I

«Ночью прошли Босфор. Ждали грандиозной канонады, дождя ядер, вихрz картечи… Собирались идти на прорыв, паля изо всех орудий, слепя турецких наводчиком лучами прожекторов, поливая брустверы батарей пулеметным огнем — в cамом узком месте ширина пролива всего-то семь сотен метров, и как раз эту узость стерегут тяжелые пушки с обоих берегов.

Босфор — самый опасный участок маршрута, и единственная возможность просочиться в это игольное ушко — ночью, в туман, в плохую погоду. Так что „Морской бык“ двое суток отстаивался в открытом море, у входа в пролив, благо, радар и зоркое око „Горизонта“ позволяли избегать нежелательных встреч. К вечеру третьего дня погода, наконец, испортилась. Низкая облачность, сплошной туман, снижающий видимость до нескольких саженей — ни один здешний шкипер в пролив не полезет. Румелийского и Анатолийского маяков еще и в помине — англичане собрались их строить, чтобы обеспечить навигацию судам, снабжающим крымскую экспедицию, но по известным причинам оставили эту затею.

На прорыв пошли в темноте, ориентируясь по локатору, на пяти узлах, без огней, беззвучно, на мягких лапах. Старший офицер сулил страшные кары тем, кто посмеет чиркнуть спичкой или хоть на долю секунды включит в каюте свет.

Когда линии берегов на экране радара сошлись почти вплотную, напряжение достигло предела. Расчеты замерли у орудий, команды отдавались даже не вполголоса — шепотом. Ядро из тридцатидвухфунтовки, выпущенное с расстояния в три с небольшим сотни метров способно пробить железно борта, как бумагу. Это, конечно, не осколочно-фугасный снаряд с тротиловой начинкой, но все равно, приятного мало…

Минуты томительно текли; сквозь туман просвечивали тусклые оранжевые пятна — факела на брустверах. С близкого, рукой подать, берега до нас долетали звуки: собачий брех, дребезжание медного гонга, чужая, незнакомая речь. Размеренное пыхтение машин и плеск воды под форштевнем „Морского быка“ казалось, оглушали… Прямо по курсу мелькнул желтый огонек, раздались испуганные вопли, и под форштевнем хрустнула скорлупка турецкой фелюги. Мы замерли — вот, сейчас ударят колокола, забегают люди с фонарями, загрохочут тяжелые пушки. Минуты томительно текли, крики несчастных, погибавших под винтами „Морского быка“ давно стихли и… ничего!

Босфор проползли за четыре с половиной часа, не смея перевести дыхание, сделать лишний шаг по палубе, превратившейся, в туго натянутую кожу на турецком барабане. И лишь когда берега на экране „Фуруны“ раздвинулись, и в лицо ударил стылый ветер Мраморного моря, стало ясно — мы прорвались!»

II

Севастополь восторженно принимал потомков: толпы на бульварах, роты флотского экипажа и гарнизона, выстроенные для торжественной встречи на площади, цветы, речи, восторженные барышни, банкет в Морском собрании… А потом началось: бесконечные совещания у Зарина, на «Алмазе», посещение кораблей Нахимовым, миноносцы, снаряды и первый, собранный прямо на пирсе «Ньюпор».

За город Андрей вырвался лишь на третий день. В компании юнкеров он отправился на гарнизонное стрельбище. Севастопольскому начальству демонстрировали боевую технику: броневики, трехдюймовки и кургузые мортиры системы «Шнайдер». Стрелкам, набранным из частей гарнизона за живой ум и сметливость, наскоро объясняли, как обращаться с трехлинейкой, и к всеобщему удивлению, через полчаса они уже ловко загоняли на место обоймы и клацали затворами.

Венцом «показа» стал «Марк-V», один из двух наших исправных «ромбов». Еще с двумя предстояло повозиться — у одного пробита лобовая броня и поврежден двигатель, другой же щеголял дырами в пушечном спонсоне. Единственный «Рено» не имел башни, но бегал достаточно шустро.

