— Олив велела передать, что спустится к нам минут через десять. Минут через десять! В этом вся Олив. Не пять или пятнадцать, но и не ровно десять, чаще минут через девять или одиннадцать. Она не просила меня передать, что рада вас видеть, поскольку не уверена в этом и не позволит, чтобы кто-то подумал, что она говорит неправду. Она очень честная, эта Олив Чанселлор, прямо-таки воплощенная добродетель! В Бостоне никто не врет из вежливости. Даже не знаю, что мне с ними со всеми делать! Во всяком случае, я очень рада вас видеть.

Полная улыбающаяся женщина, скороговоркой выпалив всю эту тираду, вошла в узкую гостиную, где посетитель, предоставленный себе на какую-то пару минут, уже погрузился в чтение, чтобы скоротать время. Мужчина даже не удосужился сесть: по всей видимости, он схватил со стола первую попавшуюся книгу, едва войдя в комнату и осмотревшись, да так и остался стоять на том же месте, увлеченный чтением. При появлении миссис Луны он бросил книгу и со смехом пожал ей руку:

— Вы хотите сказать, что вы-то иногда врете. Может быть, сейчас именно такой случай?

— О, нет ничего удивительного в том, что я рада вас видеть, — продолжила миссис Луна. — Я провела три долгие недели в этом ужасно прямолинейном городе.

— Звучит нелестно для меня, — ответил молодой человек. — Я притворяюсь честным малым.

— Боже, что за наказание быть южанином! — воскликнула дама. — Олив просила передать, что надеется, что вы останетесь на ужин. И раз она так сказала, уж будьте уверены, она действительно на это надеется. Тут она готова рискнуть.

— Остаться на ужин в таком виде? — спросил посетитель, указывая на свой явно повседневный наряд.

Миссис Луна оглядела его с ног до головы и вздохнула с легкой улыбкой, как будто он был длинной колонкой цифр, которую надо сложить. Он и правда был очень длинным, этот Бэзил Рэнсом, и выглядел немного жестким и обескураживающим, словно колонки цифр, несмотря на дружелюбное выражение худощавого лица, на котором по обе стороны рта пролегли глубокие и тонкие преждевременные морщины. Высокий и худой, он был одет во все черное. На нем была рубашка с широким воротником; в вырезе жилета виднелся треугольник слегка помятой ткани, украшенный булавкой с маленьким красным камнем. Несмотря на это украшение, молодой человек выглядел бедно — насколько может быть бедным мужчина с такой красивой шевелюрой и такими притягательными глазами. Темные глаза Бэзила Рэнсома были глубокими и блестящими, величавая посадка головы определенно прибавляла ему росту. Такую голову невозможно не заметить в толпе, она могла бы украшать собою бронзовую медаль, а ее обладателю впору было бы возвышаться на политической трибуне или блистать в суде. Густые черные волосы без пробора, идеально прямые и блестящие, обрамляли высокий и широкий лоб подобно львиной гриве. Все это, особенно таящийся в глазах огонь, выдавало в нем будущего великого политического деятеля Америки либо просто жителя Каролины или Алабамы. На самом деле он приехал из Миссисипи и говорил с присущим той местности очаровательным акцентом. Не в моей власти передать этот чарующий диалект сочетаниями букв, по посвященному читателю не составит труда воспроизвести это звучание, которое в настоящий момент не может быть связано ни с чем тщеславным или вульгарным. Этому худому, бледному до желтизны, бедно одетому и в то же время яркому молодому человеку, с величественной головой, сутулыми плечами и лицом, выражающим страстность и мрачную решимость, с его провинциальной солидностью, отводится как представителю своего пола самая важная роль в моем повествовании. Он очень активно участвовал в событиях, о которых я взялся вам поведать. И все же читателям, которые любят полноту образов, которые читают не только разумом, но и чувствами, надобно помнить, что он растягивал согласные и проглатывал гласные звуки, и его речь была полна незаконченных мыслей и неожиданных отступлений, напитана чем-то широким и знойным, почти африканским. Звучание его голоса почему-то вызывало в воображении плодородные просторы хлопковых полей. Миссис Луна явно не воспринимала этой картины в целом, а видела лишь часть ее, в противном случае она бы не ответила на его вопрос в шутливом тоне:

— А вы что же, бываете в другом виде?

Миссис Луна была бестактна, нестерпимо бестактна.

