I

«…удивляешься, почему „Зурбаган“? Великий князь тоже задавал этот вопрос. В названии придуманного Александром Грином города ему почудились татарские, восточные созвучия. Я честно ответил: „Всю жизнь мечтал об этом загадочном городе у моря…“

Николай Николаевич пообещал употребить свое влияние на венценосного батюшку, чтобы продавить мой проект. И если все пойдет, как задумано, не позже конца мая я буду в Севастополе. А оттуда мы вместе (надеюсь, ты все-таки приедешь!) отправимся в Евпаторию — только теперь она будет значиться на карте Таврической губернии под другим названием.

Зурбаган.

Что, собственно, я задумал? Анклав, где властвуют ученые, пресловутый „знаниевый реактор“, среда коллективного мыследействия, в которой достижения грядущих полутора веков перерабатываются и аккуратно используются на благо России. А там, глядишь, и всего человечества. И для этого мало одолеть всех врагов. Надо еще и предложить людям нечто такое, чтобы они больше не захотели становиться врагами. Ни нашими, ни чьими бы то ни было еще.

Утопия? Кто бы спорил. Можешь смело обвинять меня в маниловщине. Но, сдается мне, другого пути нет, и нигде, кроме как в России этот номер не пройдет…

Не буду донимать тебя рассуждениями об „особой миссии“ русского народа. Как сказал один австрийский поэт: „Все страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом“. Или с Мирозданием, что для нас, старых атеистов, одно и то же.

В отличие от Западной Европы, в николаевской России, наука и прогресс еще не успели стать инструментами наживы и власти. И что бы не писал старина Тарле о неприязни Николая Павловича к ученым — это относится скорее к людям, а не к самой науке. „Нам умные не надобны, нам надобны верные…“ Что ж, Государя трудно за это винить, особенно если припомнить, чем обернулись для страны последующие полвека прогресса. Не бывает технического и естественнонаучного развития без сопутствующего рывка в гуманитарной сфере, а в России подобные вещи всегда происходили как-то… криво.

Еще одна опасность. Одномоментное появление такой массы „опережающей“ информации может надолго поставить крест на развитии и научной мысли. Целые поколения мыслителей и ученых превратятся на каталогизаторов и внедренцев; не возникнут исследовательские и теоретические школы, сотни, тысячи могучих умов, таких, как Эдисон и Тесла, Эйнштейн и Капица, Паули и Норберт Виннер, Жуковский и братья Райт в одночасье лишатся места в истории. Мы выхолостим науку много лет вперед, и где гарантия, что когда „привнесенные“ знания будут освоены, она сможет двинуться дальше? Не найдет ли наш друг Груздев через две сотни лет отставшую по всем статьям копию нашей реальности?

Писателям, литераторам будет легче. Да, здесь не появятся „Севастопольские рассказы“ в известном нам виде; надеюсь, не будет и „На западном фронте без перемен“, и „Хождений по мукам“ и „Живых и мертвых“. Раз уж история будет другой — то в ней будут написаны другие, не менее великие книги. А те, что читали мы, будут храниться в Зурбаганской библиотеке, удваивая сокровища литературной мысли.

Недурная перспективка?

Помнишь — „кадры решают все“? Я говорю сейчас не о местных жителях, которых мы сумеем увлечь этой идеей. Меня больше волнуют наши земляки, а так же „попутчики“ — Зарин, Эссен, все остальные. Те, кто согласится остаться здесь и создавать вместе с нами Зурбаган. Они должны осознавать, на каком лезвии ножа им придется балансировать, какой вред они могут нанести неосторожно брошенным словом. Иначе… сам знаешь, куда ведет дорога, вымощенная иными благими начинаниями.»

II

— …теперь по вопросу обустройства гражданских. — Зарин сверился с записями. — Половину разместили в казармах флотского экипажа; для остальных сколотили нары в Константиновском равелине.

Военнослужащие и добровольцы, особенно студенты и гимназисты, охотно идут в Особую бригаду. Оставшихся мы, по большей части, заняли учетом и разборкой привезенного имущества. Но кое-кто все равно сидит без дела — по большей части, женщины и люди умственных профессий. Господин Митин настоял, чтобы им ограничили доступ в город, и я, признаться, не вполне понимаю его резоны. Городские и флотские власти снабжают нас провиантом, а так же объявили среди обывателей сбор домашнего скарба для беженцев. Но этого все рано мало. Люди, грузились на корабли налегке, и что плохого, если прикупят что-нибудь на базаре?

