Примерно час спустя Рэнсом стоял в гостиной загородной резиденции доктора Тарранта, Монаднок-Плейс. Он послал молоденькую служанку сообщить хозяйкам дома о его появлении. Она вернулась после долгого отсутствия и сказала, что мисс Тар-рант скоро спустится к нему. Бэзил решил занять себя, по своему обыкновению, первой попавшейся книгой, которая лежала на столе рядом со старым журналом и небольшой подставкой в японском стиле, в которой находились карточки доктора Тарранта, рекламирующие его целительские способности. Он провел десять минут, листая страницы. Это была биография миссис Ады Т. П. Фоут, известного медиума, украшенная портретом дамы с удивленным выражением лица и бесчисленными кудряшками. Прочитав несколько страниц, Рэнсом сказал себе, что, хотя литература Юга постоянно подвергалась насмешкам, этот образчик литературы Севера заслуживал их не меньше! И бросил книгу на стол, задаваясь вопросом, неужели мисс Таррант выросла на подобной литературе. Других книг поблизости не было видно, а этот журнал он уже читал, так что ему совершенно нечем было заняться в ожидании хозяев дома, кроме как оглядывать светлую, пустую и бедную комнатенку, настолько жаркую, что ему захотелось открыть окно. Рэнсом, как я уже уноминал, не придавал большого значения комфорту и обычно почти не обращал внимания на то, как люди обставляют свои дома, — разве что когда ему что-то особенно нравилось. Но после того, что он увидел у доктора Тарранта, он понял: нет ничего удивительного в том, что Верина предпочитает жить с Олив Чанселлор. Он даже задумался, не была ли права миссис Луна, говоря о меркантильности и неискренности Верины. Прежде чем она появилась, прошло достаточно времени, чтобы он успел вспомнить, что совершенно ничего о ней не знает, и даже отметить, что его появление в ее доме в Кембридже, после того как полтора года назад

он получил от нее весьма условное приглашение, само по себе очень странно. В конце концов, ведь у него было всего несколько часов свободного времени в Бостоне, которыми он мог бы распорядиться иначе. В любом случае она не отказалась Припять его, хотя могла бы это сделать. Более того, она явно старательно прихорашивалась ради него, так как он слышал быстрые шаги над своей головой и даже, благодаря тонким перегородкам между этажами в Монаднок-Плейс, звук открываемых и закрываемых шкафов. Кто-то там порхал, как говорили в Миссисипи. Наконец ступени заскрипели под легкими шагами, и в следующий момент в комнату вошла ослепительная леди.

Она запомнилась ему очень хорошенькой. Сейчас, хотя она изменилась и повзрослела, маленькая пророчица была даже милее. Ее восхитительные волосы, казалось, светились, линии щек и подбородка поражали своей чистотой, глаза и губы сияли приветливой улыбкой. Прежде она явилась перед ним как вспышка света, но сейчас как будто осветила собой всю комнату, сделав все окружающие предметы не имеющими значения. Она опустилась на потрепанную софу с чарующей грацией, как будто нимфа, утопающая в леопардовой шкуре, и ее сладкий голос заставил его с нетерпением ждать, когда она заговорит вновь. Он вскоре понял, что этот блеск появился у нее благодаря успеху. Она все еще оставалась юной и нежной, но в ее ушах все время звучал гром аплодисментов. Однако ее взгляд был по-прежнему прямым и искренним — эта открытость напоминала ему ее прежнюю, и на ум приходили места вроде далеких монастырей или долин Аркадии. С другой стороны, она была ярко и нарядно одета, и, как всегда, в ее одежде было что-то от карнавального костюма, правда сейчас этот костюм был дорогим и менее вызывающим. Но он соответствовал ей, ее духу, ее привычному самовыражению. Если у мисс Бёрдсай и после, на Чарльз-стрит, ее можно было принять за канатную плясунью, сегодня она превратила в свою сцену скромную маленькую комнатку в Монаднок-Плейс, как примадонна способна превратить в сцену размалеванный холст и пыльные доски. Она говорила с Бэзилом Рэнсомом так, будто они виделись неделю назад, и прекрасно помнила его заслуги, хотя и позволила ему объяснить в его привычной церемонной манере, почему он решился нанести ей визит, несмотря на то, что они едва знакомы, и на то, что она могла уже давно позабыть о своем приглашении. Однако его объяснение, по сути, ничего не объясняло, и единственной причиной его прихода по-прежнему было простое желание увидеть ее. Но ему не хватило смелости признаться в этом, и потому он напомнил ей об их встрече у мисс Чанселлор, где она сказала, что будет рада видеть его у себя.

