Оказавшись рядом с миссис Луной, в ее маленькой задней гостиной, под лампой, он почувствовал, что уже намного спокойней, чем раньше, относится к тому давлению, которое она невольно оказывала на него. Прошло уже несколько месяцев, а он так и не приблизился к тому успеху, на который возлагал такие надежды. И он понял, что хотя это вовсе не так возвышенно и мужественно, как ему представлялось, но в конечном итоге ему, похоже, придется отступить, признав свое поражение. Миссис Луна будто почувствовала что-то. Впервые в жизни она придержала язык. Она не закатила ему сцену, не потребовала объяснений, она приняла его, словно они расстались только вчера, с налетом загадочной меланхолии. Возможно, она решила, что не добьется от него того, на что надеялась, но сочла, что попытка остаться друзьями лучше, чем одиночество. Было похоже, что она хочет, чтобы он оценил ее старания. Она была покорна и полна сочувствия, она ждала его, отодвинула экран, заслонявший огонь в камине, заметила, что он выглядит очень уставшим, и позвонила, чтобы принесли чай. Она не расспрашивала его о делах, не допытывалась, каковы его успехи. Его поразила эта сдержанность. Как будто она догадалась, тонкое женское чутье подсказало ей, что в профессиональном плане ему нечем похвастаться. Простодушие Рэнсома не позволило усомниться в том, что Аделина изменилась в лучшую сторону. Они сидели при мягком свете лампы, огонь в камине уютно потрескивал, все окружающие предметы выдавали прикосновение заботливой женской руки и тонкий вкус, а комната была прекрасно обставлена и украшена. Миссис Луна пожаловалась на то, что очень нелегко устроиться в Америке, но Рэнсом помнил, что такое же впечатление создалось у него в доме ее сестры в Бостоне, и подумал, что у этих леди привычка жить в комфорте является семейной чертой. Зимним вечером здесь было лучше, чем в немецкой пивной, хозяйка дома угощала его превосходным чаем и была почти так же мила, как та актриса варьете. К исходу часа он уже чувствовал себя не то чтобы почти готовым жениться, но чуть ли не женатым. Ему грезились часы досуга, который для него заключался в изложении на бумаге мыслей о различных вопросах, с убедительностью, достойной стать выдающимся примером южного красноречия. Ему доставило удовольствие подумать о том, что, если редакторы отказываются печатать чьи-то произведения, можно без труда опубликовать их за свой счет.

В какой-то момент он почти поверил в это. Миссис Луна вязала, сидя напротив него, по другую сторону от камина. Ее белые руки делали резкое движение каждый раз, когда она захватывала петлю крючком, и кольца сияли и вспыхивали в свете очага. Она сидела, склонив голову немного набок, открывая полную шею и подбородок, и ее опущенные глаза, придававшие ей скромный вид, сосредоточились на работе. На некоторое время воцарилась тишина, и Аделина, которая определенно изменилась в лучшую сторону, казалось, тоже чувствовала очарование этой тишины и не желала ее нарушать. Бэзил Рэнсом осознавал все это и в то же время невольно строил предположения. Он думал: не это ли возможность получить лучшее от жизни? Он уже почти видел себя, чувствовал себя сидящим в этом кресле вечерами в будущем и читающим какую-нибудь интересную книгу в мягком свете лампы — у миссис Луны был талант создавать приятное освещение. Разве он не сможет так поступить, несмотря на преобладающие в современном обществе взгляды, и, взвесив все плюсы и опасности, не обращать внимания на неизбежную критику? Разве это не долг человека — жить в наиболее комфортных условиях из всех доступных? И чем дольше длилась тишина, чем дольше он обдумывал свой долг, тем больше убеждал себя, что законы нравственности требуют, чтобы он женился на миссис Луне. Она вдруг оторвала взгляд от вязания, их глаза встретились, и она улыбнулась. Он был почти уверен, что она догадалась, о чем он размышлял. Эта мысль поразила его внезапно, и поэтому он немного встревожился, когда миссис Луна сказала, как всегда, дружелюбно:

 — Для меня нет ничего лучше зимним вечером, чем уютный tete-a-tete при свете огня. Мы совсем как Дарби и Джоан. Как жаль, что чайник перестал петь!

Она произнесла эти слова с таким откровенным намеком, что он вздрогнул, едва заметно, но и этого было достаточно, чтобы развеять чары. И ему не осталось ничего, как спросить в ответ, в этот самый момент, с холодным сдержанным любопытством, есть ли новости от ее сестры и как долго мисс Чанселлор собирается оставаться в Европе.

