— Ох, спасибо! — сказала мисс Бёрдсай. — Я бы не хотела потерять эту брошь. Мне ее подарил Мирандола.

Он был одним из ее беженцев в прошлом, и присутствующие, знавшие о его стесненных обстоятельствах, не могли не задаться вопросом, откуда он мог взять средства на безделушку. Поприветствовав супругов Таррант, мисс Бёрдсай снова остановилась, глядя на высокого темноволосого спутника мисс Чан-селлор. Она заметила его несколько мрачноватую фигуру, прислонившуюся к стене возле двери; он стоял там в одиночестве, далекий от ценностей и идеалов, царивших в этом доме и во всем Бостоне. Мисс Бёрдсай не приходило в голову спросить себя, почему мисс Чанселлор так и не заговорила с ним с тех пор, как привела, — мисс Бёрдсай не утруждала себя подобными размышлениями. На самом деле Олив откровенно игнорировала своего родственника даже тогда, когда миссис Фарриндер настроила ее на возвышенный лад своими речами. Она наблюдала за ним через всю комнату и видела, что ему, скорее всего, скучно, но не придавала этому особого значения. Разве она не отговаривала его от поездки? Он всего лишь ждал, как и все остальные, и его положение было ничем не хуже их. Она пообещала себе, что представит его миссис Фарриндер до того, как они уедут. Сперва ей следовало подготовить почву, ведь он принадлежал к лагерю южан, противников их идеалов. И теперь эта задача для молодой леди казалась куда сложней, чем она предполагала. Внезапное беспокойство, которое охватило ее еще в экипаже, когда он отказался уйти, не оставляло ее и теперь, хотя она и чувствовала, что находится среди друзей и особенно рядом с излучавшей силу миссис Фарриндер. В любом случае, если ему было скучно, он мог бы заговорить с кем-нибудь, ведь его окружали прекрасные люди, пусть и ярые реформаторы. Если бы он хотел, то мог бы заговорить хотя бы вон с той красивой рыжеволосой девушкой, которая только что пришла. Южане ведь славятся своими рыцарскими манерами!

Мисс Бёрдсай не испытывала интереса к подобным вещам и потому не догадалась представить его Верине Таррант, родители которой уже увели девушку на другой конец комнаты для знакомства с их друзьями. Мисс Бёрдсай знала, что Верина долгое время, почти год, провела у своих друзей на Западе и поэтому была чужой для большей части бостонского общества.

Доктор Пренс сверлила ее — мисс Бёрдсай — маленькими неподвижными зрачками, и добрая леди переживала, что подруга злится из-за того, что ее попросили подняться. Мисс Бёрдсай знала, что чем талантливей человек, тем он своенравнее, и в случае с доктором Пренс это было именно так. Она уже собиралась предложить доктору уйти восвояси, если она того хочет, но даже светское невежество мисс Бёрдсай не могло позволить ей избавиться от гостя подобным образом. Она попыталась расшевелить молодого южанина, сказав, что скоро им предстоит развлечение: миссис Фарриндер могла быть очень интересна, когда этого хотела. Затем она догадалась представить Бэзила доктору Пренс, поскольку это могло бы объяснить ее пребывание наверху и ненадолго отвлечь от работы. Доктор Пренс обычно занималась своими исследованиями до самого утра, и мисс Бёрдсай, страдавшая бессонницей (Мэри Пренс, если претендовать на точность изложения, хотела лечить ее от этого недуга), в тишине утренних часов часто слышала через открытые окна (для притока кислорода) скрежет ее инструментов (мисс Бёрдсай робко надеялась, что доктор проводит вскрытия), доносящийся из маленькой комнаты, которую доктор оборудовала под лабораторию и которая больше всего напоминала одиночную камеру. Мисс Бёрдсай представила молодых людей друг другу, возможно несколько неуклюже, и поспешила к миссис Фарриндер.

Бэзил Рэнсом уже успел заметить доктора Пренс. Ему вовсе не было скучно, и он внимательно разглядывал присутствующих, строя различные догадки на их счет. Маленькая леди-доктор показалась ему прекрасным экземпляром женщины-янки, которая в консервативном представлении детей хлопковых штатов являлась продуктом образовательной системы Новой Англии, с ее нездоровым климатом, пуританским воспитанием и отсутствием галантности. Сухая и строгая, без единого женственного изгиба и лишенная изящества, она, казалось, не просила милостей у судьбы и сама не была склонна их раздавать. Но Рэнсом заметил, что она не была энтузиастом, что после маленькой стычки с пышущей энтузиазмом кузиной не могло его не обрадовать. Она была больше похожа на мальчишку, и надо отметить, не на пай-мальчика. Было очевидно, что если бы она была мальчиком, то прогуливала бы школу ради своих экспериментов в механике или естествознании. Она бы даже была больше похожа на девочку, чем сейчас. За исключением умного взгляда, иных внешних достоинств в ней не наблюдалось. Рэнсом спросил ее, знакома ли она со львицей, и на ее вопросительный взгляд пояснил, что он имел в виду знаменитую миссис Фарриндер.

