Часть третья. Клятва юности
27 мая 1570 года
Сергиев Посад, постоялый двор
– Ты понимаешь, Маруся, что он тебе никак, ну совсем не ровня?! – Гневный Малюта Скуратов пробежался по застеленной вытертой кошмой горнице от стены к стене, ударил кулаком в заровненное бревно. – Твой Борис почитай что никто! Из семьи худородной детей боярских, ни угла своего, ни двора не имеет, при дядюшке в примаках по сей день живет, простым стольником в приказе Постельном служит! Просто человечек служивый! Ты же ныне есть дочь думного боярина! Князьям родовитым ровня!
В роскошном царедворце ныне никто и не признал бы нищего боярского сына, что привез три года тому обоз дешевой рыбы для царской кухни. Ныне крепкое тело Малюты Скуратова облегала серо-зеленая бархатная ферязь с бобровой оторочкой и золотыми клепками на застежках, пальцы сверкали самоцветами, на шее болталась толстая золотая цепь. Рыжая борода ныне была расчесана на два расходящихся хвостика, и в ее гуще поблескивали несколько крупных рубинов, на голове сидела шапка дорогого индийского сукна да с собольей опушкой и огромной золотой брошью, усыпанной самоцветами.
Поручение, исполненное после шалости с колоколами, оказалось для боярского сына невероятно счастливым. Государь оценил старание Малюты, его тщательность в поисках улик и раз за разом давал все новые и новые поручения по отлову крамольников. Многоопытный служака оказался неожиданно ловок в распутывании связей между заговорщиками, в поисках подметных писем, тайников и посыльных, и с каждым новым успехом в сыскном деле на боярского сына обрушивались все новые и новые милости. Всего через полгода после первого ареста Малюта оказался среди дворян московских, еще через полгода стал стряпчим, а затем и стольником, подьячим, подьячим с путем, дьяком. А полгода назад Иван Васильевич пожаловал его званием боярским, после чего ввел и в Думу, посадив равным средь князей из древнейших и знатнейших родов, и не раз особо выделял, при всех с Малютой советуясь. Теперь знатные князья, каковым боярский сын Скуратов три года тому и в глаза глянуть не смел, сами ужо его милости искать пытались, подарки дарили и подобострастно кланялись. Впрочем, при том они же выскочку ходородного яро ненавидели…
Скуратова Мария, заметно прибавившая в теле, особенно на груди и в бедрах, тоже носила теперь не домотканое полотно и атлас, а парчу и бархат, плечи ее сверкали золотым шитьем, спереди плавно переходящим в жемчужную россыпь на серебряной сетке. В ушах юной красавицы покачивались сапфировые серьги, шею обнимало сапфировое ожерелье, на запястье синел драгоценный браслет.
– Анна, старшая сестра твоя, за князя Глинского замуж вышла, – опять повернулся к дочери думный боярин. – Катенька, сестра младшая, за самого Дмитрия Шуйского просватана, о Леночке юной мы с князем Иваном Келмамаевым сговорились. Твоей руки князья Морозовы, Пронины и Тенишевы добиваются. Княгиней станешь, Марусенька, хозяйкой родовитой и знатной!
– Я люблю Бориса, отец! – негромко ответила девушка. – И пойду замуж только за него!
– Вот дура упрямая! – в сердцах сплюнул Малюта. – Ты меня хоть слышишь али нет? Худородный он, Борька твой! Ху-до-родный! А пред тобой любые князья знатные на выбор!
– Я люблю Бориса…
– Ну, какая любовь, Маруська?! – застучал себе кулаками по голове боярин Скуратов. – Три раза виделись, дважды поцеловались, вот и все ваше знакомство! Что ты там себе с того напридумала?!
– Он три раза ко мне через всю страну скакал токмо для того, чтобы руки моей прикоснуться, отец! – вскинула подбородок юная красавица. – Он мне письма каждый месяц присылал со словами таковыми, что сердце горело. И поцелуи его таковыми были, что даже мед майский столь сладким не бывает!
– Блажь все это пустая, Маня, из-за писем дурных счастья своего лишаться! За князя Пронина замуж пойдешь, такое мое слово!
– Или за Борю, отец, или в монастырь!!! – во весь голос выкрикнула девушка, метнулась через горницу, влетела в светелку напротив окна и громко захлопнула за собой дверь.
Малюта тяжело вздохнул, подошел к створке, уперся в нее лбом:
– Да ты пойми, дитятка моя. Я ведь о тебе забочусь. Для тебя жизни безбедной желаю, достойной величия твоего. Счастья тебе желаю.
– Что же сие за счастье, отец, за постылого замуж выходить?! – выкрикнула изнутри девушка. – Нешто ты не понимаешь, отец, что без любви любой князь худородным кажется, а в любви настоящей даже с холопом шалаш краше палат царских будет!
– Именно, что с холопом… – тихо пробормотал Скуратов, тихонько стукнул в дверь кулаком и отошел, сел на лавку у стены.
На некоторое время в горнице наступила тишина. Затем створка приоткрылась, Мария сделала шаг наружу.
– Ты же называешь его своим другом, отец! – негромко сказала девушка. – Ты дал ему свое слово! Ты обещал отдать меня ему в жены! Как же ты теперь предлагаешь мою руку другим?
– Это случилось очень давно, доченька, – ответил с лавки боярин Скуратов. – Тогда все было совсем иным. Это был наш, мужской разговор и наши, мужские обещания. Они не должны лишить тебя будущего, отобрать твоего счастья.
– Неужели ты не понимаешь, отец? – подошла к нему девушка. – Когда к тебе прикасаются руки любимого, то вся душа замирает, ако озеро лесное в летний полдень, сердце соловьиной трелью наполняется, тело тает, словно воск под ясными лучами солнца. Когда ты слышишь голос любимого, твоя душа наполняется светом. Когда ты принимаешь его взгляд, то ощущаешь себя легкой и чистой, как лебединый пух. Разве не это есть высшее счастье? И разве способен сравниться с этим какой-то там княжеский титул?
Ладони Марии легли отцу на щеки и тихонько подняли его лицо наверх. Девушка заглянула Малюте в глаза:
– Ты правда хочешь мне счастья, отец?
– Да уж насильно выдавать на стану… – со вздохом признался боярин Скуратов.
– Ты самый лучший, отец, – крепко обняла его девушка и убежала в светелку. – Мы послезавтра будем в слободе, правда?
– Будем, – поднялся Малюта и громко добавил: – Но ты все же подумай, Маруся. Останешься середь сестер одна… Худородной…
Через день, вскоре после полудня, обоз думного боярина Малюты Скуратова из пяти телег и одной двуколки с крытым кошмой верхом, в сопровождении пятнадцати холопов въехал в Александровскую слободу. Точнее, въехали возки – причем через задние ворота, а вот холопы и сам боярин вошли пешком через главные, с надвратным храмом. На неспешный путь от ворот к домам у восточной стены у них ушло около четверти часа, и потому Борис Годунов успел добежать к возку первым. Малюта издалека увидел, как царский стольник обнял и закружил его дочку, а потом крепко, жадно поцеловал.
– Вот охальник бесстыжий! – покачал головой отец. – Хоть бы людей постыдился!
Молодые люди замерли напротив друг друга, держась за руки и разговаривая. Причем почти соприкасаясь лицами.
Малюта повел плечами, бросил взгляд на палаты игумена. Однако отцовские чувства оказались сильнее, и он повернул не к государю с поклоном, а к дочери, готовя в уме назидательную речь. Однако сказать ничего не успел.
– Батюшка, мы едем в Новгород? – повернулась к нему Мария.
– Зачем? – не понял боярин.
– Боря сказывает, государь пожелал переехать туда со всем двором и приказами. Возлюбил он Великий Новгород после прошлой поездки.
Малюта невольно скривился. Ему пребывание в городе на Волхове никакой радости не доставило. Полгода назад ему и его опричникам пришлось пролить немало крови, вычищая польских лазутчиков из тамошних дворов. И потому настроение боярина сразу пропало, отчитывать дочку и молодого стольника расхотелось. Скуратов просто обнял Бориса, крепко похлопал по спине:
– Рад видеть тебя, дружище! Про переезд ничего не скажу, не ведаю. Когда Ивана Васильевича увижу, тогда и отвечу. Вы почему спрашиваете?
– Меня в Великий Новгород дядюшка отсылает, – признался стольник. – Там новый дворец царский строится, мне же поручено следить за его возведением.
– Когда?
– Завтра.
– Если дворец токмо строится, – не смог сдержать слабой усмешки Малюта, – государю там делать нечего. Боюсь, тебе придется ехать одному.
Мария нахмурилась, поджала губы, взяла стольника за руку:
– Батюшка, мы пойдем прогуляемся.
