Глава 26

Ничего хорошего тут нет. И не было никогда. Поверхность, к которой прижата моя щека, ни холодная, ни горячая, ни тупая, ни острая. Но твердая. Во всех ее точках, которых касается мое тело, она норовит рассыпаться. Это была ошибка. Нам здесь не место. Где бы оно ни находилось, здесь ничего нет. Ни света, ни тьмы. Ни воздуха, ни вкуса. Это ничто – пустота.

Не хочу больше думать. Возможно, глаза у меня лопнули и выскочили из глазниц. Может, я разбил череп о дно и слушаю пустые куски, перекатывающиеся, как брошенные яичные скорлупки.

– Кас, открой глаза.

Глаза у меня открыты – видеть нечего.

– Тебе придется открыть глаза. Придется дышать.

Это место с обратной стороны безумия. Здесь нет ничего хорошего. На карте оно не обозначено. Если питаться отчаянием, оно тебя задушит. Это место существует в кильватере вопля.

– Слушай мой голос. Слушай. Я здесь. Это трудно, но тебе придется его создать. У себя в голове. Построй его у себя в голове.

Сознание расползается. Никак не могу собрать его в кучку. Проделать такой путь исключительно ради того, чтобы уплыть и рассыпаться. Людям нужно многое. Воздух. Вода. Смех. Сила. Дыхание.

Дыхание.

– Ну вот, – говорит Джестин. – Не торопись.

Лицо ее материализуется словно туман в зеркале, а следом и остальной мир встает на место, как в раскраске по номерам. Я лежу, по ощущениям, на камне в гравитационной камере, тяжкая плотность давит снизу на череп, врезается в лопатки. Должно быть, так чувствует себя пойманная рыба, вытащенная на палубу: дерево давит на жабры и глаза, куда ничто и никогда прежде не давило. Жабры пульсируют, но без толку. Мои легкие раздуваются – тоже без толку. Что-то входит в них и выходит обратно, но это не воздух. Нет ощущения подпитки крови. Хватаюсь за грудь.

– Не паникуй по этому поводу. Просто продолжай дышать. Не важно, настоящий воздух или нет. Просто вызови знакомое ощущение.

Она хватает меня за руки: она такая теплая, теплее всего на моей памяти. Не знаю, сколько мы тут пробыли. Кажется, что несколько часов. Кажется, что секунды. А может быть, это одно и то же.

– Все дело в сознании, – говорит она. – Мы оно и есть. Смотри.

Она трогает мне живот, и я морщусь, ожидая боли. Вот только ее нет. Рана отсутствует. А должна быть. Должна быть рваная дыра в футболке, а вокруг нее пятно крови. Из меня должен торчать нож.

– Нет, тебе это не нужно, – говорит она.

Снова опускаю взгляд. Где ничего не было, теперь небольшая дырочка и темное мокрое пятнышко.

– Тебе это не нужно, – повторяет она. – Оно по-прежнему существует. Там. На той стороне наши тела истекают кровью. Если мы не вернемся до того, как наши сосуды опустеют, мы умрем.

– А как мы вернемся?

– Обернись назад.

Сзади у меня камень. Я лежу на спине. Но слегка поворачиваю голову.

Томас. Я его вижу. И если сосредоточиться, окно расширяется и видно остальное помещение. Порезы у членов ордена по-прежнему открыты, кровь медленно капает на пол. А вон и наши с Джестин тела, свернулись калачиком там, где упали.

– Мы по другую сторону зеркала, – говорю я.

– Образно говоря. Но на самом деле мы по-прежнему там. Мы еще живы. Физически перешел только атам.

Опускаю глаза. Он у меня в руке, и крови на лезвии нет. Стискиваю его, и действие приносит волну эмоций. Знакомость этого царства ничто почти заставляет меня захотеть снова вонзить нож себе в брюхо.

– Теперь тебе надо встать.

Джестин поднимается на ноги. Она гораздо ярче всего остального. Она протягивает мне руку, а над головой у нее бесконечное черное небо. Ни звезд. Ни горизонта.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я, и ухитряюсь подняться без посторонней помощи.

