Таррант, однако, не терял бдительности: он был торжественно-официален с мисс Чанселлор, снова и снова потчевал ее за столом и даже позволил себе намекнуть, что яблочные оладьи очень хороши, но при этом не затронул темы более тривиальные, чем возрождение гуманности, и выразил огромную надежду, что мисс Бёрдсай еще раз проведет у себя такое восхитительное собрание. Касаемо последнего он пояснил, что это не для того, чтобы он мог снова представить свою дочь публике, а лишь для обмена ценными идеями и ради встречи с умными людьми. Если Верине суждено внести существенный вклад в решение социальных проблем, у нее непременно появится возможность сделать это, — вот во что они все верили. Они не собираются торопить события: если они нужны обществу, значит их время скоро придет, если же нет, они будут ждать и позволят тем, кто более востребован, пробиться вперед. Если же они востребованы, то сами поймут это. Если нет, то они продолжат держаться друг за друга, как это было всегда. Таррант обожал альтернативы, и сейчас он сыпал ими без остановки. Его слушатели никогда не могли упрекнуть его в беспристрастности. Они не богаты, как мисс Чанселлор уже поняла. Нельзя сказать, что они гребут доллары лопатой. Но они верят, что независимо от того, выскажется человек во весь голос или просто молча будет делать свое дело, трудности рано или поздно отступят. Так подсказывал их опыт. Таррант говорил так, как если бы его семья была готова взять на себя ответственность только при определенных условиях. Он все время говорил «мэм», обращаясь к мисс Чанселлор, которой казалось, что сам воздух вокруг уже гудит от звучания ее имени. Оно произносилось снова и снова, если только миссис Таррант и Верина не принимались говорить на совсем уж отвлеченные темы. Олив хотелось составить собственное мнение о докторе Тарранте. Правда, она очень сомневалась, что он добился этого звания честным путем. Теперь у нее была такая возможность, и она сказала себе, что если он действительно таков, каким кажется, то, предложи она ему десять тысяч долларов, при условии, что он и его жена откажутся от всех претензий на Верину и не будут докучать ей, он зловеще улыбнется и ответит: «Двадцать тысяч, деньги вперед, и я сделаю все, что вы хотите». Мысли о возможности подобной операции в будущем то и дело посещали Олив в течение вечера. Казалось, само это место наталкивало на такие мысли — это временное логово Таррантов, пустой деревянный коттедж с куцым передним двориком и небольшой открытой площадкой, выстеленной досками, которые не столько защищали идущих по ней от грязи, сколько подвергали их опасности провалиться по пояс. Доски эти покоились, в зависимости от погоды, на слое жидкой либо подмерзшей грязи и требовали от пешехода, рискнувшего пройти по ним, ловкости и опыта канатоходца. В самом доме не было ничего достойного упоминания, кроме разве что запаха керосина. И если Олив имела неосторожность куда-либо присесть, предмет, на который она садилась, принимался скрипеть и раскачиваться под ней. А стол, на котором подавали чай, был накрыт вместо скатерти лоскутом ткани с ярким рисунком.

Что касается сделки с Селой, было непонятно, как Олив собиралась ее осуществить, учитывая ее уверенность, что Верина никогда не бросит своих родителей. Она ясно видела, что та никогда не отвернется от них и разделит с ними все. Она бы презирала Верину, если бы думала, что это не так, но в то же время не понимала, почему даже при таких дрянных родителях это казалось ей таким естественным. Этот вопрос вновь вернул ее к размышлениям над загадкой, занимавшей ее часами, — имеют ли в действительности эти люди какое-то отношение к рождению Верины. Она не могла объяснить это ничем иным, кроме как чудом. Чем дальше, тем больше она убеждалась, что эта девушка — чудо из чудес, отличная от всех других человеческих существ, что ее рождение у таких людей, как Села и его жена, не более чем изысканный каприз животворящей силы, и с учетом этого прочие мистические факторы уже не имеют никакого значения. Всем известно, что доподлинная красота, как и доподлинная гениальность, сами выбирают место и время своего появления в этом мире, оставляя на долю пытливых зрителей прослеживать их происхождение скорее от далеких выдающихся предков или непосредственно от божественного вмешательства, чем от их глупых и уродливых родителей. Они — редчайший феномен, по словам Селы. Для Олив Верина представляла собой классический пример «одаренного человека». Ее способности достались ей бесплатно, как роскошный подарок на день рождения, оставленный под дверью неизвестным благодетелем, подарок, который одновременно является неисчерпаемым наследием и приятным напоминанием о тайном покровителе. Они все еще были крайне сырыми, к удовольствию Олив, которая, как мы знаем, дала обещание помочь совершенствовать их, но при этом такими же настоящими, как фрукты и цветы, как тепло огня и журчание воды. Для своей скрупулезной подруги Верина была как муза для художника, дух, помогающий придать творению нужную форму легко и естественно. Хотя сложно себе представить более необученного, невежественного и неопытного художника. Но так же сложно представить себе людей вроде старших Таррантов или жизнь настолько же ужасную, какой была ее жизнь. Только такое совершенное существо могло противостоять всему этому, только эта девочка с ее внутренним огнем, своего рода божественной искрой. Бывают такие люди, как будто созданные самим Творцом. Они сильно отличаются от других, но их существование так же бесспорно, как и польза, которую они приносят.