— О да, я прекрасно это помню, и я также помню, что видела вас до этого у мисс Бёрдсай. Тогда я произнесла речь — вы помните? Это было восхитительно.

— Да, это и правда было восхитительно, — сказал Бэзил Рэнсом.

— Я имею в виду не речь, а само событие. Именно там я познакомилась с мисс Чанселлор. Я не знаю, известно ли вам, как мы с ней работаем вместе. Она очень многое сделала для меня.

— Вы еще выступаете с лекциями? — спросил Рэнсом и смутился, поняв, насколько неуместный вопрос задал.

— Еще? Ну, я надеюсь на это. Это все, что я умею делать! Это моя жизнь — или то, чем она станет. И для мисс Чанселлор тоже. Мы решили сделать кое-что.

— И она тоже выступает с речами?

— Она создает мои — лучшие их части, по крайней мере. Она говорит мне, что я должна сказать, — настоящие, сильные вещи. Поэтому речи настолько же мои, насколько и ее! — сказала эта талантливая девушка с долей смешного самодовольства.

— Я бы хотел послушать вас снова, — заметил Бэзил Рэнсом.

— Значит, вам следует прийти как-нибудь. У вас будет множество возможностей для этого. Мы собираемся продвигаться от триумфа к триумфу.

Ее открытость, ее самолюбование, налет публичности, смесь ребячества и уверенности удивили и озадачили ее посетителя, который почувствовал, что если он пришел для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, то сейчас рискует уйти скорее еще более заинтригованным, нежели удовлетворенным. Она добавила дружелюбным, веселым и доверительным тоном, каким, должно быть, счастливые девушки, увенчанные цветами, разговаривали с загорелыми юношами в золотом веке:

— Мне хорошо знакомо ваше имя. Мисс Чанселлор рассказала мне о вас всё.

— Всё обо мне? — Рэнсом поднял свои черные брови. — Как это возможно? Она ничего обо мне не знает!

— Ну, она сказала мне, что вы великий враг нашего движения. Разве это не так? Мне кажется, вы высказали некоторое неприятие, когда я встретила вас в ее доме.

— Если вы считаете меня врагом, то принять меня было очень мило с вашей стороны.

— О, множество мужчин хотят увидеться со мной, — сказала Верина спокойно и искренне. — Некоторые просто из любопытства. Некоторые приходят, потому что слышали обо мне или побывали на какой-то встрече и заинтересовались. Все интересуются.

— И вы побывали в Европе, — неожиданно заметил Рэнсом.

— О да, мы поехали туда, чтобы узнать, насколько далеко они ушли вперед. Это было потрясающее время — мы встретились со всеми лидерами.

— С лидерами? — отозвался Рэнсом.

— Женской эмансипации. Среди них есть и мужчины, и женщины. Олив великолепно принимали во всех странах, и мы пообщались со всеми важными людьми и узнали много полезного. А сама Европа! — И молодая леди сделала паузу, улыбнувшись ему, и радостно вздохнула, как будто не могла выразить словами все, что хотела бы.

— Я полагаю, там очень интересно, — подбодрил ее Рэнсом.

— Просто мечта!

— И далеко ли они ушли вперед?