Танк развернулся, обдав зрителей сизой газолиновой гарью, и замер. Севастопольцы неуверенно приблизились к пышущему жаром чудищу. Скрежетнуло железо, откинулся люк и на свет божий вылез юнкер Михеев. Перемазанная копотью мальчишеская физиономия сломала ледок отчуждения: офицеры облепили танк, кто-то уже отстегивал саблю, чтобы залезть внутрь, а юнкер Штакельберг почтительно поддерживал под локоток самого Тотлебена, возжелавшего непременно забраться на крышу ползучего бронесарая.

Андрей знал, что будет дальше. Начнут взахлеб смаковать, как эта восхитительная техника задаст перцу османам; потом вспомнят, что танки надо сначала дотянуть до Дуная, не запоров при этом капризные трансмиссии и не измочалив гусеничные ленты. Это повергнет энтузиастов в замешательство: здесь не мыслят подобными категориями, для логистики 1854-го года, самый тяжелый из возможных грузов — бронзовая осадная мортира весом в несколько тонн. Кто-то предложит перебрасывать бронетехнику по Дунаю, под прикрытием речных канонерок (которые, к слову сказать, еще надо оснастить) и дискуссия вспыхнет с новой силой.

Андрея тошнило от этой темы — они с Глебовским и генералом Стоговым последние двое суток только об этом и спорили. Нет уж, пусть теперь юнкера отдуваются, тем более, что им явно льстит всеобщее внимание…

Семь верст от стрельбища до Екатерининской пролетка, запряженная унылой клячей, преодолела за час. Крымское небо наливалось вечерней синевой; Андрей спускался по ступеням Графской пристани, когда с моря долетел приглушенный расстоянием звук пушечного выстрела — это входил в гавань отряд Бутакова. И через два часа, Федя Красницкий вручил Андрею пакет из плотной желтовато-коричневой бумаги. На нем рукой Велесова было написано: «А. Митину в собственные руки. „Меморандум“».

III

«…зависит от того, как смотреть на предстоящее. Груздеву надо по сильнее подстегнуть здешний прогресс, чтобы не пришлось забираться слишком далеко в будущее в поисках вожделенного кладезя технологий. Мы же, те кто решил связать жизнь с „текущей реальностью“, тоже заинтересованы в прогрессе, но для нас на первом месте не наука, не изобретения, а судьбы людей. В том числе, и наши собственные

А как иначе?

Вмешательство чем дальше, тем вернее обесценивает наш главный капитал, предзнание. Но это касается скорее, конкретных событий, и не затрагивает глубинных тенденций в развитии общества. Отменять важные события, переигрывать войны, внедрять технологические новинки — занятие, увлекательное с точки зрения литературного сюжета, но мы-то прекрасно понимаем: есть процессы, на которые не сможет повлиять ни командирская башенка, хотя бы и придуманная на двадцать лет раньше срока. ни победа в безнадежной военной кампании, одержанная наперекор стратегии и здравому смыслу.

Наше главное достояние — знания, принесенные из будущего. Да, они неполны; надеюсь, вторая экспедиция восполнит самые серьезные пробелы. Если не Груздев, то ты, Андрюха наверняка запасешься „ноутбуком для Сталина“.

Но ведь дело не только в банках данных, а в том, как ими распорядиться. И, главное — кто будет это делать? На местных рассчитывать не стоит: они будут решать текущие проблемы, оставляя „на потом“ все остальное. Ну а мы, в свою очередь, плохо представляем себе здешние реалии, особенно в том, что касается высших эшелонов власти. Представь на секунду меня, пытающегося убедить Николая Первого в необходимости срочных политических реформ, и куда более радикальных чем те, что предпринял его наследник…

Прости. Опять лезу в частности.

„Меморандум“ рождался по ночам, в душной каюте „Морского быка“. Скоро он отправится с фельдъегерем в Севастополь, к Феде Красницкому, с которого я взял страшную клятву отдать пакет майору Митину в собственные руки. Или сжечь, если тебя не будет в составе экспедиции.

