Глава 10. Тонкая игра «Абвера»?
Несмотря на все предпринятые усилия, диверсантам каким-то невероятным образом удалось просочиться через выставленные кордоны. Объявились они только в Бабаево. Возможно, им удалось бы уехать и оттуда, если бы один из них не сдался комендантскому патрулю. О подлинных мотивах такого неожиданного поступка оставалось только гадать. Ведь с такими документами, какими снабдил его «Абвер», можно было легко затеряться среди местного населения, пустить там корни, жениться, и вряд ли кто из местных заподозрил бы о его подлой сущности. Ведь не мог же он не понимать, что далее последует расплата. А может, эта какая-то хитроумная игра разведки «Абвера»?
Так что вопросов было куда больше, чем ответов.
После того как Аверьянова доставили в районный отдел госбезопасности, им сразу же занялся Елисеев, начальник контрразведывательного отдела. Он так подробно запротоколировал первый допрос, что у майора Волостнова невольно сложилось впечатление, будто он лично присутствовал во время их беседы. Сразу же после допроса Елисеев отправил группу оперативников с отделением автоматчиков на задержание двух агентов. Они оказали серьезное сопротивление, так что в результате ожесточенной перестрелки одного из диверсантов пришлось ликвидировать, а вот другого удалось задержать. Уже через час после его ареста тот стал давать подробные признательные показания, которые мало чем отличались от того, что уже успел рассказать Михаил Аверьянов.
О задержании диверсантов было доложено в Москву, и Центр рассчитывал на серьезные результаты. Но сначала следовало составить собственное мнение. Одно дело – лист бумаги, пусть даже с красочным повествованием, и совсем другое – живой рассказ.
Подняв трубку телефона, майор Волостнов набрал номер начальника контрразведывательного отдела.
– Слушаю, – прозвучал басовитый голос капитана Елисеева.
– Владимир Семенович, поднимись ко мне на минутку.
– Уже выхожу, Лев Федорович, – ответил заместитель и через пару минут уже негромко постучал в дверь кабинета начальника Управления государственной безопасности.
– Присаживайся, Владимир Семенович, – начал Волостнов. – У меня к тебе вот какой вопрос: какое впечатление на тебя произвел Аверьянов?
– Мне показалось, что он был искренним.
– То есть ты полагаешь, что его показания правдивы?
– Думаю, что да… Хотя некоторые вещи я бы перепроверил, чтобы быть точно уверенным.
– Что ты можешь о нем сказать? Каковы твои личные впечатления?
– Аверьянов родом из Вологды. На фронт пошел добровольцем, затем его отправили на курсы командиров. Командовал отделением, потом взводом, попал в окружение под Харьковом. Уверяет, что от его взвода осталось только три человека. Такие вещи проверить очень сложно… Пытался пробиться к своим, но попал в плен. Был в сборном лагере под Харьковом. Именно там произошла его вербовка. Оттуда был направлен в диверсионную школу близ города Веймар. Пытался бежать, но был пойман. Каким-то чудом остался в живых после расстрела. Лежал на излечении в госпитале. Затем его перевели в Псковскую диверсионно-разведывательную школу. После окончания обучения определили в «Абверкоманду-104» – его псевдоним – «Филин» – и перебросили сюда. По его словам, он сам напросился в Вологду, убедил немцев, что так будет лучше для дела.
– Значит, в Вологде у него проживают родственники?
– Не совсем так. Его старший брат – кадровый военный, артиллерист. Сейчас воюет на Волховском фронте, до войны служил в Горьком, мать уехала к нему, проживает там вместе с невесткой. А сам Аверьянов остался в Вологде, откуда и ушел на фронт.
– И какая причина заставила его вернуться в Вологду, если у него здесь нет близких?
– В Вологде проживает женщина, которую он очень любит.
– Он сам о ней рассказал?
– О ней он как раз не сказал ни слова, об этом мы узнали по оперативным источникам. Судя по всему, он вернулся сюда из-за нее.
– Любовь?
– Получается, что так.
– Что за девушка?