– Хорошо, – не стал спорить боярин. – Токмо недолго! Надобно разобраться с дороги, да и в бане еще до заката попариться. На тебя полагаюсь, друже!
Мария крепко взяла стольника за руку, переплетя пальцы, потянула в сторону, и вскоре они вместе вышли за ворота, свернули влево, медленно побрели вдоль самой стены по зеленому жнивью, по короткой мягкой травке, что успела подрасти вместо недавно скошенной.
– Когда-то я бегала по такой траве босиком, – не без грусти поведала дочь думного боярина. – Всего лет пять назад бегала. Ныне кажется, прошла целая вечность.
– Пять лет назад… – задумчиво повторил царский стольник. Кем в те годы был он сам, Борис не рискнул поведать вслух даже своей любимой.
– Я оторвала тебя от важных дел? – вдруг вскинула голову девушка.
– Нет, к сожалению, – вздохнул стольник. – Я уже к отъезду собрался. Тянул, сколько мог, дабы приезда вашего дождаться. Обидно! В кои веки батюшка тебя ко двору привез, а мне аккурат отправляться надобно.
– Почему именно тебе?
– Дмитрий Иванович особо доверяет, – пожал плечами Борис Годунов. – Самым умным, правильным, толковым величает. Дескать, я есть лучше всех!
– Ты так сказываешь, словно сие есть оскорбление! – тихо рассмеялась Мария.
– Из-за этого я уезжаю от тебя!
– Да… – с грустью кивнула девушка. – А что там, в Великом Новгороде?
– Иван Васильевич особо ценит преданность новгородцев и желает жить среди них. Посему Постельный приказ обязан для него и двора царского все для жизни достойной на Волхове приготовить. А пока государь здесь находится, Постельному приказу надобно еще и здесь о нем позаботиться. Посему дядя решил остаться, а меня на Волхов отослать. Мне он и казну, и дело доверяет. Иным приказчикам не очень…
– Достойное возвышение. Вестимо, Дмитрий Иванович из тебя замену себе готовит!
– Любимая моя… – рассмеялся Борис. – Мой дядя здоровьем не обижен. Он еще нас всех переживет!
– Я же его не хороню, милый. Я ему пущего возвышения супротив нынешнего желаю! – Мария обогнала стольника, встала перед ним: – Я хочу поехать с тобой!
Борис обнял девушку, крепко поцеловал и шепотом ответил:
– Я тоже всей душой желаю, чтобы ты всегда рядом со мною пребывала. Чтобы каждый миг глаза твои видеть, голос твой слышать, уста сахарные целовать. Да токмо как? И украл бы, да друга верного оскорбить боюсь.
– Друга! – хмыкнула Мария. И торопливо добавила: – Он тебе в отцы годится!
– Отцом увидеть и желаю…
Борис хотел сказать что-то еще – но тут его по голове ударила сосновая шишка. Стольник поднял голову и быстро отшатнулся от еще одной. Прищурился, вглядываясь в стену. Подождал. Через некоторое время между зубцами мелькнуло белое лицо – и стольник вскинул руку:
– Ирка, вот я тебе дома устрою!
В ответ послышался задорный смех, и шишки обрушились вниз целыми горстями. Борис схватил Марию за руку, и они бросились бежать, остановившись только на безопасном расстоянии за угловой башней.
– Кто это был? – переведя дух, спросила девушка.
– Да сестренка моя, Ирина, – усмехнулся стольник. – Двенадцать лет токмо исполнилось, глупышка еще. Дитя малое.
– Там с нею еще кто-то мелькал.
– Федор, кто же еще! Они завсегда вместе балуют.
– Наказать бы его, дабы ума-разума добавить.
– Царевича? – вскинул брови Годунов.
– А он царевич? – теперь уже вскинула брови девушка.
– Младший. Сестре моей ровесник.
– Если царевич, тогда лучше мы сами куда подальше пойдем… – опять взяла его за руку Мария, и они двинулись по хорошо натоптанной улице, ведущей к церкви Преображения.
Но в храм молодые люди не пошли: обогнули его, спустились к реке. Мария Скуратова нарвала букет растущих на наволоке полевых цветов, с ними влюбленные опять вернулись в город, вышли на торг.
– Подарок хочу! – внезапно сказала Мария. – Боря, купи мне две ленточки. Синюю и красную.
– Да чего там ленту? Давай я тебе пояс…
– Не нужно пояса, – мотнула головой девушка. – Я хочу ленточки!
Спорить с любимой стольник не стал, но ленты купил не простые, а самые что ни на есть лучшие, дорогие – из драгоценного китайского шелка, переливчатые и нежные. Мария благодарно поцеловала его в щеку, намотала ленты на запястье и снова сплела свои пальцы с пальцами своего суженого.
Так вместе они и вернулись в Александровскую слободу, прошли к дому Малюты Скуратова, ибо царский любимчик получил право построить неподалеку от обители государя собственное подворье, поднялись наверх, миновали сени, повернули в просторную людскую горницу, с двумя столами и множеством обитых бархатом скамеек.
Думный боярин хлопотал здесь, возле разложенных шуб, и очень обрадовался, увидев дочь:
– Ты вовремя вернулась, милая! Государь вельми занят, вести нежданные из земель османских пришли. Посему пира вечером не случится, дома откушаем. А ныне можем и в баньку, попариться.
– Коли к государю на пир мы не пойдем, батюшка, – Мария перебросила вперед свою толстую русую косу и принялась ее неторопливо расплетать, – так, может, боярин Борис тоже у нас откушает?
– Коли боярин Борис не побрезгует, то я его не к ужину, а в баню попариться приглашу. Что скажешь, друже? Составишь мне компанию?
– С радостью, боярин, – приложил руку к груди стольник.
– Это славно! – обрадовался Малюта. – Ну, коли так, то доченьку мою…
И тут боярин осекся, увидев, как Мария, заведя в косу синюю ленточку, неспешно заплетает косу обратно. Он судорожно сглотнул, вытянул палец, приоткрыл рот, но что сказать – так и не нашелся. Девушка же, вплетя ленту в косу, завязала большой бант и окликнула гостя:
– Боря, посмотри! Тебе как, нравится? Правда, красиво?
– А-а-а… – Стольник тоже растерялся от столь нежданного зрелища.
– Неужели плохо? – Мария забросила косу за спину, вскинула подбородок.
– Ничего прекраснее никогда в жизни не видел! – наконец выдавил из себя Борис Годунов, повернулся к хозяину, сделал несколько шагов вперед и опустился на колено: – Не вели казнить, Григорий Емельянович, вели слово молвить! Нет у меня родителей, дабы заместо меня о судьбе моей сговориться, и друг мой лучший, какового за себя послать не побоюсь, ныне передо мной стоит. Иных же сватов сыскать не успею. И потому сам тебя с нижайшим поклоном прошу: отдай в жены мне дщерь свою Марию! Люблю я ее больше жизни своей с того самого мига, как в первый раз увидел! Без нее не мыслю судьбы своей грядущей. Клянусь тебе, боярин, что никаких сил не пожалею, ни крови, ни злата, дабы счастливой ее сделать, дабы никогда в жизни своей ни горя, ни нужды она ни в чем не знала!
– Эк-к… – крякнул Малюта и поднял голову. Встретился с холодным взглядом своей дочери, снова крякнул, повел плечами, глубоко вздохнул и хмуро вопросил: – Чего стоишь, ровно аршин проглотила? На колени!
Он отошел в красный угол, перекрестился на стоящий за лампадой образ, забрал икону и вернулся к молодым людям:
– Слово мое твердое, боярин Борис Федорович! Три года назад обещал я тебе, что коли любовь твоя испытание выдержит, коли верность дщери моей ты в сердце своем сохранишь, то отдам я тебе ее руку. Ты обещание давешнее исполнил, и я свое сдержу. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Благословляю вас, дети мои, на узы твердые, узы вечные. Завтра поутру обручитесь в храме Божием. А как гнездо уютное ты, боярин, совьешь, так и свадьбу сыграем.
– Мы завтра повенчаемся, отец! – вскочила девушка.
– Ты, верно, обезумела от радости, Маруська? – делано засмеялся отец. – Без свадьбы обойтись захотела? Охолонись!
Он обнял дочку и тихонько хлопнул ее сзади чуть ниже пояса:
– К себе ступай, с женихом твоим перемолвиться хочу.
Мария прикусила губу, колеблясь, но все же послушалась и, покинув горницу, поднялась по лестнице наверх. Малюта же обнял стольника, отступил, удерживая за плечи:
– Теперь мы, Борис Федорович, ужо почти родичи. Впору тебя сыном называть!
