КНИГА ТРЕТЬЯ  

Августовская ночь совсем сгустилась, когда Бэзил Рэнсом, покончив с ужином, ступил на веранду небольшой гостиницы. Здание было весьма непрочным и шатким — от поступи высокого уроженца Миссисипи застонали ступени и задребезжали стекла в рамах. По прибытии он был очень голоден — дорогой из Бостона у него даже не было времени перехватить что-нибудь, дабы поддержать силы между чашкой кофе на завтрак и обедом, состоявшим обычно из чашки чая. Он смог выпить свою чашку чая только сейчас, но чай оказался отвратительным. Его принесла бледная полноватая молодая девушка с золотисто-каштановыми локонами и ярким поясом, которая уже начала с нетерпением поглядывать на джентльмена, неспособного сделать выбор между жареной рыбой, стейком и печеными бобами.

Поезд на Мармион покинул Бостон в четыре часа дня и лихорадочно устремился в сторону южного мыса. Постепенно удлинялись тени на каменистых пастбищах, а косые лучи заката золотили широко раскинувшиеся, но редкие леса и окрашивали болота и запруды в желтоватый цвет. Земля несла на себе печать последних дней лета,.однако больше ничего в тех местах, которые проезжал Бэзил Рэнсом, не напоминало об этом. Ничего, кроме яблок в листве фруктовых садов, листве густоватой, плотной, дающей все основания думать, что плоды еще не поспели; ничего, кроме высоких, ярких кустов золотарника, росшего у основания плотин, которые могли похвастаться разве что голыми каменными стенами. Здесь не было золотых полей пшеницы — только тут и там встречались разбросанные бурые стога сена. Пейзаж можно было бы назвать жалким, если бы не нежность плавных линий горизонта, и мягкий воздух, который иногда сменялся летним туманом, и пустынные бухты, в которых августовским утром вода искрилась голубизной. Рэнсом не раз слышал, что мыс Кейп в народе именовался не иначе как «массачусетской Италией». Рэнсом также знал, что это место называли Сонный Мыс, Бледный Мыс, Мыс-Без-Штормов и, наконец, Мыс Вечного Спокойствия. Он знал, что бостонцы души не чают в этом месте, потому как убеждены, что здешний чистый воздух, как никакой другой, способствует скорому восстановлению сил. Учитывая всю ту нервозность, которой сопровождался их путь вверх по карьерной лестнице, никто из них не жаждал сильных эмоций вдали от города. Все, что было нужно, — это праздная, размеренная жизнь и возлежание в гамаке подальше от докучливой толпы. Рэнсом смог убедиться в том, что в Мармионе нет никакой толпы, как только прибыл туда. Определенное оживление наблюдалось лишь в ожидании редкого транспорта, выражавшемся в продолжительном стоянии за пределами маленькой, одинокой, похожей на хибару станции, настолько далекой от деревни, что если бы наблюдатель устремил свой взгляд вдоль песчаной извилистой дороги, которая к ней вела, то увидел бы только пустые поля по обе стороны. Шесть или семь мужчин в пыльниках с мешками и сумками погрузились в одинокий хлипкий экипаж. Рэнсом понял, что его ожидает, когда жующий жвачку возница — тощий шаркающий мужчина с длинной шеей и пучком волос на подбородке — заявил, что, если Рэнсом хочет прибыть в гостиницу до наступления сумерек, ему следует поторопиться. Чемодан его был весьма ненадежно прикреплен к задней части экипажа. «Что ж, я рискну», — только и ответил мрачный кучер, когда Рэнсом высказался против столь шаткого положения своего багажа. Было что-то неуловимо южное в этом фатализме. Должно быть, мисс Чанселлор и Верина Таррант наконец успокоились бы, если бы сумели проникнуться духом этого места, подумал Рэнсом.

