— Полагаю, вы единственный человек в этой стране, который так чувствует, — заявила она в конце концов.

— Не единственный, кто так чувствует, но вполне возможно, единственный, кто так думает. Мне кажется, что мои убеждения в более расплывчатом и неоформленном виде присутствуют в умах множества моих сограждан-мужчин. Если однажды мне удастся подобрать им адекватное выражение, я просто придам форму дремлющим инстинктам решающего меньшинства.

— Рада, что вы признаете, что вы в меньшинстве! — воскликнула Верина. — Это удача для нас, несчастных созданий. А что вы называете адекватным выражением? Полагаю, вы хотели бы стать президентом Соединенных Штатов?

— И говорить о своих взглядах в блестящих докладах перед трепещущим сенатом? Вы читаете мои мысли: это именно то, чего я хочу.

— И далеко вы продвинулись в этом направлении, как вы считаете? — спросила Верина.

Этот вопрос и тон, которым он был задан, показались молодому человеку иронической отсылкой к его бедственному положению, поэтому некоторое время он просто молчал. Если бы в этот момент его спутница взглянула на него, то увидела бы, как его лицо заливает румянец. Ее слова стали для него неожиданностью, хотя со стороны женщины, которая пытается защитить себя, это была вполне ожидаемая колкость. Его горячность и южная гордость подсказывали, что эти слова повторяют в иной форме идею, что джентльмен, столь неудачливый и малообеспеченный, просто не имеет права занимать время блестящей успешной молодой девушки, даже ради того, чтобы убедить себя, что он отказался от попыток заполучить ее. Но вместо этого он чувствовал острое желание заставить ее почувствовать, что если он и отказался от нее, то только из-за этой самой ужасной и случайной бедности. Он тешил себя мыслью, что, если бы не бедность, он смог бы восторжествовать над всеми ее предрассудками и даже преимуществами ее известности. Рэнсом был глубоко убежден, что она создана для любви, как он сказал себе, когда слушал ее речь у миссис Беррейдж. Она сама не знала об этом, и другой идеал, грубый, лживый, искусственный, прижился в ней. Но если появится мужчина, действительно небезразличный ей, пелена этих ложных, надуманных принципов спадет и освобождение Олив Чанселлор и всего ее пола — хотя Рэнсом до сих пор не мог с уверенностью сказать, к какому именно полу принадлежала его кузина, — превратится в химеру, в пустые слова. Читатель поймет, что такие мысли могли заставить Бэзила Рэнсома не отказываться от идеи добиться ее. И он даже возмутился внутренне, что до сих пор не предпринял такой попытки.

— Ах, мисс Таррант, мой успех в жизни — это одно, а мои амбиции — совсем другое! — воскликнул он в ответ на ее вопрос. — Вероятнее всего, я останусь безвестным и бедным до конца моих дней. И потому никто, кроме меня, не будет знать о возвышенных мечтах, которые я похоронил.

— Почему вы говорите о бедности и безвестности? Разве вы не добились успеха в этом городе?

Вопрос Верины застал его врасплох и не оставил ему ни времени, ни хладнокровия вспомнить, что он всегда делал хорошую мину перед миссис Луной и Олив, и такое впечатление у девушки могло возникнуть из-за того, что обе дамы ему верили. Но вопрос прозвучал в его ушах настолько насмешливым, дерзким и неоправданно жестоким, что единственно возможным ответом для него было вытянуть руку, обхватить ее за талию и притянуть к себе, чтобы отчитаться о своем положении долгим поцелуем. Я не представляю, какие ужасные последствия этих мыслей мой тяжкий долг заставил бы описать вам, если бы тот момент продлился на несколько секунд дольше. Но, к счастью, они были прерваны появлением няни, толкавшей коляску, в компании ковылявшего за ней малыша. Няня и ее спутник неотрывно и, как показалось Рэнсому, неодобрительно глазели на удивительную парочку на скамье. В этот момент Верина, окинув детей быстрым взглядом — она обожала детей, — продолжила:

— Из ваших уст слова о грозящей вам безвестности звучат чересчур плоско. Безусловно, вы амбициозны — любой это подтвердит, едва взглянув на вас. И если вы направите свои амбиции в нужное русло, соперникам лучше поостеречься. Было бы желание! — добавила она немного насмешливо.

