Вернувшись со своей спутницей в апартаменты на Десятой улице, Верина увидела на столике в передней две записки. Одна из них, как она поняла, была адресована мисс Чанселлор, а другая — ей. Они были написаны разным почерком, но оба почерка она узнала. Олив стояла позади нее на ступенях и просила кучера прислать за ними экипаж через полчаса — они оставили себе время только на то, чтобы переодеться. Так что Верина просто взяла свою записку и поднялась к себе в комнату. По пути она подумала, что все время знала, что эта записка будет там, и чувствовала себя немного предательницей. Если она могла весь день колесить по Нью-Йорку и забыть о том, что впереди ее ждут трудности, это не меняло того, что трудности действительно возникнут и в любой момент могут заявить о себе, — и решить их, просто уехав обратно в Бостон, невозможно. Через полчаса, когда она ехала по чересчур людной в этот день Пятой авеню вместе с Олив, разглаживая свои светлые перчатки, мечтая о том, чтобы ее веер был немного изящнее, и любуясь ярко освещенными улицами, никто не смог бы доказать, что своим талантом и неординарностью она обязана тому, что в ее венах течет кровь Таррантов. Когда дамы подъехали к одному из знаменитых ресторанов, у дверей которого их обещал встретить мистер Беррейдж, Верина весело и непринужденно сообщила Олив, что мистер Рэнсом заходил, пока их не было дома, и оставил записку, в которой было множество комплиментов для мисс Чанселлор.

— Это исключительно ваше личное дело, моя дорогая, — ответила Олив, с меланхоличным вздохом оглядывая Четырнадцатую улицу, которую они в этот момент проезжали.

Для Верины не было новостью, что при своем стремлении к справедливости во всем в некоторых случаях Олив просто ничего не могла с собой поделать. Она подумала, что со стороны подруги было уже поздно говорить, что письма Бэзила Рэнсома касаются только той, кому они адресованы. Ведь еще вчера во время их поездки его родственница продемонстрировала обратное. Верина решила, что подруга должна узнать все, что ей следовало знать об этом письме. Спрашивая себя, не будет ли хуже, если она расскажет больше, чем та хочет знать, Верина продолжила:

— Он принес его с собой, — видимо, написал заранее, на случай если не застанет меня. Он просит о встрече завтра — говорит, что хочет о многом поговорить. Предлагает увидеться в одиннадцать утра и надеется, что мне будет удобно встретиться с ним в это время. Он думает, что в это время дня у меня не будет важных дел. Конечно, наше возвращение в Бостон все меняет, — спокойно добавила Верина.

Мисс Чанселлор немного помолчала и затем ответила:

— Да, если только ты не пригласишь его проехаться с тобой на поезде.

— Ох, Олив, какая ты злая! — воскликнула Верина с искренним удивлением.

Олив не могла оправдать свою злость тем, что Верина говорила так, будто разочарована данным обстоятельством, потому что это было бы неправдой. Поэтому она просто заметила:

— Не знаю ничего стоящего, что он может тебе сказать.

— Конечно, не знаешь — он же еще ничего не сказал! — сказала Верина со смехом, показывая, что все это не имеет для нее никакого значения.

— Если мы останемся, ты встретишься с ним в одиннадцать? — поинтересовалась Олив.

— Почему ты об этом спрашиваешь теперь, когда я уже решила не придавать этому значения?

— Ты считаешь, что с твоей стороны это огромная жертва?

— Нет, — мягко сказала Верина. — Но я признаю, что мне любопытно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я бы хотела услышать мнение другой стороны.

— О боги! — пробормотала Олив, поворачиваясь к ней лицом.

— Ты же знаешь, что я никогда его не слышала, — улыбнулась Верина своей побледневшей подруге.

— Ты хочешь услышать обо всех гнусностях этого мира?

— Нет, не в этом дело. Чем больше он скажет, тем лучше для меня. Я думаю, я могла бы встретиться с ним.

— Жизнь слишком коротка. Оставь его таким, какой он есть.

— Что ж, — продолжила Верина, — мне безразлично, удалось ли мне заставить поменять взгляды многих из тех, кто был для меня более интересен, чем он. Но заставить его согласиться с двумя-тремя моими доводами было бы для меня важнее всего сделанного до сих пор.

— Тебе не стоит вступать в противоборство, если условия не равны. А в случае с мистером Рэнсомом они не равны.

— Да, не равны, потому что правда на моей стороне.

— Что значит эта правда для мужчины? Разве их грубость дана им не для того, чтобы забыть о правде?

— Я не думаю, что он грубый. Но хотела бы в этом убедиться наверняка, — весело сказала Верина.