Он очень рассчитывал на это, пока брел пешком — единственный из всех сошедших с поезда — вслед за перегруженным экипажем. Это позволило ему насладиться первой за долгое время прогулкой на природе. Мягкие, расплывчатые силуэты ландшафта с каждым шагом все больше терялись в сумерках. Все то время, пока он шел, его не покидала одна мысль: две молодые женщины, представлявшие здесь, в Мармионе, единственный соответствующий его статусу круг общения, должно быть, регулярно ездили в подобные места ради отдыха. Груз тех заблуждений, с которыми им еще предстояло бороться, должен был здесь казаться легче, чем в Бостоне. Пылкий молодой человек наивно полагал, что все свои взгляды они оставят в городе. Ему нравился едва уловимый аромат земли, свежие и приятные дуновения ветра поджидали его на изгибах дороги. По пути ему встречался то лесок из прямоствольных деревьев, хранящий в себе частицу закатного огня, то старый и слегка скособоченный, обшитый гонтом дом, взиравший на него с крутого вала, с высоты деревянных ступеней. Он внезапно понял, насколько устал в Нью-Йорке, день за днем без отдыха выполняя повторяющийся ритуал перемещений по огромному, способному свести с ума городу. Теперь он чувствовал себя обновленным, потому что ощутил истинный вкус природы.

Он закурил сигару в гостиничной конторе — комнатенке справа от входа, где регистрационная книга, покоившаяся на маленьком, совершенно голом столе и скупо озаглавленная как «журнал», вела отвратительно публичную жизнь: страницы ее становились достоянием общественности еще до того, как были исписаны. Как Рэнсом понял на следующий день, местные жители часто попросту отдыхали в этой комнате. Они придвигали стулья к стене, изредка перебрасывались словечком-другим и, вероятно, глазели в окно, если только в Мармионе было хоть что-то, на что стоило посмотреть. Иногда кто-то из них вставал, подходил к столу и, упираясь локтями, сутулил покатые плечи. В пятидесятый раз он просматривал перелистываемые ветром страницы с записями, где имена следовали одно за другим с большими интервалами. Остальные наблюдали за всеми этими действиями — или, притихнув, пристально рассматривали очередного «гостя», который входил в комнату с видом человека, осознавшего полную безответственность хозяев гостиницы и не нашедшего, кому пожаловаться, кроме деревенских философов. Сказать по правде, гостиница управлялась какими-то невидимыми, иллюзорными силами. Цитаделью этих сил была столовая, которую держали закрытой все время, за исключением нескольких священных часов. По традиции попечительские функции по отношению к заслуженному и истрепанному журналу осуществлял «мальчик». Но когда его услуги были необходимы, как правило, выяснялось, что «мальчик» ушел порыбачить или только что вышел. Не считая надменной официантки, которая, как упоминалось выше, подавала Рэнсому ужин и появлялась из своего таинственного уединения только в определенные часы, этот неуловимый молодой человек был единственной персоной, которая представляла гостиничный штат. Закутанные в шали и платки взволнованные постоялицы, сидящие в креслах-качалках общей комнаты, не раз ожидали его с таким нетерпением, будто он был доктором; другие периодически выглядывали из окон или через заднюю дверь, надеясь, что смогут увидеть его, если он где-то поблизости. Иногда люди шли к двери в столовую и робко дергали ее в тщетной надежде, что она поддастся. Затем, пристыженные и оскорбленные, возвращались к своим товарищам. Некоторые из них даже осмеливались выразить нелестное мнение о гостинице.

