IX
27 сентября 2008 года
Мне нравится морской мятеж
Эгейских волн — Эллады слава.
Кудрявая густая лава
Лесов оливковых — рубеж,
За коим жмутся горы справа
Албании — сплошная плешь.
Что эвкалипта ореол
Воспет алкеевой строфою.
Его горячий гладкий ствол
Погладить хочется рукою.
Не дивно ли, что лик луны
Восходит в обрамленье лавра!
Не дивно ли, что здесь видны
Созвездья Волка и Центавра.
Ещё не свет и не заря,
А уж горланит с огорода
Соседнего — пеан восхода —
Петух Асклепия не зря.
Двадцать седьмого сентября
Две тысячи восьмого года.
Отдаться палитре, натуре…
* * *
Только синь сосёт глаза.
Есенин
Отдаться палитре, натуре,
С которою не совладать.
Томление сонной лазури.
Воды мускулистая гладь.
Её перекатам тяжёлым,
На самый загривок земли
Вздымающим… Плыть обнажённым
От скученных пляжей вдали.
Пласт огненный, пламенно-светлый.
До камушка обнажено
В мозаике многоцветной
Глубокое чистое дно.
Нырок мой рисковый удачен.
Внизу ослепительный клад:
Как ясное око прозрачен
Округлый и крупный агат.
Предвидений эллинских всплески,
Предчувствий живительный цвет
Узрели микенские фрески
И зоркий фаюмский портрет.
Цвета — это взгляд Мнемосины,
Её запредельный отсчёт.
И, вестница скорбной России,
Синь — вовсе глаза не сосёт.
Тонколистная пальма шумит под окном…
* * *
Танюше
Тонколистная пальма шумит под окном.
Или дождь тонкоструйный стрекочет.
Различить невозможно в тумане ночном.
Да и слух напрягаться не хочет.
А за нею блескучий фонарь, как серьга,
Прорезает кудрявую крону.
Вот сейчас шевельнётся слоновья нога
И подступит вплотную к балкону.
Чтобы днём, жаркодышащим морем едва
Насладившись и чувств не развеяв,
От смертельного зноя укрыться в боа
Из её страусиновых перьев.
Солнце Германии не закатилось…
* * *
Из отдыхающих на островах Греции
больше всего немцев.
Солнце Германии не закатилось.
Располовинена нашей пятой,
Как она быстро восстановилась
После войны сокрушительной, той…
Держится, собранный грамотным кролем,
Генрих — вольнее, чем рыба в воде.
Гансы и Генрихи пышут здоровьем,
Как близнецы на рекламном щите.
Черноволосы, смуглы, кареглазы ,
Произрастают — кто вширь, а кто ввысь…
Русые волны нордической расы
Необратимо с другими слились.
Нелицемерно, наверное, просят
Помощи свыше, а не у владык
Мертворождённых…
На шее не носят
Благословенных крестов и вериг.
И никакого не ведая горя
Будто бы… и от забот далеки,
За руки взявшись, ходят у моря
Юные парочки и старики.
Благодарение — очи горе!
* * *
Пантократор — самая высокая гора
на острове Керкире
Благодарение — очи горе!
Огненно зрит Пантократор.
Нас, от московских дождей в октябре,
Словно за пазуху спрятал
В кружево, в крошево светотеней,
В зарево радости зыбкой.
Море доступное — неба родней,
А потому и призывней.
Солоновато по крови родство…
То-то в туманные дали
Вечно влечёт… Из пучины его
Выкарабкались навсегда ли?..
Хочется думать, уж мы-то с тобой
Выбрались, рифами биты…
Утро начнётся с купели морской,
С храмовой краткой молитвы.
Многоглаголанье напрочь отсек
В строгости неотразимый,
Денно и нощно открытый для всех
Архисвятитель Василий.
За благодатные светлые дни
— Синь в золотом ореоле —
Благодарение Господу! И
Доченькам — Насте и Поле.
Этюдник
1. Дети и волны
Волна ярится и грохочет.
Оттачивает остриё.
А дети пляшут, рожи корчат,
Визжат под носом у неё.
О, танец дикий и отважный
Среди шумно-шипучих ям!
И прочь бегут от самой страшной
В объятья умилённых мам.
2. Девы обнажили груди…
Девы обнажили груди
В дикой страсти загореть.
Разложились, как на блюде.
Я же – витязь на распутье –
Взгляд, куда не знаю деть.
3. На девчушке — годочка четыре…
На девчушке — годочка четыре — красуются трусики и бюстгальтер.
А на женщине, на увядающем теле, нет ни того, ни другого.
Той, не знающей подлого времени, хочется быть постарше.
А этой в детство вернуться.
4 Женщин грозная армада…
Женщин грозная армада
Высадилась на острова.
Груди — пушечные ядра.
Ягодицы — жернова.
Мощная живая масса
Из камня вырубленных тел.
Схожих с этими Пикассо
Некогда запечатлел.
Дышит скальная порода
Нежной влажностью волны.
На песке прибрежном бёдра
Выпукло вознесены.