— Не знаю, могу ли я сказать, что мы знакомы. Но я слышала ее выступление и заплатила за него свои полдоллара, — мрачновато ответила она.

— Так она убедила вас? — спросил Рэнсом.

— Убедила в чем, сэр?

— Что женщины превосходят мужчин.

— Ох, прошу вас! — сказала она, раздраженно вздохнув. — Думаю, я знаю о женщинах побольше миссис Фарриндер.

— И надеюсь, вы не разделяете ее мнения, — сказал Рэнсом, посмеиваясь.

— Мужчины и женщины для меня одинаковы. Я не вижу большой разницы. Обоим полам есть к чему стремиться, они все еще далеки от идеала.

И на вопрос Рэнсома о характере этого идеала она добавила-.

— Они должны жить лучше — вот что они должны делать.

И еще сказала, что, на ее взгляд, они все слишком много говорят. Эта мысль так долго преследовала самого Рэнсома, что он немедленно ощутил сердечное расположение к доктору и воздал должное ее мудрости, произнеся цветистый комплимент в южном стиле, чем вызвал подозрительный взгляд ее проницательных глаз. Он догадался, что и сам кажется ей одним из тех, кто много говорит, а она не расположена к общим разговорам. В любом случае ему следовало заметить, что они собрались здесь ради лекции миссис Фарриндер, которая по какой-то причине медлит с началом.

— Да, — сказала доктор Пренс довольно сухо. — Именно за этим мисс Бёрдсай позвала меня. Ей казалось, я ни за что не захочу это пропустить.

— Принимая во внимание вышесказанное, рискну предположить, вы не сильно расстроитесь, если речи не будет, — сказал Рэнсом.

— Все же у меня есть работа, и я не хочу, чтобы кто-то учил меня, что именно может делать женщина, — объявила доктор Пренс. — Однако миссис Фарриндер может пролить свет на некоторые вещи, если попытается. В остальном же я знакома с ее системой и знаю все, что она может сказать.

— И что именно она хочет сказать, продолжая хранить молчание?

— Ну, это значит, что женщины дожидаются подходящего момента. В конце концов, вся речь пойдет об этом. И мне это известно без ее пояснений.

— И вы не сочувствуете подобному стремлению?

— Не думаю, что я способна на сантименты, — сказала доктор Пренс. — Здесь хватает сочувствия и без меня. Если женщины выжидают, я нахожу это естественным. Впрочем, мужчины ведут себя так же. Единственное, что мне неясно, — касается ли меня лично этот призыв и должна ли я чем-то пожертвовать ради этого. Я ведь не считаю наше время подходящим для переворота.

Эта маленькая леди, жесткая и формальная, очевидно не забивающая себе голову великими свершениями, все больше и больше интересовала Бэзила Рэнсома, который, как и следовало опасаться, был отпетым циником. Он спросил ее, знакома ли она с его кузиной, мисс Чанселлор, указав на Олив, сидящую рядом с миссис Фарриндер; она, наоборот, верит в лучшие времена, питает симпатию к движению и, как ему кажется, готова пойти ради него на любые жертвы.

Доктор Пренс бросила через всю комнату взгляд на Олив и сказала, что не знает ее, но знает многих девушек, подобных ей, которых навещает во время болезни.

— Кажется, миссис Фарриндер устроила ей частную лекцию, — заметил Рэнсом.

— Тогда ей придется заплатить за это!

Доктор уже успела пожалеть о своих пятидесяти центах и испытывала смутное раздражение по отношению к поведению представительниц своего пола. Рэнсом находил это раздражение вполне справедливым, но решил перевести разговор с женского вопроса на присутствующих мужчин. Он безуспешно попытался дать ей возможность завести разговор на другую тему, но увидел, что у доктора нет других интересов, кроме исследований, от которых ее оторвали, и что она сама не в состоянии задавать ему личные вопросы. Она знала двух или трех джентльменов, которых раньше встречала у мисс Бердсай. Разумеется, главным образом ей были знакомы именно дамы — еще не пришло время, когда мужчины посылали бы за доктором-женщи-ной, и она надеялась, что это время никогда не наступит; хотя многим казалось, что именно за это борются женщины-медики. Она знала мистера Пардона, молодого человека лет тридцати, с бакенбардами и рано поседевшими волосами. Он был редактором и часто писал под своим именем. Возможно, Бэзил читал некоторые его работы. Он был известен в журналистских кругах, и хотя она сама его не читала, но полагала довольно способным. Она вообще читает не много и не для развлечения. Ей казалось, впрочем она могла и ошибаться, что иногда Пардон писал в «Транскрипт», а она читала только этот журнал.