Рэнсома, однако, качество гостиницы не очень волновало. Он приехал в Мармион по другой причине. И, наконец оказавшись здесь, он не совсем понимал, что делать дальше. Его путь теперь представлялся далеко не таким легким, как казался ночью, когда, уставший от городской суеты, жаждущий отдыха, он решился сесть на утренний поезд до Бостона, а потом еще на один — до Баззардс-Бэя. Гостиница и в самом деле оказалась неказистой. Постояльцев было немного, и все они переместились либо на небольшую площадку перед отелем, либо в неухоженный дворик, который располагался между зданием и дорогой и далее терялся в кромешной тьме. Именно это место, тронутое тусклым светом в двух-трех местах, оказалось единственным доступным Рэнсому развлечением. Оно было пронизано чудным, чистым, землистым запахом, который в Новой Англии, бывало, парил в ночном воздухе. Рэнсом подумал, что место это могло показаться слегка скучным для человека, который явился сюда не для того, для чего пришел он. А он пришел, чтобы завладеть Вериной Таррант. Недружелюбная гостиница, где было принято рано отходить ко сну (Рэнсом терпеть не мог такие порядки), не имела отношения к его цели. Но один из жильцов, у которого он наводил справки, сказал ему, что деревня находится совсем рядом.

Теперь Бэзил шел вдоль дороги, под звездами, и курил хорошую сигару, которая сейчас составляла его единственную роскошь. Он размышлял о том, что будет невероятно трудно начать наступление нынче вечером. Он должен дать дамам из Бостона немного времени, прежде чем они узнают о его появлении на сцене. Он считал вполне вероятным, что они могут быть подвержены отвратительной привычке ложиться спать в одно время с обитателями курятника. Рэнсом был уверен, что Олив готова и на это, только бы насолить ему. Она бы с удовольствием укладывала Верину спать в неурочные часы, чтобы лишить его вечеров в ее компании. Он прошел некоторое расстояние, так и не встретив ни души. Рэнсом наслаждался величественным светом звезд, покоем, пронзительной песней сверчков, которая, казалось, заставляла смутные очертания проплывающего мимо пейзажа пульсировать перед ним. Ему казалось, будто он принял ванпу из свежести после длительного напряжения двух последних лет, и особенно последних душных недель в Нью-Йорке. На исходе десяти минут (он прогуливался очень неторопливо) перед ним начал вырисовываться расплывчатый силуэт. Скоро стало ясно, что это женщина. Она, по всей видимости, тоже прогуливалась без всякой цели либо только для того, чтобы полюбоваться звездами. Потом она на мгновение замерла и обернулась, ожидая его приближения. Он подошел ближе, и взгляды их встретились. Она была стройной и невысокой. Он разглядел ее голову и лицо, заметил подстриженные волосы и почувствовал, что уже видел ее раньше. Он заметил, что она повернулась к нему как будто в знак приветствия. Его охватила уверенность, что он уже видел ее где-то, и, пока она не успела уйти, он остановился, глядя на нее. Она заметила его замешательство, остановилась тоже, и некоторое время они стояли почти лицом к лицу в темноте.

— Прошу прощения, вы доктор Пренс? — услышал он собственный вопрос.

Молчание длилось около минуты. Затем он услышал голос маленькой леди:

— Да, сэр. Доктор Пренс. Кто-то болен в гостинице?

— Надеюсь, что нет. Но разве можно быть уверенным, — сказал Рэнсом, смеясь.

Затем он сделал несколько шагов вперед, представился и напомнил о встрече у мисс Бердсай, состоявшейся почти два года назад, и выразил надежду, что доктор его все еще помнит. Она задумалась ненадолго.

— Вы имеете в виду тот вечер, положивший начало карьере мисс Таррант?

— Тот самый вечер. У нас был очень интересный разговор.

— Что ж, насколько я помню, я потеряла там массу времени, — сказала доктор Пренс.

— Я убежден, что вы все наверстали после, — ответил Рэнсом, все еще смеясь.

Взгляды их встретились. Видимо, находясь в деревне, она воспользовалась шансом выйти на прогулку, если только возможно представить доктора Пренс скучающей или нуждающейся в отдыхе. У Бэзила были все основания думать, что она не против беседы.

— Разве вы не считаете ее успех поразительным?

— О, конечно. В наше время поразительно все. Живем в эпоху чудес! — ответил молодой человек, немного смущенный столь легкомысленным обсуждением объекта своего обожания — в темноте, на пустой сельской дороге, с коротко стриженной докторшей. Его удивляло, как быстро они с доктором Пренс снова подружились. — Я полагаю, вы в курсе, что мисс Таррант и мисс Чанселлор остановились здесь? — начал он.