– Зовут ее Мария Радчикова, девичья фамилия Зотова. Двадцать два года, работает в железнодорожном депо сметчицей. Весьма привлекательная особа. Недавно вышла замуж. В деле имеется ее фотография.
Майор Волостнов согласно кивнул. В дело была вклеена фотография, не заметить которую было невозможно, уж слишком привлекательная женщина.
– Помню… Кто у нее муж?
– Капитан интендантской службы. По отзывам соседей, живут хорошо, не ссорятся. Есть ребенок.
– За женщиной установить наблюдение. Хотелось бы верить, что Зотова в этой истории ни при чем.
– Мы уже работали в этом направлении. Выявили круг ее знакомых, с кем она общается… Ведет довольно замкнутый образ жизни, никуда не ходит и ни с кем особенно не встречается. Разве только с двумя-тремя школьными подругами.
– Как ты думаешь, почему Аверьянов пошел на службу к немцам?
– Думаю, что у него не было выбора. Просто хотел выжить. С пленными немцы не церемонились. В сборном лагере под Харьковом, в котором он сидел, только за первые два месяца умерла от голода и ран половина пленных, а это несколько тысяч человек.
– А сам он что сказал в свое оправдание?
– То, что говорят и остальные. Все их рассказы будто бы под копирку. Родину не предавал, в плен попал только после того, как закончились патроны. Не стал оставлять для себя последний патрон только потому, что рассчитывал вернуться назад и помочь родине. Согласился пойти в немецкую разведшколу для того, чтобы, вернувшись, кровью искупить свою вину.
– И ты ему веришь, Владимир Семенович? – в упор посмотрел на заместителя Волостнов. Отношения между ними оставались дружескими, вот только взгляд Льва Федоровича с новой должностью как-то вдруг потяжелел. Елисеев невольно поймал себя на желании распрямить малость ссутулившиеся плечи.
– Вопрос непростой… Плен меняет даже самого сильного человека, но я бы рискнул привлечь Аверьянова к оперативной работе.
– Хорошо… Мне важно услышать твое мнение. А что другой диверсант?
– Настоящая его фамилия Лиходеев, в школе учился под псевдонимом «Синица». Из раскулаченных, при первой возможности перебежал к немцам. Из идейных. Кому уж я не стал бы доверять, так это ему, как он выразился, у него с Советской властью персональные счеты. Хотя его показания не противоречат тому, что уже рассказал Аверьянов.
– Это не может быть сговор или тонкая игра «Абвера»?
– Не похоже… «Абвер» не мог учесть всего, а вопросов мы задавали много. Их рассказы различаются только в деталях.
– Что ж, начнем с этого Аверьянова, а там посмотрим. В конце концов, расстрелять мы их всегда успеем. Вот что, Владимир Семенович, распорядись, чтобы привели ко мне Аверьянова.
Майор Волостнов допивал кружку чая, пролистывая документы, когда к нему в кабинет двое конвойных ввели молодого мужчину лет двадцати пяти. Он был чуть выше среднего роста, с крепкими, привыкшими к физической работе плечами. Глаза майора натолкнулись на спокойный и волевой взгляд, свидетельствующий о крепком характере. Безусловно – личность, такие встречаются не часто. Чтобы так смотреть на начальника управления НКВД, требуется недюжинная воля.
На предложение присесть Аверьянов поблагодарил сдержанным кивком и неторопливо опустился на стул. Широкие ладони, уподобившись примерному ученику, положил на колени и в ожидании посмотрел на Волостнова.
Лев Федорович не торопился начинать разговор, пусть осмотрится и осознает, в какой именно кабинет его доставили. Пусть поймет, что его делу придают особое значение – не каждый арестованный удостаивается чести разговаривать с начальником Управления.
У майора уже сложилось об Аверьянове собственное мнение. Такого человека окриками не напугаешь, скорее всего, наоборот, можно только настроить против себя. А важно расположить к себе, показать, что в нем заинтересованы, что его ценят, вот тогда Аверьянов может раскрыться по-настоящему.
Даже самый серьезный разговор следует начинать с обычной мелочи, и Волостнов, глядя прямо в глаза Аверьянову, спросил:
– Курите?
