Глава 6
Любовь покоится в крови
Они вышли в темноту, где их дожидался врач. Уэллс задержался, чтобы запереть дверь. Директор, потоптавшись у машины, выразил сомнение, что ему имеет смысл ехать в дом мистера Лава.
— Мне кажется, — заметил он, — мои соболезнования миссис Лав будут плохо сочетаться с вашим расследованием. К тому же я очень устал и, честно говоря, не понимаю, какой от меня там будет толк.
— Вы правы, сэр, — кивнул Стэгг. — Но завтра утром…
— Служба начинается в десять часов, но я приеду не позднее девяти. После этого вы сможете в любое время застать меня в школе, и, разумеется, я с удовольствием послушаю, как продвигается расследование. В остальном, — директор закурил, и пламя спички рельефно обрисовало его скулы, бросив на глаза густую тень, — меня ждет трудный день. Я буду постоянно занят, но если возникнет срочная необходимость… — Он погасил спичку, и темнота вокруг стала еще непрогляднее.
— Мы станем действовать с максимальной деликатностью, — пообещал Стэгг. — Я все равно собирался приехать на актовый день, так что мое присутствие здесь никого не удивит.
— Что ж, спокойной ночи. Джервейс, я оставлю вам дверь открытой, а в гостиной будут сандвичи и виски. Еще раз спокойной ночи. И всем удачи.
Он сел в свой автомобиль и уехал. «Скорая помощь», полицейская машина и «Лили Кристин III» Фена последовали за ним. Дорога оказалась длиннее, чем предполагал Фен, и он прикинул, что пешим ходом она заняла бы не менее пятнадцати минут. Наконец все снова собрались перед воротами.
— Даже не представляю, где мы находимся, — признался Фен. — Я просто следовал за вами.
— Мы в дальнем конце Снэгсхилла, сэр, — пояснил Стэгг, и Фену пришлось довольствоваться этой информацией, поскольку сплошная тьма вокруг исключала какую бы ты ни было ориентацию.
Они поднялись по дорожке к входной двери, и суперинтендант позвонил. Семья Лав жила в большом и ничем не примечательном доме, представлявшем собой нечто вроде скромного коттеджа из крашеного кирпича. Через минуту дверь открыла пожилая женщина с взлохмаченными седыми волосами и опухшим от слез лицом. Близоруко щурясь, она заморгала.
— Это полиция? — спросила женщина. — Я думала, вы уж не придете.
Она шагнула в сторону, пропустив их в холл. Это было узкое, переходившее в коридор помещение, застеленное линолеумом и казавшееся еще более тесным от наполнявших его вещей: резиновых сапог, зонтиков, оленьих рогов, пропылившейся одежды. В доме витал аромат кофе, смешанный с не менее крепким запахом мастики для натирания полов. Под потолком тускло горела единственная лампочка, а на почерневшем серебряном подносе врассыпную лежали визитные карточки. Сама миссис Лав удивительно точно подходила под выражение «живые мощи», которое употребил директор, но, как не без удивления заметил Фен, в ней не было заметно признаков истерики. Это навело его на мысль, что, наверное, вечное подчинение своему супругу не так уж соответствовало ее натуре. Несомненно, она была подавлена, но, глядя на эту женщину, нельзя было сказать, что случившееся потрясло ее до глубины души.
Стэгг кратко описал причину их задержки, и ее глаза расширились.
— Майкл! — воскликнула она. — Какая ужасная, чудовищная новость… Мой муж так о нем заботился. Боже, что за кошмарная ночь. — Слова вдруг хлынули из нее сплошным потоком. — Нет, сначала все было в порядке — я хочу сказать, вот так сидеть одной рядом с Эндрю, — но потом я испугалась, потому что никто не приходил, и мне стало казаться, — вы, наверно, подумаете, что я сумасшедшая, — что все это просто страшный сон, когда события происходят не совсем так, как в обычной жизни, и… — Спохватившись, она замолчала и покраснела с таким видом, словно сделала что-то неприличное. — Ах, да, вы, конечно, хотите его увидеть.