— О, мисс Чанселлор думает, что да. Многое из того, что мы видели, очень удивило ее, и она решила, что, похоже, была несправедлива по отношению к Европе — она придерживается таких широких взглядов, широких, как море! Я же склоняюсь к мысли, что в целом мы лучше умеем организовать шоу. В основе движения у них лежит общая культурная основа, а она в Европе выше, чем у нас, — в широком смысле. С другой стороны, моральное, социальное и личное положение женщин у нас здесь, мне кажется, лучше. Я имею в виду по отношению — или в соотношении — с фазой социального развития общества в целом. Должна добавить, что там мы встретили несколько действительно достойных людей. В Англии мы познакомились с прекрасными женщинами, очень культурными и с огромными организаторскими способностями. Во Франции мы встретили нескольких удивительно впечатляющих личностей. Мы провели восхитительный вечер с известной Мари Вернёй, которая, вы знаете, была освобождена из тюрьмы всего за несколько недель до этого. В общем, у нас сложилось впечатление, что за нами будущее, — это только вопрос времени. Но везде мы слышали лишь один вопль: «Сколько еще ждать, о господи, сколько еще ждать?»

Бэзил Рэнсом выслушал это внушительное заявление с чувством, которое, пока легкомысленные высказывания мисс Тар-рант текли своим чередом, переросло в веселье, замершее от страха упустить что-то из этой речи. Сидящая перед ним красивая девушка действительно довольно комично выглядела, отвечая на обычный вежливый вопрос красноречивой тирадой, как будто это был самый естественный ответ. Неужели она забыла, где находится, или же просто принимала его за толпу слушателей? Она использовала те же обороты и интонации и даже те же жесты, что и выступая на сцене. И самое странное, что при всем этом она не выглядела нелепо. Она не была странной, она была восхитительна, не была догматичной, но была гениальна. Неудивительно, что она имеет успех, если произносить речи для нее так же естественно, как для птицы — петь! Рэнсом понимал, что она прекрасно умела построить публичное выступление. Он не знал, как вести себя с ней, с этим поразительным юным феноменом. Ему живо вспомнилось, как она выступала тогда у мисс Бёрдсай. Через несколько мгновений после того, как она кончила говорить, он осознал, что выражение его лица явно представляет собой широчайшую ухмылку. Он сменил позу и сказал первое, что пришло ему в голову:

— Я полагаю, вы теперь обходитесь без вашего отца.

— Без моего отца?

— Он помог вам настроиться, когда я слышал вас в первый раз.

— О, я поняла. Вы думаете, что я уже читаю вам лекцию! — И она добродушно рассмеялась. — Мне говорили, что я разговариваю, как произношу речи, но мне кажется, что я произношу речи так же, как разговариваю. Но не думайте о том, что я видела и слышала в Европе. Это просто начало речи, которую я сейчас готовлю. Да, я больше не завишу от отца, — продолжила она, и Рэнсом почувствовал, что его смущение из-за того, что он высказался слишком саркастично, растаяло, оттого что она явно не обратила на это внимания. — В любом случае он считает, что его пациенты занимают слишком много его времени. Но я обязана ему всем. Если бы не он, никто бы так и не узнал, что у меня есть дар, — даже я сама. Он помог мне начать, и теперь я продолжаю это сама.

— Вы прекрасно продолжаете, — сказал Рэнсом, желая сказать ей что-то приятное или даже в меру нежное, но оказавшийся в затруднении, так как не мог сказать ничего, что не прозвучало бы как насмешка. Впрочем, в ее голосе не было обиды, когда она сказала ему, быстро, как человек, стремящийся исправить случайную оплошность:

— С вашей стороны очень мило приехать в такую даль.

Говорить подобные вещи Рэнсому всегда было небезопасно, поскольку возмездие следовало мгновенно:

— Неужто вы полагаете, что путешествие может быть слишком долгим и изнурительным, если в конце ожидается такое удовольствие? — И это было еще не самое худшее, что он мог ответить.

— Что ж, люди и правда приезжают из других городов, — ответила Верина без ложной скромности, но с притворной гордостью. — Вы знаете Кембридж?

— Я здесь впервые.

— Но, я полагаю, вы слышали об университете. Он очень известен.

— Да, даже в Миссисипи. Я думаю, он очень хорош.

— Я тоже так полагаю, — сказала Верина. — Но не ждите, что я буду с восхищением говорить об учреждении, двери которого закрыты для представительниц моего пола.

— То есть вы выступаете за общее образование?

— Я выступаю за равные права, равные возможности, равные привилегии. Как и мисс Чанселлор, — добавила Верина, явно чувствуя, что этому утверждению недостает авторитетности.