– Есть такой грех, товарищ майор, – ответил Аверьянов, едва улыбнувшись.
Лев Федорович пододвинул ему пачку папирос «Казбек». Тот благодарно кивнул и неторопливо, догадываясь, что разговор будет продолжительным и непростым, вытащил папиросу и очень тщательно размял слежавшейся табак. Столь же неспешно поднял со стола спичечный коробок и прикурил.
Волостнов терпеливо подождал, когда он сделает несколько затяжек, успокоится, внутренне соберется, а потом задал вопрос:
– Ваша настоящая фамилия? Имя? Отчество?
– Аверьянов Михаил Николаевич.
– Когда дали согласие на сотрудничество с немцами?
– Это было не сотрудничество…
– Отвечайте на вопрос.
– В конце сентября сорок первого, когда попал в плен под Харьковом и был помещен в концентрационный лагерь. Предложили пройти курс обучения в диверсионной школе. Я согласился, а потом во время занятий по стрельбе мы бежали, убив двух немцев. В течение суток нас всех поймали, приговорили к расстрелу. Мне повезло… Я выжил.
– По документам ваша фамилия Кузнецов.
– Все так, – кивнул Аверьянов. – Немцы мне дали такую фамилию в Псковской диверсионно-разведывательной школе. Под ней я учился три месяца. Называть свою настоящую фамилию, место, откуда ты родом, и вообще что-то рассказывать о себе запрещалось. За это могли отправить в штрафной лагерь, а то и просто вывести за ворота и расстрелять! С болтунами они не церемонились, так что все предпочитали держать язык за зубами.
– Кто ваши руководители в диверсионной школе?
– Официальным начальником был капитан Вальтер Штирик, но в действительности руководил школой майор Петергоф. Он же возглавлял «Абверкоманду-104». Диверсионное дело вел русский офицер капитан Васильчик, радиодело – латыш Янсонс, за пропаганду отвечал майор Галдин. Но не думаю, что эти фамилии настоящие.
– Что было дальше?
– После окончания школы был прикреплен к «Абверкоманде-104». Позывной – «Марс».
– Какие «абвергруппы» были в подчинении «Абверкоманды-104»?
– Сто одиннадцатая, сто двенадцатая и сто восемнадцатая. Я находился в сто восемнадцатой. Нашу группу возглавлял майор Черник. Родом он из Ивано-Франковска.
– Это его настоящая фамилия?
– Скорее всего, псевдоним.
– Что он за личность?
– Могу сказать одно – Россию ненавидел люто! Готов был ее целиком сожрать!
– А что за человек майор Петергоф?
– Сложная личность… Щеголеватый, молодой, не больше тридцати пяти лет, умный. Из прибалтийских немцев. Одинаково хорошо знает как немецкий, так и русский. Как-то обмолвился, что Железный крест ему вручал сам фюрер. Правда, за какие дела, я не знаю. Некоторое время «Абверкоманда-104» размещалась на границе с Польшей. Возможно, что за какие-то диверсии против польской армии. Майор Петергоф придает очень большое значение нашей работе. До нас в Вологодскую область были заброшены четыре группы, но ни одна не выполнила задания Центра, все провалились! После освобождения Тихвина на советскую сторону перешли еще две группы, но о них тоже ничего не известно. Мне было поручено узнать о судьбе заброшенных в советский тыл агентов. Если, конечно, представится такая возможность…
Лев Федорович усмехнулся. Те, что перешли линию фронта, и те, что десантировались на территории Вологодчины, были уничтожены практически сразу после их обнаружения. В то время Вологда была прифронтовым городом, и заниматься следственными мероприятиями просто не было возможности. Тем более что на советскую территорию проникал враг подготовленный, очень идейный, до предела мотивированный, люто ненавидящий все то, что связано с Советским Союзом. Когда брали диверсантов, то отстреливались они ожесточенно, оставляя последний патрон для себя, понимая, что пощады им не видать. Собственно, в первые месяцы войны чекисты не ставили себе задачи брать в плен диверсантов, ведь немцы забрасывали их в Вологодскую область целыми подразделениями, и нужно было очистить прифронтовую зону от всякого враждебного элемента. Кроме того, область заполонили дезертиры, которых также следовало выявлять и отдавать под трибунал, что забирало немало времени и сил. Сбиваясь в банды, дезертиры занимались грабежами, терроризировали население. А потому с диверсантами часто разговор был недолгий, и поступали с ними по закону военного времени.