Где бы мы ни находились, законы перспективы тут не работают. Кажется, будто видишь безграничную даль – и одновременно всего пару футов в каждом направлении. И света нет. По крайней мере в том виде, в каком он нам известен. Вещи просто есть. И представляют они собой плоский камень, вырубленные в чем-то стены из чего-то, что может быть черным или серым.

– Орден хранил записи с того раза, когда они добыли металл для атама. Большая часть утрачена, а оставшиеся весьма уклончивы, но я изучила их до последней помарки.

– Ты собираешься бросить меня здесь, Джестин?

Она смотрит вниз и в сторону. Я ничего не вижу у нее за спиной, но если обернусь, увижу Томаса, – значит, она видит Бёрка. Он ее якорь.

– Если ты здесь умрешь, значит, твое место здесь.

– Разве здесь может быть место чему-нибудь?

– Я тут не для того, чтобы помогать тебе вытащить девушку. У меня есть собственный план.

Стискиваю атам крепче. По крайней мере, Анна теперь «девушка», а не «мертвая убийца».

– Сколько у нас времени? – спрашиваю.

– Пока не кончится, – пожимает плечами Джестин. – Трудно сказать. Здесь время течет по-другому. Оно здесь вообще не время. Тут нет никаких правил. Часов я не ношу, но если б носила, боялась бы и взглянуть на них. Стрелки, скорее всего, вертелись бы как безумные. Сколько, по-твоему, прошло с того момента, когда у тебя пошла кровь?

– А это важно? Я ведь по-любому ошибусь, верно?

Она улыбается:

– Именно.

Озираюсь. Это место выглядит одинаковым во всех направлениях. Еще более странно, что я знаю, что где-то там, далеко, я умираю, но чувства срочности нет. Я мог бы несколько дней кряду стоять на одном месте и высматривать Анну, пока не станет поздно, пока мое тело на той стороне не отошлют домой и не похоронят. Усилие воли требуется, даже чтобы передвигать ноги. Все здесь требует усилия воли.

При ходьбе камни врезаются в ступни, словно я босиком. Мысленные ботинки у меня явно паршивые.

– Это бессмысленно, – говорю. – Ее нигде нет. Ей тут негде быть. Это просто твердь.

– Если ты ее ищешь, то свернешь за угол, и там она и окажется, – отвечает Джестин.

– Здесь нет углов, некуда свернуть.

– Тут повсюду углы.

– Ненавижу тебя. – Поднимаю на нее глаза, и она улыбается.

Она тоже высматривает, взгляд отчаянно мечется туда-сюда. Приходится напоминать себе, что она избранная и что это орден виноват, а не она, что она лежит, истекая кровью, рядом со мной. Ей должно быть страшно. И, оказывается, лучшего проводника я себе и пожелать не мог.

Стена возникает перед нами совершенно неожиданно, черная, пористая каменная стена, сочащаяся водой, наподобие скальных обнажений вдоль дороги на Тандер-Бей. Повернув голову, я вижу и другие стены, слева и справа. Они тянутся позади нас на многие мили, словно мы до сих пор шли по лабиринту. Вот только до сего момента его тут не было. Резко оборачиваюсь, чтобы взглянуть в окошко на Томаса. Он по-прежнему на месте, мой якорь. Мы все еще идем прямо или развернулись кругом? Нам сюда? Его лицо не реагирует не эти вопросы. Он неотрывно глядит на мое тело, наблюдая, как моя футболка пропитывается кровью.

Минуем нечто, лежащее на земле. Это труп, деловито обрабатываемый жуками. Мех, или что там росло, когда-то был белым, и можно различить четыре ноги, но что это за зверь, уже непонятно. Может, собака или большой кот. Или даже некрупный теленок. Проходим мимо без комментариев, и я старательно отвожу взгляд от движения под шкурой. Это не имеет значения. Мы ищем другое.

– Что там говорится? – спрашивает Джестин и указывает на стену впереди.

На самом деле это не стена, но невысокое известняковое образование, белое и выветренное, достаточно низкое, чтобы перелезть через него. На нем влажной черной краской выведено «Маринетта Сухие Руки». Рядом грубый набросок: почерневшие кости рук и пальцев и жирный черный крест. Не знаю, что это значит. Но подозреваю, что Морвран определил бы.