— О, вы и правда не высовывали носа из своей норы! — воскликнула миссис Луна. — Олив вернулась шесть недель назад. По-вашему, она могла бы долго там вытерпеть?

— Я точно не знаю. Я никогда там не был, — ответил Рэнсом.

— Да, этим вы мне и нравитесь, — ласково заметила миссис Луна.

— Я рад, что вам будет на кого опереться, когда меня с вами не будет, — продолжил Рэнсом. — Мне казалось, вы много думали о Европе.

— Так и есть, но ведь это не все, — философски заметила миссис Луна. — Вам стоило бы съездить туда со мной, — сказала она несколько неожиданно.

— Любой бы уехал хоть на край света с такой неотразимой женщиной! — воскликнул Рэнсом, с интонацией, которую миссис Луна так не любила.

Это была всего лишь вежливая фраза из арсенала южанина — даже его акцент становился сильнее, когда он говорил подобные вещи, — и фраза эта ни к чему его не обязывала. Аделина не раз думала, что было бы лучше, не будь он так же чудовищно вежлив, как англичане. Она ответила, что края света ее не интересуют и ее волнуют только начала. Бэзил не обратил на это никакого внимания и вернулся к обсуждению Олив, спросив, чем она там занималась и многого ли они достигли.

— О конечно, она всех очаровала, — сказала миссис Луна. — С ее грацией, красотой и элегантностью — разве могло быть иначе?

— Но ей удалось найти сторонников, собрала ли она воинство, готовое выступить под ее знаменами?

— Я думаю, там она встретила немало сильных духом людей, немало старых дев, фанатиков и сварливых старух. Но я даже не представляю, чего она добилась, — чего-то, что они называют чудесами, я полагаю.

— Вы видели ее, после того как она вернулась? — спросил Бэзил Рэнсом.

— Как я могла увидеть ее? Я не жалуюсь на зрение, но все же не могу видеть отсюда Бостон. — И затем, объясняя, что именно в Бостоне Олив сошла на берег, миссис Луна спросила, как он себе представляет Олив с ее светскими привычками в компании представителей низших сословий. — Конечно, ей нравятся эти ужасные бостонские пароходы, почти так же, как нравятся простолюдины, рыжеволосые девчонки и нелепые доктрины.

Рэнсом помолчал немного и затем спросил:

— Вы имеете в виду ту довольно необычную молодую леди, которую я встретил в Бостоне год назад, в октябре? Как же ее звали? Мисс Таррант? Мисс Чанселлор все так же хорошо к ней относится?

— Боже милостивый! Вы разве не знаете, что она взяла ее с собой в Европу? Они поехали туда именно для того, чтобы взгляды девушки окончательно сформировались. Я разве не говорила вам минувшим летом? Вы тогда часто ко мне наведывались.

— О да, я помню, — задумчиво проговорил Рэнсом. — И она привезла ее обратно?

— Право, вы же не думаете, что она оставила ее там! Олив уверена, что мисс Таррант суждено изменить этот мир.

— Да, я помню, это вы мне тоже говорили. Теперь вспоминаю. И что, ее взгляды теперь сформированы?

— Я их не видела, так что не могу вам сказать.

— И вы не собираетесь съездить, чтобы увидеть...

— Увидеть, сформировались ли взгляды мисс Таррант? — перебила его миссис Луна. — Я съезжу, если вы этого так хотите. Я помню, как вы восхищались ею, когда только познакомились. А вы это помните?

Рэнсом поколебался с ответом:

— Я не могу сказать. Это было слишком давно.

— Не сомневаюсь. Значит, вот как вы теперь относитесь к женщинам! Бедная мисс Таррант, если она думала, что произвела на вас впечатление!

— Она не станет думать о таких вещах, если формированием ее взглядов занималась ваша сестра, — сказал Рэнсом. — Теперь я вспоминаю. Вы рассказывали мне, что они стали очень близки. И они собираются продолжать жить вместе до конца дней?

— Да, я думаю, — если только кому-то не придет в голову жениться на Верине.

— Верина — это ее имя? — спросил Рэнсом.

Миссис Луна оторвалась от вязания и посмотрела на него:

— Вот как! Вы и это забыли? Вы сами мне говорили, какое это красивое имя, тогда в Бостоне, когда мы прогуливались на холме.

