«Дом миссис Генри Беррейдж, вечером в среду, двадцать шестого марта, в девять тридцать», — гласила карточка, ставшая причиной появления Бэзила Рэнсома в указанный вечер в доме леди, о которой он никогда прежде не слышал. Что именно привело к этому, будет понятнее, если я поясню, что, помимо прочего, в левом нижнем углу карточка содержала приписку: «Выступление Верины Таррант». Рэнсом решил (к такому решению главным образом его подтолкнул вид и аромат тисненой бумаги), что миссис Беррейдж принадлежит к местной аристократии, и для него было большим сюрпризом оказаться причисленным к ней. Он задавался вопросом, что могло побудить обитательницу высших сфер послать ему приглашение. Затем он сказал себе, что, очевидно, Верина Таррант просто попросила об этом. Миссис Генри Беррейдж, кем бы она ни была, спросила, не хочет ли Верина пригласить кого-то из личных друзей, и она ответила: «О да!» — и назвала его в числе счастливчиков. Она могла дать миссис Беррейдж его адрес — он содержался в коротком письме, которое Рэнсом отправил в Монаднок-Плейс вскоре после возвращения из Бостона и в котором еще раз благодарил мисс Таррант за незабываемую прогулку по Кембриджу. Она до сих пор не ответила на то письмо, но приглашение миссис Беррейдж уже было неплохим ответом. Достойным ответом на такое послание был тот факт, что вечером двадцать шестого марта он сел на трамвай, который должен был доставить его к дому миссис Беррейдж. Он почти никогда не посещал поздних вечеринок, поскольку, благодаря миссис Луне, знал практически всех, кто их устраивал, и старался их избегать. И он был уверен, что это светское мероприятие не будет иметь ничего общего с полуночным собранием у мисс Бёрдсай. Но он был готов вынести любой социальный дискомфорт, только бы увидеть выступление Верины Таррант. А выступление, несомненно, будет, что подтверждалось прилагаемым к приглашению билетом, который он положил в карман, готовясь предъявить его на входе. Я должен пояснить читателю, что желание Бэзила Рэнсома присутствовать на выступлении мисс Таррант нисколько не умалял тот факт, что он не принимал ее взгляды и считал их ничтожной выдумкой. После своего визита в Кембридж он стал лучше понимать ее, увидел, что она ведет себя честно и естественно. Да, в ее жилах текла дурная кровь шарлатана, и ее занимала смешная идея, что молоденькая девушка может руководить целым движением. Но ее энтузиазм был искренним, ее иллюзии чистейшими, а эта мания искусственно взращивалась в ней людьми, которые собирались ее использовать и которых Бэзил Рэнсом считал сумасшедшими. Она была трогательной невинной жертвой, не осознававшей тех губительных сил, которые стремились уничтожить ее. И эта мысль об уничтожении в сознании молодого человека была неразрывно связана с мыслью о спасении. Для него она была единственной, кому он мог открыть бесконечный кредит своего сострадания. Он жаждал страданий и был готов упиваться ими.

К тому моменту, когда он переступил порог дома миссис Беррейдж, он окончательно укрепился в мысли, что попал в высшее общество. Высшее общество воплотилось в дородной пожилой некрасивой даме, одетой в чересчур декольтированное платье кричащих тонов и сияющей драгоценными камнями, которая стояла у двери и пожимала руки всем входящим. Рэнсом поклонился ей, как подобает южанину, и она сказала, что счастлива видеть его. Прочие визитеры напирали сзади, и он поддался давлению и оказался в огромном салоне, полном света, цветов и людей, где было еще больше сияющих и улыбающихся дам с глубокими декольте. Это и в самом деле было высшее общество, так как он никогда не встречал никого из присутствующих. Стены зала были покрыты картинами — и даже потолок был расписан и обрамлен. Люди слегка толкали друг друга, передвигаясь по залу, и разглядывали друг друга с разными выражениями на лицах: иногда ласковыми, иногда безразличными или даже жестокими, как казалось Рэнсому. Все это время от времени сопровождалось кивками и гримасами, неясными шепотами и смешками. Он продвигался все дальше и дальше вперед и увидел еще одну комнату, в которой было сооружено подобие небольшой сцены, закрытой красной тканью, и стояла внушительная коллекция стульев, построенных в ряды. Он начал опасаться, что люди смотрят на него так же, как друг на друга, и даже больше, чем друг на друга, и задумался, действительно ли он так сильно выделяется своей внешностью. Он не знал, насколько его голова возвышается над другими головами, равно как и не догадывался, что его загорелая кожа, угольные глаза и львиная грива прямых черных волос, которую я упоминал на первых страницах этой повести, выделяли его из толпы настолько, что в высшем обществе он превращался в достойную тему для беседы. Но сейчас были и другие темы для обсуждения, что доказывал фрагмент разговора двух дам, достигший его ушей, пока он в нерешительности стоял, пытаясь понять, где может находиться Верина Таррант.

