Верина узнала его, потому что видела накануне вечером у мисс Бёрдсай.

— Теперь я должна уйти, у вас гость, — сказала она Олив.

Верина была уверена, что в фешенебельном обществе (как и миссис Фарриндер, она полагала, что мисс Чанселлор — часть этого мира, к которому и сама Верина приобщилась на время) у представителей наивысших социальных слоев в обычае откланиваться с появлением следующего друга. Ей уже приходилось слышать у дверей какой-нибудь дамы, что та не может ее принять, потому что у нее другой посетитель, и она в таких случаях удалялась с чувством благоговения, а не обиды. Те двери не были парадными дверями в высший свет, но Верине казалось, что так они копируют эти оплоты светскости. Олив Чанселлор обратилась к Бэзилу Рэнсому с приветствием, которое, как она полагала, всецело соответствовало поведению истинной леди, но, вспоминая это приветствие позже в компании миссис Луны, чью щепетильность он не считал себя обязанным щадить — ведь и она так мало щадила его чувства, он сказал, что Олив буквально уничтожила его взглядом. Олив, разумеется, допускала, что перед отъездом из Бостона Бэзил придет попрощаться с ней, хотя вполне отдавала себе отчет, что при вчерашнем расставании она никак не поощрила его к этому. Она бы оскорбилась, если бы он не пришел, и взъярилась бы, если бы он явился. Но у нее было предчувствие, что из двух зол фортуна изберет для нее меньшее. До сих пор меньшим злом был его ответ на ее письмо — скорее протест, нежели стремление к богатству. Уж лучше бы он появился перед ужином, как накануне. Но сегодня он пришел значительно раньше, и у мисс Чанселлор возникла мысль, что он намеренно вторгся в пределы ее личной жизни, получив тем самым неожиданное преимущество. Она была встревожена, смущена, но, как я уже сказал, оставалась при этом истинной леди.

Она была полна решимости не поддаваться собственным капризам, как это случилось недавно, когда она пригласила кузена на собрание мисс Бёрдсай. Необъяснимый страх, страх явственный, который она уже испытала однажды, снова охватил ее всецело. Она не знала, чем Рэнсом может ей навредить. Каким бы внезапным ни был его приход, он никак не мог помешать одному из счастливейших событий, которого она ждала так долго, — визиту Верины Таррант. И девушка уже собиралась уходить до того, как он вошел, а теперь она уйдет. Удерживающая рука Олив сразу расслабилась.

Чего действительно следовало бояться, так это нескрываемого удовольствия Рэнсома от новой встречи с очаровательным созданием, с которым накануне ему посчастливилось обменяться молчаливыми улыбками. Он обрадовался ей больше, чем обрадовался бы старому другу, возможно, потому, что ему показалось: она стала для него новым другом. «Восхитительная девушка! — мысленно сказал он самому себе. — Она улыбается мне так, будто я ей нравлюсь». Ему было невдомек, как это глупо, ибо так она улыбалась всем и каждому: едва увидев человека, Верина вела себя с ним, будто давно его знала. Более того, она не пожелала снова сесть, проявив уважение к нему, и дала понять, что уже уходит. Втроем они стояли посреди длинной комнаты, и впервые Олив Чанселлор решила не знакомить двух людей, одновременно оказавшихся под ее крышей. Она ненавидела Европу, но при необходимости могла вести себя вполне по-европейски. Ее посетители не догадывались, что, заставив их просто стоять лицом к лицу (о, в какой ужас подобная заминка повергает всякое американское сердце!), Олив имела на это такие серьезные основания, и сейчас Рэнсом почувствовал, что ему совершенно все равно, представили его или нет, ибо величие зла ничего не значит, если противодействие ему так же велико.

— Надеюсь, мисс Таррант не удивится, если я скажу, что узнал ее, и позволю себе заговорить с ней. Она человек публичный — и в некотором смысле должна расплачиваться за свою публичность, — смело сказал Рэнсом, обращаясь к Верине в своей наивежливейшей южной манере, отметив про себя, что при дневном свете она еще красивее.

— Ох, очень многие джентльмены заговаривали со мной. К примеру, когда я была в Топике... — И ее фраза прервалась, потому что она взглянула на Олив, как будто тревожась за ее состояние.