– Я и без того тебя как отца уважал, боярин!
– Это хорошо… – отпустил жениха Малюта. – Тогда слушай мой отцовский наказ! Государю скорейше поклонись и попросись в иноки здешней его обители. От братии своей целомудрия государь не требует, свадьбе сие не помешает. А вот росту по службе поможет изрядно. Коли двор в Великий Новгород перебирается, для дочери моей там подворье достойное найди. Не хочу, чтобы она по людским, как я в отрочестве своем, скиталась. За Марией я намерен дать в приданое села Васильевское и Тверское в Тверском уезде. Там почти шестьсот четвертей, так что нужды знать она и вправду не должна. Но до свадьбы… До свадьбы сам, все сам! – похлопал стольника по плечу боярин. – Теперь беги. Тебе к утру еще кольца добыть надобно.
Думный боярин Скуратов поворотился, без спешки направился к лестнице, поднялся наверх, толкнул стрельчатую дверь в светлицу. Насмешливо крякнув, подошел к дочери, перебросил ее косу вперед, пропуская через ладонь:
– Быстра ты, доченька, быстра. Вижу, уже успела вторую ленточку вплести!
– Разве отныне я не сосватана, отец?
– Вот что я тебе скажу, дитя мое… – пригладил бороду боярин. – Три года тому назад признался мне Борька в том, что тебя любит. Я, грешным делом, особо в сие не поверил. Дело молодое, сердце горячее, соблазнов вокруг много. Полагал, перегорит, загуляет, поближе найдет. Однако, вишь, как получилось. Дождался тебя молодец, пред соблазнами устоял. Ты же годы сии в тереме скромном о нем тосковала. Однако ныне, Мария, ты ко двору каждодневно выходить станешь! По крепости меж князей юных гулять, на службах церковных с боярами знатными стоять. Коли до весны что-то здесь у тебя дрогнет, – рыжебородый Малюта постучал пальцем ей по груди, напротив сердца, – найду я способ от Борьки избавиться. Ну а нет… Значит, судьба. Пойдешь, как дура последняя, замуж за худородного.
Боярин размашисто перекрестился и вышел из светелки прочь.
22 января 1571 года
Великий Новгород, Никитский двор
Как и обычно после наступления темноты, стольник Годунов поднялся в просторную горницу под кровлей, зажег обе трехрожковые масляные лампы, подвешенные к потолку, сел под ними, достал из охапки гусиных стержней, лежащих в берестяном лотке, самый толстый срезал наискосок, повернул, расщепил тонкое острие вдоль, покрутил перед глазами. Затем макнул в чернильницу и провел им черную линию по истрепанному листку бумаги. С интересом рассмотрел. Кивнул, придвинул толстую книгу, открыл на заложенной странице. После чего откинул клапан на заплечной сумке, достал оттуда свитки и положил на левой стороне стола. Развернул первый, прижав края ножами из полированной слоновой кости – красивыми, резными, но более ни на что не годными. Покрутил между пальцами заточенное перо и…
И в этот миг снаружи послышалось конское ржание, топот, зазвучали громкие голоса, замелькали огни. Что-то громко зазвенело.
– Это еще кто? – Стольник кинул перо в чернильницу, закрыл книгу, поднялся. Подобрав с сундука и накинув на плечи шубу, он вышел из светелки, запер за собою дверь, бегом спустился вниз и выскочил на крыльцо.
– А вот и племянник! – громко провозгласил один из заполонивших двор бояр.
Борис сразу понял все, скользнул глазами по знатным гостям, нашел в свете факелов невысокого плечистого Малюту и беседующего с ним мужчину в собольей шубе, решительно направился к ним:
– Мое почтение, государь! Рад видеть тебя в Господине Великом Новгороде!
– А-а, Борис Федорович! – повернулся к молодому слуге властитель всея Руси. – Сказывают, ты здесь ныне за хозяина? Ну так встречай!
– Прошу за мной, государь! – Стольник отобрал факел у кого-то из слуг, быстро поднялся по ступеням и тихо приказал выскочившим холопам: – Бегом вперед! Зажечь в доме все, что светить способно!
Потом Борис повернулся к царю, низко поклонился:
– Не ожидай многого, Иван Васильевич. Это всего лишь скромное прибежище малого слуги, а не дворец. Дворец будет прекрасен.
После этого стольник распахнул дверь и пропустил нежданного гостя вперед.
Годунов оказался прав – малой заминки вполне хватило для того, чтобы дворня запалила свечи и лампы в сенях и поспешила дальше. Государь вошел в просторные сени, на ходу расстегивая крючки шубы, сам толкнул вторую дверь. Стольник нагнал его у нижних ступеней:
– Прошу сюда, Иван Васильевич. Здесь направо… И вверх по лестнице. Второй этаж жилой, государь.
Они свернули в коридор, щедро залитый светом масляных ламп.
– Это шелк? – удивленно коснулся стен правитель всея Руси.
– Просто роспись, государь.
– Прекрасные мастера!
– Я выбирал для твоего дворца лучших!
– Но ведь это еще не он?
– Случилась заминка с отделкой, и я поставил художников сюда, дабы не скучали. – Борис толкнул дверь в конце коридора, пропустил царя вперед.
Тот с живым интересом осмотрел горницу, обитую темно-синим сукном; потолок, расписанный небом с облаками, отделанные бархатом скамьи и стол. Толкнул резную дверь и вошел в опочивальню, выстеленную персидскими коврами, отделанную сукном и бархатом красных оттенков. Над большой кроватью на узорчатых столбах дрожал балдахин малинового шелка, внутреннюю стену покрывали бордовые изразцы, выдавая наличие топимой снаружи печи.
Иван Васильевич вышел в комнату перед опочивальней и резким движением скинул шубу:
– Давно не видел подобного уюта! Ты молодец, стольник Годунов! И полагаю, тебе давно пора стать стольником с путем. Передай дяде, к столу не выйду, мне здесь зело по душе. Пусть сюда мой ужин принесут.
– Да, государь, – поклонился Борис, вышел в коридор и тут же наткнулся на своего дядю.
– Сколько? – кратко спросил Дмитрий Иванович.
Борис вскинул четыре пальца и показал глазами по сторонам, на соседние двери.
Служащие Постельного приказа прекрасно понимали друг друга без слов. Царскую свиту надлежало разместить, накормить, принять лошадей и обоз разгрузить… Времени мало, работы много – тут не до лишних бесед.
Стольник молча сообщил постельничему, что свободных спален на подворье осталось всего четыре. А уж кого в них поселить, Дмитрий Иванович решит сам из местнического старшинства. Кто приехал с царем, стольнику было неведомо. Остальной свите придется тесниться в людских либо снимать комнаты на постоялых дворах.
Борису же сейчас требовалось вскрыть амбары и погреба, выдать слугам продукты, найти посуду, место для сундуков, разобраться с сеном для лошадей…
Обрушившиеся хлопоты заняли у стольника несколько часов, и только сильно после полуночи Борис Федорович наконец-то смог подняться высоко под кровлю, в свою контору. Каковой теперь, похоже, предстояло стать еще и его покоями.
Молодой царедворец опустился в кресло, тяжело вздохнул, погладил закрытый том расходной книги. В этот миг его глаза закрыли теплые ладошки.
– Не может быть! Мария? – Борис отшвырнул кресло, развернулся и крепко обнял любимую, целуя ее лицо. Девушка смеялась в ответ, подставляя губам подбородок, щеки, лоб. – Наконец-то! Как я по тебе соскучился! Ты одна? Но почему, откуда?
– Я с отцом, – покачала головой девушка. – Государь пожелал узнать, как продвигается строительство. Ближние слуги поехали вместе с ним. Понятно, батюшка среди них. А я с ним. Как я по тебе соскучилась!
Молодые люди снова поцеловались. Но вскоре девушка положила ладони стольнику на грудь:
– Прости, я должна идти. Если, конечно, ты не желаешь, чтобы отец примчался сюда со стражей. – Она снова коснулась губами его губ. – Чем дальше, тем сильнее он беспокоится о моем… благополучии. Увидимся завтра.
Ей хотелось бы поделиться с любимым очень и очень многим. Тем, как много и нудно донимали ее сестры, хвастаясь своей новой знатностью и тяжелыми кошелями в сундуках, как сказывали, что любовь – есть блажь пустая и неразумная. Что думать надобно не о себе, а о детях. Ибо в роду княжеском дети родятся князьями, а в роду худородном – щенятами безродными, и сего никакой любовью будет ужо не поправить. Как сказывали, что она средь родичей знатных замухрышкой окажется, каковой все стыдиться станут. Что стерпится – слюбится, что любовь уходит, а богатство остается…
А еще у нее случилось много новых знакомых: молодых и юных, высоких и низких, смуглых и румяных, и все сплошь – княжичи, княжичи, княжичи… И что иногда ей было очень и очень трудно…
Но какое счастье наконец-то увидеть лицо любимого и прикоснуться к его губам!