— Если позволите, миссис Лав, — тихо промолвил Стэгг.
— Я с вами не пойду, — заявила она. — Мне там нечего делать. И я не могу… не хочу…
Она говорила, запинаясь на каждом слове, жадно и судорожно глотая воздух. Врач, профессиональной скороговоркой пробормотав слова утешения, посадил ее в кресло. После последовавшей затем заминки и минуты тяжелого молчания все направились в другой конец коридора и с облегчением покинули холл.
Помещение, в которое они вошли через минуту, являлось кабинетом мистера Лава. Обстановка выглядела непритязательной, но по-своему роскошной. На полках громоздились тяжелые тома, выровненные строго по размеру: странная привычка к украшательству, которую Фен не выносил. Мебель состояла из нескольких картотечных шкафчиков, письменного стола и двух глубоких мягких кресел. Французские окна выходили в маленький сад, а неплотно задернутые шторы были сотканы из тонких алансонских кружев. На высоком треножнике рядом с входной дверью покоился медный поднос в индийском стиле, на нем разместился нетронутый натюрморт из кофейника, блюдца с печеньем и двух чистых чашек. Гибкая хромированная лампа на столе вызывала ассоциации с лабораторией. Это сходство еще более усиливала царившая в кабинете хирургическая чистота, странно контрастировавшая с неряшливостью холла. Фен обратил внимание, что все вещи на письменном столе были расставлены в идеальном порядке.
Войдя в кабинет, немедленно уставились на Лава, который сидел, сгорбившись и подавшись вперед, в одном из кресел у французского окна. Очевидно, он умер так же быстро, как и Сомерс, хотя, может, не столь ужасной смертью. Одна его рука вяло лежала на колене, другая была стиснута в судорожном спазме. Жидкая прядь седых волос откинулась на выпуклый высокий лоб. Грудной клеткой он навалился на левый подлокотник кресла, беспомощно повесив голову и вытянув жилы на тощей шее. На коленях убитого лежала открытая книга. Фен шагнул ближе, чтобы лучше рассмотреть ее: Пилкингтон, «Французская грамматика: использование сослагательного наклонения. Часть I». На страницах книги запеклась кровь. Смерть ведет себя на редкость беспардонно, подумал Фен. Отправляет людей в вечный мир, пока они поглощают пирог со свининой, подобно Питту, или, как теперь, скромно штудируют французскую грамматику.
— Он ни о чем не подозревал до последнего момента, — заметил Стэгг. — Стреляли явно сзади, из французского окна. Его голова, торчавшая над спинкой кресла, являлась хорошей мишенью. — Не касаясь тела, суперинтендант присел, чтобы заглянуть ему в лицо. — Шея прострелена навылет. — Он выпрямился, внимательно оглядел комнату и приблизился к столу. — А вот и застрявшая пуля.
Стэгг достал перочинный ножик и начал выковыривать ее из дерева.
В кабинет вошел врач, сообщив, что оставил миссис Лав в гостиной. Вся процедура, проделанная полицией в учительской комнате, повторилась. Сначала сделали несколько фотографий, а затем с наиболее значимых поверхностей вроде дверных ручек и оконных рам сняли отпечатки пальцев. Доктор, обследовавший труп, снова заявил, что стреляли из револьвера тридцать восьмого калибра и смерть наступила от полутора до трех часов назад. Общая картина убийства была вполне ясна. А в карманах мистера Лава не обнаружили ничего интересного.
— Никаких зацепок, как и в прошлый раз, — буркнул Стэгг. — В общем, все похоже: стреляли с такого же расстояния, из оружия того же калибра, между десятью и одиннадцатью часами. Все, кроме этого…
Он указал на французское окно и вышел из него в темный сад, где какое-то время бродил среди кустов, светя себе электрическим фонариком. Фен, оставшись не у дел, начал без особого оптимизма рыться в ящиках стола. Стэгг вернулся с обескураженным видом.