Рэнсом заявил, что помнит ту прогулку, но абсолютно забыл, о чем он тогда говорил с ней. И она насмешливо предположила, что он сам не прочь жениться на Верине — так он в ней заинтересован. Рэнсом печально покачал головой и сказал, что сейчас он, увы, не в том положении, чтобы жениться. Миссис Луна тут же спросила, что он имеет в виду — уж не то ли, что он слишком беден?

— Нет, ничего подобного — я очень богат. У меня безумные доходы! — воскликнул молодой человек.

И, заметив интонацию, с которой он это сказал, и легкий румянец раздражения, проявившийся на его лице, миссис Луна мгновенно поняла, что перешла границу дозволенного. Она вспомнила, хотя ей следовало вспомнить об этом раньше, что он никогда не рассказывал ей о своих делах. Это было характерно для южан, и он был столь же гордым, сколь бедным. Она догадалась, что Бэзил Рэнсом будет презирать себя, если признается женщине, что не может заработать на жизнь. Такие вопросы женщин не касаются: их дело — жить за счет мужчин, заниматься домашними делами и быть очаровательными и благодарными. Для него такая беседа была почти неприличной. Миссис Луне стало ужасно жаль его, когда она поняла, что он сам отверг роскошь ее сострадания, и легкий, но заметный вздох, слетевший с ее губ, когда она вновь принялась за вязание, прозвучал на удивление беспомощно. Она сказала, что, конечно же, в курсе его великих талантов, — он мог добиться всего, чего хотел. И Бэзил Рэнсом на мгновение подумал, что, если бы она прямо попросила его на ней жениться, его южная гордость потребовала бы отказать ей. Если бы она должна была стать его женой, он вынужден был бы признаться, что слишком беден, чтобы вступать в брак, ибо в таком случае даже уроженец Юга должен отбросить условности. Но он не хотел ничего подобного и подумал, что лучшим продолжением разговора для него будет встать и уйти.

Однако спустя пять минут он понял, что уйти хочет еще меньше, чем жениться на миссис Луне. Ему хотелось услышать больше о девушке, которая жила с Олив Чанселлор. Что-то пробудилось в нем — прежнее любопытство, полузабытое воспоминание, — едва он услышал, что она вернулась в Америку. Он неправильно понял то, что сказала миссис Луна почти год назад о поездке сестры в Европу. Он решил, что она уедет надолго, что мисс Чанселлор, вероятно, хочет увезти маленькую пророчицу подальше от ее родителей, а возможно, и от стрел Амура. Значит, без сомнений, они хотели изучить женский вопрос, используя все возможности, которые могла предложить Европа. Он не много знал о Европе, но был уверен, что там вполне хватает возможностей. Отъезд мисс Чанселлор и ее молодой компаньонки уже вошел у него в ранг привычных, но довольно забавных воспоминаний. Его жизнь, в общем, не была богата событиями, и тот короткий эпизод с визитом к странной, умной и своенравной кузине, и вечер у мисс Бёрдсай, и проблеск света, повторившийся на следующий день, в лице странной, красивой, смешной рыжей молодой _improvisatrice_ разворачивался в его памяти подобно страницам интересной фантастической книги. Эти страницы поблекли, когда он узнал, что девушки уехали на неопределенное время в неизведанные земли. Известие об отъезде вывело их из его поля зрения, исказило перспективу, снизило их актуальность, так что в течение нескольких последних месяцев он слишком сильно беспокоился о своем деле и был слишком слаб духом и потому вовсе не думал о Верине Таррант.

Тот факт, что она вновь вернулась в Бостон, представлялся ему важным и приятным. Он понимал, что это странно с его стороны, и это понимание заставило его немного притвориться. Он не стал надевать шляпу, чтобы уйти, а продолжил сидеть на стуле, готовый быть учтивым с миссис Луной столько, сколько сможет. Он вспомнил, что все еще ни разу не спросил Аделину о Ньютоне, который в этот час поддался единственному влиянию, способному укротить его, и спал сном младенца, пусть и не слишком невинного. Рэнсом исправил эту досадную оплошность вопросом, побудившим хозяйку дома разливаться соловьем на предложенную тему. С тех пор как Рэнсом оставил их, у мальчика было множество учителей, и нельзя сказать, что его образование никак не продвигалось. Миссис Луна с гордостью рассказывала, как учителя сменяли друг друга: если мальчик не мог справиться с уроками, он расправлялся с учителями, и она была рада, что дала ему такую возможность. Рэнсом завершил этот дипломатический маневр спустя десять минут и вновь вернулся к молодым леди из Бостона. Он поинтересовался, почему, учитывая их агрессивную программу, ничего о них до сих пор не слышно и отголоски красноречия мисс Таррант пока не достигли его ушей? Неужели она еще не выступала на публике? Или просто не собиралась искать сторонников в Нью-Йорке? Он надеялся, что это не означает, что она решила сдаться.