Однако отлучаться юной деве куда-то по ночам – есть поступок неуместный. А потому Марии пришлось ограничиться лишь кратким поцелуем и обещанием подарить любимому весь новый день.
Увы, но новый день стал для стольника Годунова даже более хлопотным, нежели предыдущий вечер. Ибо ему потребовалось срочно истребовать из погребов и амбаров все припасы для обширной царской свиты и ее лошадей, отослать на торг людей за новыми продуктами, разобраться с описью вещей, составить роспись затрат для казны – причем делать это самому, ибо никто из приехавших бояр не знал ни местных купцов, ни того, что находилось в амбарах до выгрузки. И плюс к тому надобно было провести государя по стройке, подробно рассказывая, где и что будет срублено, когда и каковых затрат потребует. И этого тоже нельзя было перепоручить никому другому…
Однако день прошел не зря. Вечером, в трапезной, запивая ужин клюквенным киселем, Иван Васильевич неожиданно произнес:
– У тебя на диво толковый племянник, Дмитрий Иванович! Все знает, везде поспевает. Напрасно серебро не разбрасывает, строит красиво. Зело хочется его возвысить, однако же боярин явно на своем месте пребывает. Посему ныне тебя самого хочу спросить, боярин Борис Федорович… Сказывай, какую награду ты получить желаешь за свою расторопность?
Сидящий внизу стола стольник поднялся под многими десятками взглядов, облизнул пересохшие губы:
– Одна токмо у меня просьба, Иван Васильевич… – начал он и запнулся.
– Так сказывай, боярин! – одобрительно улыбнулся царь.
– Прошу тебя, государь… Будь моим дружком на моей свадьбе! – выпалил Борис.
– И просьбы твои мне нравятся, Борис Федорович! – рассмеялся государь. – Казне от нее никакого убытка. А невеста кто?
– Я, государь! – звонко выкрикнула Мария и поднялась со своего места рядом с отцом.
– Так ли это, Малюта?
– Они помолвлены больше полугода назад, Иван Васильевич, – не стал скрывать общеизвестного боярин Скуратов.
– Когда свадьба?
– Когда пожелаешь, государь! – обреченно вскинул руки Малюта. – Теперь ты дружка, тебе решать.
– Послезавтра! – объявил правитель всея Руси. – Повеселимся от души во городе Великом Новгороде!
– Ура-а!!! – Девушка перебежала к стольнику и обняла его сзади за шею, чмокнула в щеку. – Ну наконец-то ты теперь будешь мой!
– Наконец, – согласился Борис.
– Ты что, не рад? – сразу почуяла неладное невеста.
– Я рад, – поморщился стольник и перешел на шепот: – Вот токмо Никитский двор я для нас с тобой отделывал. А теперь он весь царским двором занят. Мне опять некуда тебя привести!
– С тобой… хоть в шалаше! – снова поцеловала его в щеку Мария. – Хоть в шалаше, хоть на лавках, хоть на одной воде и хлебе! Лишь бы ты был рядом. Ни о чем ином более и не мечтаю…
Когда через день Борис Годунов внес свою молодую жену в горницу наверху, там стоял большой шалаш из снопов пшеницы, накрывающий постель из сдвинутых скамеек – правда, прикрытых сверху периной. А на столе, конечно же, стояла крынка с водой и лежала большая круглая буханка ржаного хлеба.
Но Мария, похоже, даже не заметила вынужденной шутки стольника. Она была счастлива.
10 июня 1571 года
Великий Новгород, Ярославово дворище, строительство царского дворца
Строители перекрыли обширную трапезную резными балками, заведя их торцы в пазы на полутораохватных столбах, и теперь спешно настилали тесовый потолок, опасливо поглядывая на сгущающиеся тучи. Всем хотелось закончить работу до дождя.
Стольник Годунов прогуливался по недостроенной зале, притоптывая ногой по белому ровному полутесу. Однако вопреки его опасениям сшитый торец к торцу пол нигде не скрипел и не «играл».
Возле ног мелькнула стремительная тень – Борис еле успел повернуться, как на него обрушилась тяжесть, закружила, завертела…
– Ого-го-го, братишка! Ты теперь женатик!
– Иришка, ты?! – Приказчик крепко обнял девчушку, крутанул уже сам, затем поставил на пол, отступил, рассматривая красотку в парчовом сарафане. – Да тебя просто не узнать!
Перед ним стоял уже не тот розовощекий пупсик, которого он оставил в Александровской слободе больше года назад, а ставшая почти на голову выше ростом, угловатая, тонкорукая девчонка с тощей шеей, большими ушами, впалыми глазами и острыми скулами. Юбка сарафана сильно не доставала до пола, демонстрируя болезненно тощие лодыжки в войлочных туфельках.
– Не узнать, – еще раз повторил стольник. – Но как ты здесь, откуда?
– С Федькой вперед удрали, – указала головой назад девушка. – С царским обозом тащиться тоска смертная! Вот мы с заводными и сорвались.
– Мое почтение, царевич, – поклонился четырнадцатилетнему мальчугану стольник.
Того облачала атласная рубаха, синие полотняные штаны, бежевые лайковые сапоги. Признать в пареньке знатного отпрыска можно было разве что по широкому поясу с глубоким тиснением и широкими золотыми клепками.
– Хорошего дня, боярин! – вскинул руку сын Ивана Васильевича. – Скажи, тут гулянья какие-то есть? Хотим успеть хоть как-то развлечься, пока батюшка со своими назиданиями не появился!
– Ни отдохнув, ни покушав, ни попарившись?
Царевич презрительно хмыкнул, чуть скривившись.
– Пошли, – крутанулся на каблуках стольник.
– Ха, Борька! Я знал, что на тебя можно положиться!
Приказчик вывел гостей со стройки, указал вдоль улицы:
– Коли дождь начнется, туда до конца ступайте и налево поворачивайте. Увидите стоящий наособицу двор с тыном. То мой двор, буду ждать, пока нагуляетесь. А теперь… – Борис развернулся к Волхову, дошел до моста и указал на северную оконечность Новгородской крепости: – Обойдете твердыню, ступайте до первого перекрестка и направо. Там ужо сами увидите. Если что, Самокатную площадь спрашивайте.
– Благодарствую, боярин! – хлопнул его по плечу царевич, схватил Иру за руку, и они вместе побежали через мост.
– Остальных надолго опередили?! – крикнул им в спину стольник.
– Полдня! – крикнул Федор Иванович.
– Вот проклятие… – тихо отозвался приказчик. – Опять мы с Марией бездомные!
Борис Годунов обустраивал свое будущее семейное подворье с любовью и старанием. Он застелил весь двор толстым лиственным тесом, выстроил амбары с полом из прижатых бревнами плах, отсыпал из песка погреб и ледник (ибо закапываться в здешнюю болотистую землю было бесполезно), возвел дом в два жилья над подклетью с библиотекой и тремя конторами под засыпной кровлей; он выстелил жилые комнаты лучшими коврами, обил стены добротным сукном и кошмой, расписал потолки; приготовил самую лучшую опочивальню, какую только мог вообразить, и отделал четыре комнаты для будущих детей…
Он постарался столь хорошо, что навестивший жилище слуги государь не захотел его покидать и прожил на Никитском дворе больше месяца, всячески нахваливая умение приказчика – в тех самых покоях, что Борис сотворил для себя и будущей супруги.
Только в начале марта молодоженам удалось перебраться в свою опочивальню. Но, похоже, ненадолго. Самое обидное – даже просто уехать из дома куда-нибудь на постоялый двор Годуновы не могли! Ибо Борис являлся служащим Постельного приказа и обязан был следить за тем, чтобы царский двор получал все необходимое – от лошадиных подков до пескарей для государева стола. Делать сие издалека смертному человеку, увы, не по силам.
– Нужно скорее заканчивать дворец, – пробормотал стольник. – Отделать хотя бы царские палаты!
Единственным утешением стало то, что на этот раз Годуновы смогли перебраться наверх без спешки, освободив жилые горницы для властелина всея Руси и его свиты, а наверху сотворить меж сундуками и столом достойную постель. Маленький «шалаш» влюбленных из бархата, перины и персидских ковров.
Сверх того стольник распорядился приготовить обильный ужин, протопить баню и послал слугу на торг за двумя возками сена.
Начавшийся дождь вскоре вернул царевича и Ирину домой. Мокрых, но разгоряченных и довольных.