– А какое ваше мнение? Как вы думаете, что с произошло с диверсантами?
– Думаю, что их уже нет в живых.
– Верно. Считайте, что вам очень повезло.
– Понимаю.
– Какой ваш псевдоним?
– Филин.
– А в армии вы кем были?
– Звание – сержант, должность – командир отделения.
– Мы делали запрос в вашу часть, там о вас отзываются хорошо. Считают, что вы пропали без вести. Биография у вас, я бы сказал, советская! Брат, вот, сражается на Волховском фронте. Сейчас ранен, лежит в госпитале…
– Что с ним?
– Прострелено плечо, но врачи говорят, что ничего страшного, так что скоро он вернется в строй. Как же так получилось, Михаил Николаевич, что вы перешли на сторону немцев и стали нашим врагом?
– Врагом я не стал… На моих руках нет крови советских граждан… И быть бы не могло. А пошел я в немецкую диверсионно-разведывательную школу затем, чтобы обрести свободу и вернуться в строй, где бы я мог быть полезен родине, – спокойным и ровным голосом проговорил Аверьянов и, немного помолчав, добавил: – С мертвого-то меня какой прок?
– Верно, никакого… Значит, не боитесь, что мы вас расстреляем?
– Не боюсь. Меня не расстреляют.
– Хм… Я бы на вашем месте так категорично не утверждал, – покачал головой Волостнов. – Я не собираюсь давать обещаний… Законы нашей страны строгие, но она может проявить великодушие, если вы действительно искренне раскаялись и желаете нам помочь победить врага… У меня к вам такой вопрос: если бы вы действительно пошли в «Абвер» только для того, чтобы вернуться на родину, тогда почему же вы не объявились сразу после выброски? Пару дней вы просто где-то отсиживались. Размышляли, как вам поступить дальше? И что вы делали все это время? Об этом тоже нам придется поговорить. А потом вы ведь не сами пришли, вас к нам доставил комендантский патруль.
– Было немного не так, товарищ майор, разрешите объяснить?
– Попробуйте, – откинулся на спинку стула Волостнов.
– Со мной было еще три человека. Все они – ярые враги Советской власти! Никто из них сдаваться не собирался. Меня могли просто убить, если бы я заикнулся о переходе на советскую сторону. Следовало действовать осторожно. К тому же никто меня не задерживал, я сам сдался патрулю на вокзале при первой же представившейся возможности и попросил, чтобы обо мне сообщили в районный комитет госбезопасности.
– Другие диверсанты видели, как вас арестовывают?
– Думаю, что да.
– Кто в вашей группе был командиром?
– Я был и командиром группы, и радистом.
– Вы говорите, что вас было четверо, но на станции вместе с вами оказалось трое. Где же еще один?
– Я его убил, – просто объявил Аверьянов, не отводя от Волостнова упрямого взгляда.
– Вот как… И почему?
– Он напал на меня. Если бы я этого не сделал, то сейчас мы бы с вами не разговаривали.
– И откуда такая неприязнь?
– Слишком много нас разъединяло. Он тоже из Вологды, так оказалось, что мы попали в одну диверсионно-разведывательную школу.
– Начальство знало, что вы не ладите?
– От них ничего не укроешь. Думаю, поэтому нас вместе и отправили.
– Как его звали?
– В школе он был под фамилией Свиридов, но в действительности его фамилия Тарасюк.
– И куда же вы дели труп?
– Оттащил в сторону и засыпал снегом.
– А что другим сказали?
– Сказал, что он местный и отправился в Вологду.
– И они вам поверили?
– Я постарался быть убедительным.
– Место, где зарыли труп, можете показать?
– Найти его будет несложно, оно видно прямо с дороги.
– Какую специальность имеют Лиходеев и Падышев?
– Диверсанты. Оба закончили Псковскую диверсионную школу.