— Летом, на Женской Конвенции, не было похоже, что она сдалась, — ответила миссис Луна. — Или об этом вы тоже забыли? Я не говорила вам, какую сенсацию она произвела там и что я слышала об этом из Бостона? Вы хотите сказать, что я не давала вам тот номер «Транскрипта» с репортажем о ее великой речи? Это было буквально перед их отплытием в Европу; она уехала с почестями, озаренная вспышками фейерверков.

Рэнсом протестующе заявил, что никогда прежде не слышал об этом, и после сопоставления дат обнаружилось, что это произошло как раз после его последнего визита к миссис Луне. Это, конечно же, дало ей повод сказать, что он обошелся с ней даже хуже, чем она помнила. Она была уверена, что у них уж был разговор о внезапно свалившейся на Верину славе. Очевидно, она его с кем-то спутала. Это было вполне возможно; он не строил иллюзий, будто занимает в ее мыслях какое-то особое место, тем более что она могла бы двадцать раз умереть, прежде чем он пришел бы к ней сам. Рэнсом не поверил, что мисс Таррант стала знаменитой. Ведь если бы она стала знаменитой, о ней должны были написать нью-йоркские газеты. Он не встречал там ее фотографий и вроде бы не сталкивался с каким-либо упоминанием о ее подвигах на Женской Конвенции в июне прошлого года. У нее, несомненно, была определенная репутация в родном городе, но это касается дела полуторагодовалой давности, и ведь уже тогда ожидалось, что она обретет национальную славу. Он был готов поверить, что Верина вызвала некоторый подъем в Бостоне, но он бы не придавал этому большого значения, пока во всех магазинах не начали бы продажу ее фотографий. Разумеется, такое дело требует времени, но он считал, что мисс Чанселлор собиралась продвигать ее быстрее.

Если он начал возражать ради того, чтобы заставить миссис Луну рассказать больше, то результат превзошел самые смелые его ожидания. Ему действительно не попадалась никакая информация о выступлениях Верины в июне прошлого года: иногда газеты казались ему такими идиотскими, что он целыми неделями даже не смотрел на них. Он узнал от миссис Луны, что это вовсе не Олив прислала ей тот номер «Транскрипта» и письма, в которых содержался подробный отчет об этой конвенции. Она была обязана этим некоему другу-мужчине, который описывал ей все, что происходило в Бостоне, и даже что каждый из его жителей ел на обед. Не то чтобы ей так уж хотелось все это знать, просто тот джентльмен, о котором она говорила, не знал, что еще придумать, чтобы ей понравиться. Бостонец не может себе представить, что кому-то не хочется знать подобные вещи, — у них это что-то вроде заискивания, во всяком случае у этого бедняги. Олив никогда не вдавалась в подробности о Верине. Она считала сестру слишком легкомысленной и знала, что Аделина не поймет, почему, выбирая себе сердечную подругу, она остановилась на представительнице самых низов общества. Верина была ловкой маленькой авантюристкой и не слишком выгодным приобретением. Но, без сомнения, она довольно красива, если кому-то нравятся волосы цвета кошенили. Что касается ее родителей, то они просто ужасны. Это все равно как если бы миссис Луна стала близкой подругой дочери своей педикюрши. Поэтому Олив, обнаружив эту страшную правду, решила, что своим поступком делает добро для всего человечества. Хотя, несмотря на ее желание поднять Верину из грязи в князи, о реальном классовом равенстве она думает с таким же презрением и омерзением, что и какая-нибудь старая герцогиня. Олив должна признать, что ненавидит обоих Таррантов-старших. Но тем не менее она разрешает Верине разъезжать туда-обратно между Чарльз-стрит и той ужасной дырой, в которой они живут, и Аделина знала от джентльмена, который так скрупулезно все ей описывал, что Верина проведет неделю-другую в Кембридже. Ее мать, которая недавно болела, хотела, чтобы Верина оставалась там на ночь. Миссис Луна также знала от своего корреспондента, что у Верины было, во всяком случае прошлой зимой, множество поклонников среди джентльменов. Аделина не могла сказать, как это соотносилось с идеей о независимости женщин, но была уверена, что это одна из причин, по которым Олив увезла Верину за границу. Она боялась, что Верина сдастся какому-нибудь мужчине, и хотела дать себе передышку. Конечно, такая капитуляция поставила бы в очень затруднительное положение молодую девушку, вещающую со сцены о том, что старые девы представляют собой высшую ступень эволюции. Аделина догадалась, что сейчас Олив полностью контролирует Верину, если только та не использует поездки в Кембридж как прикрытие для свиданий с мужчинами. Эту хитрую маленькую кокетку права женщин волнуют так же, как Панамский канал. Единственное право, которого она добивается, — это право взобраться повыше, чтобы мужчины могли смотреть на нее. Девчонка останется с Олив, пока та служит ее целям, поскольку Олив очень уважаемая женщина и может помочь ей выдвинуться и нейтрализовать ее низкое происхождение, не говоря уже о том, чтобы оплачивать все ее расходы и брать с собой в турне по Европе.