– Сюда не пойдем, – говорю.

– Дорога на самом деле всего одна, – пожимает плечами Джестин.

Впереди стена меняется, превращаясь из пористой влажной скалы обратно в бесцветный камень. Когда мы подходим ближе, я моргаю, и она становится полупрозрачной, словно толстый пыльный хрусталь или стекло. В центре просматривается бледная масса, то ли вмерзшая, то ли замурованная. Протираю поверхность рукой, чувствуя, как скользит по ладони мелкозернистая пыль. Обнажается пара глаз, широких и желтоватых и полных ненависти. Очищаю стекло ниже, докуда достает рука, и вижу на груди его белой рубашки по-прежнему пятна крови его жены. Волосы ее растрепаны и подвешены внутри камня. Это Питер Карвер. Первый убитый мной призрак.

– Что это? – спрашивает Джестин.

– Просто пугало, – отвечаю я.

– Твое или ее?

– Мое.

Смотрю на его замороженное лицо и вспоминаю, как он за мной гонялся, как полз за мной по полу, скользя на пузе и волоча бесполезные ноги. В стекле образуется трещина.

– Не бойся его, – говорит Джестин. – Он, как ты и сказал, просто пугало. Твое пугало.

Трещинка всего лишь с волосок толщиной, но она становится длиннее. У меня на глазах она устремляется вверх, молнией пересекая кровавое пятно у него на рубахе.

– Сосредоточься, – шипит Джестин. – Пока не выпустил его из скалы.

– Не могу, – отвечаю я. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Нам просто нужно идти. Нужно просто идти. – Ухожу. Переставляю тяжелые ноги как можно быстрее. Сворачиваю за угол, потом за другой. Словно убегаю, глупость какая. Только потеряться не хватало. Не хватало только, чтобы мы утратили бдительность, а тропа свернула в пещеру. Ноги замедляют ход. Ничто не скребется у нас за спиной. Питер Карвер не волочит себя по нашим следам. Насколько я понимаю, я для начала вообще мог вообразить эту трещину в кристалле.

– По-моему, ничего не случилось, – говорю я, но она не отвечает. – Джестин?

Озираюсь. Ее нет. Не задумываясь, отправляюсь назад, откуда пришел. Не стоило мне бежать. Оставить ее один на один с Карвером, уверенную, что уж она-то сумеет с ним справиться. Что за чертовщина со мной творится?

– Джестин! – выкликаю я и жалею, что голос не отскакивает от стен звоном, а глухо падает. Никакого звука в ответ – ни моего эха, ни ее крика. Сворачиваю за угол, потом за другой. Ее там нет. Нет и Питера Карвера. Исчезли оба.

– Это было здесь, – говорю я в пустоту.

Было. Просто возвращение по своим следам не сработало. Ни одна из стен не выглядит так, как когда я проходил мимо них в первый раз.

– Джестин!

Ничего. Почему она не сказала, что мы не должны разделяться? Почему не пошла за мной? Живот болит. Прижимаю к нему руку и чувствую теплую влагу. Рана проступает.

Мне это не нужно. Я оставил это позади. Мне надо сосредоточиться. Найти Анну. И Джестин.

Несколько глубоких вдохов, и вот рука уже сухая. Лицо обдувает ветерком – первое подобное ощущение с момента попадания сюда. С ним приходит и шум. Безумное девчачье хихиканье, ничуть не похожее на Джестин или Анну. Ненавижу это место. Здесь даже ветер не в себе. Сзади раздается топоток, но когда я оборачиваюсь, там никого не оказывается. Что я здесь делаю? Похоже, начинаю забывать. На плечо что-то давит: я прислонился к скале. Когда ветер снова доносит смешок, я закрываю глаза и жду, пока щеки моей не касаются ее волосы.

Она наполовину утонула в камне, а наполовину торчит из него. Глаза ее бескровны, но она ужасно похожа на Кейт Хект.

– Эмили Данаггер, – шепчу я, и она невесело улыбается, растворяясь в скале.