— Прикупят? — удивился Рогачев. — А деньги откуда?

— Революции и гражданская война научили нас не доверять ассигнациям — ответил Глебовский. — Да и кому нужны «катеринки» с «петрами» в эмиграции? Так что с собой брали золото, драгоценности, николаевские червонцы. На них хоть и другой царь отчеканен, зато проба вполне подходящая. С руками оторвут.

Андрей покачал головой.

— И все же, я против, Алексей Сергеевич. Если мы не хотим испортить отношения с властями, лучше свести к минимуму контакты «эмигрантов» с местным населением. Мне дурно делается, когда я пытаюсь представить, чего севастопольцы от них наслушаются по части либеральных идеек. Подумайте, какие доносы посыплются местному начальству и в Петербург, Государю! И так уже жалуются, что наши мастеровые, занятые на работах в порту, болтают невесть что. да вот, хоть вчера — один болван пытался агитировать матросов с фрегата «Кулевичи» на тему «Долой самодержавие».

— И как? — с интересом спросил Рогачев. — Получилось?

— Скорее, получил. Согласно рапорту надзиравшего за работами мичмана Солодовникова, «бит по морде в кровь, после чего в бессознательном состоянии отнят и отнесен в казарму, где его и отлили водой». Матросы, учинившие расправу, требовали… сейчас… вот: «Выдать Иуду обчеству, мы его, подлюку о кнехт чугунный расшибем. Чтобы поганых слов про батюшку-государя не смел говорить!».

— Да, это проблема. — подтвердил Глебовский. — Я тоже заметил среди мастеровых большевистски настроенных.

— И много таких? — поинтересовался Митин.

— Мне известны четверо. Есть там один, слесарь Макарьев — по-моему, он у них за старшего. Обычно отмалчивается, в споры не лезет, но смотрит нехорошо, зло. А работяга толковый: золотые руки, голова варит, с любым делом справляется. Остальные, в том числе и этот, с набитой рожей — его дружки, попросились, когда мы отбирали добровольцев. Теперь вот народ мутят. Еще с Макарьевым якшается механик с «Казарского», тот, что остался от красных.

— А Иконникова с ними не замечали? — насторожился Зарин.

— Точно не скажу, не видал. Вы поймите, господа, — продолжал Глебовский, извиняющимся тоном, — мне не с руки заниматься слежкой, я инженер, а не филер, но сами видите, что творится! Того гляди, придется привлекать жандармов! Господин Митин прав, не хватало нам здесь большевистской заразы!

Андрей откашлялся.

— Я, собственно, имел в виду не большевистских агитаторов, Адриан Никонович. Они, конечно, могут доставить некоторые неудобства, но не более того. Здешний народец еще не готов воспринимать идеи Маркса и Ульянова — зубы повыбивают, и вся недолга. Меня больше беспокоят те, что привык к вицмундирам и сюртукам, а не к рабочим фуфайкам.

Зарин сверился со списком.

— У нас не меньше десятка юристов — адвокаты, служащие министерства юстиции. Пятеро журналистов, доцент римского права, два университетских профессора и целая россыпь гимназических преподавателей. Да, Андрей Геннадьевич, эта публика еще до германской фрондировала, а уж с этими всеми революциями — могу представить, каких идей они набрались. Велесов прав, надо запускать этот проект… Зурбаган, кажется?

— Именно. — подтвердил Митин. — Евпатория для этого подходит лучше всего. Местные жители город оставили, так что мы без проблем там обоснуемся. Велесов уже добился разрешения Государя, теперь дело за нами.

Эссен недоуменно нахмурился.

— Но там же под боком французы?

— Тем лучше. Развернем рядом базу Особой бригады. Место есть, половина лагеря союзников пустует, можно занять их палатки, сэкономим время. Там же устроим полигон и учебные плацы. С одной стороны, это будет держать в тонусе новых союзников, а с другой придаст «беженцам» уверенности. И хорошо бы как-то объяснить все это нашим людям. Они же не марионетки, хотят знать, что их ждет!

— Если бы мы сами это понимали… — покачал головой Зарин. — Как нам сейчас не хватает вашего Велесова!