Аверьянов выглядел открытым, не пытался юлить, не уходил от ответа, и его рассказ всецело совпадал с показаниями второго диверсанта. Неожиданно Волостнов поймал себя на мысли, что сочувствует ему. Вот ведь как бывает – служил, как положено, отстреливался до последнего патрона и по злому року оказался в плену. Будь судьба к нему более милосердной, вышел бы из окружения и продолжал бы воевать с немцами. Еще и награду бы получил!
Ошибиться майор не имел права. За время службы в контрразведке ему не однажды приходилось проводить допросы. Люди встречались разные. В каком-то случае приходилось расположить к себе, в других – прикрикнуть и даже запугать. Но сегодняшний допрос был особенным. С самого начала разговора он дал понять, что сведения задержанного важны, военная контрразведка в нем заинтересована. И если он будет до конца откровенен, то родина может простить прегрешения.
Потребовалось некоторое внутреннее усилие, чтобы отогнать это сочувствие, и следующий вопрос майор задал более нейтральным голосом:
– Хорошо… Вот что, Михаил Николаевич, предположим, я вам верю. А какой ваш позывной?
– Мой позывной – «Маз».
– Странно звучит. Что он означает?
Аверьянов слегка замешкался, а потом решительно ответил:
– Это первые буквы имени и фамилии моей девушки… Маруся Зотова.
– Она была для вас важна?
– Она важна для меня и сейчас. С ней я встречался еще до войны. – Михаил слегка улыбнулся и добавил: – Это было так давно, как будто бы в другой жизни. Когда после побега было решено нас расстрелять… Я знал, что меня не убьют, верил, что меня защищает Маруся. Прозвучал залп, я упал, меня уже засыпали землей, а потом я стал выкарабкиваться на поверхность. Во время расстрела присутствовал майор Петергоф, вот он меня и забрал к себе. Меня подлечили, а потом отправили в диверсионную школу.
– А какие позывные вашей «Абверкоманды»?
– «Петергоф». По фамилии руководителя нашей группы.
– Несложная комбинация, я думал, что «Абвер» работает потоньше.
– Они работают хитро, в этом им не откажешь, но позывной всегда можно поменять.
– Какие задачи ставило перед вами руководство «Абверкоманды»?
– Нам было поручено закрепиться на железной дороге. Завести среди служащих знакомства и следить за передвижением воинских составов к линии фронта. Желательно узнавать номера частей, каким вооружением обеспечены. Обращать внимание на орудия, военные грузы, боеприпасы, продовольствие. Если есть возможность, подсчитывать количество военной техники.
– Насколько рассчитана ваша командировка?
– На три недели. Если получится закрепиться, то командировку могут продлить.
– Где находится рация?
– Припрятали в лесу. Место приметное. Могу показать.
– Значит, вы готовы с нами работать и заслужить прощение?
– Сделаю все, что в моих силах, – ответил Аверьянов без пафоса.
Почему-то верилось, что так оно и будет.
– У меня к вам есть просьба, товарищ майор.
– А не рано ли для просьб?
– Это очень личное.
– Слушаю.
– Мне бы хотелось повидаться с этой девушкой. Я не знаю, что с ней случилось. Наверняка она думает, что я погиб.
– И в каком же качестве вы у нее появитесь? Здравствуй, дорогая, я – немецкий диверсант, так, что ли?
– Можно что-нибудь придумать.
– Для того чтобы что-то придумывать, нужно сначала заслужить. За нее можете не переживать, у нее все в порядке.
– Вы знаете, о ком я говорю?
– Знаю, – сдержанно отвечал майор.
– Она… сейчас одна?
– После того как перестала получать от вас письма, она поехала в Горький к вашей матери справиться о вас и там узнала, что вы пропали без вести. Совсем недавно вышла замуж за капитана интендантской службы.
Аверьянов прикрыл глаза. Некоторое время он сидел неподвижно, думая о чем-то своем. А когда он вновь открыл глаза и заговорил, майор Волостнов вдруг почувствовал, что перед ним сидит совершенно другой человек, весь потухший, словно переживший только что большое горе.