— Но попомните мои слова, — сказала миссис Луна, — она унизит Олив так, как еще никто этого не делал. Она сбежит с каким-нибудь дрессировщиком. Выйдет замуж за циркача! — И миссис Луна добавила, что это послужит хорошим уроком для Олив, но она будет очень страдать, так что берегитесь истерик!

Бэзил Рэнсом испытывал своеобразные эмоции, пока хозяйка дома высказывала эти коварные, но убедительные домыслы. Он внимательно все их выслушал, так как в них заключалась очень интересная для него информация. Но в то же время он понимал, что миссис Луна понятия не имеет, о чем говорит. Он видел Верину Таррант всего дважды, но ни за что не поверил бы, что она авантюристка, — хотя, конечно, было очень вероятно, что в конце концов она унизит мисс Чанселлор. Он мрачно усмехнулся, представив себе эту картину. Бэзилу нравилась мысль об этой своеобразной мести экстравагантной молодой женщине, которая пригласила его к себе лишь для того, чтобы дать пощечину. Но у него было странное ощущение, что он что-то упустил из-за своего незнания о другом выступлении той девушки, на Женской Конвенции. У него появилось смутное чувство, что его некоторым образом надули. Впрочем, жаловаться было не на что, ведь он все равно не смог бы приехать в Бостон, чтобы услышать выступление Верины. Но это показывало, что он даже частично и опосредованно не принял участия в событии, которое было так тесно связано с ней. Почему он должен был принять участие? Разве не было естественно, что все, связанное с нею, совершенно его не касалось? Этот вопрос пришел ему в голову уже по дороге домой. Но пока этот момент был впереди, и он терзался оттого, что не знал о ее относительной близости к нему — все еще где-то за горизонтом, но уже хотя бы не на другой половине земного шара, — и он до сих пор этого не почувствовал. Это ощущение личной потери, как я назвал его, стало вскоре предзнаменованием, что ему предстоит что-то исправить. Он вряд ли мог бы точно сказать, как он собирается это сделать, но эта мысль, доселе не оформившаяся, заставила его резко изменить план действий, который он принял четверть часа назад. Пока он думал об этом в молчании, миссис Луна одарила его еще одной загадочной улыбкой. Это заставило его вскочить на ноги. Картина перед его мысленным взором внезапно прояснилась: стало очевидно, что он вовсе не обязан жениться на миссис Луне, чтобы получить средства для продолжения своих изысканий. И он одернул себя, как если бы уже собирался это сделать.

— Вы же не уходите так скоро? Я еще не рассказала даже половины из того, что хотела! — воскликнула она.