Если вкратце: я хочу предложить Государю создать в Крыму своего рода анклав прогресса, где мы соберем самое важное из того, что принесено из будущего — книги, электронику, информацию о развитии науки, техники, прогрессе в общественных дисциплинах. Эдакий аналог Силиконовой Долины — если принять на веру болтовню конспирологов о том, что там уже полвека занимаются внедрением технологий со сбитых „тарелочек“.

Предвижу твою ироническую ухмылку: „Калифорния в Крыму“, мертворожденных проект Кобы, только без Всемирного Еврейского Конгресса и американских вложений. Нет. Не так. Цель проекта — приготовить общество (и не только российское) к тому, чтобы вступить в эту эпоху „Великого Скачка“.

Ну-ну, мы же с тобой марксисты. Во всяком случае, изучали научный коммунизм и политэкономию. А значит, куда деваться от производительных сил и производственных отношений? Нельзя просто так взять и перепрыгнуть из капитализма, только-только вступающего в эпоху угля-и-пара, в постиндустриальный мир…

Но это далекая перспектива. Ближайшие задачи скромнее: мне предстоит уговорить Николая Первого одобрить эти затею, а тебе — убедить своих спутников в том, что это единственный приемлемый и для нас и для них путь…»

IV

Совещание решено было проводить в библиотеке Морского собрания. Для этого пришлось потеснить академические интерьеры: сдвинуть к стенам столы и конторки, расставить амфитеатром разномастные стулья, кресла, скамейки и канапе, набранные по всему зданию. Дубовый барьер, за которым обычно восседал смотритель читального зала, закрыли стойкой с проекционным экраном; рядом поставили грифельную доску, позаимствованную в соседней гимназии.

Участники совещания, морские и армейские офицеры рассаживались по местам: протискивались по рядам, стараясь не звякать саблями, приветствовали знакомых, негромко переговаривались, разглядывали карты театра военных действий, которые шустрые юнкера развешивали поверх книжных полок, косились на мичмана с «Адаманта», налаживающего видеопроектор. До начала совещания оставалось чуть меньше десяти минут. Андрей поудобнее устроился в обтянутом фиолетовым бархатом полукресле и приготовился ждать.

— …Итак, минные катера конструкции генерала Тизенгаузена, опробованные минной дивизией еще при Варне, и на этот раз показали себя прекрасно. В составе отряда были специально оборудованные пароходы «Буг» и «Днестр», несшие по четыре таких катера. Работы велись на Николаевской военной верфи. Прошу…

Федя Красницкий помахал мичману, сидящему за ноутбуком, и на экране замелькали кадры: минный катер на рострах парохода-матки; он же — качающийся на выстрелах перед спуском; отдельно — схема подводки под киль буксируемой мины-крылатки.

— Катера совершили две ночные вылазки на рейд Константинополя. Ориентировались на сигналы щелевых фонарей, установленных на катере-лидере. Оба раза катера успешно выходили на цели. В первый раз буксируемыми и шестовыми минами были подорваны два парохода и парусный фрегат. У нас — двое раненых. Ко второму рейду противник приготовился и встретил катера стрельбой. Палили наугад, но, тем не менее, один катер разбило прямым попаданием. Его бросили, сняв команду. Результат вылазки — взорванный военный пароход и три парусные шхуны. На катере погибло два человека, в том числе, командир, мичман Ильинский. Общие потери — семь раненых, трое убитых. Один катер затонул, еще два повреждены, но их можно отремонтировать. Турки после этого рейда перегородили фелюгами и барказами, соединенными канатами, в устье пролива постоянно дежурили лодки с факелами и масляными фонарями.

— Так вы больше не атаковали? — спросил сидящий в дальнем углу капитан первого ранга с длинным, костлявым лицом и пышными усами. Андрей его знал: это был командир линейного корабля «Селафиил», прямой, как выяснилось, предок командира «Алмаза», Апполинарий Анатольевич Зарин, необычайно похожий на актера Басова.

— Не было необходимости. — ответил Федя. — Мы собирались хорошенько подразнить турок и англичан, чтобы те решились выйти из пролива и предпринять поиски.

— И что же, решились?