Болтовня Тарранта о его дочери, ее планах, ее энтузиазме больно ранила Олив. Почти так же ранила ее мысль о том, что это он своим прикосновением заставлял ее говорить. Тот факт, что это действие было обязательно для пробуждения ее способностей, сильно мешал делу. И Олив решила, что в будущем Верина должна отказаться от этого сотрудничества. Девушка, в сущности, признала, что соглашалась на это, только чтобы доставить ему удовольствие, и на самом деле подойдет что угодно, что позволит ей немного успокоиться, прежде чем начать «самовыражаться». Олив убедила себя, что вполне сможет успокоить ее, хотя никогда не делала ничего подобного. Она даже была готова в случае необходимости подняться на трибуну вместе с Вериной и наложить руки ей на голову. Почему злодейка-судьба распорядилась так, что Таррант должен принимать участие в делах Женщины? Как будто она нуждается в его помощи для достижения своей цели! Нищий шарлатан, худой, облезлый, без чувства юмора, лоска, престижа, которые могли бы хоть как-то скрыть его непроходимую тупость! Мистер Пардон также проявил интерес к этому делу, но что-то в нем говорило Олив, что он не представляет опасности. Здесь, под крышей дома Таррантов, он вел себя очень просто, и Олив подумала, что, хотя Верина много говорила о нем, она не дала понять, что он настолько близок их семье. Она упомянула лишь, что он иногда брал ее с собой в театр. Но это Олив могла понять. У нее самой был такой период через некоторое время после смерти отца — ее мать умерла еще до этого, — когда она купила домик на Чарльз-стрит и начала жить одна. Тогда она посещала в сопровождении мужчин различные увеселительные мероприятия. Вот почему ее не шокировала мысль, что Верина ищет приключений таким образом. Из собственного опыта она знала, что ничего похожего на приключения таким образом не найдешь. Эти унылые и поучительные экспедиции запомнились ей искренним интересом спутника к ее финансовому положению (порой даже слишком настойчивым для молодого бостонца), к тому, насколько удобно расположились рядом с ними друзья, которые все до одного знали, с кем она пришла, а также серьезными обсуждениями поступков персонажей пьесы в перерывах между актами и словами, которыми она благодарила молодого человека, проводившего ее до двери, за проявленную галантность: «Я должна поблагодарить вас за чудесный вечер». Ей всегда казалось, что она делает это слишком чопорно, как будто ее губы склеивались после того, как она произносила слово. Но подобные мероприятия сами по себе были весьма чопорными — это замечала даже Олив, хотя ей определенно не хватало чувства юмора. Конечно, эти встречи были не настолько невинными, как поход на вечернюю службу в Королевскую часовню, но и не так уж далеки от этого. Разумеется, не все девушки поступают именно так, — в некоторых семьях к такому поведению относятся с неприязнью. Но в таких семьях и девушки обычно более легкомысленные. Впрочем, она была уверена, что развлечения Верины самые невинные, так как сама жизнь подвергала ее куда большим опасностям. Под опасностью Олив понимала только одно — вероятность, что такая экспедиция в компании простодушного юнца может продлиться для нее дольше, чем один вечер. Одним словом, ее преследовал страх, что Верина может выйти замуж, если найдет свою судьбу, которой Олив, в свою очередь, вовсе не готова была отдать ее. Все это заставляло Олив с подозрением относиться ко всем знакомым Верине мужчинам.