– Почему от меня уходят все те, кого я люблю?! Я ведь выжил только потому, что у меня была она. А если ее уже для меня нет, меня больше ничего не держит на этом свете. Можете сразу расстрелять.
– Не торопитесь умирать, – чуть строже произнес майор. – Свободы я вам пока не обещаю, но встречу с ней организовать смогу. А там сами решайте, как вам следует поступать. Люди вы взрослые, сами разберетесь в своих отношениях. Но сначала вы мне должны сказать, когда связь с Центром?
– Радиоэфир должен был состояться два дня назад.
– То есть срок уже прошел?
– Есть резервное время. Центр будет выходить на связь еще с неделю. Дальше тянуть уже не стоит, будет подозрительно.
– И все-таки, почему я должен вам поверить?
– Только мне одному известен знак работы радиста под контролем.
– И что это за знак?
– Если радист работает под диктовку контрразведки, в конце второго предложения будет пропущена точка.
– Хорошо, мы подумаем, – кивнул Волостнов и, обратившись к конвойным, стоящим в дверях, распорядился: – Уведите задержанного!
Поднявшись, Аверьянов привычно заложил руки за спину и, сопровождаемый конвойными, зашагал к выходу. Неслышно закрылась дверь.
Майор подошел к сейфу и, вытащив из него пухлое дело семьи Аверьяновых, принялся внимательно вчитываться в текст, перелистывая страницы.
Семейство Аверьяновых в городе было довольно хорошо известно. Еще прадед, освободившись после отмены крепостного права, завел в Вологде ювелирную лавку. Небесталанный и рукастый, он мастерил ювелирные украшения, ожерелья, кольца, браслеты, серьги. Его изделия пользовались спросом по всей области. Так что слыл он человеком весьма уважаемым и был весьма состоятельным. Нередко с заказами к нему обращалось даже волостное начальство.
Впоследствии мастерскую унаследовал старший сын Макар, сумевший преумножить семейное дело, открыв еще четыре магазина. Далее ювелирное ремесло перешло к отцу Михаила, чье хозяйствование пало на семнадцатый год. Два магазина национализировали, третий приспособили под продовольственный склад, а в четвертом разместили жилищную контору. Пятый, сравнительно небольшой магазин, в силу каких-то причин, а может, по прихоти судьбы, оставили за ним, где он продолжил наследственный промысел.
Когда отец ушел на покой, то передал магазин младшему сыну, который унаследовал от предков самобытный талант и недюжинную тягу к творчеству. Особенно удавались ему кольца из серебра, которые он называл «оберегами». Их с удовольствием скупали молодожены, зная, что талант и старания мастера – хороший довесок к настоящей любви и уберегут любовный союз от напасти и дурного навета.
Михаил жил в старой части города: зеленой, очень тенистой, устроенной для покоя, где испокон веков стояли купеческие особняки, коих даже к началу войны, пусть изрядно пообветшавших, но оставалось немало. Здесь царило затишье, какого не встретишь в промышленной части города, – не слышно шума, не доносится грохот, нередкий подле заводов, лишь ветки разросшейся сирени могут робко постучать в окно, тревожа хрустальную тишину. Но это как бы не в счет…
Уложив аккуратно дело Аверьяновых обратно в сейф, Волостнов достал следующую папку, под номером «В-144/39». Дело Марии Никитичны Зотовой. Перевернул первую страницу. На разлинованный шероховатый лист была наклеена фотография привлекательной женщины, способной заворожить, околдовать и, подобно русалке, затащить в такой глубокий омут, из которого возврата не бывает.
Вот с этого места и началась темная полоса в судьбе Аверьянова – с чертополохами, с дурман-травой, с занозистыми колючками, о которые немудрено ободрать душу. А она кровоточила, зарастала коростой и снова получала нарывы. Все дело в том, что угораздило его влюбиться, да так, что белый свет становился не мил.
Лев Федорович пролистал еще несколько страниц. Далее – написанные на листочках разного формата – в клеточку и полоску – слегка пожелтевшие, вырванные из ученической тетради, со следами губной помады и жирных пятен, небрежно писавшиеся от руки – последовали многочисленные доносы. Их изучали, анализировали, давали им какую-то оценку, но написанные кляузы в ход не пускали. В них не было ничего, кроме безумной любви двух непохожих людей.
