Глава 11. Я всего лишь связной

Связника задержали на почте в 16.30, а уже через полчаса он давал признательные показания. Как выяснилось, биография у него была вполне типичная для немецкого агента. Настоящее его имя – Зиновий Васильевич Поздняков. Родился в Новочеркасске в 1915 году, в семье майора императорской армии. На исходе двадцатого года его семья иммигрировала в Югославию, где и осела.

Учился Поздняков на юридическом факультете Белградского университета, где вступил в национальную организацию русской молодежи, созданную немцами для координации действий русского студенчества. Позже возглавил одно из подразделений союза и попал в поле деятельности «Абвера». После короткого, но содержательного разговора с сотрудником отдела «Абвер-2» был завербован и направлен для подготовки в разведывательный центр. В 1937 году был переправлен в район Вологды и по подложным документам сумел устроиться в бригаду обходчиков на железную дорогу.

Поздняков прекрасно осознавал, что оттого, насколько он будет откровенен, зависит его жизнь. Игра в шпионов для него закончилась в тот самый момент, когда ему в лицо направили пахнущий жженым порохом ствол пистолета. За прошедшие сутки сполна успел вкусить реальность – наручники на руках и сырой воздух в узкой камере Управления государственной безопасности Вологодской области. После разговора с майором Волостновым он сдал еще две диверсионные группы, с которыми раз в месяц поддерживал связь, но тот, не сводя с него строгих глаз, сказал:

– Этого мало, чтобы сохранить жизнь. Нужно вспомнить что-то еще.

– Я всего лишь связной… Моя задача – способствовать расширению агентурной сети и наблюдать за железной дорогой, – испуганно говорил Поздняков. – На связь с Центром я выхожу один раз в неделю и докладываю о том, что произошло за это время.

– Что ты должен был передать в этот раз?

– После встречи с агентом Филином я должен передать радиограмму о том, что встретил группу в условленном месте.

Майор в упор рассматривал связника. Обыкновенный, ничего такого, что могло бы отличить его от ровесников. Белобрысый, конопатый, сухопарый. Нацепит на лацкан значок и вполне сойдет за примерного комсомольца. Именно такие, без всяких опознавательных примет, необходимы в любой разведке. На идейного борца с Советским Союзом он не тянул – ссылался на собственную глупость и говорил о том, что Национальный союз активно опекается фашистским режимом.

Перед майором сидел молодой перепуганный мужчина, который прекрасно осознавал, что игры в благородство закончены, сам он находится всего-то в шаге от расстрельной статьи, и жизнь его зависит оттого, насколько он будет красноречив.

– Что вы знаете о прибывшей группе? – задал Волостнов следующий вопрос.

– Мне известно, что это наиболее подготовленная и доверенная группа майора Гемприх-Петергофа… Он возлагает на эту группу большие надежды. В последней радиограмме меня попросили оказать ей должное содействие и определить куда-нибудь на подходящее место на первые несколько дней.

– Насколько хорошо вы знаете майора Гемприх-Петергофа?

– Достаточно хорошо, – после некоторого замешательства произнес Поздняков. – Он был одним из тех, кто нередко приходил на заседания молодежного союза. Представлялся как Андрей Петрович Петергоф. Думаю, что представлялся под вымышленным именем. Не уверен, что даже его фамилия Гемприх-Петергоф настоящая. Только значительно позже я узнал, что он работает в «Абвере».

– Когда именно узнали?

– Весной тридцать седьмого, – немного подумав, ответил Поздняков. – Именно тогда мне предложили пройти подготовку в школе агентуры для дальнейшей заброски в Советский Союз.

– И вы сразу согласились?

– Да… Мне показалось это предложение интересным. Хотелось поработать в России. Правда, Вологда далековато от тех мест, где я родился. Но меня грела мысль, что я все-таки побываю там.

– Побывали?

– Не довелось.

– На какой срок рассчитано ваше пребывание здесь?

– Первоначально рассчитывали на полгода, но потом руководство решило меня оставить, посчитав, что я прекрасно справляюсь со своими обязанностями.

– Что ж, будем надеяться, что вы и дальше будете справляться со своей работой, – серьезно проговорил Волостнов. – Какой ваш позывной?

– «Лаф».

– Почему «Лаф»?

– В переводе с английского это значит «любовь».

– Ах, вот оно что… Вполне романтично. Ну, вот что, «Лаф», нужно будет передать, что группу встретили и помогли отыскать квартиру на первое время. Когда выходите на связь?

– Сегодня вечером.

– Думаю, не нужно предупреждать, что от того, как вы передадите телеграмму, будет зависеть ваша жизнь.

– Я все понимаю, – угрюмо произнес Поздняков. – Только мне нужно вернуться домой и взять блокнот с кодами, чтобы зашифровать радиограмму.