Мистер Пардон был вовсе не единственным ее знакомым. Составить представление об остальных можно было на примере двух молодых студентов юридического факультета Гарварда, которые появились после чаепития у Таррантов. Когда они заняли свои места, Олив подумала: неужели Верина что-то скрыла от нее и на самом деле она, как и многие девушки в Кембридже, «любовь всего колледжа» — объект повышенного интереса со стороны студентов. Вполне естественно, что вблизи такого большого университета есть девушки, за которыми толпами бегают студенты, но ей не хотелось, чтобы Верина была одной из них. Некоторые из этих девушек принимали у себя студентов старших курсов, некоторые предпочитали первокурсников и второкурсников, несколько девушек даже поддерживали хорошие отношения с молодыми людьми, учившимися в странном маленьком здании, напоминавшем казарму, в конце Дивайнити-авеню, которых готовила для себя унитарианская церковь. При появлении новых посетителей миссис Таррант засуетилась больше прежнего. Но когда ей наконец удалось путем нескольких взаимных перемещений усадить всех гостей в круг, он тут же был разрушен беспорядочными блужданиями ее мужа, который, будучи не в состоянии сказать что-либо по существу беседы, постоянно менял свое положение в пространстве, то и дело принимая позу слушателя, медленно кивая головой и с превеликим вниманием вглядываясь в ковер. Миссис Таррант спросила молодых людей об учебе и о том, насколько серьезно они настроены в отношении дальнейшей карьеры в юриспруденции. Она добавила, что некоторые законы кажутся ей несовершенными и она надеется, что они могут попытаться улучшить их. Она сама пострадала от законов, после того как умер ее отец. Ей достались бы все отцовские средства, а не половина, если бы законы были другими. Она считала, что они нужны для решения общественных вопросов, но никак не должны вмешиваться в личные дела людей. Идея в том, как ей казалось, чтобы поддержать тебя на плаву, когда ты вот-вот уйдешь на дно, и оградить от напастей. Иногда она сама удивлялась, как ей удалось выстоять перед лицом столь многочисленных трудностей, но это лишь доказывало, что свобода есть повсюду, надо только уметь ее искать.

Юноши пребывали в хорошем расположении духа. Они приветствовали эти слова весельем, которое, хотя и было выражено довольно учтиво, все же отдавало насмешкой. Они больше говорили с Вериной, чем с ее матерью. И пока молодые люди были заняты беседой, миссис Таррант пояснила, кто они такие и что один из них, тот, что пониже и не такой нарядный, привел своего друга, чтобы представить его. Этот друг, мистер Беррейдж, приехал из Нью-Йорка, он из очень богатой семьи, и у него свое дело в Бостоне.

— Я не сомневаюсь, вам знакомы некоторые из принадлежащих ему заведений, — сказала миссис Таррант. — Он общается только с людьми своего круга, — продолжила она. — Но этого ему недостаточно. Он не был знаком ни с кем вроде нас. И он сказал мистеру Грейси (это который пониже), что очень хочет познакомиться с нами. Ему прямо-таки не терпится. И мы, разумеется, согласились, чтобы мистер Грейси привел его к нам. Надеюсь, это не будет для него пустой тратой времени. Мне сказали, что он помолвлен с мисс Винкворт. Вы наверняка знаете, кто она. Но мистер Грейси говорит, что тот видел ее всего раз или два. Я думаю, так и появляются сплетни. Мистер Грейси совсем не похож на мистера Беррейджа. Он очень скромный, но мне кажется, что и очень умный. Вы не думаете, что он скромный? Ах, вы не знаете? Что ж, я думаю, вам все равно, вы, должно быть, повидали немало молодых людей. Но, должна сказать, когда молодой человек выглядит так, как он, я считаю, что он ужасно скромен. Я слышала, доктор Таррант сделал мне замечание, когда проходил мимо. Я вовсе не имею в виду, что скромность украшает. И я даже не представляла, что у нас будет такая вечеринка, когда приглашала вас. Почему бы Верине не принести пирог? Он обычно пользуется огромным успехом у студентов.