– Боря, у вас тут есть вертикальная карусель! – первым делом выкрикнул Федор Иванович. – Ты знал, нет?! Это так здорово! Ты взлетаешь выше крыш, потом падаешь вниз, потом снова вверх! Качели новгородцы тоже зело ловко надо рвом поставили. И товары здешние совсем иные, нежели в Москве. Жаль, посмотреть не успели. Да и серебра у меня с собой почти нет.
– Здешние с заката везут, от схизматиков, царевич, – ответил Борис. – Вино в западных землях доброе, крепкое и сладкое. Кружева тонкие, безделушки золотые, белила, сера, бура, киноварь, свинец. Серебро и ткани разные везут. Дешевые, но поганые. Серебра при переплавке четверть в угар уходит, сукно неровное и гниет быстро. Не попадись, коли предлагать станут! Цену сразу втрое ниже московской требуй, – посоветовал стольник. – Да и смотреть на товары лучше не здесь, а возле крепости Ладога. Там перед порогами все купцы свои товары выгружают. Многие прямо там продают и назад возвертаются. Потому цены на тамошнем торгу по всей Руси самые низкие. Взятый у Ладоги товар в Москве сам-три продать можно. А в Казани и сам-пять, коли не промахнешься.
– Откуда ты столько знаешь, Боря? – удивился Федор Иванович, поднимаясь по ступеням крыльца.
– Я ведь стольник Постельного приказа, царевич, – развел руками Годунов. – Разбираться с товарами и верными ценами – моя первейшая обязанность!
– Сухая рубаха найдется? – расстегнул пояс Федор Иванович. – Эту впору отжимать!
– Мои сундуки к твоим услугам, царевич, – поклонился стольник. – Тебе, Иришка, тоже чего-нибудь найдем.
– Благодарствую, боярин! – Паренек через голову стянул одежду. – Так ты сказываешь, Боря, тут рубль вложить – в Казани пять получишь? Вот так просто? Я тоже так хочу!
– Зачем тебе сие, царевич? – удивился Годунов. – В твоих руках вся казна царская!
– Ты путаешь меня с братом, боярин! – похлопал стольника по плечу паренек. – Это Ванька после отца царем станет, это ему и трон, и земли, и армия принадлежать будут. И казна. А мне о хлебе насущном самому придется позаботиться.
Борис Годунов задумчиво пригладил подбородок и решил не напоминать царевичу о его титуле Суздальского князя и о доходах с тамошнего удела.
– Так ты отвезешь меня к ладожскому торгу, Борис?
– Государь не прогневается?
– Отцу до меня дела нет, – махнул рукой царевич. – Даже если я вовсе пропаду, он и не заметит. Ему все Ванька да Ванька… – Федор Иванович прислушался и криво усмехнулся: – Вот, кстати, и они, легки на помине. Скачут.
Он забросил пояс на плечо и вошел в дом, оставив мокрую рубашку на перилах.
Вскоре в распахнутые ворота въехали первые бояре из царской свиты. Спешиваться пред воротами они сочли ниже своего достоинства.
Борис Федорович одернул ферязь, поправил пояс и направился встречать государя.
Судя по всему, Иван Васильевич приезжал в Великий Новгород просто развеяться и отдохнуть душой. Наутро нового дня он отправился на службу в Софийский собор, после чего провел остаток дня на пиру у епископа Леонида и вернулся прямо в свою опочивальню. Новым утром осмотрел строительство, с коего удалился на стены Земляного города. На следующий день опять случилось торжество – встреча пречистой Владимирской иконы, с торжественным крестным ходом, молебном и песнопениями; водружение ее в Симоновом монастыре и служба, переходящая в богатый пир у архимандрита Феодосия. Отдохнув от оного, государь встретился с наместником, князем Петром Пронским, а затем возжелал посетить уже Юрьев монастырь…
– Наконец-то, братик! – Ирина стала первой, кого Борис увидел, поднявшись вечером под кровлю. Девочка подбежала, обняла его, прижалась. – Мы совсем не видимся! Ты все время работаешь!
– Да, – согласился стольник. – Государь меня за сие зело хвалил и наградил… Однако же тебя я в свите не заметил…
– А-а, они скучные, – отмахнулась девочка и крутанулась, позволив раскрыться легким сатиновым юбкам, раскрашенным, словно большой платок, яркими цветами, листьями и стеблями на синем фоне. Верх сарафана был из крашеного льна, с парчовыми плечами. – Молитвы, грамоты да бревна. Тес, грамоты и молитвы. Кому это надо? Мы с Федькой на карусели бегали, и на шаги гигантские. Ты знаешь, какие здесь шаги? По двадцать саженей за раз пролетаешь!
– Царь на ваше самоуправство не гневается? – Борис пробрался мимо своей шумной сестры, обнял супругу и крепко ее поцеловал. – Ты как?
– Сижу и слушаю, – тихо ответила Мария. – Пока интересно.
– Я хитрость одну придумала! – продолжала хвастаться девочка. – Мы с царевичем время от времени с учителями, собранными Иваном Васильевичем из Самарканда, Персии, Казани, и со всякими разными монахами начинаем вдруг заниматься старательно-старательно, со всем прилежанием. Государь полагает, что сын за ум-разум взялся, и на неделю-другую перестает нас тревожить.
– Вскорости он сию хитрость разгадает и…
– Да уж сколько лет ловчим, и ничего, – безмятежно отмахнулась Иришка. – Ты обещал свозить нас к Ладоге, помнишь? Карусели надоели. Тоска.
– Сбежать от службы? Не уверен, что твоя хитрость спасет меня от царского недовольства.
– Ерунда, братик! Иван Васильевич все едино на несколько дней уезжает. Ничего и не заметит. Вспомни, как ты к Марии своей при каждом случае сбегал! Тогда ты гнева государева не боялся. Ну же, невестка, иди сюда! – взбалмошная девчонка вытащила супругу брата из-за стола, схватила за руки и закружила в стремительном шальном хороводе.
Впрочем, разницы между старшей и младшей девушкой было не более шести лет. Так что легко могли веселиться вместе.
– Есть женщины, ради которых и головы не жалко, сестренка, – улыбнулся Борис.
– Надеюсь, любый, ты про меня? – засмеялась красавица Мария. Ее облегал длинный бархатный сарафан темно-синего цвета без единого украшения, а поверх низкого кокошника, больше похожего на сжимающее волосы кольцо, покоилась прозрачная кисея.
– Скажи ему, скажи, невестка! – потребовала Ирина. – Он сперва Федьку раздразнил, а теперь ехать не желает! Так нечестно!
– Куда?
– Говорит, торг у Ладоги самый дешевый и нежданный! В смысле, товары там самые чудные встречаются! Поехали, развеемся! Сколько можно киснуть на одном месте?!
– У-у-х! – Мария отпустила Ирину, отлетела к мужу, обняла его за плечи и крепко поцеловала: – У тебя хорошие приказчики, Боря. Несколько дней и без тебя справятся.
– Вы что, заодно?
– Мне тоже надоело тут в тесноте, – обошла его супруга и обняла уже сзади, чмокнула в ухо: – Давай покатаемся? Очень тебя прошу, милый мой, любимый…
– Чего именно я царевичу наобещал, Иришка? – Стольник положил ладони поверх рук жены. – Все давно из головы выветрилось.
– Поездку, лучший торг и прибыток один к пяти, – охотно перечислила девочка.
– Понятно, – поцеловал сухие ладони супруги стольник. – Тогда надобно взять с собой казну.
Погода выдалась на диво: жаркая и сухая, но облачная, с легким освежающим ветерком. Для дальней поездки лучше и не придумаешь. Вот только над обычным накатанным трактом в летний зной пыль такими клубами стоит – не продохнуть. Коли грузы чем-нибудь не прикрыть – за день толстым желтым одеялом покроются. Еду же и вовсе лучше не возить, коли не хочешь, чтобы потом песок на зубах скрипел. Разве токмо в бочках либо в хорошо провощенных полотняных кулях. По этой причине стольник Годунов и выбрал не прямой путь к Ладоге, по накатанному тракту, а дорогу узким бечевником вдоль Волхова. Не так быстро, зато радовали чистый воздух с ароматами луговых цветов, свежестью речной воды; пение птиц, плеск волн, шелест ветвей прибрежного кустарника.
Сытые, застоявшиеся лошади шли на рысях, легко и стремительно унося на север четырех всадников, двух молодых бояр и двух юных девушек. Путники с интересом смотрели по сторонам с высоты седел, ведя неспешный разговор:
– Боря, ты помнишь, как мы ушли из дома? – Ира поправила прикрывающий волосы кружевной платок. – Если бы только у нас тогда были лошади! Мы бы добрались до Москвы всего за неделю, правда?