— Там асфальтовая дорожка, — сообщил он, — тянется от дома до ворот. Земля вокруг твердая как камень. Ни следов, ни окурков, ни клочков ткани, зацепившейся за кусты. Ничего.
— Зато тут, похоже, кое-что есть, — пробормотал Фен, просматривая пачку найденных в столе бумаг. — Думаю, это поможет нам установить мотив. Прочитайте. — Он протянул Стэггу листок бумаги с написанным от руки текстом.
Тот прочитал его вслух:
— «Считаю своим долгом заявить, что двое моих коллег из Кэстривенфордской школы вступили между собой в сговор для совершения действий, которые нельзя охарактеризовать иначе, как откровенное мошенничество…» — Стэгг замолчал. — И это все. Впрочем, вы правы, сэр, записка — важная улика.
— Самое интересное в ней то, что он наполовину зачеркнул слово «коллег».
— Да, странно. И еще удивительнее, что не закончил текст. Наверное, его прервали или он решил, будто записка не имеет смысла.
— Ну, да, — туманно отозвался Фен. — Одолжите мне свою лупу?
Он внимательно рассмотрел листок, сравнив его с другими образцами почерка Лава, найденными в кабинете.
— Запись подлинная и, судя по состоянию чернил, сделана сегодня утром.
Фен вернул лупу и бумагу Стэггу и хотел что-то добавить, но тут его взгляд упал на стопку школьных сочинений, проверенных Лавом. Он взял верхнюю тетрадку и стал читать текст.
— Послушайте, что пишет этот ученик, — произнес он. — «Фраза «***» у святого Луки звучит двусмысленно». А вот примечание Лава: «Слово «двусмысленно» используется в тех случаях, когда нечто сказанное или написанное может иметь только два разных значения, но не более. Синонимы: неясно, неопределенно».
Стэгг уставился на него непонимающим взглядом:
— Не понимаю, к чему вы клоните, сэр?
Фен вернул тетрадь на место.
— Неужели? — воскликнул он. — По-моему, это важный момент. Что теперь?
Суперинтендант сверился с часами.
— Уже половина второго. Вряд ли мы сумеем сделать что-нибудь полезное. Разве что побеседовать с миссис Лав… Она может отвечать на вопросы, доктор?
— Думаю, да, — ответил врач. — Разумеется, у нее шок, но я бы не сказал, что она убита горем. Я немного знал Лава: в семье он всегда был довольно деспотичен, хотя внешне это почти не проявлялось. Его жена кажется бесхарактерной, но я подозреваю, что она была недовольна своей кабалой.
— По-вашему, она могла убить его? — с интересом спросил Стэгг.
— Чисто психологически? Почему бы нет?
— Если не считать того, что она этого не делала, — заметил Фен безапелляционным тоном, который покоробил суперинтенданта.
— Как раз это нам и предстоит выяснить, — сухо возразил он. — Доктор, пока мы станем беседовать с ней, вынесите отсюда труп.
В отличие от кабинета гостиная выглядела захламленной и неприбранной: обстоятельство, столь же ярко характеризовавшее жену, сколько идеальный порядок в кабинете — мужа. Самой примечательной вещью в комнате являлась большая картина, которая висела в позолоченной раме над камином и изображала жену Лота, обращенную в соляной столп. В городе за ее спиной полыхало пламя, а сам Лот созерцал все происходившее с таким видом, словно это был какой-то любопытный технический эксперимент, устроенный исключительно для его развлечения. Под исполинским холстом, будто предметы, принесенные в дар языческому божеству, на столах и стульях лежали всевозможные образчики вязания, вышивки и штопки. Даже беглый взгляд на дом свидетельствовал о том, что миссис Лав вела свое хозяйство со скрипом. Представив, какой должна была быть семейная жизнь между помешанным на аккуратности мужем и неряшливой женой, Фен уже не удивлялся, что события этого вечера не погрузили миссис Лав в пучину горя.
К хозяйке дома, хотя она еще комкала в руке влажный платок, вернулась ее прежняя разговорчивость, а в глазах появился нездоровый блеск. Стэгг, пробормотав несколько соболезнующих фраз, в замешательстве замолчал.