— А то как же? Англичане не могли не понимать, что где-то поблизости должен находиться корабль-матка, без него маленькие катера не в состоянии дойти до Босфора и, тем паче, действовать две ночи подряд.

— Перед набегом катеров, наши минные заградители «Амур» и «Енисей» выставили у входа в пролив, на траверзе Румели, три линии ударных якорных мин системы Нобеля. — заговорил Бутаков. — Постановки велись на ходу, а потому неприятель, не знавший, что такое возможно, их проморгал, хотя и наблюдал за нашими кораблями. Вероятно, он принял «Амур» и «Енисей» за матки минных катеров, производящие рекогносцировку перед ночной атакой.

Андрей едва сдержал улыбку. Федя Красницкий и его командир, лейтенант (теперь уже капитан второго ранга!) Краснопольский, не забыли о минзагах Порт-Артурской эскадры и настояли на том, чтобы дать переделанным пароходам их имена.

— Неприятель предпринял вылазку наутро после второго рейда. — продолжал Бутаков. — В ней участвовали два английских вооруженных парохода, предположительно, «Аргент» и «Антейлоп». Возглавлял отряд паровой корвет «Файербранд», он-то первым и налетел на заграждение. К сожалению, пороховые заряды мин Нобеля силой не отличаются: англичанину повредило правое колесо, к тому же, он получил небольшую пробоину. Но паника сделала свое дело: идущие в кильватере турецкие парусники кинулись врассыпную и, один за другим, наскочили на мины. Тут результат был получше — первый, ухитрившийся зацепить сразу две, быстро затонул; второй поднял сигнал «нуждаюсь в помощи» и принялся спускать шлюпки. Английские пароходы, тем временем, взяли «Файербранд» на буксир и уволокли прочь. Мы не вмешивались, хотя дистанция и позволяла их достать.

— Вы подошли так близко? — удивился капитан первого ранга Кислинский. — Могли ведь и напороться, как «Заветный», на собственные мины.

Краснополький, сидящий возле мичмана с ноутбуком, поморщился. Его миноносец, поврежденный взрывом при тральных работах, до сих пор стоял в сухом доке.

— Вы забыли, Петр Иванович, что на «Владимире» с «Громобоем» стоят пушки «потомков». - пояснил Бутаков. — Пароходофрегаты держались в двух милях за линией заграждений, для них это не дистанция.

— Ну тогда, конечно… — кивнул Кислинский. — С такими орудиями можно и не сближаться. Завидую вам голубчик.

«Ягудиил», которым он командовал, в Альминском сражении пострадал сильнее других. Деревянный корпус выгорел до самого квартердека, и чудо еще, что пожар не добрался до крюйт-камеры. Обугленный остов притащили на буксире в Севастополь и теперь гадали — пустить на дрова, или наскоро отремонтировать и поставить на прикол в качестве блокшива?

— Дальнейшие события показали, что решение было верным. — заговорил Красницкий. Андрей отметил, что юноша больше не краснеет и не сбивается. Неудивительно — на его счету два боевых похода, да каких!

— Ночью неприятель попытался протралить минное заграждение, и уж тут-то мы были начеку. Турецкие барказы, подходившие к минной банке, были вовремя обнаружены с дежурного катера. Подали сигнал ракетой, на «Владимире» включили прожектор. Турки запаниковали, а с «Владимира» дали несколько выстрелов шрапнелями, после чего, перенесли огонь на державшийся в пяти кабельтовых позади пароход. После трех попаданий он загорелся. «Громобой», стоящий в полутора милях мористее, в бою не участвовал.

— Что же, англичане так и махнули рукой на ваши мины? — поинтересовался Зарин. — И не пытались больше тралить?

— Пока отряд крейсировал возле Босфора — нет — ответил за Федю Бутаков. — Полагаю, джентльмены из Роял Нэви были изрядно напуганы. Потом они, конечно, сняли заграждение, но что проку? Мины системы Нобеля быстро отсыревают — неделя-две, и половина уже не сработает. Да и конструкция их не представляет никакого секрета.