— Что вы знаете о моем желании? — спросил он с неловким смехом, как будто действительно попытался поцеловать ее во время этой откровенной беседы и получил отпор.

— Я знаю, что оно сильнее, чем мое. Оно вынудило меня выйти из дома, хотя я считала это не лучшей идеей, и заставляет меня сидеть здесь намного дольше, чем я собиралась.

— Подарите мне этот день, дорогая мисс Таррант, подарите мне этот день, — промурлыкал Бэзил Рэнсом, и когда она, заинтригованная его интонацией, повернулась к нему лицом, добавил: — Пообедайте со мной, раз уж вы пропустили ланч. Разве вы еще не устали и не ослабли?

— Я устала и ослабла, и все те ужасные вещи, которые вы обо мне говорили... я уже сыта мерзостями. И теперь вы хотите, чтобы я с вами пообедала? Спасибо. Вы неподражаемы! — воскликнула Верина со смехом, который, как мне известно, выражал смущение.

Рэнсому же это было неведомо.

— Вы должны помнить, что мне довелось дважды выслушивать вас в течение часа, молча и без пререканий, и я с удовольствием сделал бы это снова и снова.

— Зачем вам слушать меня еще, если вы не приемлете мои идеи?

— Я делаю это не ради ваших идей — я слушаю ваш голос.

— Ах, я же говорила Олив! — выпалила Верина, как будто эти слова подтвердили ее давний страх.

Рэнсом все еще не считал, что заигрывает с ней, потому спросил со всем чувством мужского превосходства:

— Интересно, поняли ли вы те десять слов, что я вам только что сказал?

— Я думаю, вы выразились достаточно ясно.

— И все же, что вам стало ясно?

— То, что вы хотите отбросить нас назад.

— Я пошутил. Я сказал это просто так, — неожиданно для девушки уступил Рэнсом. Он совершенно не настроен был спорить.

Она заметила это и спросила:

— Почему бы вам не опубликовать свои идеи?

Это вновь задело его, напомнив о давнем провале. Он удивлялся, почему она не может оставить эту тему и все время возвращается к ней.

— Вы имеете в виду, сделать их достоянием общественности? Я написал немало, но все это осталось неопубликованным.

— Похоже, с вами согласны не так много людей, как вы говорите.

— Что ж, — сказал Бэзил Рэнсом, — редакторы относятся к тому скупому и нерешительному большинству, которое всегда говорит, что ищет чего-то оригинального, но смертельно пугается его, когда наконец находит.

— Вы о газетах и журналах?

Когда Верина осознала, что статьи этого достойного молодого человека были отклонены — статьи, в которых все, что было для нее самой дорого, отвергалось с презрением, — она почувствовала странное сожаление и грусть от такой несправедливости.

— Мне очень жаль, что вы не можете ничего опубликовать, — сказала она так просто, что он посмотрел на нее, оторвав взгляд от фигуры, которую чертил на асфальте своей тростью, чтобы убедиться, что это было сказано искренне.

Он не обманулся, и Верина добавила, что всегда считала, что опубликовать что-либо очень трудно. Она помнила, хотя и никогда не упоминала об этом, как мало преуспел в этом ее отец, когда попытался. Она надеется, что мистер Рэнсом не сдастся и наверняка в конце концов добьется успеха. Затем она продолжила с улыбкой, уже более иронично:

— Вы можете открыто обличать меня, если хотите. Только прошу вас, не упоминайте тогда Олив Чанселлор.

— Вы не понимаете, чего я хочу добиться! — воскликнул Бэзил Рэнсом. — Таковы вы все — вы, женщины. Когда вы говорите, то всегда имеете в виду себя или кого-то конкретного, и всегда думаете, что остальные поступают так же!

— Разумеется, ведь за все надо платить! — весело сказала Верина.