— Теперь, боюсь, вы уходите в ту самую минуту, как я пришел, — продолжил Рэнсом. — Вы знаете, как жестоко со мной поступаете? Я ведь знаком с вашими идеями, которые прошлым вечером вы столь эффектно выразили. Признаюсь, они завладели мною, и мне даже стало совестно, что я мужчина. Но я ничего не могу с этим поделать. Я хотел бы искупить свою вину тем способом, который вы мне укажете. Разве она должна идти, мисс Олив? Скажите, вы бежите индивидуумов мужского пола? — И он повернулся к Верине.

— Нет, я люблю индивидуумов! — сказала она со сдавленным смехом.

Рэнсом еще больше поразился этой девочке и нашел ее очень необычной представительницей движения. Как вышло, что она оказалась наедине с его родственницей спустя всего несколько часов после их знакомства? Впрочем, несомненно, это было обычным делом среди женщин. Он упросил ее вновь присесть, выразив уверенность, что мисс Чанселлор будет жаль расстаться с ней. Верина вновь посмотрела на свою подругу, прося не разрешения, а поддержки, и опустилась обратно в кресло. Рэнсом ждал, что мисс Чанселлор сделает то же самое. Немного поколебавшись, она оправдала его ожидания, потому что не могла отказаться, поставив Верину тем самым в неловкое положение, но это стоило ей большого усилия, и она казалась совсем расстроенной. Она еще никогда не встречала человека, подобного этому громогласному южанину, который бы так бесцеремонно распоряжался в ее собственной гостиной, раздавая приглашения ее гостям у нее под носом. То, что Верина послушалась его, свидетельствовало об отсутствии «домашней культуры» у девушки (именно так мисс Чанселлор охарактеризовала ее промах), но она и не надеялась, что Верина ею обладает. К счастью, Верине предстояло часто бывать на Чарльз-стрит и окунуться в эту культуру с головой. Олив, разумеется, считала, что домашняя культура не идет вразрез с эмансипацией.

Верина откликнулась на просьбу Рэнсома без всякой задней мысли, но уже через минуту она инстинктивно почувствовала, что ее новая подруга недовольна. Она едва ли знала, что так раздражает Олив, но перед глазами ее мгновенно промелькнули видения неприятностей (вот таких внезапных, необъяснимых или того хуже), которые может повлечь за собой близкая дружба с мисс Чанселлор.

— Теперь я хочу, чтобы вы мне сказали вот что, — произнес Рэнсом, уперев руки в колени и наклонившись к Верине, не обращая при этом ни малейшего внимания на хозяйку. — Вы действительно верите в тот очаровательный вздор, который несли прошлой ночью? Я мог бы слушать вас еще целый час, но я никогда не слышал таких чудовищных мнений. Я должен протестовать, должен — как опороченный, выставленный в ложном свете человек. Признайтесь, это было своего рода reductio ad absurdum, сатира на миссис Фарриндер.

Он произнес все это в вежливой и полушутливой манере, дружелюбным голосом с южными модуляциями. Верина посмотрела на него округлившимися глазами:

— Как, уж не хотите ли вы сказать, что ничуть не верите в наше дело?

— Оно безнадежно, совершенно безнадежно, — продолжил он, смеясь. — Вы в целом находитесь на неверном пути. Можете ли вы поручиться, что ваш пол все это время не имел влияния? Влияние! Да это вы привели нас за нос туда, где мы все находимся. Где бы мы ни оказались, это ваша заслуга. Это вы лежите в основании всего.

— Разумеется, но мы бы хотели быть на вершине, — сказала Верина.

— Ах, уверяю вас, быть в основании значительно лучше, упритесь в него, если хотите сдвинуть всю махину! Кроме того, и на вершине тоже вы, да, вы повсюду. Я придерживаюсь мнения одной исторической личности, кажется, это был какой-то король, утверждавший, что за каждым свершением стоит женщина. Что бы ни случилось, полагал он, ищите женщину: она является объяснением всему. И вот я всегда ищу женщину — и всегда нахожу ее, и конечно, я всегда с наслаждением делаю это, что только доказывает: она — универсальная причина всего. Так вот, вы не можете отрицать эту силу — силу, приводящую мужчин в движение. Вы — основание для всех войн.