Майор выдвинул ящик стола и положил на стол блокнот:

– Вот этот?

– Где вы его нашли? – удивился Поздняков.

– Хм… Там, где вы его и запрятали – в подвале за мешками картошки. А теперь шифруйте радиограмму, у нас не так много времени.

Было уже далеко за полночь, когда тяжелая металлическая дверь громко стукнула, и голос сержанта-надзирателя сурово произнес:

– На выход!

Лампочка была тусклой, едва горела, но в этот полуночный час она показалась ему невероятно яркой. Ее свет пробивал веки, давил на глаза, парализовывал волю, проникал в мозг. Казалось, что он не проспал даже секунды, но сейчас, услышав крик надзирателя, понял, что все-таки вздремнул, правда, неглубоко и очень тревожно.

– На расстрел, что ли? – вяло поинтересовался Аверьянов.

– Сейчас узнаешь, – усмехнувшись, сказал сержант.

Хоть и скверная задалась жизнь, но умирать как-то не хотелось. Не все в этой жизни было плохим, и потом, имелись определенные планы на ближайшие пятьдесят лет, и очень будет жаль, если им не дано осуществиться.

Досадно, конечно, что пришлось столько много перетерпеть, суметь выжить в плену, и все лишь для того, чтобы несколькими месяцами позже быть убитым от руки русского солдата. Но более всего было обидно то, что не удастся свидеться с Марусей. И это всего лишь в одном шаге от любимой!

Заложив руки за спину, Михаил вышел из камеры.

Пройдя по коридору, поднялись на этаж выше. С правой стороны находилась дверь во двор. Интересно, в какой именно момент пристрелят? Когда он будет идти по коридору или когда выведут во двор? А может, заведут в камеру, зачитают приговор…

Но его вели дальше, мимо череды кабинетов. «Значит, все-таки расстреливать не собираются», – подумал Аверьянов, но не испытал при этом ни радости, ни тем более печали, словно все переживания и эмоции остались в унылой, едва освещаемой камере. Все-таки ведут на допрос. Кому-то не спится в полуночный час, вот и решил скрасить опостылевшее дежурство разговором с «предателем Родины».

– Шагай к выходу!

А это что еще за новость?

Прошли мимо караульных, стоявших у входных дверей, и вышли на улицу. Было стыло. В лицо бил ветер с колючим снегом. Морозно до жути. У входа в Управление стояла «Эмка», дверь которой неожиданно распахнулась, и из салона выглянул майор Волостнов:

– Ну что встал? Садись в машину, застудишься!

Машина тут же тронулась с места, щедро брызнув упругим слежавшимся снегом.

– Расскажи подробности своего расстрела.

– Это было под Веймаром, немецкий старинный городишко. Там размещалась разведшкола, куда меня поначалу определили. Как-то я ляпнул по неосторожности что-то про Гитлера, и на меня донесли начальнику. Понял, что расстреляют, и решил бежать, – безучастно начал рассказывать Аверьянов. – Нас таких человек двадцать набралось. На что-то надеялись… Бежать решили во время стрельбы, чтобы оружие было. А куда там особенно убежишь… Всех отловили… Потом вывезли на грузовике на окраину и стали расстреливать по нескольку человек. Мне повезло немногим больше, чем другим, я оказался в последней четверке. Ждал своей очереди. Тогда мне хотелось, чтобы эта очередь на расстрел никогда не заканчивалась… А у немцев все отработано до мелочей. У них вообще второстепенных деталей не существует. Одни расстреливают, другие добивают тех, кто сумел уцелеть, третьи закапывают трупы. Работали, как настоящий конвейер. Все слаженно, все четко, как будто не людей убивают, а на огороде копаются. Дошла очередь и до нашей десятки. Поставили нас на краю ямы. И знаете, у меня вдруг возникло чувство, что меня не убьют. А тут как раз и солнце взошло, да так ярко палило, что прямо лицо обжигало, глаз не мог открыть, так и слепило.

В нескольких шагах от нас выстроилась расстрельная команда. Не знаю, кто они были, но только между собой разговаривали по-русски. Подошел щеголеватый немец, лейтенант. Молодой совсем, лет двадцати, наверное, а потом вдруг все пропало… Я даже не понял, в какой именно момент прозвучал залп. Далее что-то необъяснимое случилось, со мной прежде такого никогда не бывало. Даже не знаю, как объяснить… Если бы я был верующим, то обязательно перекрестился бы. Меня вдруг не стало, а потом вдруг откуда-то возник свет, я его даже сейчас вижу, он со стороны березового леса исходил, через кроны пробивался, и чей-то голос произнес: «Иди!» Ну, я и пошел, хотя идти было тяжело, что-то в ногах мне мешало. Только потом мне рассказали, что у меня ноги были ранены, грудь прострелена, а сам я был землей засыпан. Веса тогда во мне не было никакого, самый настоящий дистрофик! Да и сил более не оставалось, а я продолжал разгребать землю и из могилы выкарабкиваться. Поначалу хотели меня там же пристрелить, да майор Петергоф не разрешил. Сказал, что сделает из меня настоящего разведчика. В госпиталь потом доставили, врачи давали один шанс из ста на мое выздоровление. Но ничего… Выкарабкался!