— Я не хочу затрагивать ни вас, ни мисс Чанселлор, ни миссис Фарриндер, ни мисс Бёрдсай, ни тень Элизы П. Мозли, ни одно из одаренных и прославленных существ на земле или на небесах!

— О, тогда, похоже, вы хотите уничтожить нас своим пренебрежением и молчанием! — воскликнула Верина с той же горячностью.

— Нет, я хочу уничтожить вас не больше, чем спасти. О вас и так уже много всего сказано, и я хочу просто оставить вас всех в покое. Меня беспокоит только мой собственный пол — ваш явно может сам позаботиться о себе. Вот что я хочу спасти.

Верина видела, что он теперь говорит серьезнее, чем раньше, что он не мешает все в одну кучу ради смеха, но говорит откровенно и немного устало, как будто его утомили разговоры о том, что он имеет в виду.

— Спасти от чего? — спросила она.

— От распроклятой феминизации! Я далек от мысли, которую вы высказали тогда, что женщины слишком мало занимаются общественной жизнью. Это поколение слишком женственное. Мужественность уходит из этого мира. Это женоподобный, нервный, болтливый, истерический, испорченный век, время пустых фраз и ложной чувствительности, чрезмерной изнеженности и выпестованной деликатности, и, если мы вовремя не опомнимся, восторжествует царство посредственности, слабее и претенциознее которого еще не видывал свет. Мужественность, стойкость, способность дерзать, видеть реальность и не бояться ее, смотреть в лицо всему миру и принимать его таким, какой он есть, — это странное, но в то же время необходимое сочетание способностей я жажду сохранить или даже, если угодно, возродить. И должен сказать, что мне абсолютно безразлично, что с вами, леди, произойдет, если я попытаюсь это сделать!

Бедный юноша распространялся об этих посредственных идеях — неудивительно, что ведущие издания отказались такое публиковать! — с проникновенной мягкой серьезностью, наклонившись к ней, как будто это могло помочь лучше донести его мысли, и забыв, насколько это все агрессивно по отношению к ней, особенно высказанное таким спокойным и строгим тоном, не оставляющим надежды на то, что он преувеличивает. Верина не обратила на это внимания. Она была слишком сильно впечатлена его манерой — для нее было ново видеть, как мужчина с таким благоговением проповедует подобные идеи. Это также открыло ей, и ее уверенность крепла с каждой минутой, что мужчина, способный произвести на нее такое впечатление, никогда не изменится. Она ответила, что теперь, когда он так доступно объяснил, во что он верит, им обоим будет намного удобнее, так как каждый знает, с кем имеет дело. Заявление это, однако, противоречило разочарованию, какого Верина еще никогда не чувствовала прежде. Уродливые представления ее собеседника об истине повергли ее в трепет. Она не могла даже представить себе более грубой профанации. Однако она решила не делать ничего, что можно было принять за проявление слабости, и потому ответила тоном, вызывающим у мужчин вроде Рэнсома беспомощную ярость:

— Мистер Рэнсом, уверяю вас, нынешний век — это век сознательности.

— Это часть вашей демагогии. Мы живем в век неописуемой фальши, как говорит Карлейль.

— Что ж, — ответила Верина, — говорить, что вы собираетесь оставить нас в покое, — очень удобная для вас позиция. Но вы не можете оставить нас. Ведь мы существуем и потому должны где-то находиться. Вы просто вынуждены найти для нас место. Хороша же будет социальная система, в которой нет места для нас! — продолжила девушка с очаровательным смехом.

— Нет места только в общественной жизни. Мой план заключается в том, чтобы держать вас дома и жить там с вами лучше, чем когда-либо.

— Я рада, что это будет лучше. Горе американским женщинам, если вы поднимете движение за то, чтобы их держали дома еще больше, чем сейчас!

— Боже, как вы испорчены, вы, истинный гений! — пробормотал Бэзил Рэнсом, с нежностью глядя на нее.

Она не обратила на это внимания и продолжила:

— А те миллионы женщин, у которых нет дома, — что вы собираетесь делать с ними? Вы должны помнить, что женщины все реже и реже выходят замуж. Это перестало быть их карьерой. Вы не можете велеть женщине заботиться о муже и детях, если у нее нет ни мужа, ни детей, о которых нужно заботиться.