— Вы состоите в «Клубе»? — говорила одна дама другой. — Я не знала, что вы присоединились.

— Вовсе нет. И ничто не заставит меня это сделать.

— Это несправедливо. Вы пришли ради развлечения и не собираетесь разделить ответственность!

— О, вы это называете развлечением! — воскликнула вторая дама.

— Тогда вам не следует больше нас обременять, или я больше никогда не приглашу вас, — сказала первая.

— Что ж, я думала, что это многообещающая встреча, только и всего. Теперь буду знать. А эта женщина, она не из Бостона?

— Да, кажется, они пригласили ее специально для этого.

— Вы, должно быть, совсем в отчаянном положении, если вынуждены искать развлечений в Бостоне.

— Здесь точно такое же общество, и я никогда не слышала, чтобы они приглашали кого-то из Нью-Йорка.

— Конечно нет, ведь они уверены, что у них есть все. Но разве не ужасно вечно думать о том, от чего вы отказались?

— Вовсе нет. Я собираюсь пригласить профессора Гогенхейма — он расскажет все о Талмуде. Вы должны прийти.

— Что ж, я приду, — ответила вторая дама, — но ничто не заставит меня вступить в это общество.

Что бы ни означал этот загадочный круговорот разговора, Рэнсом соглашался со второй леди, что постоянное членство где бы то ни было — это кошмар, и восхищался ее независимостью в этом мире притворства. Значительная часть собравшихся уже переместилась в другую комнату — люди начали занимать стулья, располагаясь перед пустой сценой. Он подошел к широким дверям и увидел, что комната представляла собой музыкальный зал, с полированным полом и мраморными бюстами композиторов. Однако он не стал входить, так как постеснялся бы сесть, к тому же он видел, что дамы располагаются первыми. Он повернул обратно в первую комнату, решив дождаться, пока аудитория разместится окончательно, и подумывая о том, что если ему придется смотреть из-за чужих спин, то потребуется изо всех сил вытягивать шею. Неожиданно он увидел Олив Чанселлор. Она сидела немного в отдалении, в углу комнаты, и смотрела прямо на него. Но как только она поняла, что он видит ее, то опустила глаза, сделав вид, что не узнает его. Рэнсом поколебался, но все же направился прямо к ней. Он помнил, что если Верина Таррант здесь, то и она будет здесь. Инстинкт подсказывал ему, что мисс Чанселлор не позволила бы своей дорогой подруге отправиться в Нью-Йорк без нее. Возможно, она пыталась избегать его — особенно если знала, что он пренебрег ее обществом несколько недель назад в Бостоне. Но, пока не будет доказано обратное, он должен был считать, что она захочет поговорить с ним. Хотя он видел ее лишь дважды, он отлично помнил, насколько робкой она может быть, и подумал, что, возможно, приступ застенчивости застал ее именно в этот момент.