— В конце мая он будет в Крыму вместе с Великими князьями. Государь поручил Николаю Николаевичу и цесаревичу принять присягу у наших военных. К тому же, он везет императорские указы: о подтверждении прежних званий и наград, и об особом статусе участников боев за Крым. И готовьте наградные списки — кресты польются рекой…

Зарин повеселел.

— Присяга — это хорошо. Да и о выслуге лет надо подумать, о жаловании. У многих с собой семьи…

Андрей едва сдержал улыбку — он знал, что к числу этих «многих» относится и сам каперанг, сумевший вывезти жену и сына-гимназиста. Впрочем, трудно винить человека за стремление позаботиться о близких, тем более, что он чем дальше, тем явственнее проявляет недюжинные таланты организатора. «Эмигранты» уже видят в Зарине бесспорного лидера их маленького сообщества. Хотя, не такого уж и маленького: вместе с командами кораблей, из 20-го года прибыло около трех с половиной тысяч.

— А что с генералом Фомченко? — осведомился Эссен. — Сергей Борисович не сообщил? Он как, с нами или сам по себе?

— Это отдельная история. Велесов приедет — расскажет подробнее. А пока, господа, надо готовиться к переезду в Евпаторию.

_ Тогда уж — в Зурбаган, — добродушно заметил Зарин. — Раз Государь утвердил это название, надо и нам привыкать!

III

Ох, и попались мы, товарищи! Ох и попались… Кто ж мог подумать, что беляки нас закинут на полсотни лет назад, во времена самого что ни на есть лютого царя? Как — почему лютого? Вот и видно, товарищ, что ты политграмоте не разумеешь. Этот самый Николай Палкин самых первых революционеров из пушек расстрелял. Декабристы, слыхал, небось? Товарищ Ленин что писал? «Декабристы, мол, разбудили Герцена, а Герцен развернул революционную агитацию». Наши были товарищи, сознательные. А этот Николашка, даром, что Первый, их из пушек! Выходит — что? Выходит он и есть самая первая контра в мировой истории!

Да, братцы, и Ленин о нем писал. Он вообще обо всем на свете написать может — такого необъятного умища человек! Одно слово, вождь мирового пролетариата. Одна беда, здесь он еще на свет не родился. А вот так, говорят тебе! Ильич семидесятого года рождения, а здесь какой? То-то. И товарищ Фрунзе не родился, и Троцкий Лев Давидович, тоже. Один князь Кропоткин, но к нему пущай анархисты бегают, они, известное дело, малохольные. А мы сознательные члены РСДРП(Б). Да и чего бегать, коли энтому князю едва 13 годков стукнуло?

Это как — «партии нету»? Что ты такое несешь, товарищ? А мы кто? Мы есть ячейка сознательных и беззаветных борцов за дело коммунизма! И раз мы здесь — то и партия есть! Только отдуваться нам за всех придется, такой наш революционный долг!

Нет, товарищ, эсеров тоже нету. Они даже царя еще не взорвали! Нет, Маркс с Энгельсом как раз есть, и уже сочинили «Манифест коммунистической партии!» Так что нам, товарищ, есть на кого курс держать! Одна беда — мало мы знаем. А сила большевиков — она в чем? В теории, братва. В самой что ни на есть верной пролетарской революционной теории. Без нее мы как слепые кутята будем тыркаться, а потому — первая наша задача этой теорией овладевать! А я, вот беда, почти все позабыл. Не до теорий было, все больше контру давил на фронтах Республики…

Знаю, что прочитать негде. А вот, помнится, юнкерье перед самым отплытием книжки грузили на пароход? Грузовиками подвозили. Я там заприметил энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Она-то нам и нужна.

А вот зачем. Когда я занимался в кружке политграмоты, один студентик приносил том из этого самого Брокгауза. Большой такой, в коленкоре, с золотым тиснением. В нем биография Карла Маркса прописана — и где родился и где жил, и где книжки свои писал. Надо нам этот том раздобыть. Как зачем? Карл Маркс — он кто? Правильно, вождь мирового пролетариата! Они с Фридрихом Энгельсом возглавляют революционную организацию, «Союз коммунистов». Коммунистов, понял? А ты говоришь — партии нет! Вот найдем их и спросим насчет текущей обстановки. Так мол и так, растолкуйте, как нам бороться с гидрой мировой буржуазии?

С языками у нас, правда, неважно. Ну, так большевики не боятся трудностей. Товарищ Ленин что требует? Учиться, учиться и учиться, и вырабатывать из себя сознательных пролетариев! Так что, хочешь — не хочешь, а придется и за языки засесть, если дело того требует. Как — не сможешь? А ты себя заставь! Большевик ты, или дерьмо собачье?