— О, — сказал Бэзил Рэнсом, — это важная деталь! Что касается меня, я настолько высоко ценю роль представительниц вашего пола в личной жизни, что абсолютно готов отстаивать право мужчины иметь полдюжины жен!

— По-вашему, турки создали высшую форму цивилизации?

— Турки исповедуют не лучшую религию — они фаталисты, и это мешает им развиваться. Кроме того, их женщины и вполовину не так очаровательны, как наши, — вернее, наши были бы очаровательны, если бы удалось побороть эту модную эпидемию. Только подумайте, какое важное заявление вы делаете, когда говорите, что женщины все меньше и меньше заинтересованы в замужестве! Как пагубно эта глупая агитация влияет на их манеры, личность, природу.

— Я одна из таких женщин! — перебила его Верина.

Но Рэнсом не прервал свою речь и продолжил:

— Существуют тысячи вещей, которыми могут заниматься женщины независимо от того, замужем они или нет. Например, делать общество лучше.

— Лучше для мужчин, конечно.

— Для кого же еще, ради бога? Дорогая мисс Таррант, что может быть приятнее для женщин, чем нравиться мужчинам? Эта истина стара, как само человечество, и не позволяйте Олив Чанселлор убедить вас, что они с миссис Фарриндер изобрели новую, которая сможет занять ее место, или что их истина имеет еще более глубокие и прочные корни.

Верина не стала заострять внимание на его последних словах. Она лишь сказала:

— Что ж, я рада, что вы готовы увидеть мир, в котором полно старых дев!

— Я не возражаю против старых дев прежних времен — они были восхитительны. У них всегда было много дел, и они не шатались по миру с воззваниями. Я против новых старых дев, которых создаете вы и от которых я хотел бы держаться подальше. — Он не сказал, что имеет в виду Олив Чанселлор, но Верина посмотрела на него так, будто подозревала, что он собирался это сделать. Чтобы немного разрядить обстановку, он продолжил: — Что до вас, дорогая мисс Таррант, то мои замечания касательно влияния на женщин этого пагубного увлечения к вам не относятся. Вы сами по себе, вы уникальны и неповторимы, В вас так удачно соединены разные элементы, что я склонен считать, что вы безупречны. Я не знаю, откуда вы пришли и как стали такой, какая вы есть, но даже самое дурное влияние вас не испортит. Кроме того, вы должны знать, — продолжил молодой человек, все так же холодно и спокойно, как будто решал математическое уравнение, — вы должны знать, что ваша связь со всеми этими бредовыми разглагольствованиями — это самая нереальная, случайная и иллюзорная вещь в мире. Все это было возложено на вас по воле обстоятельств и неудачных знакомств, и вы приняли это, как приняли бы любой груз ответственности, поскольку обладаете мягким характером. Вы всегда хотите угодить кому-нибудь, и вот сейчас вы разъезжаете с лекциями по стране и пытаетесь поднять демонстрации, только ради того, чтобы угодить мисс Чанселлор, как раньше делали это ради удовольствия ваших родителей. Это действительно не вы, для других существует лишь изобретенная вами кукла, которую вы дергаете за ниточки, чтобы она могла двигаться и говорить, в то время как вы сами пытаетесь спрятаться и раствориться в ней. Ах, мисс Таррант, если бы все дело было в желании угодить, как вы могли бы порадовать кого-то еще, если бы отбросили вашу нелепую куклу и встали наконец в полный рост, во всей своей свободной красоте!