Другой знакомый ей мужчина, хотя она и не была знакома с ним лично, был высокий бледный господин с черными усами и в очках. Она знала о нем, потому что встречала в обществе, и ближе знать не желала. Если бы он подошел и заговорил с ней, а он, казалось, собирался сделать именно это, она бы холодно и односложно отвечала на его вопросы, и не стала бы спорить, если бы он нашел ее слишком сухой. Немного сухости не повредило бы ему самому. Что с ним не так? Ей казалось, она упомянула, что он был гипнологом, приверженцем чудесных исцелений. Она не верила в его систему или в его способности, что было одно и то же. Она только знала, что ее несколько раз вызывали к дамам, с которыми он работал и у которых отнял драгоценное время. Он много говорил о том, в чем не разбирался, и она заметила, что он довольно невежественен в вопросах физиологии. Она не была педантом, но ей казалось, что человек, занимающийся таким делом, должен что-то знать, прежде чем брать на себя ответственность. Доктор Пренс предположила, что

Бэзил может счесть ее слишком эмоциональной, но он задал ей вопрос, на который она не могла ответить иначе. Она бы не допустила, чтобы гипнолог возложил свои руки на кого-то из ее близких. Все, что не делается языком, делается руками!

Бэзил почувствовал, что доктор очень раздражена и что подобная откровенность ей непривычна, как члену общества, в котором любое резкое высказывание вызывало всеобщее молчание. Но он тут же вознес мысленную хвалу ее раздражению: для него оно было очень показательно. Желая продолжить разговор, он спросил, кто эта хорошенькая рыжеволосая девушка, которую он только что заметил. Это мисс Таррант, дочь целителя. Разве она не назвала его имени? Его зовут Села Таррант — это если Рэнсому захочется однажды послать за ним. Доктор Пренс не была с ней знакома, но слышала, что девушка обладает даром гип... — нет, она не это хотела сказать. Как дочь столь талантливого человека, она просто обязана быть одарена. Возможно, у нее талант собеседницы. Или способность воскрешать мертвых? Она могла бы продемонстрировать его, раз уж ничего не происходит. Да, она прехорошенькая, но у нее есть определенные признаки малокровия, и доктор Пренс не удивилась бы, если бы узнала, что она ест много конфет. Бэзил нашел девушку красивой и отметил, что это первая красавица, встреченная им в Бостоне. Она разговаривала с несколькими женщинами на другом конце комнаты, постоянно обмахиваясь большим красным веером. Она казалась неспокойной, ерзала на месте и имела вид человека, который, что бы он ни делал, всегда хотел заняться чем-то другим. Когда люди слишком долго ее разглядывали, она смотрела на них в ответ, поэтому ее очаровательные глаза несколько раз встретились с глазами Бэзила Рэнсома. Но они чаще смотрели в сторону миссис Фарриндер, и было заметно, что девушка восхищалась этой женщиной и почитала за честь находиться с ней рядом. Очевидно, она наслаждалась компанией, в которой оказалась после своей недавней ссылки на Запад, и воспринимала этот вечер как возможность вернуться к интеллектуальной жизни. Бэзил втайне пожалел, что его кузина, уж коли судьба наградила его подобным родством, не была хоть немного похожа на эту рыжеволосую красавицу.

К этому времени в обществе ощущалось некоторое волнение, и несколько дам, обеспокоенных бесплодным ожиданием, покинули свои места и подошли к миссис Фарриндер, окруженной поклонниками. Мисс Бердсай очень тактично поторопила ее, заметив некоторую враждебность публики. На самом же деле враждебности вовсе не было, напротив, было слишком много симпатии.

— Мне не требуется симпатия, — сказала миссис Фарриндер со спокойной улыбкой, обращаясь к Олив Чанселлор. — Я испытываю больше воодушевления, когда встречаюсь с предрассудками, фанатичным консерватизмом и несправедливостью, ополчившимися против меня. Тогда я ощущаю себя Бонапартом накануне одного из своих великих сражений. Да, мне требуются враждебные силы, чтобы сразиться с ними.

Олив подумала о Бэзиле Рэнсоме. Смог бы он составить эту враждебную силу? Она упомянула о нем миссис Фарриндер, которая выразила искреннюю надежду, что если ему не близки их общие принципы, то он мог бы взять слово и обозначить свои позиции.

— Я была бы счастлива ответить ему, — сказала миссис Фарриндер с необыкновенной мягкостью. — В любом случае я была бы рада обменяться с ним мнениями.