Как только она исчезает, ее шаги снова звучат у меня за спиной, стремительно приближаясь. Это толкает меня вперед. Петляю между скальными образованиями, похожими на окаменевшие останки позвоночных, спотыкаюсь о камни, которых не существовало, пока я о них не споткнулся. Просто очередное пугало, уговариваю я себя, но бегу не знаю сколько, пока хихиканье ветра не сменяется хриплым неразборчивым бормотанием. От этого мне так сильно хочется зажать руками уши, что поначалу я не замечаю, что еще несет этот ветер: сильный запах сладкого дыма. Того самого дыма, что висел над моей кроватью прошлой осенью. Того самого дыма, который учуял мой отец прямо перед смертью. Это обеат. Он здесь. Он близко.

Неожиданно ноги мои становятся на несколько фунтов легче. Атам поет у меня в руке. Что там говорила Джестин? Если я ищу ее, я сверну за угол, и она будет там. Но как насчет него? Стоит ли проявлять такое же нетерпение? Хотя что он мне сделает – в этом-то месте?

Все происходит в точности как она говорила. Еще один каменный угол – и вот он, в конце лабиринта, словно тот меня к нему вел.

Обеат. Атам проворно вертится у меня в пальцах. Я ждал этого. И не знал об этом до сего момента. При взгляде на него, на его сутулую спину, облаченную в тот же самый длинный темно-зеленый сюртук, на те же гниющие дреды, разбросанные по плечам, желудок у меня извивается угрем. Убийца. Убийца! Ты сожрал моего отца в доме на Батон-Руж. Ты украл силу ножа и поглотил тех призраков, которых я хотел отослать прочь.

Но хотя мозг мой визжит от ярости, тело продолжает в полуприседе прятаться за каменной стеной. Жаль, я не спросил Джестин, что может тут с нами случиться. Или тут как во сне? Умираешь там – умираешь на самом деле? Проскальзываю ближе к кромке и выглядываю краем глаза. Если такое возможно, обеат больше, чем я его помню. Ноги его кажутся длиннее, а в спине больше изгибов. Словно отражение в комнате смеха, вытянутое и неестественное. Он по-прежнему меня не видит, не чует и не слышит. Он только что склонился над низким плоским камнем, руки у него работают как плетущий паутину паук, и, готов поклясться, на каждой руке отросло по лишнему суставу.

Я помню заклятье с применением лапландского бубна и какой напуганной показалась тогда Анна. Она говорила, что это его мир.

Обеат сильно тянет за что-то. Дергает туда-сюда: похоже на бечевку, вроде той, какой мясники перевязывают мясо для обжарки. Когда он снова вытягивает бечевку, то поднимает руку, и я насчитываю четыре выраженных сочленения.

Ворваться туда было бы ошибкой. Мне надо узнать больше. Оглядываю стены лабиринта, справа обнаруживается пролет грубо вытесанных ступеней. Я не заметил лестницу, когда проходил мимо. Возможно, потому, что ее там не было. Бесшумно поднимаюсь по ней, а добравшись доверху, падаю на четвереньки и подползаю к краю. Приходится крепко цепляться пальцами, чтобы не броситься вниз.

На камне лежит Анна. Он положил ее туда как на жертвенную плиту. Тело ее опутано белой бечевкой, местами потемневшей от крови. Дергающие движения руками, которые я у него наблюдал, он совершал, зашивая ей рот и глаза.

Не могу смотреть, но глаза у меня не закрываются, а он завязывает узлы и обрывает бечевку пальцами. Когда он выпрямляется и оглядывает свою работу, одной рукой он баюкает ее голову словно кукольную. Наклоняется к ее лицу, может, чтобы что-то прошептать или поцеловать ее в щеку. Затем его суставчатая рука резко отходит назад, и прежде чем она вонзается Анне в живот, я успеваю заметить, что пальцы у него заострены на концах.

– Нет!

Я не в силах сдержать крик. Тело ее содрогается, голова мотается туда-сюда, глаза зашиты, чтоб не текли слезы, а рот зашит, чтоб не кричала.

Обеат выворачивает лицо вверх. Потрясение читается на нем безошибочно, хотя у него глаза тоже зашиты, крест-накрест, черной бечевкой. Черные кресты словно парят над его лицом психоделическими каракулями, а глаза за ними выпученные и кровоточат. Раньше, когда он был просто призраком, такого не было. Что он теперь?