Пока Бэзил Рэнсом говорил, Верина слушала его с большим вниманием, опустив глаза. Но едва он закончил, она вскочила на ноги — что-то заставило ее почувствовать, что их общение продлилось уже слишком долго. Она отвернулась от него, как будто собралась уйти. Она и действительно собиралась это сделать. Ей не хотелось смотреть на него сейчас или продолжать разговор. Я говорю «что-то заставило ее», но отчасти дело было в его манере говорить — такой спокойной и четкой, будто он знал все наверняка, и это пугало и одновременно злило ее. Она пошла по дорожке к выходу, и это было призвано означать, что им следует немедленно покинуть это место. Он разложил все по полочкам так ясно, как будто был во власти высших сил и не мог говорить иначе. Он сказал, что она не является тем, чем пытается быть, как дух, стремящийся обрести тело, и ей было больно это слышать. Она была уверена, что ее подлинное «я» только что услышало его, хотя не должно было. В какой-то момент он вновь оказался рядом с ней, и, пока они шли рядом, она осознала: то, что он сказал ей, было куда ужаснее самых худших опасений Олив. Каково было бы сейчас ее бедной забытой подруге, если бы она услышала хотя бы часть их разговора? Верина была настолько потрясена речью своего собеседника, что это заставило ее прервать разговор и немедленно покинуть парк. Она все еще не хотела, чтобы он подумал, что она бежит с поля боя или придает большое значение его словам. Потому она достаточно, по ее мнению, равнодушно бросила Рэнсому через плечо, ускоряя шаг:

— Судя по вашим словам, вы решили, что мои способности невелики.

Он помедлил с ответом, пока его длинные ноги с легкостью приноровились к ее стремительному шагу, к ее очаровательному, трогательному, торопливому шагу, который выдавал весь трепет, который она пыталась скрыть.

— Огромные способности! Но вовсе не в той области, где вы пытаетесь их использовать! Совершенно в другой области, мисс Таррант! И способности — это не то слово. Настоящая гениальность!

Она почувствовала, что он пристально посмотрел на нее после этой реплики, и начала краснеть. Если бы он задержал этот взгляд на ней немного дольше, она бы назвала его дерзким. Верина пыталась успокоить себя старой присказкой Олив: «Сотни людей будут смотреть на тебя». Но сейчас все изменилось — она не могла больше выдерживать пристальное внимание одного человека. Ей хотелось снова сделать его посторонним, отделиться от него, и поэтому она задала еще один вопрос:

— Я так понимаю, вы считаете женщин неполноценными?

— В том, что касается общественных, гражданских целей, — да, абсолютно слабыми и неприспособленными. Ничто лучше не свидетельствует о смутном времени, как то, что мужчины начинают считать иначе. Но личное, интимное — это совсем другое дело. В семейной жизни и домашних делах...

Верина прервала его с нервным смешком:

— Не продолжайте — это пустые фразы!

— Да, но они лучше тех, которые говорите вы, — сказал Бэзил Рэнсом, выходя вместе с ней из ворот парка.

День был великолепен, и его сияние заставляло Рэнсома думать, что до вечера еще далеко. Позади них простирались беседки, и искусственные озера, и пасторальные пейзажи, наполнявшие весь район свежестью и широтой открытого пространства. Дома цвета шоколада выстроились перед ними высокими ровными рядами. Впереди звенели трамваи, заменившие лошадей лошадиными силами, поглощая и выплевывая пассажиров. Группки безработных, детей разочарования из дальних стран, подпирали солнечную стену парка. А по другую сторону простирались коммерческие перспективы Шестой авеню, при удивительном отсутствии воздушной перспективы.

— Мне нужно идти домой. До свидания, — внезапно заявила Верина своему спутнику.

— Идти домой? Значит, вы не пообедаете со мной?

Верина знала людей, которые обедали в полдень, и людей, которые обедали вечером, и даже тех, которые вообще никогда не обедали. Но она не знала никого, кто обедал бы в половине четвертого. Предложение Рэнсома показалось ей сейчас странным и неуместным и, как ей подумалось, нарушало и традиции Миссисипи. И даже его разочарованный вид и потускневший взгляд не могли заставить ее изменить решение, поскольку она не просто хотела уйти — ей хотелось вернуться на Десятую улицу в одиночестве.

— Я должна покинуть вас прямо сейчас, — сказала она. — Пожалуйста, не просите меня остаться. Вы не стали бы, если бы знали, как сильно я не хочу этого! — Ее голос и выражение лица изменились, и хотя она улыбалась больше, чем когда-либо, она казалась ему серьезной как никогда.