— Ну, я, как миссис Фарриндер, люблю оппозицию, — воскликнула Верина, сияя улыбкой.

— Это только подтверждает, как я уже сказал, что вы, несмотря на выражение ужаса на лице, испытываете упоение в бою. Что бы вы сказали о Елене Троянской и об ужасной бойне, которая из-за нее разыгралась? Вспомните императрицу Франции, которая послужила причиной последней войны в этой стране. А что касается наших четырех лет ужасного кровопролития, то, конечно, вы не станете отрицать, что и там леди были великой движущей силой. Аболиционисты начали его, а разве не женщины составляли большинство аболиционистов? Какую знаменитость упоминали вчера? Элизу П. Мозли. Я полагаю, что Элиза стала причиной величайшей войны в истории.

Бэзил Рэнсом упивался собственным остроумием, и его наслаждение усилилось, когда оказалось, что Верине оно тоже доставляет удовольствие.

— Так в чем же дело, сэр, вам непременно следует отстаивать свою позицию. Мы могли бы выступать вместе, как яд и противоядие, — сказала она, одарив его таким взглядом в конце этой маленькой тирады, что ему показалось, будто он убедил ее ровно настолько, насколько должен был убедить.

Однако улыбка лишь на мгновенье озарила ее лицо и сразу же исчезла, стоило ей взглянуть на Олив Чанселлор, которая сидела со странным выражением на лице, устремив взгляд в пол (Верине еще предстояло научиться понимать этот взгляд). Девушка медленно встала, почувствовав, что пора уходить. Она догадалась, что мисс Чанселлор не нравится этот обаятельный балагур (это было так явно, словно между ними произошла стычка), и еще она заметила, что женский вопрос ее новая подруга воспринимает куда серьезней, чем она сама.

— Я бы с огромным удовольствием увиделся с вами снова, — продолжал Рэнсом. — Я полагаю, что сумею донести до вас историю человечества в ином свете.

— В таком случае я буду рада видеть вас у себя дома. — Едва эти слова сорвались с губ Верины (мать учила ее, что именно так следует отвечать, если кто-то высказывает подобное желание), как она почувствовала, что рука хозяйки легла на ее руку, и мольба зажглась в глазах Олив.

— Вам всего лишь надо сесть в трамвай, который идет от Чарльз-стрит, — прошептала девушка с затаенной нежностью.

Верина ничего не понимала, но почувствовала, что уже давно должна уйти, поэтому она быстро поцеловала подругу. Бэзил Рэнсом понимал еще меньше, и унылым подтверждением высказанной точки зрения, что, дескать, мужчины совсем уж плохи, стала эта оборвавшаяся встреча. Она не закончилась бы так скоро, если бы не его вторжение. Он был приглашен маленькой пророчицей, и все же этому приглашению чего-то не хватало, а главное, он не мог им воспользоваться, потому что покидал Бостон на следующий день. Он протянул руку Верине и сказал:

— До свидания, мисс Таррант! Услышим ли мы вас когда-нибудь в Нью-Йорке? Мы в этом отчаянно нуждаемся.

— Конечно, я бы хотела возвысить свой голос в этом самом большом из городов, — ответила девушка.

— Ну попробуйте в таком случае, и я не стану вас опровергать. Этот мир был бы слишком предсказуем, если бы мы всегда знали, о чем собирается говорить женщина.

Верина чувствовала, что скоро должен подойти трамвай и что мисс Чанселлор по каким-то причинам испытывает беспокойство, но она задержалась, чтобы заметить Рэнсому: тот видит в женщине лишь игрушку мужчины.

— Нет, не игрушку, а радость! — воскликнул он. — Я позволю себе сказать, что отношусь к вам с той же любовью, с какой вы относитесь друг к другу.

— Много он знает об этом, — сказала Верина, обращаясь с улыбкой к Олив.

Для Олив эти слова сделали Верину еще красивее, чем прежде, и она обратилась к Рэнсому немного напыщенно, пытаясь при этом скрыть охвативший ее восторг:

— Не столь важно, как женщины ведут себя или должны вести по отношению друг к другу. Важно только то, как человек ведет себя по отношению к истине. И даже женщина может смутно догадываться о ее сути.

— Вы это серьезно, дорогая кузина? Но ваша истина — невероятно пустая вещь.