Он взглянул на часы, увидел, что еще рано, прошелся по комнате и сел на другое место. Все это время она следовала за ним взглядом, пытаясь понять, что с ним происходит. Рэнсом предусмотрительно не стал спрашивать, что еще она собиралась ему рассказать, и, возможно, для того, чтобы избавить себя от этих подробностей, вдруг принялся говорить сам, свободно и быстро, с заметно изменившейся интонацией. Он пробыл у нее еще полчаса и вел себя очень галантно. Теперь, когда он так переменился, миссис Луна подумала, что он очень обаятельный мужчина. Он говорил без умолку, пока наконец не взял шляпу, всерьез решив откланяться. Он рассказывал о ситуации на Юге, его социальных особенностях, о разорениях, вызванных войной, о ветшающем дворянстве, о «пожирателях огня», странных, дряхлых и нищих, но непримиримых, о пафосе и комичности всего этого. Эти рассказы заставляли ее то смеяться, то плакать, и в итоге она решила, что, задавшись целью, он, как никто другой, может обеспечить даме приятный вечер. Лишь много позже она спросила себя, почему он никогда до сих пор не задавался такой целью. Ей нравилась его старомодная галантность. Ее пристрастия кардинально отличались от пристрастий сестры, которую интересовал лишь низший класс и его попытки подняться. Аделина же питала слабость к падшей аристократии, которая, казалось, приходила в сильный упадок повсеместно. Разве не был Бэзил Рэнсом ее представителем? Не был ли он кем-то вроде французского gentilhomme de province после революции? Или старого монархического emigre из Лангедока? Словом, обедневшим патрицием, чье положение было достойным и трогательным и которому можно было оказать лишь ту помощь, что не задевала его чувствительную гордость.

— Пройдет еще десять лет, прежде чем вы снова придете? — спросила она, когда Бэзил Рэнсом пожелал ей доброй ночи. — Вы должны дать мне знать, так как я собираюсь перед вашим следующим визитом успеть съездить в Европу и вернуться обратно хотя бы за день до него.

Вместо ответа на эту колкость, Рэнсом сказал:

— Вы не собираетесь в ближайшее время в Бостон? Не планируете нанести сестре еще один визит?

Миссис Луна воззрилась на него:

— Вам-то какое до этого дело? Простите мою глупость, — добавила она. — Конечно, вы хотите, чтобы я убралась подальше. Спасибо вам большое!

— Я вовсе не хочу, чтобы вы убирались. Но я хочу услышать новости о мисс Олив.

— С чего бы это? Вы же знаете, что она вас терпеть не может! — И, прежде чем Рэнсом смог ответить, продолжила: — Я практически уверена, что, говоря о мисс Олив, вы имеете в виду мисс Верину! — В ее глазах мелькнул упрек, когда она говорила об этом порочном намерении. Затем воскликнула: — Бэзил Рэнсом, неужели вы влюблены в это создание?!

Он крайне натурально рассмеялся и добавил, чтобы испытать миссис Луну и одновременно объяснить реальное положение дел:

— Как это возможно? Ведь я видел ее всего два раза за всю свою жизнь.

— Если бы вы видели ее больше, мне бы не о чем было волноваться! Но это ваше странное желание отправить меня в Бостон! — продолжила она. — Меня не радует перспектива снова остановиться у Олив. К тому же эта девчонка занимает весь дом. Лучше поезжайте туда сами.

— Я бы с радостью так и сделал, — сказал Рэнсом.

— Может быть, вы хотите, чтобы я предложила Верине провести месяц у меня? Это бы помогло привлечь вас в мой дом, — чересчур провокационно заметила Аделина.

Рэнсом едва не ответил, что это было бы лучше всего, но вовремя одернул себя. Он еще никогда, даже в шутку, не позволял себе так грубо и невежливо разговаривать с дамой. Над женщинами он всегда подшучивал, используя только преувеличенную галантность.

— Прошу вас поверить, нет ничего такого, что я бы сделал для какой-либо женщины в этом мире и не сделал бы для вас, — сказал он, в последний раз целуя пухлую руку миссис Луны.

— Я не забуду этого и напомню вам при случае! — крикнула она ему вслед.

Но даже этот бурный обмен клятвами не заставил его усомниться в том, что он очень легко отделался. Он медленно шел в ярком свете зимней луны по Пятой авеню, на которую свернул с перекрестка у дома миссис Луны. Он останавливался на каждом углу, предаваясь медитации, и время от времени тихонько вздыхал. Это было неосознанное и непроизвольное выражение облегчения, как будто он попал под трамвай, но остался невредим. Он не задумывался над тем, что его спасло. Что бы это ни было, оно пробудило его, и теперь ему было стыдно за свой пессимизм. К тому времени, когда он достиг своего жилища, его амбиции и планы возродились. Он вспомнил, что всегда считал себя способным на многое, и пока не произошло ничего такого, что вынудило бы его сомневаться в этом. В любом случае он еще достаточно молод для второй попытки. Этим вечером он отправился в постель, насвистывая.