— О, я думал, что она желает лишь противоположного неравноправия — просто лишить мужчин сразу всех прав, — сказал Рэнсом.

— Что ж, она считает, что они перед нами в большом долгу. Я и правда говорю ей иногда, что она хочет не столько справедливости, сколько мести. Думаю, она признает это, — продолжила Верина с важностью.

Этот предмет, однако, мало занимал ее, и, прежде чем Рэнсом успел как-то прокомментировать ее слова, она продолжила совсем другим тоном:

— Вы ведь не хотите сказать, что живете в Миссисипи сейчас? Мисс Чанселлор говорила мне, когда вы были в Бостоне в прошлый раз, что вы поселились в Нью-Йорке.

Она напомнила ему его собственные слова и, когда он согласился с ее замечанием, спросила, не решил ли он совсем отречься от Юга.

— Отречься от него — бедного, милого, опустошенного старого Юга! Не дай бог! — воскликнул Бэзил Рэнсом.

Она посмотрела на него с большой нежностью:

— Полагаю, для вас естественно любить свой дом. Боюсь, что я свой не слишком жалую. Я была здесь так долго такой незначительной. Мисс Чанселлор просто поглотила меня — без сомнений. Но мне жаль, что я не была с ней сегодня.

Рэнсом не ответил на это. Он не мог сказать мисс Таррант, что если бы она там была, то он не встретился бы с ней. Это вовсе не означало, что он не способен на лицемерие: после того, как она спросила, виделся ли он со своей кузиной прошлым вечером, и он ответил, что вовсе с ней не виделся, и она на это воскликнула так прямодушно, что даже сама покраснела: «Ах, только не говорите, что вы так и не простили ее!» — после всего этого он с самым невинным видом поинтересовался:

— Не простил за что?

Верина ответила, все больше краснея от своих слов:

— Ну, я видела, что она чувствовала тогда, в ее доме.

— Что она чувствовала? — спросил Бэзил Рэнсом по-мужски провокационно.

Я не знаю, удалось ли ему действительно спровоцировать Верину, но она ответила с большим пылом, хотя и непоследовательно:

— Вы знаете, вы же вылили на нас поток презрения, и даже больше. Я видела, как это задело Олив. Так вы совсем не собираетесь к ней зайти?

— О, я подумаю об этом. Я пробуду здесь всего три или четыре дня, — сказал Рэнсом, улыбнувшись, как обычно улыбаются мужчины, когда совершенно недовольны.

Вполне возможно, что Верина все же поддалась на провокацию, так как злиться вовсе не умела, ибо уже через минуту она осторожно заметила:

— Что ж, возможно, даже хорошо, что вы не пойдете, если вы совсем не изменились.

— Я совсем не изменился, — сказал молодой человек, все еще улыбаясь. Он сидел, положив локти на подлокотники, слегка приподняв плечи и сцепив свои смуглые руки в замок перед собой.

— Мне приходилось принимать посетителей, которые были враждебно настроены, — сообщила Верина, как будто эта новость ничем не могла встревожить ее. Затем она добавила: — В таком случае как вы узнали, что я буду здесь?

— Мисс Бёрдсай сказала мне.

— О, я очень рада, что вы заехали повидать ее! — воскликнула девушка.

— Я не ездил к ней. Я встретил ее на улице, когда она выходила от мисс Чанселлор. Я поговорил с ней и немного проводил. Я пошел с ней, так как знал, что это по дороге к Кембриджу, а я все равно собирался повидать вас — если повезет.

— Если повезет? — повторила Верина.

— Да. Миссис Луна, в Нью-Йорке, сказала мне, что вы иногда бываете здесь, и я решил хотя бы попытаться найти вас.