— Боже милостивый! — воскликнула Верина, и веселая вибрация в ее голосе, когда она произнесла это немудреное восклицание, было последнее, что Рэнсом услышал от нее. Мисс Чанселлор подхватила ее за руку и вывела из комнаты, оставив молодого человека в одиночестве иронизировать по поводу того, как Олив произнесла слова «даже женщина».

Следовало предполагать, что она еще вернется, хотя взгляд, которым она наградила его, прежде чем повернуться к нему спиной, не был залогом этого. Он стоял несколько секунд, раздумывая, но затем его интерес быстро переключился на книгу, которую он тут же по своей привычке взял с полки, мгновенно погрузившись в чтение. Он читал ее несколько минут, стоя в неудобной позе и напрочь забыв, что покинут хозяйкой. К действительности его вернула миссис Луна, одетая для прогулки и снова натягивающая перчатки, — такое впечатление, что она только тем и занималась, что надевала перчатки. Она поинтересовалась, что он делает там один и знает ли о его присутствии ее сестра.

— Ах да, она только что была здесь, но спустилась вниз, чтобы проводить мисс Таррант, — сказал Рэнсом.

— А кто такая мисс Таррант?

Рэнсом удивился, что миссис Луна ничего не знает о дружбе двух молодых дам, которая, несмотря на краткость их знакомства, была уже столь крепка. Видимо, Олив ничего не сказала сестре.

— Она вдохновляющий оратор и самое прекрасное существо на свете!

Миссис Луна выдержала эффектную паузу, весело и удивленно глядя на Рэнсома, и наполнила комнату своим звонким смехом.

— Не хотите же вы сказать, что они успели вас обратить?

— Обратить мой взгляд на мисс Таррант. Безусловно.

— Нет, вы не можете принадлежать никакой мисс Таррант, вы должны принадлежать мне, — сказала миссис Луна, которая за прошедшие двадцать четыре часа достаточно думала о своем южном родственнике и пришла к выводу, что он был достойной кандидатурой в хорошие знакомые одинокой женщины. — Вы пришли сюда, чтобы встретить свою ораторшу?

— Нет, я пришел к вашей сестре, чтобы попрощаться.

— Вы на самом деле уезжаете? А я даже не взяла с вас никаких обещаний. Мы обязательно встретимся в Нью-Йорке. Как у вас все прошло с Олив Чанселлор?

Миссис Луна, как обычно, высказывалась очень резко, хотя, глядя на ее ямочки и округлости, никто до сих пор не решался обвинить ее в злобности. Она всегда называла Олив полным именем, так что могло показаться, будто речь о старшей сестре, хотя на самом деле Олив родилась на десять лет позднее Аделины. Миссис Луна уже неоднократно имела возможность убедиться, какая пропасть разделяет их с Бэзилом Рэнсомом, но теперь она попыталась навести хлипкий мостик, спросив у него:

— Правда же она милая старая штучка?

Рэнсом прикинул, что мостик сей не выдержит его веса. Какой смысл в этой неискренности? Она не могла не знать, что мужчина никогда не согласится с подобным описанием мисс Чанселлор. Она вовсе не была старой, напротив, она была еще исключительно молода. И хотя он видел, как Верина поцеловала ее на прощание, ему было трудно представить, что для кого-то Олив может быть «милой». Но меньше всего она была «штучкой», наоборот, она была в высшей степени личность. Он немного поколебался и затем ответил:

— Она поразительная женщина.

— Берегитесь, не допускайте опрометчивости! — воскликнула миссис Луна. — Разве она не ужасна?

— Я попрошу вас не хулить мою кузину, — ответил он в тот момент, когда мисс Чанселлор снова вошла в комнату.

Она пробормотала что-то, прося извинить свое отсутствие, но миссис Луна перебила ее вопросом о мисс Таррант:

— Мистер Рэнсом находит ее очаровательной. Почему же ты не показала ее мне? Ты держишь ее только для себя?

Олив задержала взгляд на миссис Луне, после чего сказала:

— У тебя вуаль сбилась.

— Ты хочешь сказать, что я чудовищно выгляжу! — воскликнула Аделина, направляясь к зеркалу, чтобы поправить непослушную кисею.