— Вы хотите уйти в одиночестве? Я просто не могу вам этого позволить, — ответил Рэнсом, изрядно удивленный такой просьбой. — Я привел вас сюда, в такую даль, я несу ответственность за вас и обязан доставить вас туда, где мы встретились.

— Мистер Рэнсом, я должна, я так хочу! — воскликнула она с интонацией, которой он прежде у нее не замечал.

Он понял, что будет ошибкой настаивать на своем, хотя это его очень удивило и озадачило. Когда он выразил надежду, что она позволит ему хотя бы посадить ее на трамвай, она ответила, что не поедет на трамвае, так как хочет пройтись. Идея отпустить ее бродить в одиночестве ему не нравилась, но он чувствовал охватившее ее нервное нетерпение и решил, что такова загадочная женская сущность и нужно позволить ситуации идти своим чередом.

— Это тяжелее для меня, чем вы предполагаете, но я согласен. Да хранят вас Небеса, мисс Таррант!

Она повернулась к нему лицом, как будто рвалась с привязи, и ответила неожиданно:

— Я очень надеюсь, что вас опубликуют.

— Мои статьи? — удивился он и воскликнул: — Ах вы, милое создание!

— До свидания, — повторила она и подала ему руку.

Он задержал ее в своей на мгновение и спросил, действительно ли она так скоро покидает город, что не сможет встретиться с ним еще раз.

Она ответила:

— Если я останусь, то буду жить в таком месте, куда вы не должны приходить. Вам не позволят меня увидеть.

Он не хотел задавать ей этот вопрос. Лимит вопросов, который он установил для себя, был исчерпан. Но внезапно лимит увеличился сам собой.

— Вы имеете в виду тот дом, где я слушал вашу речь?

— Я, возможно, останусь там на несколько дней.

— Если мне запрещено появляться там, чтобы увидеть вас, зачем вы прислали мне приглашение?

— Потому что тогда я собиралась изменить вас.

— А теперь поставили на мне крест?

— Нет, нет. Я хочу, чтобы вы остались таким, какой вы есть!

Она выглядела очень странно, когда произносила это с искусственной улыбкой на лице, и он не мог понять, о чем она думала в этот момент. Она двинулась своей дорогой, но он крикнул ей вслед:

— Если вы останетесь, то я приду!

Она не обернулась и ничего не ответила, и ему оставалось только смотреть на нее, пока она не скрылась из виду. Ее прекрасная спина словно повторяла последнюю загадочную фразу, бросая ему вызов.

Впрочем, Верина Таррант и не думала бросать ему вызов. Несмотря на свою задержку и то, что Олив уже наверняка ждет ее, она хотела пройтись, чтобы иметь возможность подумать. И думала о том, как она рада сейчас, что мистер Рэнсом является ее противником. Если бы он был на ее стороне!.. Она не стала продолжать это предположение. Олив ждала ее именно так, как она и предвидела: едва она вошла, та повернулась к ней с искаженным лицом. Верина сразу же рассказала, чем она занималась, и, не давая подруге времени на вопросы и комментарии, спросила:

— А ты, ты нанесла визит миссис Беррейдж?

— Да, я прошла через это.

— Она настаивала на том, чтобы я пожила у них?

— Да, и очень сильно.

— И что ты сказала?

— Я сказала совсем немногое, но она дала мне такие заверения...

— Что ты подумала, что я должна пойти туда?

Олив помолчала немного и затем сказала:

— Она заявила, что они преданы нашему делу и что Нью-Йорк будет у твоих ног.

Верина обеими руками взяла мисс Чанселлор за плечи и молча одарила ее таким же пристальным взглядом, каким та недавно смотрела на нее. Затем она бросила с чувством:

— Меня не волнуют ее заверения — меня не волнует Нью-Йорк! Я не пойду к ним, не пойду, — ты понимаешь? — Внезапно ее голос изменился, она обняла подругу и уткнулась лицом ей в шею. — Олив Чанселлор, увези меня отсюда, увези меня! — сказала она.

Олив почувствовала, что она рыдает, и поняла, что вопрос, над которым она билась в тоске последние несколько часов, наконец решен.