— Полагаю, да. Я гощу у мисс Чанселлор, — ответила маленькая женщина немного сухо.

— В самом деле? Рад это слышать! — воскликнул Рэнсом, чувствуя, что, возможно, теперь в деревне у него есть друг. — В таком случае вы можете сказать мне, где же находится их дом.

— Думаю, что могу. Я покажу, если хотите.

— Я был бы рад, но я не уверен, что мне стоит идти туда сейчас. Нужно слегка разведать обстановку. Какое счастье, что я встретил вас. Это прекрасно, что мы знакомы.

Доктор Пренс не отвергла этот комплимент, но поспешила заметить:

— Вы не покидали моих мыслей, потому что я не раз слышала о вас от мисс Бёрдсай.

— Да, я встретил ее весной. Надеюсь, она здорова и счастлива.

— Она всегда счастлива, но я не могу сказать, что здорова. Она больна и слабеет с каждым днем.

— Прискорбно слышать.

— Она тоже гостит у мисс Чанселлор, — заметила доктор Пренс после небольшой паузы, как будто на время задумалась о том, что одни вещи совсем не обязательно означают другие.

— Как, в распоряжении моей кузины все самые выдающиеся женщины! — воскликнул Бэзил.

— Мисс Чанселлор — ваша кузина? Вы едва ли похожи. Мисс Бёрдсай приехала сюда в надежде на целебный деревенский воздух, а я приехала следом, чтобы узнать, не могу ли я как-то помочь. Ей вряд ли станет лучше, если она будет предоставлена сама себе. У мисс Бёрдсай весьма милый нрав, но очень поверхностные представления о гигиене.

Доктор Пренс становилась все более разговорчивой. Рэнсом ценил это и выразил надежду, что и сама доктор Пренс сможет насладиться этим воздухом, — ему казалось, что в Бостоне она была слишком сосредоточена на работе.

Она ответила:

— Что ж, я всего лишь прогуливалась. Полагаю, вы едва ли представляете себе, каково быть одной из четырех женщин, живущих вместе в маленьком деревянном доме.

Рэнсом помнил, как она нравилась ему раньше, и теперь, когда она сказала это, он чувствовал, что готов полюбить ее снова. Ему хотелось как-то выразить свое расположение, он даже подумывал о том, чтобы предложить ей сигару. Увы, сейчас он мог разве что пригласить ее вместе посидеть на изгороди. Он вполне представлял себе нравы, которые царили в маленьком деревянном домике, и хорошо понимал, какие чувства побудили ее вырвать себя из этого круга и отправиться гулять под созвездиями, все названия которых, без сомнения, были ей известны. Бэзил спросил разрешения составить ей компанию, но она сказала, что не хотела бы уходить далеко — она как раз собиралась повернуть назад. Они повернули назад и вместе возвратились в деревню. Он наконец начал различать некую последовательность в расположении зданий, которые поначалу казались ему хаотично разбросанными по округе. Теперь в них угадывались признаки обитания человека. Дорога причудливо петляла между домиками. Здесь попадались перекрестки и масляные лампы на углах, тут и там встречались неказистые, по-деревенски намалеванные вывески закрытых лавочек. В некоторых окнах все еще горел свет, и доктор Пренс упомянула нескольких обитателей этого маленького городка — все они именовались капитанами и были отставными моряками. Некоторые из этих достойных персон едва различимыми силуэтами маячили в дверях, будто поддаваясь привычке бодрствования, выработанной в затяжных плаваниях, в которых им приходилось и вовсе забывать о сне.

