Независимо от того, сколько внимания мисс Чанселлор уделила своей одежде, она решительно не заслуживала такого упрека. Она была в простом темном платье и без украшений, а бесцветные волосы, похоже, были убраны так же гладко, как волосы ее сестры стремились завиться в локоны. Она немедленно села и, пока миссис Луна говорила, смотрела в пол, уделяя Бэзилу Рэнсому едва ли больше внимания, чем многословной сестре. Молодой человек тем временем мог свободно ее рассматривать. Он заметил, что она взволнована и старается скрыть это. Он гадал о причине такого волнения, не зная, что вскоре ему предстоит понять: эта женщина подобна лодке в бушующем море. Даже после ухода сестры мисс Чанселлор сидела, опустив глаза, как будто находилась под властью заклятия, запрещающего поднять их. Мисс Олив Чанселлор, скажу по секрету читателю, которому в ходе рассказа я вынужден буду доверить немало тайн, была подвержена приступам ужасной застенчивости, во время которых не могла посмотреть в глаза даже своему отражению в зеркале. Один из таких приступов сразил ее сейчас безо всякой очевидной причины, хотя миссис Луна усугубила его своей бесцеремонностью. В мире не было никого более бестактного, чем миссис Луна. Олив возненавидела бы сестру, если бы не запретила себе ненавидеть людей.

Бэзил Рэнсом обладал первоклассным интеллектом, хотя он сознавал, насколько беден пока его жизненный опыт, и старался не делать поспешных обобщений. Однако он сделал два или три вывода, которые могли бы пригодиться джентльмену, недавно допущенному в сообщество адвокатов Нью-Йорка и находящемуся в поиске клиентов. Один из этих выводов заключался в том, что род людской проще всего поделить на тех, кто принимает все близко к сердцу, и тех, кто относится ко всему легко. Он быстро понял, что мисс Чанселлор относится к первому типу людей. Это было так ясно написано на ее нежном лице, что он почувствовал невыразимую жалость к ней еще до того, как они успели перекинуться парой слов. Сам он ко всему относился легко. Если ему и приходилось в последнее время резко выражаться, то только после долгих раздумий и в силу обстоятельств. Но острые черты лица и нервное поведение этой бледной девушки со светло-зелеными глазами явно указывали на болезненную впечатлительность, и любое сколько-нибудь подробное описание не передало бы это ее качество во всей его полноте. Бедный Рэнсом сообщил сам себе данный факт, как если бы это было великое открытие. Но на самом деле он еще никогда в жизни не был так «беотийски» невежественен. Сказать, что мисс Чансел-лор ранима, все равно что ничего не сказать. Почему она так чувствительна и почему ее чувствительность столь символична? Рэнсом был бы рад углубиться в далекое прошлое, чтобы разгадать эту загадку. Женщины, которых он знал до сих пор, выросли в том же мягком климате, что и он, и были далеки от тех проявлений, что он заметил в сестре миссис Луны и за которые так поспешно пожалел ее. Он любил таких женщин — не слишком много думающих, не чувствующих груза ответственности за судьбу мира, в отличие от мисс Чанселлор. Вот если бы все они были домашними и пассивными и не переживали из-за этого, оставив публичную деятельность сильному полу! Рэнсом был доволен своим взглядом на то, что могло исправить положение вещей. Здесь стоит напомнить, что он был очень провинциален.

Все эти соображения представились ему не так ясно, как я только что описал; они сложились в смутное сострадание, которое возбудил в его воображении вид кузины и которое вскоре дополнилось разумным нежеланием узнавать ее поближе, хотя очевидно было, что с такой внешностью, как у нее, она должна быть очень неординарной. Рэнсому было жаль Олив Чанселлор, но он внезапно осознал, что она безнадежна, — вот в чем была ее трагедия. А он вовсе не затем приехал на поиски удачи с обездоленного Юга, который еще жил в его сердце, чтобы искать личных трагедий, по крайней мере, вне пределов его конторы на Пайн-стрит. Он прервал молчание, повисшее после ухода миссис Луны, и завел одну из тех учтивых речей, к которым все еще тяготеют обитатели обездоленного Юга, и обнаружил, что с хозяйкой дома он может вполне мило беседовать. Определив для себя, что она безнадежна, он тем не менее всем своим обхождением постарался развеять ее смущение. Большим преимуществом для карьеры, которую она сама себе прочила, была способность мисс Чанселлор при определенных условиях проявлять неожиданную смелость. Она успокоилась, поняв, что ее гость немного своеобразен. Судя по его манере говорить, не было ничего удивительного в том, что он сражался на стороне южан. Она еще не сталкивалась с такими экзотическими персонажами, а рядом с чем-нибудь неординарным всегда чувствовала себя спокойнее. Обычные житейские вещи наполняли ее тихой яростью, что было вполне естественно, поскольку, по ее мнению, почти все обычное устроено несправедливо. Теперь ей не составило труда спросить, останется ли он на ужин, — она надеялась, что Аделина передала ему ее пожелание. Когда Олив была наверху с Аделиной, им принесли его карточку, и Олив почувствовала неожиданный порыв проявить несвойственную ей благосклонность. Развлекать за столом мужчину, которого она никогда прежде не видела, — это решительно было не в ее духе.