Я взмахиваю атамом, и обеат издает рев, на который способны только машины. В этом реве нет никакой выраженной эмоции, поэтому не разобрать, испуган он, разъярен или просто безумен. Однако вид ножа заставляет его отступить, он поворачивается и исчезает в камнях.

Не теряя времени, я крабом спускаюсь со скалы, боясь упустить Анну из виду, не желая, чтобы это место поглотило ее, как поглотило Джестин. Приземление мое лишено изящества и приходится в основном на бедро и плечо. Больно очень, и в животе завелось чувствительное место, словно большой синяк.

– Анна, это я. – Не знаю, что еще сказать. Не похоже, чтоб от моего голоса ей стало легче. Она по-прежнему бьется, прижатые к бокам пальцы дергаются, твердые, как пучок палочек. Затем она падает на спину и лежит неподвижно.

Озираюсь и втягиваю носом воздух. Ни запаха, ни признака обеата, а проход в скале, куда он просочился, исчез. Хорошо. Надеюсь, он заблудится на фиг. Но почему-то не думаю, что так и будет. Это место ощущается как принадлежащее ему, словно ему здесь уютно, как собаке у себя на заднем дворе.

– Анна.

Легко провожу пальцами по бечевке и подумываю об атаме. Но если она снова начнет биться, я рискую ее поранить. Темная, почти черная кровь расползается вокруг нанесенной им раны у нее на животе, пачкая бечевку и белую ткань платья. От этого мне трудно глотать, трудно думать.

– Анна, не…

Едва не ляпнул «не умирай», но это же глупо. Она была мертва, когда мы с ней познакомились. Сосредоточься, Кас.

И тут, почти как мне хотелось, бечевка начинает разматываться. Змейкой уползает с ее тела, словно ее там и не было никогда, вместе с ней уходит и кровь. Даже зигзагообразные швы на веках и губах распускаются и исчезают, не оставляя дырок. Глаза ее открываются и опасливо останавливаются на мне. Она приподнимается на локтях и втягивает ртом воздух. Взгляд ее направлен вперед. В нем нет паники. Нет муки. Он пуст, и, похоже, она меня вообще не видит. Ее имя. Надо позвать ее по имени. Мне надо что-то сказать, но она какая-то другая, какая-то опустошенная. Чувство такое, как когда я впервые увидел ее, спускающуюся по лестнице в капающем алом платье. Я был преисполнен благоговения. Я не мог моргнуть. Но я не боялся. А сейчас боюсь. Боюсь, что она не будет прежней. Что не поймет меня или не узнает. А может, часть меня боится, что если я сделаю слишком резкое движение, она вскинет свои гранитные пальцы и выдавит слова у меня из горла.

Уголок ее губ вздрагивает.

– Ты не настоящий, – говорит она.

– Ты тоже, – говорю.

Аннины глаза моргают и поворачиваются в мою сторону. За миг до того, как наши взгляды встречаются, меня накрывает паника, но пока ее взгляд путешествует от моего живота к груди, в нем столько недоверия и столько тихой надежды, что я могу только думать: вот моя девушка, моя девушка, моя девушка. Взгляд ее останавливается у меня на подбородке, рука поднимается и зависает над моей футболкой.

– Если это розыгрыш, – она начинает улыбаться, – я очень-очень рассержусь.

– Анна.

Засовываю атам в ножны в кармане и протягиваю руку, чтобы поднять ее с камня, но она обвивает меня руками и стискивает. Прижимаю ее голову к плечу и просто стою. Ни одному из нас не хочется размыкать объятий.

Она лишена температуры. Правила этого места отобрали у нее даже это, а мне так хочется ощутить прикосновение холодной кожи, какой я ее помню. Наверное, я должен просто радоваться, что у нее по-прежнему правильное количество суставов.

– Думаю, мне все равно, настоящий ты или нет, – говорит она мне в плечо.

– Я настоящий, – шепчу я ей в волосы. – Ты велела мне прийти.

Пальцы ее впиваются мне в спину, тянут за футболку. Тело как-то дергается у меня в руках, и поначалу я думаю, что ее сейчас стошнит. Но затем она отстраняется посмотреть на меня.