Мармион называл себя городом: до войны, в период расцвета, здесь строили прекрасные суда, но после войны интерес к кораблестроению резко упал, и позиции города пошатнулись. Здесь еще оставались верфи, возле которых можно было подобрать старый гвоздь или заклепку, но теперь все это поросло травой и повсюду беспрепятственно текла вода. Там было нечто вроде узкого залива, который в некоторых местах заметно расширялся. Непохожий на настоящее море, он был тихим, точно река, и именно это многих привлекало. Доктор Пренс не находила это место живописным, причудливым или таинственным, и Рэнсом понимал, что она хотела сказать, когда говорила о «разложении». Даже под покровом ночи его не покидало ощущение, что это место знавало лучшие времена. Доктор Пренс не делала попыток выяснить истинные цели его прибытия в Мармион. Она даже не поинтересовалась, когда он приехал и как долго хотел здесь остаться. Возможно, так подействовало его упоминание о родстве с мисс Чанселлор. В то же время ее не могло не удивить, почему, если он приехал увидеть молодых дам с Чарльз-стрит, он не спешит встретиться с ними. Очевидно, доктор Пренс просто не собиралась вдаваться в подробности. Если бы Рэнсом вдруг пожаловался на боль в горле, она бы участливо поинтересовалась о симптомах, но она не могла задавать ему каверзные вопросы. Изредка переговариваясь, они продолжали брести по главной улице маленького города. В некоторых местах тьма под раскидистыми вязами казалась непроглядной. В воздухе пахло солью, как будто вода была совсем близко. Доктор Пренс сказала, что дом Олив находится на другом конце.

— Я хочу попросить вас об услуге. Мне бы хотелось, чтобы сегодня вечером вы не упоминали о том, что встретили меня, — сказал Рэнсом.

Он решил не давать дамам знать о своем приезде.

— Что ж, я буду молчать, — ответила его спутница так, будто не нуждалась в предостережениях, когда дело касалось таких заявлений.

— Я бы хотел сохранить свой приезд в тайне до завтрашнего дня. Для меня большая радость увидеться с мисс Бердсай, — продолжал он так, будто именно это было его главной целью в Мармионе.

Доктор Пренс никак не отреагировала на этот намек и после небольшого раздумья сказала:

— Мне кажется, старая леди будет вам рада.

— Без сомнения, ее человеколюбие позволит ей даже это.

— Что ж, в ее сердце найдется частица милосердия для каждого, но она никогда не забывает собственную выгоду. Вас она ценит исключительно как приобретение.

Из этого следовало, что Рэнсом не раз становился предметом для пересудов в маленьком кружке мисс Чанселлор, и это не могло ему не льстить. Однако в этот момент он вряд ли был способен понять, что же такого он сделал, чтобы заслужить столь высокое расположение.

— Надеюсь, она будет считать меня своим приобретением и после того, как я проведу здесь несколько дней, — сказал он, смеясь.

— Она думает, что вы один из самых значимых новообращенных, — ответила доктор Пренс тоном человека, который не собирается ничего объяснять.

— Новообращенный — я? Вы имеете в виду, сторонник мисс Таррант?

Он вдруг вспомнил, что мисс Бёрдсай, когда они прощались в Бостоне, согласилась на то, чтобы оставить их встречу в тайне (хотя поначалу просьба была воспринята ею как нечто преступное), лишь потому, что Верина хотела бы видеть его в рядах своих последователей. Он спросил себя, неужели девушка сказала своей старой подруге, что ей удалось обратить его. Такое казалось ему невозможным. Но это не имело значения, и он весело сказал:

— Я не буду ее переубеждать!

Было очевидно, что доктору Пренс не легче согласиться на обман, чем ее уважаемой пациентке, но она сказала:

— Что ж, я надеюсь, вы не позволите ей думать, что вы никак не продвинулись со времени нашего последнего разговора. Я прекрасно помню, где вы остановились тогда!

— Не потому ли, что мы с вами были там вместе?

— Что ж, — сказала доктор Пренс со вздохом, — боюсь, если я и продвинулась, то скорее в обратном направлении!

Ее вздох рассказал ему многое: это был слабый, сдерживаемый протест против порядков мисс Чанселлор, с которыми ей «посчастливилось» иметь дело. И то, что она тенью бродила в темноте, как будто предпочитала не возвращаться в дом, окончательно убедило Рэнсома в том, что докторшу они не устраивают.