– Не знаю, – пожал плечами Борис. – Скакунов нужно кормить, а у нас денег ни копейки не имелось. Самим голодать пришлось.
– Что же вы ели? – громко переспросил Федор Иванович. – Где ночевали?
– Где вечер заставал, там и останавливались, – ответила девочка. – Что найти удавалось, то и ели.
– Как «останавливались»? – не понял царевич. – Но как же вы тогда спали? Где брали постель, чем укрывались?
– Ой, Федька, какой ты наивный! – рассмеялась Ирина. – Ложились на тулуп, накрывались лапником. Если везло, то удавалось рыбку поймать. Если нет, тогда капустку заячью жевали али грибы.
– Просто на тулупе? На земле? – не поверил своим ушам мальчишка. – Разве так можно?
– Нас тоже пару раз в пути ночь заставала, – неожиданно призналась Мария Годунова. – Я тогда маленькой была, да еще гроза началась. До сих пор помню, как молнии в ночи лупили, а мы под телегой теснились. Испугались страшно. А пуще того лошади зашугались, по всем лугам поутру ловить пришлось.
– Я тоже так хочу! – внезапно объявил Федор Иванович. – Хочу спать на земле и есть, что найду! И чтобы гроза!
– Не гневайся, царевич, – пожал плечами стольник, – но сделать для тебя грозу мне не по силам.
– Жалко, Боря! Я полагал, что ты умеешь все, – оглянулся на Годунова царевич. – Но хоть земля-то для меня найдется?
– Все земли окрест твои, Федор Иванович! – развел руками стольник.
– Не мои, – покачал головой паренек. – Отцовские. А опосля отойдут брату.
Царевич дал шпоры коню и сорвался в галоп. Впрочем, уже через час его скакун выдохся и перешел на широкий шаг. Вскоре царевича нагнали остальные путники, стольник поравнялся с сыном государя.
– Ты знаешь, где мы едем, Федор Иванович? – спросил Борис. – Святые земли! Здесь сам Андрей Первозванный проходил и именно здесь, на холме возле сей деревни воздвиг первый на севере христианский крест.
Всадники как раз миновали деревню Грузино.
– Ага… – безразлично кивнул царевич.
Стольник подумал и сказал:
– Скоро стемнеет, Федор Иванович. Коли поворачивать на постоялый двор, надобно делать это здесь.
– А зачем нам постоялый двор, боярин? – тут же вскинул голову царевич. – Нешто окрест свободной земли мало?
– Воля твоя, Федор Иванович… – улыбнулся Борис.
Для привала стольник выбрал обширную луговину недалеко от берега, отделенную от Волхова лишь жидкой полоской из зарослей молодой вербы.
Путники спешились, стольник расседлал лошадей. Девушки ему немного помогли, скинув чересседельные сумки и спутав скакунам ноги, расстелили на земле три войлочных потника и один стеганый, крытый атласом и вышитый желтой шелковой нитью. Царевич в это время бродил среди кустов и заглядывал в мерно катящиеся волны.
Борис, отводя лошадей подальше от места привала, увидел вдалеке на тропе бегущего мужика с топором, быстрым шагом повернул навстречу и перехватил смерда на самом краю травяного поля.
Темнобородый мужик, одетый в замызганную полотняную рубаху и суконную шапчонку, оказался уже без топора. Похоже, разглядел богатые одеяния путников и решил не рисковать, размахивая оружием перед знатными людьми. Однако своей решительности не утратил:
– Сие есть мой покос, боярин! – с коротким поклоном выдохнул он. – Почто травите?!
– Не голоси, от одного выпаса большой беды не случится, – открыл поясную сумку Борис. – Лучше принеси нам пару охапок дров, десяток крупных рыбешек и корзинку репы. Токмо не к стоянке, а на край наволока, к кустам. Чтобы только я видел. Сможешь?
Стольник положил ему на ладонь пяток серебряных новгородских «чешуек».
– Сей миг сделаем! – встрепенулся крестьянин и убежал по тропе обратно.
К возвращению Годунова девушки и царевич уже затеяли игру в камушки – каждый должен был одним щелчком пробить свою окатанную гальку через воротики, образованные двумя другими. Промахнувшийся получал щелбан.
– Я схожу, попробую в реке чего-нибудь поймать, – сказал им Борис и, напустив на себя озабоченный вид, отправился вдоль реки.
Мужик появился где-то через четверть часа. Приодевшись в добротный кафтан и шапку с горностаем, смерд приволок большущий куль из рогожи, полный дров, и корзинку со свеженькими, с красными жабрами, плотвицами, окунями и парой крупных лещей.
– Все как просил, боярин! – тяжело сгрузил он свою поклажу. – Коли еще чего надобно, сказывай. Мой двор тут недалече, в конце тропы.
– Я запомню, – кивнул стольник. – Ступай.
Он выждал еще немного, давая местному время уйти подальше, после чего выгреб рыбу и отправился к месту привала.
– Сегодня нам везет! – бросил он добычу на траву. – На ужин должно хватить. Пойду, пошарю по здешним огородам.
Стольник ушел, скрылся с глаз своих попутчиков, посидел в зарослях бурьяна и вернулся с репой. И уже третьей ходкой приволок куль с дровами.
– Ура-а! – встрепенулась Ирина. – Все как в детстве! Разводи огонь, а я пока улов выпотрошу!
Примерно через полчаса, аккурат к сумеркам, возле кустарника вовсю полыхал костер, вокруг которого сидело четверо людей, одновременно и греясь, и зажаривая рыбешек над огнем на заостренных веточках из вербы – чтобы потом, сковыривая ногтями обгорелую чешую, жадно скусывать зубами горячую белую плоть.
– Первый раз собственное угощение пробую! – неожиданно сказал царевич. – Счастливые вы, все детство так интересно играли… Мне же токмо няньки да воспитатели постоянно досаждали. Всегда как на привязи сидел. Кабы не Ира, что сбегать научила, так и сейчас бы, верно, в клетке медвежьей сидел.
– Я научила? – возмутилась девочка. – А кто меня науськал из окна в сугроб прыгать?
– А кто придумал на деревьях от нянек прятаться?
– А кто норы в сугробе копал?
– Норы это что! А кто в листву палую зарылся да на полдня заснул?
Оба засмеялись, вспоминая былые проделки.
– А с этими тушами чего делать станем, Боря? – указал на лещей царевич. – Их на веточку не нанизать!
– В угли закопаем, когда первый огонь прогорит. Им не меньше часа запекаться надобно. Зато ароматные получаются, просто пальчики оближешь!
Лещи и вправду получились вкусными на изумление, ибо в отличие от прошлого путешествия у Бориса теперь имелись при себе и соль, и туесок с перетертыми пряностями: гвоздикой, шафраном, укропом и горчицей, – к тому же брюхо рыбам он туго забил листьями дикого щавеля и в них же еще и завернул. А сверху – в несколько слоев лопуха.
Ужин путники закончили уже темной-темной ночью. В свете догорающего костра и ярких полуночных звезд они немного передвинулись, сложив войлочные потники вплотную один к другому, поместили в изголовье чересседельные сумки и седла и укрылись стеганым покрывалом, украшенным золотыми вензелями царского сына. И долго-долго смотрели в бархатное небо, переговариваясь о каких-то пустяках.
Рассвет наступил с громких стонов царевича. Он перевернулся, поднялся на четвереньки и поморщился:
– Великие боги, у меня болят все кости от пяток до головы! Как можно так спать? После каждой подобной ночи надобно лечиться целую неделю!
– Ерунда, Федька, сегодня хотя бы мягко и тепло было, – сладко потянулась Ирина. – Когда мы с братом шли в Москву, вокруг еще снег лежал, и костра разводить не получалось. У нас был только один тулуп на двоих, и больше ничего! Помнишь, Боря?
– И вы так ночевали целый месяц? – указал пальцем на подстилку царевич.
– Полгода, – лаконично ответил стольник.
– Это невозможно!
– А помнишь, Федька, как ты предлагал сбежать из Александровской слободы и пешком уйти в твой Суздаль? – широко зевнув, поднялась Ирина. – И как называл меня трусихой, когда я отказалась? Теперь понял, почему я тебя отговорила?
– Да ничего особенного! – повел плечами Федор Иванович. – Тело немного затекло с непривычки. Уже почти прошло. Добрались бы запросто!
– Ты хочешь попробовать еще раз?
– Само собой! – бодро ответил царевич. – Это был самый чудный вечер, каковой я только помню в своей жизни. И что теперь?
– Умываемся, завтракаем – и в путь. – Ирина пробралась через кустарник к воде, опустилась на корточки, зачерпнула ладонями воды.