Бэзил Рэнсом слегка покраснел.

— О да, — сказал он, — к ужину я обычно выхожу с шестизарядным револьвером и охотничьим ножом.

И он рассеянно поднял свою шляпу — мягкую черную шляпу с низкой тульей и огромными нрямыми полями. Миссис Луна хотела знать, чем он занимается. Она заставила его сесть. Она заверила Бэзила, что ее сестра действительно ждала его. Если он не останется на ужин, Олив будет ужасно жаль, — настолько, насколько ей вообще может быть чего-то жаль — поскольку она немного фаталистка. К ее огромному сожалению, сама она приглашена в другое место — а в Бостоне любое приглашение на вес золота. Олив тоже собирается куда-то после ужина, но если он не возражает, то может к ней присоединиться. Олив собиралась не на вечеринку — она вообще не ходит на вечеринки, — это одно из тех странных собраний, которые она так любит.

— Какие собрания вы имеете в виду? Вы так говорите, будто это шабаш ведьм на горе Броккен.

— Ну, так оно и есть. Все они ведьмы и колдуны, медиумы и прорицатели или неистовые радикалы.

Бэзил Рэнсом уставился на нее, и желтый отблеск в глубине его карих глаз стал ярче.

— Вы хотите сказать, что ваша сестра — неистовый радикал?

— Радикал? Да она якобинка, нигилистка. Все-то ей не так и не этак. Если вы собираетесь ужинать с ней, вам лучше знать об этом заранее.

— Однако! — пробормотал молодой человек и откинулся на спинку стула, скрестив руки. И с вежливым недоверием посмотрел на миссис Луну. Она была вполне симпатичной. Ее локоны походили на грозди винограда. Тугой корсаж едва не лопался от переполнявшей ее жизненной энергии, а из-под гофрированной нижней юбки выглядывала маленькая пухлая ступня в туфле на высоком каблуке. Она выглядела привлекательно и дерзко одновременно. Казалось, Бэзил с большим сожалением обдумывал то, что она сказала, но он то ли погрузился в раздумья, то ли просто молчал некоторое время, пока его глаза изучали миссис Луну. Он словно прикидывал, какого учения придерживается она сама, насколько она разделяет взгляды своей сестры. Многое казалось странным Бэзилу Рэнсому. Бостон был особенно полон сюрпризов, а он предпочитал ясность. Миссис Луна натягивала перчатки. Рэнсом впервые видел такие длинные перчатки. Они напоминали чулки, и ему стало любопытно, как она обходится без подвязок над локтями.

— Что ж, пожалуй, мне действительно следовало это знать, — проговорил он наконец.

— Следовало знать что?

— Что мисс Чанселлор именно такая, как вы сказали. Она ведь воспитывалась в этом реформаторском городе.

— О, город тут ни при чем, это просто Олив Чанселлор. Она бы реформировала Солнечную систему, если бы могла до нее добраться. Она и вас реформирует, если вы не поостережетесь. Когда я вернулась из Европы, она уже была такой.

— Вы были в Европе? — спросил Рэнсом.

— О да! А вы разве нет?

— Нет, я нигде не бывал. А ваша сестра?

— Да, но она провела там всего час или два. Она ненавидит Европу, она бы с удовольствием ее упразднила. Вы не знали, что я была в Европе? — продолжила миссис Луна слегка расстроенным тоном женщины, узнавшей, что ее известности есть предел.

Рэнсом едва не ответил, что пять минут назад не знал даже о ее существовании, но вспомнил, что джентльмену с Юга не подобает так говорить с дамой, и ограничился тем, что попросил извинить его беотийское невежество (молодой человек любил выражаться изящно). Он жил в той части страны, где мало кто задумывается о Европе, и всегда полагал, что миссис Луна обосновалась в Нью-Йорке. Последнее он сказал наугад, так как, разумеется, никогда не предполагал, где именно обретается миссис Луна. Эта маленькая ложь, однако, лишь усугубила его положение.

— Если вы думали, что я живу в Нью-Йорке, почему же не навещали меня? — спросила она.

— Ну, видите ли, я практически нигде не бываю, кроме судов.

— Вы имеете в виду судебные заседания? Здесь все так озабочены карьерой! Вы очень честолюбивы? Вы кажетесь честолюбивым человеком.