В конечном счете эта обязанность была делегирована Селе, который после продолжительного отсутствия вернулся с целым блюдом лакомств, каковые по очереди предложил всем присутствующим. Олив видела, что Верина щедро дарит улыбки мистеру Грейси и мистеру Беррейджу, а последнего то и дело подбадривает одобрительным смехом. Со стороны могло показаться, что истинное призвание Верины — улыбаться и развлекать беседой склонившихся к ней молодых людей. Но так могло показаться только человеку, который, в отличие от Олив, не был уверен, что такое одаренное существо послано в этот мир с совершенно другой целью и что служить развлечением для тщеславных юнцов — последнее, чем следует заниматься, имея такой талант к обличающим речам. Олив старалась радоваться за свою подругу, обладавшую такой щедрой натурой, что само по себе делает честь любой женщине. Она считала, что Верина нисколько не пытается флиртовать, а просто от природы очаровательна и добра. Природа же наделила ее красивой улыбкой, которую она одинаково обращала на всех, независимо от пола. Олив могла быть права, но скажу по секрету, читатель, она сама никогда не могла понять, флиртует Верина или нет. Юная леди тоже не знала, флиртует ли она, и даже если бы знала, то не смогла бы сказать об этом Олив, которая была напрочь лишена обычного женского желания понравиться. Но она видела разницу между мистером Грейси и мистером Беррейджем. И то, что попытка миссис Таррант указать на это различие вызвала у нее лишь скуку, было явным тому доказательством. Довольно любопытно, что при всем своем рвении к возрождению женщин она куда лучше понимала мужские повадки. Мистер Беррейдж был очень красивым юношей, с веселым и умным лицом, в очень дорогой одежде, с налетом принадлежности к кутилам, — быстро разбогатевший, добродушный светский человек, жадный до новых ощущений и немного строящий из себя дилетанта. Будучи, без сомнения, отчасти амбициозным и желая польстить себе мыслью, что он не судит людей по одежке, он связался с более грубым, но и более проницательным персонажем, подлинным сыном Новой Англии, еще более упрямым и циничным, чем он сам, который пообещал показать ему Таррантов как нечто типично бостонское, любопытное и, возможно, даже потрясающее. Мистер Грейси, невысокий человечек с большой головой и в очках, выглядел очень неопрятно, почти деревенщиной, но его уродливые уста расточали сладкие речи. Верина отвечала на них, заливаясь краской от смущения. Олив чувствовала, что она ведет себя именно так, как один из молодых людей предсказывал другому. Мисс Чанселлор понимала, что происходит между ними, как будто они говорили об этом вслух. Мистер Грейси утверждал, что она ярчайшая представительница своего класса и его друг убедится в этом при знакомстве. Они будут смеяться над ней, закуривая сигары по дороге домой, и еще много дней после этой беседы будут цитировать «девушку, борющуюся за нрава женщин».

Поразительно, насколько по-разному мужчины бывают неприятными. Эти двое очень сильно отличались от Бэзила Рэнсома, как и друг от друга, и в то же время манеры каждого из них были оскорбительны для женщин. Хуже всего было то, что Верина ни за что не станет относиться к ним с неприязнью из-за этого. Она так и не научилась относиться с неприязнью к некоторым вещам, несмотря на усиленные попытки подруги научить ее. У Верины каким-то чудом сформировалось четкое представление о мужчине как о жестоком и несправедливом существе, но этот мужчина так и оставался абстрактным, платоническим. И следовательно, ненависти у нее не вызывал. Но какой смысл был в этом живом и остром представлении об угнетении женского пола, подобном, по ее же словам, сверхъестественному пониманию Жанной д’Арк плачевного состояния Франции, если она не собиралась каким-либо образом выражать его, продолжая вести себя как обычная малодушная молодая женщина? Да, в первый день она обещала отречься от всего этого, но разве сейчас она похожа на женщину, которая отреклась? Возможно ли, что этот сияющий, смеющийся молодой Беррейдж, с его цепями и кольцами и блестящими туфлями, влюбится в нее и попытается подкупить своими большими деньгами, чтобы уговорить отказаться от ее святого долга и уехать с ним в Нью-Йорк, где она станет его женой, которую он будет то баловать, то мучить, как подобает настоящему Беррейджу? Признание Верины в том, что она предпочитает «свободные отношения», служило слабым утешением для Олив. Это была обычная девичья бравада: она ведь понятия не имела, о чем говорит. Хотя Верина выросла среди людей, привычных к разного рода странностям и к распущенности, она сохранила первозданную невинность истинной американской девушки, величайшую в мире невинность, ибо она пережила отмену всех запретов. И то, что Верина говорила сейчас, лучше всего это доказывало. А значит, она все же приемлет определенные отношения, что делает встречи с молодыми людьми в поисках новых впечатлений опасными для нее.