Олив ненадолго прикрыла глаза, затем отвернулась и невидящим взором уставилась в окно экипажа, и Верине подумалось, что ее подруга немного странно выглядит для человека, который едет ужинать в «Дельмонико». Как она беспокоится из-за всего на свете, как трагично все воспринимает. Как она тревожна, подозрительна и подвержена малейшему влиянию! За время их долгого знакомства Верина научилась уважать многие странности Олив. Они доказывали глубину и преданность ее натуры и были настолько неотделимы от ее благородства, что Верина редко решалась их критиковать. Но сейчас серьезность Олив настолько не гармонировала с окружающей действительностью, что казалась фальшивой нотой. И она была очень рада, что не рассказала ей о визите Рэнсома в Монаднок-Плейс. Если она так переживает из-за того, что ей известно, от скольких переживаний избавило ее это неведение! Сейчас Верина считала, что ее знакомство с мистером Рэнсомом было самым коротким, поверхностным и незначительным из всех возможных.

Этим вечером Олив Чанселлор смогла как следует познакомиться с Генри Беррейджем. У нее были для этого свои причины, и в следующие несколько часов куда больше, чем этим маленьким праздником под его председательством в зале, полном блестящей публики, где французские официанты скользили по густым коврам, чем компаниями знаменитостей за соседними столиками, и даже больше, чем волшебной музыкой «Лоэнгрина», она была увлечена классификацией и сравнительным анализом, суть которых следует пояснить для читателя. Хотя ее беспристрастность может показаться сомнительной, мне приятно отметить, что по возвращении из оперы она справедливо признала, что Верина очень скоро рассказала ей о записке Бэзила Рэнсома. Вместе с Вериной она проследовала в ее комнату. На обратном пути девушка говорила только о музыке Вагнера, о солистах, об оркестре и о том огромном удовольствии, которое она получила. Олив видела, как сильно ей понравился Нью-Йорк, где подобные удовольствия ждали на каждом шагу.

— Что ж, мистер Беррейдж был действительно очень добр к нам — он был сама предупредительность, — сказала Олив и слегка покраснела, увидев, как Верина взглядом поблагодарила ее за то, что она признала положительные качества мужчины.

— Я очень рада, что тебя это так впечатлило, потому что мне кажется, мы были немного резки с ним сегодня. — Это «мы» Верина произнесла ангельским голоском. — Он был так внимателен к тебе, дорогая, что прямо-таки забыл обо мне. Он смотрел на тебя так нежно. Дорогая Олив, вот бы тебе выйти за него... — И мисс Таррант, будучи в прекрасном настроении, обняла по-другу, чтобы сдержать свою легкомысленность.

— Он все еще хочет, чтобы ты осталась здесь. Они не передумали, — заметила Олив, повернувшись к ящику, из которого взяла письмо.

— Неужели это он тебе так сказал? Мне он не говорил ничего об этом.

— Когда мы зашли сюда днем, я нашла эту записку от миссис Беррейдж. Тебе лучше прочесть ее. — И она передала вскрытое письмо Верине.

В нем говорилось, что миссис Беррейдж не может смириться с тем, что Верина откажется от визита, на который она и ее сын так рассчитывали. Она была уверена, что они смогут сделать его таким же интересным для мисс Таррант, каким он будет для них. Она, миссис Беррейдж, чувствовала, что не услышала и половины того, что хотела узнать о взглядах мисс Таррант, и что очень многие, слышавшие ее речь, пришли на следующий день с вопросом, возможно ли еще раз встретиться с оратором и пообщаться с ней на самые животрепещущие темы. Она очень надеялась, что даже если молодые леди не переменят своего решения насчет этого визита, то они смогут хотя бы остаться еще ненадолго и позволить ей устроить неформальную встречу, дабы просветить эти жаждущие души. Может ли она хотя бы обсудить этот вопрос с мисс Чанселлор? Она предупреждала, что все так же будет настаивать на визите. Могут ли они встретиться на следующий день и может ли миссис Беррейдж попросить, чтобы эта встреча состоялась именно в ее доме? Она должна сообщить мисс Чанселлор кое-что очень важное и секретное, и лучше всего это будет сделать именно под крышей дома миссис Беррейдж. Она пришлет за мисс Чанселлор экипаж в любое удобное время. Она уверена, что их беседа будет очень плодотворной.

Верина очень внимательно прочла это письмо. Оно показалось ей очень загадочным и подтвердило мысль, к которой она пришла прошлым вечером, — что у нее сложилось неверное мнение об этой умной, светской и любопытной женщине во время визита той в Кембридж. Она отдала письмо Олив и сказала:

— Вот почему он как будто не был уверен, что мы уезжаем завтра. Он знал, что она это написала, и думает, что это нас задержит.

— Да, и если я скажу, что оно может нас задержать, будешь ли ты считать меня ужасно непоследовательной?

Верина с искренним непониманием посмотрела на нее, и чувство, что это очень странно, что Олив теперь хочет задержаться, было едва ли не сильнее, чем удовольствие от того, что они останутся здесь еще немного. Наконец она сказала откровенно:

— Тебе не нужно будет уговаривать меня согласиться. С моей стороны глупо было бы прикидываться, что мне здесь не нравится.

— Я думаю, что, вероятно, просто обязана встретиться с ней, — задумчиво проговорила Олив.

— Как мило, должно быть, иметь общий секрет с миссис Беррейдж! — воскликнула Верина.