Следует сказать читателю, что Верине было очень приятно узнать, что ее посетитель совершил такое нелегкое паломничество (она хорошо знала, как бостонцы относятся к зимним путешествиям в академический нригород), при этом всего лишь с надеждой на удачу. Но это чувство было смешано с осознанием, что ситуация в целом оказалась сложнее, чем все, с чем она обычно сталкивалась. Было что-то неправильное и оскорбительное в том, что женщине, с которой его связывали кровные узы, Рэнсом предпочел ее, никоим образом с ним не связанную. Она уже достаточно хорошо знала Олив Чанселлор, чтобы не хотеть рассказывать ей об этом, поскольку не могла представить, как объяснит, что провела час с мистером Рэнсомом во время его краткого визита в Бостон. Она проводила время с другими джентльменами, которых Олив даже не видела. Но тогда ее подруга знала, что она это делает, и не беспокоилась, во всяком случае не так сильно, как стала бы, узнай она об этом случае. А Верина ясно понимала, что Олив будет беспокоиться. Она говорила о мистере Беррейдже, и о мистере Пардоне, и даже о некоторых джентльменах в Европе, но никогда, за исключением нескольких дней полтора года назад, не говорила о мистере Рэнсоме.

Верина прекрасно помнила его после тех двух формальных встреч, таких же поверхностных, как и последовавшие за ними беседы. Иногда она думала о нем и задавалась вопросом, понравился бы он ей, если бы она узнала его лучше. Сейчас, к исходу двадцати минут, она знала его лучше и находила его довольно занятным и все таким же любезным. В любом случае он уже здесь, и ей не хотелось, чтобы этот визит был испорчен. Поэтому при упоминании миссис Луны она почувствовала облегчение:

— О, действительно. Миссис Луна — разве она не замечательная?

Рэнсом поколебался:

— Хм, нет, я так не думаю.

— Она должна вам нравиться — ведь она ненавидит наше движение!

И Верина засыпала его вопросами о великолепной Аделине. Как часто он ее видел, часто ли она выходит в свет, нравится ли ей в Нью-Йорке, считает ли он ее привлекательной. Он отвечал столько, сколько мог, но вскоре подумал, что пришел в Монаднок-Плейс не для того, чтобы говорить о миссис Луне. В связи с этим, чтобы сменить тему, он заговорил о родителях Верины, выразив сожаление, что миссис Таррант больна, и опасение, что из-за этого он не будет иметь удовольствия увидеть ее сегодня.

— Она уже чувствует себя намного лучше, — сказала Верина, — но сейчас она лежит в постели. Она любит прилечь, когда ей нечем заняться. Мама очень своеобразная, — добавила она тут же. — Она может прилечь, если ей хорошо или она счастлива, и провести весь день на ногах, когда больна, — просто бродить по всему дому. Если вы все время слышите ее шаги на лестнице, можете не сомневаться, что она очень плоха. Она с большим интересом послушает, что я расскажу о вас, когда вы уйдете.

Рэнсом взглянул на свои часы:

— Надеюсь, я не слишком вас задерживаю — не отнимаю вас у нее надолго.

— О нет, она любит посетителей, даже если не спускается к ним. Если бы ей не требовалось так много времени на то, чтобы встать, она бы уже была здесь. Полагаю, вы думаете, что она очень скучала по мне, пока я была занята. Что ж, так оно и было, но она знает, что это для моего же блага. Она готова на любую жертву ради любви.

В ответ на это Рэнсом, повинуясь мимолетному порыву, спросил:

— А вы? Готовы ли вы?

Верина воззрилась на него своим безмятежным взглядом:

— На жертву ради любви? — Она немного подумала и сказала: — Я не думаю, что могу об этом говорить, ведь меня никогда не просили о подобном. Я даже не помню, чтобы мне приходилось чем-то жертвовать — чем-то важным, во всяком случае.

— Боже! Да у вас, похоже, счастливая жизнь!

— Я всегда была очень удачливой, я знаю это. Я не знаю, что делать, когда думаю, как сильно некоторые женщины — большинство женщин — страдают. Но я не должна говорить об этом, — продолжила она и снова улыбнулась, — если вы противник нашего движения, вы не захотите слушать о страданиях женщин!

— Страдания женщин — это страдания всего человечества, — ответил Рэнсом. — Вы думаете, хоть одно движение способно прекратить их, читая нравоучения пусть даже до скончания времен? Мы рождены, чтобы страдать, и должны переносить страдания с достоинством.

— О, я восхищаюсь героизмом! — вставила Верина.

— А что касается женщин, — продолжил Рэнсом, — у них есть источник радости, недоступный нам, — уверенность в том, что само их существование уменьшает наши страдания наполовину.