– Погоди, – говорит она. – Почему ты здесь? – Она лихорадочно обшаривает меня взглядом, сжатые кулаки камнями упираются мне в ребра. Она в панике. Она думает, что я умер.

– Я не умер, – говорю. – Честно.

Анна слезает со скалы, подозрительно наклонив голову набок:

– Тогда как? Здесь нет ничего не мертвого.

– На самом деле нас здесь двое, – говорю я, стискивая ее руку. – Я и та, другая, вредная девица, которую нам надо отыскать.

– Что? – улыбается Анна.

– Не важно. Главное – мы уходим. – Вот только я правда не знаю, как это сделать. Я не обвязан веревкой, за которую надо дернуть, чтобы меня вытянули обратно. Нам нужна Джестин.

Глаза у Анны сияют, кончики пальцев ощупывают мои плечи, по-прежнему ожидая, что я исчезну.

– Тебе не следовало приходить, – говорит она как бы с упреком, но у нее плохо получается.

– Ты сама мне велела, – говорю. – Ты сказала, что не можешь здесь оставаться.

Недоверчиво моргает:

– Я сказала? В данный момент все не так уж плохо.

Едва не смеюсь. Прямо сейчас – да. Когда у нее ни ожогов, ни порезов и она не связана мясницкой бечевкой, все не так уж плохо.

– Тебе надо возвращаться, Кассио, – шепчет Анна. – Он меня не отпустит.

Сквозь блеск в ее глазах я вижу, что это место сотворило с ней. Она словно бы стала меньше. Она счастлива видеть меня, но не верит по-настоящему, что я могу ее вытащить.

– Это не ему решать, – говорю.

– Решает всегда он, – поправляет она. – Все всегда как он хочет.

Обнимаю ее крепче. Она пробыла здесь больше полугода – но что это означает? Времени не существует. Даже я пробыл здесь слишком долго. Кажется, что я шел по лабиринту с Джестин около часа, а затем еще час без нее. Неверно. И близко к правде не лежало.

– Как это произошло? – спрашиваю. – Как он тебя одолел?

Она отстраняется и одной рукой теребит лямочку белого платья. Другой крепко держится за меня, и я ее тоже не отпускаю.

– Я сражаюсь и проигрываю, снова и снова, раз за разом, до бесконечности.

Она рассеянно смотрит мне через плечо, и я гадаю, что она видит. Если я посмотрю в ту же сторону, то вряд ли увижу то же самое. Взгляд ее заостряется.

– Прометей на скале. Знаешь эту историю? Каждый день он несет наказание за то, что дал смертным огонь: он прикован к скале, и орел выклевывает ему печень. Мне это наказание всегда казалось жалким. Думала, он же просто привыкнет к боли, и орлу придется придумывать новую пытку. Но ты не привыкаешь. А он придумывает.

– Мне так жаль, Анна, – говорю я, но слова отскакивают от нее.

Она не жалуется. В ее представлении никакого преступления здесь нет. Она считает это воздаянием. Справедливостью.

Она разглядывает мое лицо:

– Как давно это было? Я плохо тебя помню. Воспоминание где-то далеко, словно я знала тебя при жизни. – Улыбается. – Думаю, я позабыла, каков из себя мир.

– Ты вспомнишь.

Качает головой:

– Он меня не отпустит.

Странное движение. Оно ей не идет; болтается на ней криво и заставляет меня гадать, насколько серьезно она пострадала.

Мягко поднимаю ее на ноги:

– Нам надо идти. Надо найти моего друга, Джестин. Мы… – Сгибаюсь от острой боли в животе. Затем она пропадает, и я снова могу дышать.

– Кас. – Анна не мигая смотрит на мою футболку. Мне смотреть не надо – я и так знаю, что проступила кровь. Не уверен, значит ли это, что я недостаточно старательно про нее забываю или что время на исходе. Но лучше не рисковать.

– Что ты сделал? – Она прижимает ладонь мне к животу.

– Не важно. Нам просто надо отыскать Джестин, а затем мы можем отсюда выбираться.