Подойдя к ней, он понял, что не ошибся в своем предположении. Олив побледнела от смущения и явно чувствовала себя очень неуютно. Она не отреагировала на его предложение рукопожатия, и было видно, что она ни за что не повторит эту процедуру еще раз. Она смотрела на него, пока он говорил с ней, и ее губы шевелились, но лицо оставалось очень печальным, а глаза сияли почти лихорадочным блеском. Она явно удалилась в этот угол для того, чтобы быть подальше от происходящего. Маленький диванчик, на котором она сидела, имел форму, которую во Франции называют causeuse. На нем оставалось место еще для одного человека, и Рэнсом весело спросил, можно ли ему сесть рядом с ней. Когда он сел, она повернулась к нему всем телом, за исключением глаз, затем закрыла и вновь открыла свой веер, ожидая, когда пройдет приступ робости. Рэнсом же не стал ждать и шутливым тоном спросил, приехала ли она в Нью-Йорк для того, чтобы поднять народ. Она оглядела комнату. Перед их глазами предстали главным образом спины гостей миссис Беррейдж, а их убежище было частично скрыто пирамидой из цветов, которая произрастала из пьедестала рядом с Олив и распространяла нежный аромат.

— Вы называете это «народом»? — спросила она.

— Нисколько. Я понятия не имею, кто эти люди и даже кто такая миссис Генри Беррейдж. Я просто получил приглашение.

Мисс Чанселлор промолчала на его последнее замечание. Она только сказала немного погодя:

— Вы всегда идете туда, куда вас приглашают?

— О, разумеется, если есть надежда, что я увижу там вас, — галантно ответил молодой человек. — В моем приглашении было указано, что мисс Таррант произнесет речь, а я знаю, что где она, там и вы. Я слышал от миссис Луны, что вы неразлучны.

— Да, мы неразлучны. Именно поэтому я сейчас здесь.

— Вы собираетесь взбудоражить высшее общество?

Олив некоторое время сидела, опустив глаза. Затем быстро взглянула на своего собеседника:

— Это часть нашей жизни — идти туда, где мы можем быть нужны, и нести наше учение. Мы приучили себя сдерживать неприязнь и отвращение.

— О, я думаю, здесь очень мило, — сказал Рэнсом. — Красивый дом, красивые лица. В Миссисипи нет ничего подобного.

На каждую его реплику Олив отвечала продолжительным молчанием, но робость, похоже, уже начала покидать ее.

— Вы добились успеха в Нью-Йорке? Вам нравится здесь? — вдруг спросила она, придав тону оттенок меланхолии, как будто задать этот вопрос было ее тяжким долгом.

— О, успех! Я не настолько успешен, как вы и мисс Таррант. Поскольку, на мой варварский взгляд, быть героинями такого вечера — знак большого успеха.

— Я похожа на героиню вечера? — спросила Олив Чанселлор без тени иронии, но из-за этого вопрос прозвучал почти комично.

— Вы были бы ею, если бы не прятались. Разве вы не собираетесь пойти в другую комнату и послушать речь? Там уже все готово.

— Я пойду, когда меня уведомят об этом — когда меня пригласят.

Хотя сказано это было довольно величественным тоном, Рэнсом видел, что что-то здесь не так, что она чувствует себя брошенной. Увидев, что она так же обидчива по отношению к другим, как и к нему, он почувствовал, что готов простить ее, и примирительно сказал:

— О, у вас достаточно времени — половина мест еще не занята.

Она не дала прямого ответа на это, но спросила его о матери и сестрах и о новостях с Юга.

— Есть ли у них там хоть какие-то радости? — спросила она так, будто не хотела, чтобы он утруждал себя, притворяясь, что радости есть.

Он пренебрег этим предостережением, сказав, что у них всегда была одна радость, которая состояла в том, чтобы не ждать многого от жизни и стараться подстраиваться под обстоятельства. Она слушала его очень сдержанно и, по-видимому подумав, что он пытается преподать ей урок, внезапно прервала его:

— Вы просто думаете, что в их жизни все определено заранее, и больше ничего не желаете знать об этом!

Рэнсом удивленно посмотрел на нее, подумав, что эта леди всегда найдет, чем его удивить.