И не сомневайся, товарищ. Ты головой кумекай — зря, што ль, она тебе дана? Завтра мы с товарищем Водяницким в море уходим, в боевой поход. Он на «Казарском», а я на «Котке», старшим трюмным машинистом — повышение мне вышло. Хотят господа адмиралы произвести разведку, и для того посылают нас к самой Констанце. Дней за пять туда-сюда сбегаем, а ты подкатись пока к инженеру Глебовскому. Скажи — хочу книжки почитать, а их нету. Помогите вашсокородие! Он к рабочим ничего, добрый, глядишь, и не откажет…

Как — что спрашивать? Вот этот самый том и проси! А будет допытываться, почему именно его — соври что-нибудь, не впервой, чай, господам головы дурить! Будет это тебе, товарищ, партейное поручение. Голосуем? Кто за, поднимите руки. Вот и славно, что единогласно.

Переходим к следующему пункту повестки. Ходят разговоры, что скоро из Петрограда приезжает какая-то шишка, будет к присяге подводить, царю Николаю Первому. И не всех чохом, а кто сам вызовется. И это, товарищи, надо хорошенько обмозговать…

IV

Две низкие тени скользнули мимо Графской пристани вдоль стоящих на бочках линкоров, и направились к бонам, преграждавшим выход из бухты из бухты.

— Головным — минный крейсер «Казарский». - прокомментировал Адашев. — Солидный дедушка, почти полвека стукнуло. За ним другой старичок, «Котка».

— А минные аппараты на них есть? — спросил Коля Михеев. Лениво спросил, без интереса. Его можно было понять — слева, под ручку, шла очаровательная Сашенька Геллер. Под вечер, после службы юнкера заглянули в Морской госпиталь и предложили девушке, а заодно, двум ее новым подругам-медсестрам прогуляться по бульварам — благо, юнкеров, в отличие от остальных «эмигрантов», беспрепятственно выпускали в город. Геллеры же, по протекции доктора Пирогова, поселились при Морском госпитале; на них введенные недавно запреты не распространялись.

Приглашение было с радостью принято. Барышни сияли — еще бы, профланировать по городу под ручку с такими кавалерами! В кожанках, галифе, с маузерными коробками, на боку вместо сабель, очками-консервами поверх фуражек, юнкера выглядели умопомрачительно. Солидные каперанги и армейские подполковники козыряли им первыми, чины во всю глотку орали «Ур-р-р-а!». К ним присоединялись обыватели, запомнившие проезд бронедивизиона по городу. Это была мощь, сила, пришедшая на помощь из невообразимых краев. И управляли ею вот эти юнцы в ремнях и блестящих, как паюсная икра, куртках.

— …минные аппараты есть, по одному на каждом. — объяснял Адашев. — Когда переводили в посыльные суда — решили оставить, а теперь, видите, пригодилось.

— Ваш барон на «Казарском»? — прощебетала Сашенька. — А то вы все время втроем, а сейчас его нет…

Коля Михеев нахмурился — его явно не радовало сашенькино внимание к отсутствующему товарищу.

— Да, подался наш Штакельберг в самотопы. — ответил Адашев, не заметивший терзаний товарища. — господин Митин его убедил обучаться радиоделу. «Вы, мол, юноша образованный, начитанный, физику хорошо знаете. Кому как не вам?»

— Он в училище по физике с математикой первым был. — растолковал Михеев. — а тут понадобились радисты для кораблей. Сходит в набег радиотелеграфистом на «Казарском», освоит станцию, будет других натаскивать. Нам сейчас, Сашенька, вовсю учиться надо! Они ведь что задумали — перебраться всем в Евпаторию и основать там новый… то ли университет, то ли академию, я толком не понял. И свезти туда все, что мы притащили с собой, и в первую очередь, книги.

— Почему же здесь, в Крыму? — удивилась одна из сашенькиных товарок. — В Санкт-Петербурге есть университет, и в Москве, ехали бы туда!

— А как тогда это все доставить? Железных дорог нет, а техника наша вся тяжелая. Да и климат в Крыму получше. Как вспомню о петербургской сырости — ф-фу!