— Кто это сделал, мистер Стэгг? — воскликнула женщина. — Он застрелился? Что произошло?
Суперинтендант постарался сохранить невозмутимый вид.
— Мы не думаем, что ваш муж застрелился, миссис Лав, поскольку оружие в комнате не найдено. А по поводу того, что произошло… Мы надеемся, что вы поможете нам выяснить это.
В наступившей паузе стало слышно, как в коридоре разговаривают медики. Миссис Лав спросила:
— Но чем я могу вам помочь, мистер Стэгг? Я ничего не знаю, абсолютно ничего! Все это поразило меня как удар грома! А бедняжка Майкл — такой милый! Я хорошо помню его в Мерфилде. У мужа там был пансион, вы знаете, он назывался Питерфилд, хотя, по-моему, гораздо лучше, когда пансионы называют по имени их управляющих. Бедняга Майкл являлся старостой за год до того, как он ушел, — или нет, это было в год его выпуска…
— Да, да, мэм, — торопливо перебил Стэгг, — мы знаем. Но что касается этого вечера…
— Все из-за кофе, — неожиданно произнесла миссис Лав.
— Простите, мэм?
— У нас закончился кофе, наверное, его выпила миссис Фиске, моя домработница. Прислуга теперь такая странная, никогда не знаешь, что она выкинет, если повернуться к ней спиной… Но я понимала, что Эндрю не станет пить чай или какао, он очень придирчив, например, в том, чтобы не употреблять ни капли спиртного. Я подумала…
— Миссис Лав, давайте по порядку. Когда вы в последний раз видели мужа живым?
Похоже, ее удивил этот вопрос.
— Разумеется, за ужином. После ужина Эндрю всегда работает в кабинете до без четверти одиннадцать и просит, чтобы никто не беспокоил его в это время. А это неудобно, ведь часто приходят люди, которые не знают о его привычках, и я вынуждена объяснять, что он не может принять их, а посетителей это обижает…
Фен, терпеливо ждавший своей очереди, решил вмешаться:
— Но другие учителя об этом знают?
— Да, и даже подшучивают над его педантичностью. Говорят, что могут ставить часы по Эндрю, и время будет абсолютно точным, да иногда я и сама его ругала, мол, нельзя превращаться в затворника, но он не хотел ничего менять. Мне приходилось к нему подлаживаться, а поскольку я не очень пунктуальна, это было довольно трудно, но нельзя же иметь сразу все, правда?
Стэгг согласился с ней — не потому, что счел это замечание особенно умным, а просто понимал, что если немедленно не возьмет инициативу в свои руки, то ему придется допрашивать вдову до утра.
— Что случилось после ужина? — спросил он.
— После ужина Эндрю работал в своем кабинете, а я писала письма. По правде говоря, ненавижу это занятие и всегда стараюсь оттянуть его до последнего, хотя Эндрю настаивает, чтобы на письма отвечали в день их получения, что вполне естественно, иначе потом они повиснут на вас как камень.
— Вечером никто вам не звонил?
— Нет, мистер Стэгг. Как я уже сказала, Эндрю постоянен в своих привычках. Он всегда…
— Да, да, вы уже говорили. Я вас понял. Вы не заметили в этот вечер ничего необычного?
— Хм. — Миссис Лав впервые сделала паузу, обдумывая его вопрос. — По радио передавали странный спектакль, интеллектуальный, я такие не люблю, они иногда передают подобные вещицы. Наверное, Эндрю такое бы понравилось, с ним я всегда чувствовала себя так, словно мне еще многому надо учиться, а это, знаете ли, было нелегко.
— Конечно, конечно, это было нелегко. И вы совсем не выходили из дома?
— Выходила. Я отправляла письма.
— В какое время, мэм?