– И что же тебе помогло? Не каждый может таким случаем… похвастаться.

– Маруся. Если бы не она, я бы не выжил. Как закрою глаза, так лицо ее вижу. Я бы на все пошел, чтобы снова повидаться с Марусей. Никогда не думал, что любовь может быть такой. Ведь до нее девушек у меня немало было… А тут как накрыло меня, ничего не мог с собой поделать…

– Интересную ты историю рассказал… – с задумчивым видом покачал головой Волостнов и добавил: – Встречу с Марусей пока не могу тебе устроить, сам понимаешь, ее сначала заслужить нужно, а вот показать, где она сейчас живет, это можно. Посмотри на угловые окна третьего этажа, – указал он на дом, стоявший рядом. – Теперь Маруся Радчикова живет здесь с детьми. С прежнего места съехала.

– Радчикова? С детьми?.. Вы что-то путаете, Лев Федорович, она Зосимова.

– Не путаю. Теперь она Радчикова. Вышла два месяца назад замуж за капитана интендантской службы.

– Присосался, собака! – проскрежетал зубами Михаил.

– Не будем никого судить. Кто мы такие… Два года назад у него умерла жена, один воспитывал малолетнего сына. Без женщины в доме тоже никак нельзя. Потом женился на Марусе, русские женщины жалостливые. Сразу после того, как расписались, пошел на фронт. Пропал без вести… Так что Маруся воспитывает двоих детей одна. Один – свой, а другой – ребенок мужа.

– Для меня это ничего не меняет, как любил Марусю, так и буду любить ее дальше. Только благодаря ей я и выжил, – глухо отозвался Михаил. – А что у нее было и с кем, меня не интересует.

Он приник к замерзшему стеклу. Окна горели тускло-желтым светом, в какой-то момент ему показалось, что за окошком мелькнула тень. Маруся! Хотелось закричать от накатившего счастья. Но нет, это всего лишь тень от дерева, мерно раскачивающегося на ветру.

Свет в окнах вдруг погас. Сказка закончилась: ни продолжения, ни счастливого конца. Полная неизвестность.

И все же грудь распирало от счастья при мысли, что он находится от Маруси всего-то на расстоянии трех десятков шагов. Пусть их разделяет каменная стена, но они в одном городе, а там судьба предоставит ему шанс быть рядом с любимой, и он его не упустит!

– Я сделаю все, что нужно, – произнес Аверьянов и не узнал собственного голоса, прозвучавшего хрипло и с надрывом. К горлу вдруг подкатил тугой спазм, не хватало еще разрыдаться. Вот ведь как бывает – в плену слезинки не уронил, а тут готов по-мальчишески разрыдаться.

Майор понял его состояние и, предусмотрительно отвернувшись, проговорил:

– Рацию мы нашли, она оказалась точно в том месте, где ты и указал.

– Мне нечего от вас скрывать, рассказал все, как было.

– Мы тебе поверили… Нужно будет передать по рации такое сообщение: «Приземлились благополучно, ждем дальнейших распоряжений». Не сложно?

– Не сложно… Только для достоверности вместо «ждем дальнейших распоряжений» я бы написал: «Приступили к работе». А дальше подписываюсь: «Маз». Круг наших обязанностей обозначен, от нас ждут результатов в ближайшие несколько дней.

– Если считаешь, что так лучше, значит, так и сделаем.

– Можно задать вам один вопрос? – спросил вдруг Аверьянов.

– Спрашивай, – разрешил Волостнов. – Если он действительно только один.

– Вы поймали других агентов?

– Не совсем… Падышев был застрелен при задержании. Не пожелал сдаваться, а вот Лиходеева задержали. Но потом было решено расстрелять. – Взглянув на наручные часы, майор добавил: – Расстреляли во дворе тюрьмы пятнадцать минут назад. Не хочешь спросить, по какой причине?

– И по какой же?

– Отвечу тебе так… Он был недостаточно откровенен с нами. Проверили его информацию по другим каналам, а она не подтвердилась. Так что у меня к тебе очень большая просьба, будь с нами предельно честен. Валера, – обратился Волостнов к водителю, – вези нас в Управление.

– Понял, товарищ майор, – ответил сухопарый молчаливый водитель.

Автомобиль, осветив фарами падающий снег, выехал на центральную улицу.