Кто-то стучит меня по плечу. Оборачиваюсь и вижу Джестин, как всегда донельзя довольную собой.

Пальцы у нее покрыты ссадинами и порезами. По щекам и лбу боевой раскраской размазана кровь – наверное, утирала побитыми руками лицо.

– Где ты была? – спрашиваю. – Что случилось?

– Решала наши проблемы, – говорит она и лезет рукой в карман. Движение заставляет ее поморщиться, но, вынимая руку обратно, она просто сияет. На раскрытой ладони я вижу неровные куски блестящего серебра.

– Два полных кармана, – сообщает она. – Я нашла жилу. Металла. Того самого, из которого сделано лезвие Бидах Дуба. – Она убирает добычу с глаз долой.

Два полных кармана. Ордену с лихвой хватит, чтобы выковать новый атам. Внутри у меня что-то дергается, какая-то ревнивая тварь негромко рычит.

– Теперь у ордена будет свой правильный воин. Тебя и твоих он оставит в покое.

Я бы на это не рассчитывал, хочу я сказать, но она кивает на мою футболку:

– Рана начала проступать. Чувствую, и моя тоже. Думаю, это намек, что пора валить. – Она переводит взгляд на Анну, и обе спокойно друг друга рассматривают. Джестин ухмыляется: – Выглядит как на снимке.

Обнимаю Анну одной рукой, защищая:

– Давай просто убираться отсюда.

– Нет, – говорит Анна, и одновременно с ее словом раздается рев обеата: пронзительный металлический скрежет, идущий отовсюду сразу, словно он прямо над нами, а не внизу.

Джестин морщится и вытаскивает короткий нож и что-то вроде зубила. На обоих видны сколы и зазубрины. Полагаю, именно с их помощью она выковыривала металл из скалы.

– Это еще что за хрень? – спрашивает она, держа импровизированное оружие наготове.

– Обеат, – объясняю я. – Тот призрак, которого Анна утащила вниз прошлой осенью.

– Не призрак, – громко говорит Анна. – Он больше не призрак. Здесь – нет. Здесь он чудовище. Кошмар. И он меня не отпустит.

– Ты все время это повторяешь.

– Куда он, туда и я. – Она расстроенно закрывает глаза. – Не могу объяснить. Я теперь как бы одна из них. Часть его. Двадцать пять мертвых убийц. Четыре стенающие невинные жертвы. Мы таскаем его словно цепи. – Хрупкие бледные пальцы соскальзывают с плеч и разглаживают белую ткань платья. Болезненный, очищающий жест. Но когда она замечает, что Джестин смотрит, руки возвращаются на место.

– Они связаны, – говорит Джестин. – Если мы вытащим ее, он въедет на ней верхом. – Она вздыхает. – И что нам делать? Ты будешь не в том виде, чтобы отослать его обратно, когда мы вернемся. Думаю, орден сумел бы его удержать, может даже связать и изгнать на время.

– Нет, – настаивает Анна, – он через это уже прошел.

Я практически не слушаю их препирательства. Двадцать пять мертвых убийц. Все они здесь, запертые внутри его. Все, кого я убил. Автостопщик с сальными волосами. Даже Питер Карвер. Вот почему я видел его в той прозрачной скале и вот почему Эмили Данаггер гонялась за мной по лабиринту. Никто из них не отправился туда, куда положено. Он лежал в засаде, словно акула с разинутой пастью, и ждал, чтобы заглотить их целиком.

– Анна, – слышу я собственный голос. – Четыре стенающие невинные жертвы. Что ты имела в виду? Кто они?

Она встречается со мной глазами. В них я вижу сожаление. Она не собиралась этого говорить. Но сказала.

– Два твоих знакомых мальчика, – медленно произносит она. – Один незнакомый тебе мужчина. – Она опускает взгляд.

Уилл и Чейз. Бегун в парке.

– Это три. Кто четвертый? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ. Мне нужно это услышать.

Она поднимает глаза. Смотрит на меня и тяжело вздыхает.

– Ты так на него похож, – говорит она.

Стискиваю кулаки и кричу во всю мощь своих легких, чтобы вопль разнесся как можно дальше по этому проклятому месту и ублюдок точно его услышал.