— Это, должно быть, расстроит мисс Бёрдсай, — сказал он с укоризной.

— Вряд ли, потому что я не представляю большой ценности. Они считают женщину равной мужчине, но испытывают гораздо большую радость, находясь в обществе мужчины.

Рэнсом выразил восхищение ясностью мысли доктора Пренс и затем сказал:

— Насколько плоха мисс Бёрдсай?

— Вы знаете, она очень стара и... очень великодушна, — ответила доктор Пренс, на секунду замешкавшись, подбирая точное определение. — Человек, обладающий этими качествами, неминуемо будет угасать.

— Мы должны поддерживать этот огонь, — сказал Рэнсом, — к тому же я теперь здесь и с удовольствием помогу вам хранить священное пламя.

— Будет весьма печально, если она не доживет до грандиозного успеха мисс Таррант, — продолжала его спутница.

— Успех мисс Таррант? О чем вы?

— Это сейчас основная тема разговоров. Там. — Доктор Пренс кивком указала на маленький белый домик слева от них, стоявший у дороги, в отдалении от соседей.

В нем было больше движения, чем в остальных: несколько окон, включая окна первого этажа, были распахнуты, и столб света падал на лужайку перед домом. Рэнсом, столь сосредоточенный на том, чтобы ничем не выдать себя, убедился в отношении своей спутницы, когда она добавила, подавив короткий смешок:

— Вот, отсюда прекрасно видно!

Он прислушался, пытаясь понять, о чем она, а через мгновение до его ушей донесся звук — звук, который он прекрасно знал: голос Верины Таррант, то понижаясь, то повышаясь, звучал в неподвижной августовской ночи.

— Боже, что за милый голосок! — воскликнул он непроизвольно.

Глаза доктора Пренс на какое-то мгновение сверкнули, затем она шутливо заметила:

— Возможно, мисс Бёрдсай права!

Рэнсом не стал возражать, а только слушал переливы голоса, доносящиеся из дома. Доктор Пренс продолжала:

— Она готовит свою речь.

— Речь? Неужели она собирается выступать?

— В Мюзик-холле. Как только вернется в город.

Внимание Рэнсома переключилось на его спутницу.

— Вы поэтому говорили о «грандиозном успехе»?

— Да, думаю, они представляют его себе именно так. Она тренируется каждый вечер: читает отрывки для мисс Чанселлор и мисс Бёрдсай.

— И именно это время вы выбрали для прогулки? — улыбаясь, вопросил Рэнсом.

— Это единственное время, когда моя старая леди не нуждается во мне — она в такие часы слишком увлечена.

Доктор Пренс оперировала только фактами. Рэнсом уже не раз это замечал, а некоторые из этих фактов были весьма занимательными.

— Мюзик-холл — это то самое огромное здание, не так ли? — спросил он.

— Самое большое из всех, что у нас есть. Оно достаточно грандиозно, но все же не до такой степени, как планы мисс Чанселлор, — добавила доктор Пренс. — Она занимается с мисс Таррант, чтобы проверить ее перед тем, как показать публике, — девушка еще никогда не выступала на большой сцене в Бостоне. Мисс Чанселлор ожидает, что она произведет фурор. Грядет великий вечер, и они готовятся к этому, думая, что это начало чего-то большего.

— Так это подготовка? — спросил Рэнсом.

— Да. Как я уже говорила, это их основная цель.

Рэнсом весь обратился в слух, не оставляя размышлений. Возможно, принципы Верины слегка пошатнулись со времени ее визита в Нью-Йорк, но едва ли можно было на это надеяться. На некоторое время доктор Пренс и он замерли в тишине.

— Вам не разобрать слова, — заметила доктор, улыбаясь в темноте улыбкой Мефистофеля.

— О, я знаю их наизусть! — простонал молодой человек и пожелал своей спутнице спокойной ночи.