвердил отец Браун. — Джемисон открыл дверь и вышел на улицу в ночной рубашке как раз в тот момент, когда вы вышли на балкон. Он прихватил с собой две вещи, которые вы видели сотню раз: кусок старой голубой занавески, который он обернул вокруг головы, и старинный музыкальный инструмент, который часто попадался вам на глаза в этой куче восточных курьезов. Остальное — это атмосфера и превосходная актерская игра, потому что он настоящий артист преступного искусства.

— Джемисон! — недоверчиво воскликнул Джемисон. — Он был таким старым пнем, что я даже не замечал его!

— Вот именно, — сказал священник. — Он мастер своего дела. Если он может изображать колдуна или трубадура в течение шести минут, как вы думаете, мог ли он изображать клерка в течение шести недель?

— Я до сих пор не вполне понимаю, чего он добивался, — признался Бойл.

— Он достиг своей цели... или почти достиг ее, — ответил отец Браун. — Разумеется, он забрал золотых рыбок, но у него уже двадцать раз была возможность это сделать. Однако если бы он просто украл их, то все поняли бы, у кого имелась такая возможность. Изобразив загадочного чародея из дальних краев, он направил ход ваших мыслей куда-то в Индию или Аравию, поэтому вы просто не могли поверить, что злоумышленник находится рядом. Он был так близко, что вы не разглядели его.

— Если это правда, то он пошел на чрезвычайный риск и должен был очень точно все рассчитать, — сказал Бойл. — Действительно, я не слышал человека на улице, когда Джемисон обращался к нему с балкона, так что он мог это подстроить. И ему на самом деле хватило времени выйти на улицу, прежде чем я наконец проснулся и вышел на балкон.

— Любое преступление зависит от того, как скоро кто-то проснется, — ответил священник. — И во всех смыслах этого слова большинство из нас просыпается слишком поздно. К примеру, это произошло и со мной, потому что он уже давно пустился в бега: либо перед тем, как полицейские сняли отпечатки его пальцев, либо сразу же после этого.

— Так или иначе, вы проснулись раньше остальных, — сказал Бойл. — А я бы и дальше продолжал видеть сны. Джемисон такой правильный и корректный, что я не обращал на него внимания.

— Берегитесь мужчины, на которого вы не обращаете внимания, — посоветовал его собеседник. — Это единственный человек, которому вы проигрываете по всем статьям. Но я тоже не подозревал его — во всяком случае, до тех пор, пока вы не сказали, что слышали, как он запирает дверь.

— Так или иначе, мы всецело обязаны вам, — сердечно произнес Бойл.

— Вы всецело обязаны миссис Робинсон, — с улыбкой сказал отец Браун.

— Миссис Робинсон? — недоуменно спросил секретарь. — Вы имеете в виду домохозяйку?

— Берегитесь женщины, на которую вы не обращаете внимания, — отозвался священник. — Джемисон — преступник высочайшего класса; он был превосходным актером, а следовательно, хорошим психологом. Такие люди, как граф де Лара, не слышат ничего, кроме собственного голоса, но он умел слушать, когда вы забывали о его присутствии. Он собирал необходимый материал для своего представления и точно знал, какую ноту нужно взять, чтобы вы сбились с пути. Но он совершил одну грубую ошибку в оценке психологии миссис Робинсон.

— Не понимаю, какое она имеет отношение к этому, — пробормотал Бойл.

— Джемисон не ожидал, что дверь окажется запертой, — ответил отец Браун. — Он знал, что многие люди — особенно небрежные люди вроде вас и вашего хозяина — могут целыми днями твердить, как что-то нужно сделать или неплохо бы сделать. Но если вы растолкуете женщине, что кое-что следует сделать, существует ужасная опасность, что она внезапно сделает это.