Девушка повела плечиком, сострив недоуменную гримаску. Странные молодые люди — предпочесть здешнее захолустье столице с ее блеском…

— Да вы не переживайте, в Зурбагане — так теперь будет называться Евпатория, — скоро такое будет, никакому Петербургу не снилось! Андрей Геннадьевич говорил: главный университет всего мира!

— Там и медицине будут обучать! — поддержала кавалера Сашенька. — Папа обещал: как только откроет в Евапа… в Зурбагане больницу, сразу устроит при ней медицинские курсы. Туда и женщин будут брать, а учить станут по нашим книгам!

— Берите выше, Сашенька! — подмигнул Адашев. — «Потомки» тоже кое-чем поделятся. Я видел, как они помогали раненым юнкерам — это, я вам доложу… Конечно, таких лекарств нам еще долго не видать, но есть главное — знания! Сашка Штакельберг правильно сделал, что пошел учиться, сейчас это наипервейшее дело!

— А вы-то сами, почему тогда не пошли? — хитро сощурилась девушка.

— Я, мадемуазель, армейская косточка, мое дело воевать! И потом, я тоже учусь: Колька по вечерам меня гоняет по устройству автомобиля. Какой из меня командир мотострелков без знания техники!

— Господин Митин повторяет: «Учи матчасть!» — хмыкнул Коля. — Эх, нам бы те бронечудища, что были при Альме…

Михеев никак не мог забыть могучие боевые машины морпехов.

— Ничего, обойдемся своими. — Адашев легкомысленно махнул рукой. — Помнишь, как французы на твой «Остин» вылупились? А ведь это не турки, культурная нация… Не смогут османы сопротивляться нашей технике! Как дойдет до дела, мы им покажем, где раки зимуют!

Слова потонули в прерывистом корабельном гудке.

— «Казарский»… — сказал Михеев, провожая взглядом минный крейсер. — Как-то там Петька? Дай бог, чтобы минули его неизбежные на море случайности…

— Не разводите мелодраму, Никол! — бодро отозвался Адашев. — Вернется наш барон, никуда не денется! Не из таких переделок целым выходил, один Армянск чего стоил! А Альма? Помните, как с белым светом прощались? Ан нет, живы-здоровы и с барышнями гуляем!

И незаметно пожал ладошку спутнице. Девушка — миловидная, круглолицая, с толстой косой, уложенной вокруг головы, носящая, как и Сашенька Геллер, косынку и передник милосердной сестры, — пунцово зарделась от смущения и удовольствия.

Коля Михеев, улучив момент, трижды сплюнул через плечо. Конечно, Адашев прав, но все же… Война есть война, всякое может случиться. Да, они живы, но сколько константиновцев сложили там головы! Нет, еще рано гусарствовать. Главные битвы впереди.

Рация в кармане Адашева зашипела.

— «Седьмой» в канале. — голос юнкера сразу сделался сухим и отрывистым. — Да. Ясно. Понял. Сейчас будем.

Коля уже ловил извозчика — отвезти барышень обратно в госпиталь.

— Простите, что оставляем вас посреди прогулки… — оправдывался Адашев. — Служба-с! Возле Бахчисарая татары воду мутят: то ли стадо угнали, то ли еще как набезобразили. Нас попросили наведаться к ним вместе с казачками. Это нехристи могут пальбу учинить, а как увидят «Остин» — перепугаются. Глядишь, и обойдется без крови.

— Вы уж поостогожнее, г-гаф… — попросила круглолицая барышня. Она очень мило картавила, и Адашев отметил про себя, что знакомство не худо бы и продол

жить. Как ее, Татьяна Андреевна? Или Георгиевна? Фу ты, забыл…

— Что вы, Татьяна Андреевна, никакой опасности нет! Очередь поверх голов — татарва разом в пыль попадает и станет своему Магомету поклоны бить. Супротив брони с саблями не очень-то повоюешь!

— Ее зовут Татьяна Игнатьевна, — с язвительной улыбочкой поправила Сашенька. — Могли бы, кажется, уже запомнить, граф. И как вернетесь, непременно загляните к нам, в госпиталь. Мы ни за что не заснем, пока не убедимся, что с вами все в порядке!

— Обязательно заглянем! — пылко заверил Михеев. — Прямо на «Остине» и приедем, верно, Алексис?

Адашев не ответил — не мог отвести взгляда от сияющих зеленых глаз Татьяны Игнатьевны.

«…надо бы сбавить обороты, а то и правда, можно втюриться. Не время сейчас…»