— Могу сказать точно, потому что обычно я внимательно слежу за временем. И в тот момент я подумала, что если немного поспешить, у меня еще есть возможность бросить письма с вечера, чтобы их разослали с утренней почтой, несмотря на то что ящик находится довольно далеко. Но я все-таки заставила себя выйти, ведь два письма надо было отправить еще на прошлой неделе, хотя, видимо, не так уж важно, посылать их утром или вечером, но каждый делает, что может.
Стэгг подавил раздражение.
— Но вы так и не сказали нам, мэм, в какое время вышли из дома?
— Это было в двадцать пять минут одиннадцатого. Я поставила чайник, чтобы выпить на ночь чашку кофе, и…
— А когда вернулись?
— Без двадцати одиннадцать, мистер Стэгг. Только тут я обнаружила, что у нас нет кофе, обычно я варю его на воде или молоке, но в банке не было ни крошки. Уверена, дело не обошлось без миссис Фиске, я с ней об этом еще поговорю, и я знала, что Эндрю рассердится, потому что он любит, чтобы кофе подавали без четверти одиннадцать, минута в минуту. Я побежала в дом миссис Фил поте, чтобы занять немного кофе, это было единственное, что пришло мне в голову, а она такая болтушка, вы не представляете, некоторые люди могут часами трещать без умолку, даже дыхания не переведут. Не знаю, как им это удается! Короче, было уже одиннадцать часов, когда я приготовила кофе, отнесла его в комнату Эндрю, и тут… тут я его нашла. — И она промокнула глаза платком.
— Еще один вопрос, мэм, — произнес Стэгг, воспользовавшись секундной паузой. — Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы желать зла вашему мужу?
В ответ на него обрушился поток слов, содержавший, однако, мало полезной информации и не дававший никаких намеков на возможные мотивы преступления. Последний вопрос был чистой формальностью, и, задав его, Стэгг решил, что больше его ничто здесь не удерживает. Он поднялся и бросил выразительный взгляд на Фена, который, с трудом стряхнув с себя сонную одурь, послушно последовал за ним.
Стэгг пробурчал:
— Вы оказали нам большую пользу, миссис Лав. — Но эта фраза прозвучала так фальшиво, что он невольно покраснел. — Нам пора идти. Постарайтесь немного отдохнуть.
— Вы… вы увезете его?
— С вашего позволения, мэм. — Стэгг замялся. — Не знаю, есть ли у вас какой-нибудь друг, который может остаться с вами на ночь…
— Не волнуйтесь. — В голосе вдовы прозвучала неожиданная твердость. — Со мной все будет в порядке. За последние сорок лет это первый раз, когда я смогу побыть наедине с собой. У
У ворот они встретили сержанта, констебля и полицейского врача.
— Мы занесли его внутрь, — сообщил врач, указав на машину «Скорой помощи». — По-моему, нам всем пора спать.
Стэгг щелкнул кнопкой своего фонарика.
— Вы правы, — кивнул он. — Даже не знаю, сделал ли я все, что требовалось? Как я уже говорил, это не совсем мой профиль.
— На мой взгляд, — произнес Фен, — вы справились замечательно. Особенно в такой затруднительной и деликатной ситуации.
Стэгг немного повеселел:
— Вот и хорошо. А что вы сами думаете об этом деле?
— Лава могли застрелить, когда его жена ушла из дома. Хотя, если убийца использовал глушитель…
— Все говорит за то, — добавил Стэгг, — что Лава убили раньше, чем без четверти одиннадцать, когда жена обычно приносила ему кофе. Я хочу сказать — если преступник знал его распорядок дня. В кабинете стояли две чашки, значит, миссис Лав пила свой кофе вместе с мужем. Ладно, я поразмышляю на досуге, сэр, а завтра мы все обсудим.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Фен, выяснив, как добраться до дома директора, отправился своей дорогой, чувствуя себя совсем измученным. Садясь в машину, он с содроганием вспомнил, что впереди его ждет самая глухая пора ночи — время, когда обычно умирают больные люди. Он погрузился в глубокую задумчивость и оставался в этом состоянии, пока его автомобиль мчался сквозь ночной мрак.