Олив почувствовала глубокую тревогу при мысли о публичном споре этих двух энергичных людей (у нее сложилось впечатление, что Бэзил был именно таким), и не потому, что она сомневалась в счастливом исходе диспута. Олив полагала, что в этом случае она бы оказалась в двусмысленном положении человека, впустившего агрессора, а она испытывала ужас перед всякой двусмысленностью.

Мисс Бёрдсай не стала обижаться, пусть она и пригласила сорок человек для того, чтобы послушать миссис Фарриндер, которая не желала выступать. Но у нее была такая благородная причина! Было что-то героическое и демократичное в ее предлоге, поэтому мисс Бёрдсай не могла сердиться и отошла, чтобы вынужденно огорчить своих гостей, надеясь, что и они сочтут причину достойной.

— Но мы могли бы немного притвориться ее противниками, чтобы расшевелить ее, разве нет? — спросила она господина Тарранта, который сидел со своей супругой в добровольном, но не в высокомерном отдалении от остальной компании.

— Ну, не знаю, мне казалось, мы здесь все солидарны, — ответил он, оглядывая комнату с широкой улыбкой, которая образовала вокруг его большого рта две глубокие морщины, похожие на крылья летучей мыши, и обнажила ряд крупных, даже хищных зубов.

— Села, — сказала его жена, кладя руку на рукав его плаща, — может быть, мисс Бёрдсай было бы интересно послушать Верину?

— Если вы хотите сказать, что она поет, то мне очень жаль, но у меня нет пианино, — поспешила ответить мисс Бёрдсай, вспомнив про некий талант Верины.

— Ей не потребуется пианино или что-либо еще, — ответил Села, не обращая внимания на супругу. Нежелание быть в долгу составляло его характерную черту, он предпочитал ничему не удивляться и всегда быть наготове.

— Не знаю, будет ли пение интересно всем присутствующим, — промямлила мисс Бёрдсай, обдумывая предстоящую замену неудавшемуся мероприятию.

— Вы увидите, что это не пение, — заявила миссис Таррант.

— Что же это тогда?

— О, это нечто вдохновенное! — сказал мистер Таррант, и морщины на его лице разгладились.

— Ну, если вы можете ручаться... — ответила мисс Бёрдсай с рассеянным смешком, лишенным всякого скептицизма.

— Я думаю, вам понравится, — сказала миссис Таррант, поднимая руку в короткой перчатке и усаживая рядом с собой мисс Бёрдсай, после чего супруги наперебой принялись объяснять ей, на что способно их дитя.

В это самое время Бэзил Рэнсом признался доктору Пренс, что несколько разочарован. Он ожидал большего и хотел услышать новые истины. Миссис Фарриндер так и не покинула своего укрытия, как он выразился; ему же хотелось не только посмотреть на этих уважаемых людей, но и послушать их.

— А я вот не разочарована, — сказала несгибаемая маленькая докторша. — Если бы здесь были подняты какие-то важные вопросы, мне пришлось бы остаться.

— Надеюсь, вы не собираетесь уходить.

— Мне необходимо продолжить исследование. Я не хочу, чтобы мужчины-медики меня опередили.

— Ах, никто и никогда вас не опередит, я в этом уверен. К тому же красивая молодая леди собирается говорить с миссис Фарриндер. Видимо, она будет упрашивать ее начать речь. Миссис Фарриндер не сможет перед этим устоять.

— В таком случае я ускользну до того, как она это сделает. Спокойной ночи, сэр! — сказала доктор Пренс.

К этому моменту Рэнсому уже казалось, что он смог ее приручить, как если бы она была диким зверьком — пугливой ланью или рысью, которая научилась стоять смирно, пока вы ее гладите, или даже подавать лапу. Она служила здравоохранению и сама была здорова, и, если бы его кузина принадлежала к ее типу Бэзил чувствовал бы себя куда счастливей.

— Спокойной ночи, доктор! — ответил он. — Но, в конце концов, вы так и не сказали мне, что думаете о женском предназначении.

— О каком именно предназначении? Их предназначение — заставлять людей терять время. Я же не хочу, чтобы кто-то говорил мне, чем мне стоит заняться.

И она тихо отошла от него, как если бы покинула его палату при больничном обходе. Он увидел, как она приблизилась к двери, все еще открытой после прихода припозднившихся гостей, задержалась на мгновение, окинув взглядом собрание, и скрылась из виду. Рэнсом заметил, что ее раздражало и тяготило напоминание о том, что она бесправная женщина. Более того, она имела привычку об этом забывать, поскольку пользовалась всеми правами, на которые ей хватало времени. Он был уверен, что, как бы ни сложилась судьба женского движения в целом, ее личная революция уже увенчалась успехом.