Мисс Чанселлор так и не предложила Рэнсому црисесть и все ожидала, что он скоро откланяется. Но вместо этого он вернулся к обсуждению Верины и спросил, не думает ли она, что если девушка выйдет на публику, то повторит судьбу миссис Фар-риндер.

— Выйдет на публику? — повторила Олив. — Почему вы не допускаете мысли, что чистый голос должен звучать тихо?

— Тихо? Нет, что вы, приглушать такое сладостное звучание. Но не стоило бы и подниматься до крика. Не нужно надрывов, трагедий и лишних усилий! Она не должна уподобляться всем прочим. Ей следует держаться особняком.

— Особняком? Держаться особняком, пока мы будем беспокоиться, ждать ее, молиться о ней? — Голос Олив налился презрением. — Если я только смогу помочь ей, то она станет средоточием безмерной силы добра.

— Или безмерного шарлатанства, дорогая моя Олив.

Эти слова вырвались у Бэзила Рэнсома, хотя он и дал себе обет не говорить ничего, что могло бы усугубить недовольство его кузины, — она и так была явно раздражена. Хотя он и понизил тон и скрасил острое слово дружеской улыбкой, она отпрянула от него, как если бы он толкнул ее.

— Ну вот и опрометчивость, — заметила миссис Луна, поправляя свои ленты у зеркала.

— Вы бы не стали вмешиваться, если бы знали, как мало понимаете нас, — заявила мисс Чанселлор Рэнсому.

— Кого вы имеете в виду под этим «нас», мисс Олив? Весь ваш восхитительный пол?

— Пойдемте со мной, я вам все растолкую по дороге, — сказала миссис Луна, закончив свой туалет.

Прощаясь, Рэнсом протянул хозяйке руку, но Олив не могла позволить ему прикоснуться к себе и проигнорировала этот жест.

— Если вы хотите явить ее народу, привозите ее в Нью-Йорк, — сказал он как можно дружелюбнее.

— В Нью-Йорке вы будете заняты только мной, и вам не понадобится никто другой. Я уже решила провести там зиму, — кокетливо заявила миссис Луна.

Олив Чанселлор смотрела на своих родственников, которые состояли с ней в разной степени родства, но были одинаково враждебны ей. И она решила, что для нее, возможно, будет лучше, если они будут вместе. В их дружеской связи она вдруг увидела для себя неясное спасение.

— Если бы я могла привезти ее в Нью-Йорк, то не остановилась бы на этом, — сказала она, надеясь, что ее слова прозвучали достаточно загадочно.

— Ты говоришь так, словно записалась в агенты. Ты собираешься заняться этим бизнесом? — спросила миссис Луна.

Рэнсом не мог не заметить, что мисс Чанселлор не пожала его протянутой руки, и он почувствовал себя уязвленным. Он остановился на мгновение, прежде чем покинуть комнату, положив руку на ручку двери:

— Скажите, мисс Олив, зачем вы написали мне и пригласили к себе?

Он задал этот вопрос с лицом, выражавшим веселье, но его глаза на мгновение озарились желтым зловещим светом, который быстро погас, стоило ему замолчать. Миссис Луна спускалась вниз, оставив своих родственников наедине.

— Спросите у моей сестры. Думаю, что она скажет вам, — ответила Олив, отвернувшись от него и подойдя к окну.

Она продолжала стоять, когда услышала звук захлопнувшейся входной двери, и увидела две фигуры, вместе пересекающие улицу. Как только они скрылись из виду, ее пальцы быстро задвигались, наигрывая мелодию по невидимым клавишам на подоконнике. Казалось, на нее вдруг нашло вдохновение.

Бэзил Рэнсом тем временем спросил миссис Луну:

— Если она не хотела, чтобы я ей понравился, зачем тогда она писала мне?

— Потому что ей хотелось, чтобы вы познакомились со мной, она считала, что вы понравитесь мне.

Вероятно, Олив не ошиблась, потому что, когда они достигли Бикон-стрит, миссис Луна и слышать не хотела о том, чтобы Рэнсом оставил ее одну, не проводив. Нимало не помогли уверения, что у него всего пара часов в Бостоне (из экономии он путешествовал морем), чтобы завершить дела. Она надавила на его южную галантность, и не прогадала: по крайней мере, на практике он признавал за женщинами кое-какие права.