— Да, очень, — ответил Бэзил Рэнсом с улыбкой и несравненной женственной мягкостью, с которой мужчины с Юга произносят это наречие.

Миссис Луна объяснила, что она прожила в Европе несколько лет после смерти мужа. Но приехала месяц тому назад со своим маленьким сыном, единственным, что осталось у нее в этом мире, и решила навестить сестру, которая, конечно же, была ее ближайшим родственником после ребенка.

— Но это далеко не то же самое, — сказала она, — мы с Олив не слишком ладим.

— Но вы, безусловно, ладите со своим сыном, — добавил из вежливости молодой человек.

— О, у нас с Ньютоном не бывает разногласий!

И миссис Луна добавила, что сейчас, по возвращении на родину, она не представляет, чем бы ей заняться. Невозможность себя занять — самое худшее в возвращении, это все равно что родиться заново в почтенном возрасте и начать жизнь сначала. Не понимаешь даже, зачем вернулась... Некоторые хотели бы, чтобы она осталась на зиму в Бостоне; но она бы этого не перенесла — по крайней мере, она знала, что вернулась точно не за этим. Возможно, ей стоит обзавестись домиком в Вашингтоне. Слышал ли он когда-нибудь об этом скромном местечке? Они открыли его, пока она была в отъезде. Кроме того, Олив не хотела бы, чтобы сестра оставалась в Бостоне, и без обиняков заявила об этом. Единственная положительная черта у Олив. Она всегда говорит без обиняков.

Едва миссис Луна сделала это заявление, Бэзил Рэнсом встал: в комнату неслышно вошла молодая женщина. Она остановилась, как только слова сестры достигли ее ушей. Она стояла, глядя внимательно и довольно серьезно на мистера Рэнсома, и на ее губах играла едва заметная улыбка — заметная ровно настолько, чтобы подчеркнуть природную серьезность ее лица. Эта улыбка была похожа на тонкий луч лунного света на стене тюремной камеры.

— Если бы это было так, — сказала она, — я бы не стала говорить, что мне очень жаль, что я заставила вас ждать.

Говоря низким и приятным — для особых случаев — голосом, она протянула тонкую белую руку своему посетителю, который сказал с долей торжественности (он чувствовал себя немного неловко, потому что обсуждал ее недостатки с миссис Луной), что чрезвычайно рад с ней познакомиться. Он отметил про себя, что рука мисс Чанселлор холодная и вялая: она просто вложила в его руку свою, без малейшего намека на пожатие. Миссис Луна объяснила сестре, что она без стеснения обсуждала ее с молодым человеком, так как он приходится им родственником, хотя, похоже, сам он почти ничего о них не знает. Она не думает, что он когда-либо слышал о ней, о миссис Луне, пусть он и притворился с южной галантностью, что это не так. А теперь ей пора отправляться на ужин. Она слышала, как подъехала карета, и, пока ее не будет, Олив может говорить о ней все, что пожелает.

— Я сказала ему о твоих радикальных взглядах, а ты можешь сказать, если хочешь, что я вылитая Иезавель. Реформируй его. Человек из Миссисипи наверняка во всем не прав. Я приеду очень поздно, мы собираемся в театр и поэтому ужинаем так рано. До свидания, мистер Рэнсом, — продолжала миссис Луна, кутаясь в белоснежную шаль, которая придала дополнительный объем ее достоинствам. — Я надеюсь, вы останетесь здесь на какое-то время и сами решите, кто из нас кто. Я бы познакомила вас с Ньютоном. Он маленький аристократ, и мне не помешает совет на его счет. Вы остаетесь только до завтра? И какой в этом прок? Впрочем, помните, вы просто обязаны навестить меня в Нью-Йорке, я точно проведу там часть зимы. Я пришлю вам открытку. Я так просто вас не отпущу. Не смейте самостоятельно выходить в свет. У моей сестры есть право первой ввести вас в общество. Олив, почему бы тебе не взять его с собой на то женское собрание?

Бестактность миссис Луны распространялась даже на сестру: она мимоходом заметила мисс Чанселлор, что та выглядит, как будто собралась в морское путешествие.

— Я рада, что у меня нет убеждений, которые бы не позволяли мне наряжаться по вечерам! — заявила миссис Луна, уже стоя в дверях. — Сколько же внимания уделяют своей одежде люди, которые боятся выглядеть легкомысленно!