Федор Иванович последовал ее примеру, присел рядом, умыл лицо, пригладил влажными ладонями волосы.
Мария тем временем обняла и поцеловала мужа, шепотом спросила:
– Вы и вправду сбежали с сестрой из дома?
– Мы были маленькими и глупенькими. Осиротели и потеряли свой дом.
– Бедный ты мой… – Жена провела ладонью по его щеке.
– Уже не совсем бедный, не совсем бездомный и женат на лучшей женщине мира, – вернул ей поцелуй Борис. – Давай сворачиваться и седлаться, Федор Иванович в этом деле не помощник. Царевич не ведает даже половины хлопот, что ждали бы его в одиноком путешествии.
– Вы уже собрались, боярин? – вернулся от реки сын государя. – Ирина меня теперь завтраком пугает. Что мы будем кушать?
Стольник наклонился к сумкам, взял одну из сваленных горкой репок, почистил, разрезал пополам. Один кусок подал царевичу, в другой запустил зубы сам.
Федор Иванович изволил откусить от простенького угощения, прожевал, проглотил. Подумал и спросил:
– Это все?
Борис Годунов кивнул.
Царевич откусил снова и громко, явно не для собеседника, сказал:
– Очень вкусно! Мне нравится! – Он прожевал, сглотнул и спросил: – Ты научишь меня добывать рыбу, боярин?
– Запросто, – пожал плечами стольник. – Но зачем тебе, Федор Иванович? Ты все еще желаешь сбежать в Суздаль?
– Пока нет. Но вдруг захочу?
– Да, в жизни случается всякое, – согласился стольник. – Конечно, Федор Иванович, я покажу все, что знаю. Еще репки?
– С большой радостью! – опять громко ответил царевич. – Ты не беспокойся, я почищу сам!
Подкрепившись, путники поднялись в седло.
– Скачите по бечевнику, – указал вперед стольник. – Мне надобно ненадолго отлучиться. Вскорости догоню.
Лишних вопросов ему задавать не стали – всем же понятно, по какой причине люди в сторонку отлучаются. Однако Борис Годунов отвернул не к зарослям, темнеющим вдалеке, а на тропку, что начиналась от края наволока, перешел на рысь и вскоре увидел впереди обнесенный жердяной изгородью двор. Возле ворот стольник натянул поводья и громко свистнул:
– Эй, хозяин!!! Хозяин, ты дома?!
Уже знакомый боярину бородач выглянул из сарая, расплылся в улыбке и поспешил к воротам, на ходу вытирая ладони о рубаху:
– Доброго дня, боярин! Мое почтение! Чего ныне желаешь?
– Ты чем рыбу ловишь? Сетью али вершей?
– Вершей, боярин. Путанку, ее ведь каждый день проверять надобно, утром и ввечеру. А в вершу коли рыба вошла, так хоть вечно там сидеть останется, живая и свежая.
– Как ее найти? Твою ловушку?
– На берегу помост у меня стоит. Ну, по воду ходить, белье полоскать… Так загородка от нее немногим выше начинается.
– Хорошо. А огороды у тебя где? Грядки с морковкой, репой или капустой?
– Коли от помоста по тропе на берег подняться, то по правую руку аккурат капустные ряды будут.
– Отлично, – расстегнул сумку стольник, достал серебряный алтын: – Вершу свою до конца недели не проверяй. Коли увидишь меня на огороде своем, не подходи и не мешай. Ну и, понятно, дров принеси на прежнее место, если я появлюсь. Корзинку и куль я, кстати, там оставил. Забери, еще пригодится.
– Все, что пожелаешь, боярин! – обрадовался крестьянин, зажимая денежку в кулаке.
– Ты, главное, спутникам моим на глаза не попадись! – Борис Годунов дал шпоры коню и умчался догонять остальную компанию.
В торговые слободы возле Ладоги путники доскакали уже в вечерних сумерках. Дворы, амбары, склады, навесы для скота, привязи коней и бесконечные ряды телег раскинулись здесь так далеко от берега, что царевич, пару раз высказавший желание снова заночевать на берегу, даже не вспомнил о сей прихоти. Стольник же уверенно вывел путников к одному из обнесенных тыном дворов, постучал в ворота, въехал в гостеприимно распахнувшиеся створки.
– Рады видеть тебя, боярин! Наше почтение, боярин! Добро пожаловать! – к гостям кинулись сразу несколько мальчишек в нарядных атласных косоворотках, приняли поводья, помогли путникам спешиться. – Просим в дом, боярин!
– Вижу, тебя здесь знают, Борис, – отметил сын государя.
– Разумеется, Федор Иванович, – кивнул стольник. – На мне же строительство дворца для твоего батюшки! Здесь многие товары зело дешевле выходят, как я уже сказывал. Для сбережения царской казны многие закупки я делаю тут и самолично. Чем меньше посредников, тем меньше расходов.
– Мое почтение, Борис Федорович! – На крыльце появился упитанный седобородый старик, серое лицо которого покрывали мелкие темные пятна. Несмотря на жаркую погоду, хозяин нарядился в добротный синий зипун с желтыми шнурами на швах, с петлями застежек из тех же шнуров и с собольей оторочкой. На голове глубоко сидела округлая соболья шапка.
Вестимо, таким одеянием старик желал выразить свое уважение гостям. Либо доказать, что он тоже совсем не нищий смерд.
– Лучшие покои приготовь, Гудимир! – распорядился стольник. – Двое покоев!
– Перины уже перестилаются, боярин, – поклонился старик. – Баню приготовить?
– Федор Иванович? – вопросительно повернулся к спутнику Борис.
– Нет, боярин, – отрицательно покачал головой царевич. – Устал я что-то. Спать хочу.
– Бани не нужно, Гудимир, – снова повернулся к хозяину стольник. – Просто накрой нам ужин.
– В трапезной?
– Да. Сделай нам стол, пока слуги комнаты готовят.
Чем хороши постоялые дворы – так это тем, что на них всегда есть готовая еда. Хоть горячая, хоть холодная, хоть даже с ледника – на любой вкус, сразу и столько, на сколько хватит денег.
Впрочем, роскошествовать путники не стали, ограничившись одним на всех запеченным глухарем, заячьими почками на вертеле, говяжьими языками в лотках, тертой редькой, солеными грибами и кулебякой с квасом.
– Истинное наслаждение, – подвел итог ужину заметно осоловевший царевич, и мальчик из прислуги увел его отдыхать в снятые комнаты.
Торг возле Ладожских порогов был торгом купеческим – здесь продавались не платки, серьги, кульки и горсти, а бочки, тюки, мешки и охапки. Украшения тут сбывались сундуками, хлеб – баржами, сласти – телегами. Посему для обычного человека здесь и смотреть, в общем, было не на что. Народу много, торговые ряды – бесконечные. Однако же все, что лежало или стояло за спинами купцов, – это бочонки, короба, мешки и кули из рогожи.
И тем не менее, прежде чем покупать баржи и тюки, товар следовало хорошо рассмотреть и оценить, и потому здесь тоже имелись лавки, пусть и немного. Просто требовалось знать, где искать. Стольник Постельного приказа это знал и поутру сразу отвел царевича и женщин за мост через реку Ладогу, указав на просторные парусиновые шатры:
– Нам сюда. Здесь иноземцы, урядных грамот не имеющие, покупателей ждут. Как товар продадут, сворачиваются. Коли желаешь найти для торговли что-то нежданное, надобно искать здесь.
Внутреннее убранство шатров богатством тоже не отличалось. Просто бочки и короба, поверх которых выставлялся товар. У одних это были мешочки с орехами или сушеными ягодами, у других – отрезы тканей или связки мехов, у третьих – кубки, кувшины, блюда и миски.
– Это хороший товар? – указал на отполированные до блеска тарелки и стопки царевич.
– Ничего, – пожал плечами стольник. – Похоже на золото, но сильно дешевле. Иные могут и купить. Меди у нас на Руси нет, не всякий о подмене догадается.
– Как нет? – изумился сын государя. – У нас же его…
– Так привозное все, Федор Иванович, – объяснил Борис Годунов. – Олово, свинец, медь, серебро – оно у нас все привозное. У нас сего добра нет, зато железа с избытком. В иных краях железа нет. Посему тамошние люди все и всё, от гвоздя до меча, либо у нас покупают, либо из наших слитков куют. А взамен медь и серебро присылают. Мы им одно, они нам другое. На том вся торговля и живет.
– Так это хороший товар? – опять указал на кубки и кувшины царевич.