— Он не будет секретом для тебя.

— Дорогая, ты не должна посвящать меня в него, если не хочешь, — продолжила Верина, думая о собственной тайне.

— Я думала, мы собирались делиться всем. Оказывается, так планировала поступать только я.

— Ах, не говори о планах! — печально воскликнула Верина. — Если мы все-таки не уезжаем завтра, глупо что-то планировать. В ее письме многое недосказано, — добавила она, так как Олив явно пыталась прочесть на ее лице, настроена ли Верина потворствовать такому желанию миссис Беррейдж, и ощущение было довольно неловкое.

— Я думала над этим весь вечер, и, если ты сейчас согласишься, мы остаемся.

— Дорогая, какая же у тебя сила духа! Весь вечер — пока мы наслаждались этими великолепными блюдами, пока мы наслаждались «Лоэнгрином»! Так как я вовсе не думала об этом, то решить должна ты. Ты же знаешь, я соглашусь на все.

— А ты согласишься пожить у миссис Беррейдж, если она скажет мне что-то такое, что я сочту убедительным?

Верина рассмеялась:

— Знаешь, это на нас совсем не похоже!

Олив помолчала немного и затем ответила:

— Не думаю, что смогу забыть это. Если я предлагаю что-то изменить, то только потому, что иногда мне кажется: что угодно будет лучше, чем то, что похоже на нас. — Это было сказано довольно путано и с такой меланхолией, что Верина вздохнула с облегчением, когда ее подруга добавила, что сейчас она, должно быть, считает ее странной и непоследовательной, так как это дало ей возможность ответить успокаивающе:

— Я не думаю, что ты часто совершаешь ошибки! Я останусь на неделю с миссис Беррейдж, или на две недели, или на месяц, или на любой срок, на который ты захочешь. — И продолжила: — В любом случае говорить о чем-то можно будет только после того, как ты с ней встретишься.

— Хочешь, чтобы я все решала сама? Ты не очень-то мне помогаешь, — сказала Олив.

— Помогаю в чем?

— Помогаешь помогать тебе.

— Я не хочу никакой помощи. Я достаточно сильная! — весело воскликнула Верина. Затем трогательно-комичным тоном спросила: — Моя драгоценная коллега, почему вы заставляете меня выражаться так высокомерно?

— Если ты остаешься — хотя бы только на завтра, — много ли времени ты проведешь с мистером Рэнсомом?

Верина была настроена довольно иронично и могла бы найти повод для веселья в том трепетном, неуверенном тоне, каким Олив задала свой вопрос. Но он произвел обратный эффект. Он в буквальном смысле породил первое проявление неудовольствия, и впервые за все время их необычайной близости в голосе Верины прозвучал упрек. У Верины покраснели щеки и на мгновение увлажнились глаза.

— Я не знаю, о чем ты все время думаешь, Олив, и не знаю, почему ты не хочешь доверять мне. Особенно в том, что касается мужчин. Это очевидно с самого начала. И возможно, тогда ты была права, но сейчас совсем другое дело. Неужели я все время должна находиться под подозрением? Почему ты ведешь себя так, будто за мной нужно присматривать, будто я готова сбежать с любым мужчиной, который заговорит со мной? Мне кажется, я доказала, что не придаю этому большого значения. Я думала, ты за это время поняла, насколько серьезно я настроена. Что я посвятила свою жизнь чему-то невыразимо более ценному для меня. Но ты снова и снова начинаешь все сначала — это несправедливо по отношению ко мне. Я должна принимать все таким, как оно есть. Я не должна бояться. Я думала, мы решили, что должны делать свое дело, даже если весь мир будет против, глядя в лицо трудностям, не склоняясь ни перед чем. И сейчас, когда все так замечательно складывается и победа летит на наших знаменах, странно, что ты сомневаешься во мне и думаешь, что я больше не предана нашим прежним мечтам. Когда я впервые встретила тебя, я сказала, что могу отречься от всего, и сейчас, лучше зная, что это означает, я готова повторить это снова. Я могу — и я сделаю это! Так почему, Олив Чанселлор, — воскликнула Верина, задыхаясь в порыве красноречия, — ты еще не поняла, что я уже отреклась от всего?!

Привычка к публичным выступлениям, постоянные тренировки и практика позволили Верине даже в частной беседе нанизывать предложения одно на другое в последовательности, создающей наиболее впечатляющий эффект. Олив была полностью готова к этому и замерла, пока девушка мягким, умоляющим тоном произносила одно за другим предложения, вслушиваясь в них с тем же пристальным вниманием, что обычно проявляли люди, сидящие в зале. Она не отрываясь смотрела на Верину, чувствуя, что та затронула ее глубинную сущность, что она необычайно страстная и искренняя, что она трепетная, безупречная, невинная девушка, что она действительно отреклась, что они обе в безопасности и сама Олив вела себя непозволительно несправедливо и бестактно. Она медленно подошла к подруге, обняла и долго не выпускала из объятий, соединившись с ней в безмолвном поцелуе, который дал Верине понять, что Олив ей поверила.