«…Считаю своим гражданским долгом как коммунист и патриот нашей Советской родины довести до вашего сведения, что моя соседка из семнадцатой квартиры ведет аморальной образ жизни, завела любовника и встречается с ним вечерами. Убедительно прошу вас принять соответствующие меры…»
Лев Федорович невольно усмехнулся, представив доброхота. Наверняка какой-нибудь бобыль, изнывающий от ревности.
Перевернув страницу, прочитал следующий донос:
«…если женщина ведет аморальный образ жизни и заводит себе любовника, то она склонна к измене родины. Органы должны присмотреться к этой дамочке, не удивлюсь, если она связана с немецкими шпионами…»
Далее был слегка помятый лист бумаги с небольшим жирным пятном в самом углу. Наполненные желчью слова как будто бы прожигали пальцы.
«…обращаюсь к вам уже в третий раз. Однако с вашей стороны не было принято никаких радикальных мер. Видела, как соседка из второго подъезда Маруся Зотова целовалась со своим любовником. Личность его установить не удалось, но он часто наведывается к ней по ночам. Прошу принять меры к пресечению аморального поведения гражданки Зотовой. Какой же она подает пример подрастающему поколению, которое строит наше коммунистическое будущее…»
Дальше поперла такая откровенная грязь, что читать больше не хотелось. Лев Федорович еще раз взглянул на фотографию Марии Зотовой. Видно, она и вправду особенная женщина, если вызывает такую бурю «народного негодования». Половина города облегченно бы вздохнула, если бы ее отправили куда-нибудь на поселения в Сибирь.
Следовало оформить «Протокол задержания». Без этого никак! Взяв лист бумаги, майор принялся писать:
«Третьего марта на станции Бабаево комендантским патрулем в составе младшего сержанта Матушкина и рядовых Злобина и Герасимова был задержан немецкий диверсант, как впоследствии выяснилось, сержант Красной армии М. Н. Аверьянов, и доставлен в Вологодское управление НКВД. При себе М. Н. Аверьянов имел пистолет «Вальтер» и сто пятьдесят тысяч рублей…»
Заверив протокол своей подписью, он положил его в папку и подошел к окну. На улице было темно. На душе безрадостно. С этого момента Михаил Аверьянов находился под угрозой расстрельного приговора. Пятьдесят восьмая статья, часть первая, измена родине. Дело нешуточное. Приговор будет отсрочен, потому что Аверьянов будет включен в оперативную игру, но гарантию на благоприятный исход никто не даст, приговор могут привести в любое время. И самое скверное, этому никто не сумеет воспрепятствовать…
Заложив ладони за голову, Михаил Аверьянов уставился в темный потолок. Не спалось, мучила бессонница. Хотелось забыться, хотя бы ненадолго, а там, если повезет, оказаться в довоенной родной Вологде, которую любил. Тихий, спокойный зеленый городок, где так тревожно шумят кронами высокие клены.
Куда же подевалось все то, что он пережил? Как будто бы и не было ничего. А ведь это не так. Все осталось, и от этих воспоминаний никуда не убежать. Но самое главное – сейчас у него была Маруся. Вера в ее любовь буквально вырвала его из могилы и дала возможность жить дальше. Мало кто из врачей в госпитале верил, что ему удастся выкарабкаться – ранение было тяжелым, кроме того, он потерял много крови. Однако немецкие врачи сумели его вылечить, поставить на ноги. Сделали практически невозможное, относились к нему заботливо, словно он был одним из них. Так что даже трудно сказать, враги они для него или нет… Во всяком случае, стреляли в него не немцы, а свои, перешедшие на сторону врага, чтобы спасти собственную шкуру. Такие люди способны пойти на любую подлость.
Закрыв глаза, он думал о Марии, об их будущей встрече, о том, какая у них впереди будет долгая совместная счастливая жизнь. Во всяком случае, в это следовало верить. Незаметно для себя Михаил уснул, согреваемый мыслями о Марусе.