— Ах, не будьте так жестоки, — сказал он со своим мягким южным акцентом. — Разве вы не помните, как обошлись со мной, когда я приехал к вам в Бостон?

— Вы заковали нас в цепи и теперь, когда мы корчимся в агонии, обвиняете в том, что мы недостаточно милы с вами! — такие слова, нисколько не убавившие удивление Рэнсома, были ее ответом на его примирительную речь.

Она видела, что он глубоко озадачен и вот-вот рассмеется над ней, как полтора года назад, — она помнила этот день, как будто это было вчера. И чтобы не допустить этого любой ценой, она тут же продолжила:

— Если вы послушаете мисс Таррант, то поймете, о чем я.

— О, мисс Таррант, мисс Таррант! — И Бэзил Рэнсом наконец рассмеялся.

Она заметила его иронию и теперь пристально смотрела на него, а от ее смущения не осталось и следа.

— Что вы знаете о ней? Вы видели ее?

Рэнсом встретился с ней глазами, и какое-то время они внимательно изучали друг друга. Знает ли она о его беседе с Вериной месяц назад и не хочет ли она заставить его признаться, что он был в Бостоне и не стал заходить на Чарльз-стрит? Он видел по ее лицу, что она что-то подозревает, но она всегда что-то подозревала, если дело касалось Верины. Он мог бы рассказать о той беседе и долгой прогулке с мисс Таррант, но подумал, что, если Верина не выдала его, с его стороны будет очень большой ошибкой предать ее.

— Разве вы не помните, что я слышал ее речь тогда, у мисс Бёрдсай? — просто сказал он. — И на следующий день встретил ее у вас.

— С тех пор она заметно изменилась, — сухо ответила Олив, и Рэнсом понял, что Верина ничего ей не сказала.

В этот момент какой-то джентльмен пробился к ним сквозь толпу гостей миссис Беррейдж и обратился к Олив:

— Если вы окажете мне честь и возьмете мою руку, я обеспечу вам лучшее место в соседней комнате. Мисс Таррант уже скоро появится. Я проводил ее в картинную галерею — там находится несколько картин, которые она хотела увидеть. Сейчас она с моей матерью, — добавил он, как будто мрачное лицо мисс Чанселлор выражало что-то похожее на беспокойство о судьбе подруги. — Она сказала, что немного нервничает, так что я подумал, что ей полезно будет прогуляться.

— Впервые слышу что-то подобное! — сказала Олив Чанселлор, готовясь сдаться на милость своего проводника.

Он сказал, что оставил для нее лучшее место. Он явно хотел расположить ее к себе и обращался с ней как с очень важной персоной. Прежде чем увести ее, он пожал руку Бэзилу Рэнсому и сказал, что очень рад видеть его. Рэнсом понял, что это, должно быть, хозяин дома, хотя он едва ли мог быть сыном той дородной дамы, стоявшей на входе. Он был свеж, молод, хорош собой и очень дружелюбен. Он посоветовал Рэнсому не откладывая найти себе место в соседней комнате, так как если он никогда не слышал мисс Таррант, то его ждет величайшее наслаждение в его жизни.

— О, мистер Рэнсом пришел лишь затем, чтобы обсуждать свои предрассудки, — сказала мисс Чанселлор, поворачиваясь спиной к своему родственнику.

Он не стал пытаться протиснуться в музыкальный зал и остался стоять в дверях вместе с несколькими джентльменами. Все места были заняты, за исключением одного, прямо перед сценой, к которому направилась мисс Чанселлор со своим спутником, протискиваясь мимо людей, стоявших вдоль стен. Все обратили внимание на появление мисс Чанселлор, и Рэнсом слышал, как один джентльмен рядом с ним сказал другому:

— Я думаю, она тоже из этих.

Он поискал глазами Верину, но она, похоже, еще не появилась. Внезапно он почувствовал, как кто-то нежно похлопал его по спине, и, обернувшись, увидел миссис Луну, тычущую в него веером.