Вьётся меж сведённых граней
Виноградная лоза.
Тусклый мрамор изваяний.
Аметистовые глаза.
Из века в век полна…
* * *
Из века в век полна
Предчувствием свободы,
Шипучая волна
Отбеливает годы
Мои… На волоске
Секунды длится время.
Белеют на песке
Отпавшие коренья.
Массивный корень-ком
Поверженной оливы,
Закрученный витком —
Древесный сгусток гривы.
Он черепная кость
Былой подземной кроны.
Просоленный насквозь
И солнцем прокалённый.
В нём тысячи орбит
И спаянных волокон.
Он из сучка глядит
Воловьим влажным оком.
С лихвою от камней
Принявший зуботычин,
Он и за гранью дней
Своих — необезличен.
Познавший произвол
Шатучего прибоя,
В моих руках обрёл
Рождение второе.
Когда со мной вникал
В рисунок, и восхитил
Любой излом, овал, —
Что отродясь не знал
И сам в себе не видел.
Образ видимой Греции…
* * *
Образ видимой Греции — сфера.
Чаша, гибкость, округлость плода.
Каждый встречный тебе: «Кали мэра» —
Говорит, улыбаясь всегда.
Замечаешь в обычном отеле
Стиль, равнение на эталон.
Ионической капители
Завиток, мозаичный плафон.
Оперённые стрелы восхода
Зависают над горной тропой.
Вторит гулким стихам Гесиода
Шестистопный певучий прибой.
Как у амфоры линии плавны
У платана. Звучанья полны
Кроны. Кактусы великаны
С растопырой клешнёй не страшны.
Долгожданны внезапные ливни,
Покрывают, летя вдоль долины,
Поцелуями — молний бросок —
Склоны берега… Белые бивни
Погружая в шипучий песок.
По душе нам зелёное ложе
Гесиодовых дней и поэм.
Ах, наверное, будь помоложе,
Мы остались бы здесь насовсем.
Но прощаемся. Уж погрузили
Наши вещи. Погнали пыля…
Невозможно без анестезии
Возвращаться в родные края.
Греция не отпускает…
* * *
1. Греция не отпускает…
Греция не отпускает из горячих смуглых объятий.
Разве с волной ионической может сравниться Азов!
Вовсе я не хочу сравнивать Керкиру с Тмутараканью,
То бишь с Таманью. Осень и здесь хороша.
Пенится море цветов. Омывает подножие дома
Буйный прибой хризантем, брызги гвоздик и виол,
Бархатцы и колокольцы, скуластые белые розы.
Осы сосут виноград. Вонзаются в мякоть. Хвалёный,
Где он, оставленный мне? Не дождался меня виноград.
Впрочем, не до него. В шуме волн донесли Аониды
Древний напев… Благородного ритма движенье,
Чуть искажённого, может быть, здешней мутной волной.
Не отпускает Греция…. Так, что изволь, благодарный,
Тмутаракань, то бишь Тамань, величать Гермонассой.
2. Полную девственной свежести…
Полную девственной свежести розу я в банку поставил.
Всё при ней: шпоры шипов, жемчуг росы в лепестках.
Как в натюрморте классическом или в газели Хафиза,
Роза сияет играя, стиху придаёт благозвучье.
Рифма как будто ей не к лицу — хороша и без рифмы.
В доме, где я обитаю сейчас, нет иконы.
Ну, так и что? Хозяева добрые люди.
Икона, даже кисти Рублёва, сама по себе
Добродетели не прибавляет.
Знаю я много дивно расписанных храмов,
Где служители — волки.
Поставлю я розу на письменный стол вместо иконы.
Приоткрывает окно в мир иной это Божье творенье…
Наверняка произрастала в Эдеме до человека.
3. Корень лозы виноградной…
Корень лозы виноградной вынесло море на берег.
Дивно закрученный, плавно изломленный, долгий…
Весь в шишаках и зазубринах корень — бесславный трудяга.
Видно, паслась лоза, приручённая на каменистом подворье.
За влагой, за скудной росой в расселины камня вторгался,
Ходы находил, скользил по стене, вжимался в теснину,
Чтоб наливалась, как вымя, тёмная гроздь.
Выскоблена волной, высушена до белизны
Старая плеть, былого счастья охвостье.
Мне и сегодня близкий…
* * *
Мне и сегодня близкий,
И в отдалённом свете
Ники Самофракийской
Бурный порыв к победе.
К верности, к участи лучшей
Воля неукротима.
Крыльев мускул могучий
Не лебедя, а херувима.
Склок олимпийских, сплетней
Выше. Мощью телесной
Чуть подалась…. Последний
Шаг и – взлетит над бездной.
Безудержна, но – безоружна.
Пламенна, но – ранима.
Плоть обезглавлена, дух же
Тот же – необоримый.
В буйном порыве заложен
Грунт для стопы опорной
Того, Кто восстанет позже
Над безысходной бойней,
Над беспамятством Леты.
Ника дерзнувшая – это
Предвосхищенье победы
Плотника из Назарета.