– Так-сяк, – пожал плечами стольник. – Князья едят с серебра и золота, черный люд с дерева и обожженной глины. Кому нужна медь? Разве купец средней руки покрасоваться пожелает. Знамо, покупатель рано или поздно найдется. Однако для хорошего торга надобен товар, каковой на прилавке долго не залежится. Например, белый свинец в слитках. Его и ремесленник с радостью возьмет, и пушкарь, и ювелир. Сами опосля, что надобно, отольют. Сие же баловство для мелких лавочников. В лавке захудалой выставить да удачу месяцами ждать. Белый свинец в слитках есть? – спросил Борис тощего гололицего иноземца в большом берете с пером и в куцей куртяшке.
Ответом стал переполненный ненавистью взгляд. Услышанная лекция заезжему купцу явно не понравилась.
Четверо знатных гостей перешли в соседний шатер, остановились перед тюками тканей. Несколько из них были развернуты, демонстрируя солидные лоскуты.
– Что скажешь? – повернул голову к спутнику царевич.
– В землях схизматиков хороши токмо вино и каменщики, Федор Иванович, – сразу предупредил стольник. – В остальном разве изредка повезти может.
– Чего же тогда везут? – удивился сын государя.
– Не токмо в качестве ценность. Иногда лучше товар плохой, но дешевый. Коли надобно нечто яркое, но ненадолго сделать. Украсить ради праздника, прикрыть на время ремонта, тут оно и подойдет. – Стольник пощупал край сукна и вдруг спросил: – Сколько?
– Пятнадцать тюк! – встрепенулся купец.
– За одиннадцать возьму все, что есть, – предложил Годунов.
– Мало, – мотнул головой торговец, такой же тощий и бритый, что и в соседнем шатре.
– Увозить сукно южнее Москвы смысла нет, – отвернулся от него стольник. – Коли его вдвое супротив здешнего отдать, то навара никакого. А если дороже, то оно с индийским в цене сравнится. Индийское лучше, покупателей на здешнее не найдешь.
– За четырнадцать отдам! – повысил голос купец.
– Зачем же ты его хотел купить, боярин? – не понял Федор Иванович.
– Пол перед покоями царскими выстелить, – загнул палец Борис Годунов. – Его затаптывать станут быстро, через год все едино менять придется. Так зачем на хорошее тратиться? Стены в людской и сенях обить, в коридорах и подсобках. Там, где взгляд царский не падает, однако опрятность требуется. Ну, и как подбой в опочивальне и покоях использовать. Подбой не вытрется и не сваляется. Зачем переплачивать?
– Тринадцать! – выкрикнул торговец.
– Боря, ты посмотри, какой чудесный бархат! – провела ладонью по синей ткани Мария. – Никогда такого длинного ворса не видела.
– Наш дом уже полностью отделан, любимая, – улыбнулся ей стольник. – А отрез на платье или покрывало здесь не продадут.
– Двенадцать с полтиной! – вздохнул купец.
Борис же перешел к жене, тоже пощупал бархат, выщипнул несколько ворсинок, потянул и порвал крайнюю нить.
– И правда хорошая ткань, добротная, – кивнул стольник. – Вот эту бы я за пятнадцать взял. Всю.
– Но она стоит двадцать два! – взмолился купец.
– А бархат хорошо идет южнее Москвы? – поинтересовался царевич.
– Неплохо, – кивнул Борис. – Эту бы я даже одобрил. Однако не дороже восемнадцати. Иначе не отобьется. Ее ведь еще нужно доставить до Новгорода, нанять ушкуй или ладью, дать задаток команде, оплатить волоки на Мсте и у Волочка, стоянку у Нижнего Новгорода…
– Если возьмете все, отдам за восемнадцать, – смирился купец. – Весь бархат и все сукно.
– За одиннадцать?
– За двенадцать! – упрямо оскалился купец и ощутимо напрягся.
– По рукам! – протянул ему ладонь стольник.
– Damn barbarians! – ругнулся торговец, кивнул и вытянул руку в ответ.
– Отлично поторговались! – Царевич весело хлопнул Бориса по плечу, едва они вышли из шатра. – Мне понравилось! Теперь что, поищем свинец?
– Правильная мысль, Федор Иванович, – согласился стольник. – Однако поперва надобно о вывозе уже купленного товара позаботиться. А то как бы за простой корабля платить не пришлось.
– Тогда ты ищи возки, а я посмотрю, где тут еще что продается! – предложил сын государя.
– Как скажешь, Федор Иванович, – кивнул Борис. – Мария, извини, что не зову с собой. Придется много побегать.
Стольник сказал правду. Сперва ему пришлось пройтись по рядам возничих, сговариваясь о работе и указывая, куда надобно подъехать за грузом. Телег же для опустошения трюмов морского ушкуя потребовалось целых сто сорок штук. Решив этот вопрос, Годунов поспешил в крепость, обороняющую подступы к порогам, вошел на подворье воеводы.
Бориса Федоровича тут знали, пропустили в хозяйские покои без лишних вопросов, и вскоре молодой царедворец крепко обнял курносого и низкорослого, совершенно безбородого боярина, одетого в шелковую рубаху и опоясанного простым ремнем.
Знатность и богатство человека, носящего настоящий китайский шелк, не нуждалась в лишних подтверждениях.
– Я пришел к тебе ненадолго, Игорь Дмитриевич, – наконец разжал свои объятия стольник. – Мне нужна твоя помощь. Вернее, мне нужен кто-то из твоих лучших доверенных приказчиков. Ты ведь, я полагаю, опять готовишь новый торговый караван? Возьми в него еще одну ладью.
– Ты хочешь вложиться в мое товарищество? – явно удивился воевода. – Почему, дружище? Ведь всегда отказывался!
– Со мною царевич Федор Иванович, – отступил на два шага стольник. – Ему захотелось поиграть в купца. Где-то раздобыл изрядный кошель серебра и тратит без жалости. Он уже взял для торгового дела сотню возков бархата, а теперь ищет медные слитки. Мы ведь не желаем, чтобы сын Ивана Васильевича прогорел на первом же деле?
– Хочешь сказать, друг мой, никакого прибытка мне мои старания не принесут? – сразу сделал правильный вывод воевода.
– Разве строительство дворца приносит мало дохода, Игорь Дмитриевич? – склонил голову набок царский стольник. – Разве мало еще принесет? Полагаю, доброе отношение царевича и его хорошее настроение стоят куда больше горсти серебра. Мы станем первыми людьми, о которых будет вспоминать будущий Суздальский князь при желании что-то купить, продать или построить.
– Вестимо, ты прав, дружище, – после недолгого размышления кивнул воевода. – Пожалев сегодня копейку, как бы рубля будущего не лишиться. Будь по-твоему, велю приказчику о твоих товарах порадеть. Вернешься в Новгород, он к тебе подойдет. Ты токмо это… На свинец сильно не налегай. Лучше серу берите, зелье ныне на юге в цене. Но не дороже трех алтын за две бочки! Ну и, само собой, вина можно закупить. Вино нигде и никогда не залеживается.
– Как скажешь, Игорь Дмитриевич! Тогда я к царевичу побежал. А то как бы без меня серебро на глупости не спустил!
Однако опасения стольника оказались напрасны. Сын государя всея Руси надолго задержался в ювелирной лавке с непривычными украшениями: золотые ожерелья, фибулы и браслеты, кулоны и серьги из драгоценных камней – все это имело меховую оторочку. Даже перстни! В широких же оплечьях и нарукавниках меха и вовсе оказались главной частью украшений, служа драгоценной основой для самоцветов.
– Ты посмотри, Борис, какая красота! – увидев Годунова, подозвал его царевич. – Какой изысканный вкус!
– Ты прав, Федор Иванович, – согласился стольник. – Жаль, что это не иноземный товар, а наш, русский. Его отправлять к Москве бесполезно. Проще взять прямо там. Давай поищем более доходное добро?
– Может, купим хотя бы самые красивые?
– Нам же не нужно двадцать сундуков, Федор Иванович! – покачал головой Годунов. – А несколько штук можно выбрать и в новгородской лавке, их округ Самокатной площади с избытком. Для прибыльной торговли очень редко нужен самый лучший товар, царевич. Для прибытка нужен ходовой. Давай пройдем по торгу, поищем.
– Ты о чем?
– Золото боярин на палец надел, – показал свое обручальное кольцо Борис. – И оно ему на всю жизнь, и еще детям-внукам останется. А вот вино он купил да выпил и новым днем еще за бочонком придет. Серу купил, на мельнице с углем и китайским снегом перемешал, из пищали стрельнул – и все, новая нужна. Товар, может, и грязный, однако же без него не обойтись. В тяжкую годину люди все золото свое отдать готовы, лишь бы зелье для своих пушек найти.
– Сера и вино? – переспросил сын государя.
– Все остальное на Руси свое имеется, – пожал плечами стольник.