Подобный порыв заставил ее написать Бэзилу Рэнсому весной, когда она случайно узнала, что он приехал на Север и собирается открыть практику в Нью-Йорке. Она имела склонность придумывать себе обязательства и задавать совести сложные задачи. Сей чувствительный орган почти сразу же подсказал ей, что Рэнсом принадлежит к старой рабовладельческой олигархии, которая, по ее живым воспоминаниям, ввергла страну в пучину крови и слез, и что после всех сотворенных означенной олигархией мерзостей он не был достоин покровительства человека, чьи два брата (больше братьев у нее не было) отдали жизнь за дело Севера. Это напомнило ей, однако, что, с другой стороны, ему тоже пришлось терпеть лишения и, более того, он тоже воевал и был готов пожертвовать жизнью, хотя этого и не потребовалось. Она не могла не испытывать огромного восхищения, граничащего с завистью ко всем, у кого была такая возможность. Самым главным ее секретом, самым большим тайным желанием была надежда однажды получить такую возможность и принять мученическую смерть за какую-нибудь идею. Бэзил Рэнсом выжил, но она понимала, что из-за этого он познал нужду и унижения. Его семья была разорена. Они потеряли рабов, имущество, друзей, связи и дом. Они испытали все тяготы поражения. Одно время Рэнсом пытался содержать плантацию самостоятельно, но на его шее камнем висели долги, и он жаждал работы, которая привела бы его в другое общество. Штат Миссисипи казался ему безнадежным. Он передал остатки своего наследства в руки матери и сестер и в возрасте почти тридцати лет, одетый в вышедший из моды костюм, с пятьюдесятью долларами в кармане и неутолимым голодом в сердце, впервые оказался в Нью-Йорке.

Мисс Олив Чанселлор и не догадывалась, что все это заставило молодого человека осознать, насколько он невежественен во многих отношениях, и поставить себе целью, играя с судьбой, непременно одержать верх. Ей было достаточно того, что он «собрался», как говорят французы, принял свершившийся факт, признал, что Север и Юг стали единым неделимым государственным организмом. Родство Чанселлоров и Рэнсомов было не слишком близким, скорее формальным, и о нем можно было с легкостью забыть при желании. Они приходились друг другу кузенами «по женской линии», как писал Бэзил Рэнсом в ответе на ее письмо, формальном и столь вычурном, как будто оба они принадлежали к королевской фамилии. Ее мать хотела бы восстановить эту родственную связь, и только страх показаться излишне покровительственной по отношению к людям, оказавшимся в беде, удержал ее от того, чтобы написать в Миссисипи. Она была бы рада помочь миссис Рэнсом деньгами или хотя бы одеждой, но не имела понятия, как будет воспринято такое предложение. К тому времени как Бэзил приехал на Север, миссис Чанселлор не стало, Аделина была в Европе, поэтому Олив, оставшаяся одна в маленьком доме на Чарльз-стрит, была вольна сама решать, что делать.

Она знала, что бы сделала на ее месте мать, и это помогло ей принять верное решение. Ее мать всегда надеялась на лучшее. Олив же всего боялась, но больше всего она боялась страха. Она страстно хотела быть великодушной, но откуда возьмется великодушие, если не рисковать? Она взяла себе за правило рисковать при каждой возможности, но зачастую униженно осознавала, что сама она при этом всегда остается в безопасности. Она ничем не рисковала, написав Бэзилу Рэнсому. В самом деле, едва ли он мог сделать что-либо, кроме как поблагодарить ее, хотя и крайне высокомерно, за письмо и заверить, что он приедет навестить ее, как только дело, которое он только что начал, приведет его в Бостон. Он пришел, чтобы исполнить обещание, но даже это не заставило мисс Чанселлор ощутить какую-либо опасность для себя. Она поняла, едва взглянув на него, что он не придает особого значения тем мирским вещам, которые она отрицала на уровне чувств и из принципа. Он оказался для этого слишком простым, типичным уроженцем Миссисипи. Олив была почти разочарована. Она, конечно, не думала, что он будет поражен ее неженственным поведением; мисс Чанселлор ненавидела этот эпитет почти так же сильно, как и его противоположность. Но у нее было предчувствие, что он окажется именно до такой степени добродушным и примитивным. Слаще всего на свете ей было соперничество, хотя нетрудно себе представить, что оно всегда стоило ей слез, головной боли или даже пары дней в постели. Но было непохоже, что Бэзил Рэнсом его выдержит. Безразличие, с которым люди не соглашаются с вами, — вот худшее из разочарований. Но она меньше всего ожидала от него, что он с ней согласится. Да разве мог уроженец Миссисипи с ней согласиться? Она не стала бы писать ему, если бы думала, что он согласится.