Верина подумала, что это сказано очень красиво, но не была уверена, что это не пустая софистика. Ей бы хотелось услышать мнение Олив об этом. Но так как сейчас это было невозможно, она отложила этот вопрос, тем более что мистер Рэнсом пришел к ней, минуя Олив, и это ее немало беспокоило. Она невпопад спросила молодого человека, знает ли он кого-то еще в Кембридже.

— Ни одной души. Как я уже говорил, я никогда здесь не был. Лишь мысли о вас привели меня сюда. И только эта дивная беседа будет отныне ассоциироваться у меня с этим местом.

— Как жаль, что вы не можете получить больше, — задумчиво проговорила Верина.

— Больше этой беседы? Я был бы невыразимо счастлив!

— Больше ассоциаций. Вы видели колледжи по дороге сюда?

— Я мельком видел какое-то большое строение и несколько крупных зданий. Возможно, я рассмотрю их лучше на обратном пути в Бостон.

— О да, вы должны осмотреть их — они стали заметно интереснее за последнее время. Конечно, самое интересное происходит внутри. Но там есть прекрасные образцы архитектуры, конечно, если вы не знакомы с европейскими. — Она помедлила, взглянув на него сияющими глазами, и продолжила быстро, как человек, решившийся перепрыгнуть через препятствие: — Если вы захотите прогуляться немного, я с удовольствием покажу вам здесь все.

— Прогуляться здесь с вами и вы будете моей провожатой? — проговорил Рэнсом. — Моя дорогая мисс Таррант, это будет величайшей честью и величайшим счастьем всей моей жизни. Какая восхитительная мысль — и до чего прекрасный гид!

Верина поднялась. Ей нужно выйти за шляпкой. Ему придется подождать немного. Предложение прогуляться источало такую искренность и дружелюбие, что заставило Рэнсома удивляться новым ощущениям. Он даже не представлял себе, что, предложив эту прогулку после долгих колебаний и тщательного раздумья, она вдруг почувствовала себя странно безрассудной. Ею двигало мимолетное побуждение, и она просто повиновалась ему. Она чувствовала себя, как девушка, впервые решившаяся на нескромный поступок. Многие ее поступки другие люди могли счесть нескромными, но сама она их таковыми не считала. Она поступала так из добрых побуждений и безо всякого трепета. Это на первый взгляд простодушное предложение пройтись по территории колледжа с мистером Рэнсомом на самом деле имело другие цели. Оно усугубляло двусмысленность ее положения, к тому же она предвидела кое-что, о чем я должен сказать здесь отдельно. Если Олив не должна была узнать о том, что она виделась с ним, то это продолжение их беседы должно было храниться в еще более глубокой тайне. И все-таки, осознавая, как этот чудовищный маленький секрет растет, она не чувствовала себя виноватой, идя на прогулку с кузеном Олив. Как я уже сказал, она нервничала. Она отправилась за шляпкой, но в дверях остановилась и развернулась, представ перед ним с пылающими пятнышками румянца на щеках.

— Я предложила это, поскольку считаю, что должна сделать что-то для вас — в ответ, — сказала она. — Что толку просто сидеть здесь со мной. И у нас ничего нет, кроме нашего гостеприимства. А день, похоже, просто восхитительный.

После того как она вышла, в воздухе еще некоторое время витал аромат невысказанной просьбы, оставленный этой скромной и прелестной попыткой объясниться. Рэнсом прохаживался по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы, и даже не пытался вновь взять книгу о миссис Фот. Он убивал время, раздумывая над тем, какие жестокие перипетии судьбы сделали так, что это чарующее создание разглагольствует перед публикой и живет на содержании у Олив Чанселлор, а также над тем, можно ли назвать пустомелей и втирушей такого интересного человека. Ко всему прочему, она еще и потрясающе красива. Они покинули дом, и по пути он вспомнил, что спрашивал себя, проснувшись этим утром, как он может отметить такое сочетание досуга и эфирного покоя — покоя, который сегодня, казалось, пронизывал его самого. Сейчас он нашел ответ на этот вопрос. То, что он делал сейчас, и было, без сомнения, лучшим способом устроить себе праздник.