Нахимов, до сих пор не участвовавший в беседе, громко откашлялся, и Бутаков предупредительно замолк.

— Что ж, господа, надо признать, новая тактика оказалась вполне успешной. Владимир Иванович, жду от вас подробный рапорт. Особое внимание прошу уделить применению минных катеров — полагаю, они нам еще не раз понадобятся. А пока, давайте обсудим, что предстоит сделать…

Совещание окончилось. Офицеры, стуча саблями и громко переговариваясь, расходились. Служители Морского собрания, пожилые, выслужившие полный срок седоусые матросы, расставляли мебель, юнкера носились по залу, сворачивали карты, надоедали мичману, паковавшему оборудование. Андрей подошел к Феде Красницкому, снимавшему с грифельной доски чертеж мины-крылатки.

— Слышал, вас можно поздравить, Федор Григорьевич?

Федя Красницкий густо покраснел. И куда только делась давешняя уверенность в себе?

— Ну-ну, не смущайтесь. Она прекрасная девушка, уверен, вы будете счастливы.

О предстоящей свадьбе новоиспеченного лейтенанта с милосердной сестрой пироговского госпиталя — самой Дашей Севастопольской! — на эскадре не судачил только ленивый.

— Я как раз собирался послать вам приглашение, господин майор… — минер наконец, справился со смущением. — Будем рады вас видеть. Венчание в церкви Архистратига Михаила, будет служить отец Исидор. А потом обед здесь, в Морском собрании. Вы уж не откажите!

Алмазовский батюшка, отец Исидор прошел с крейсером все три Переноса и вместе со своей буйной «паствой» вдоволь насмотрелся на соблазны двадцать первого века. В патриархальном 1855-м от отдыхал душой, хотя Андрей не без оснований подозревал: приобщение к тайнам Мироздания не прошло для священника бесследно.

— Конечно, буду, лейтенант, даже и не сомневайтесь! А сейчас вынужден откланяться — дела-с…

V

Сашенька накрывала на стол. Она выставляла хрустальные вазочки с черешневым, абрикосовым, айвовым и еще Бог знает каким вареньем, корзиночки с белыми, хрустящими сайками и, баранками. Попыхивал двухведерный самовар, под его тяжестью потрескивали ножки стола. Благодать! Девушка носилась туда-сюда с салфетками и ложечками, а Коля Михеев не отводил от ее завороженного взгляда. Фаддей Симеонович, попыхивал пахитоской и благодушно наблюдал за радостной суетой.

В гости к Геллерам юнкеров затащил Федя Красницкий. Они познакомились в Морском собрании, и лейтенант (который и сам был старше новых друзей едва ли года на четыре) предложил прогуляться по городу. Константиновцы согласились — им страсть, как хотелось посмотреть на этот, почти незнакомый Севастополь, пофорсить перед барышнями, насладиться теплым майским утром и забытым в бурях Гражданской войны ощущением покоя и уверенности

Случайно, или нет, они оказались перед госпиталем, где служила нареченная Красинцкого, Дарья Михайлова — об этом можно лишь гадать. Но уже через четверть часа все трое сидели в флигельке, где с недавних пор обреталось семейство Геллеров.

В гостях у Федора Симеоновича сидел Андрей Митин, заглянувший в госпиталь по какой-то пустяковой надобности. После удивлений, приветствий и расшаркиваний, все компания расположилась на веранде и с нетерпением ожидала, когда закипит самовар.

— Как это вы, Александра Фаддеевна, успели? — недоумевал Красницкий. — Всего два дня как вселились, а уже такое хозяйство!

— Нам помогли милосердные сестры из Крестовоздвиженской общины. — пустился в объяснения Геллер. — Они, как узнали, что мы с «Алмаза» — сразу натащили салфеток, чашек с блюдцами, еще какой-то дребедени. Варенья, банок с дюжину!

— А самовар мы купили на базаре! — гордо объявила Сашенька. — Коля помогал! Там и ложечки нашли. Жаль, не серебряные, ну да это ничего, успеется.

— Верно, — подтвердил Фаддей Симеонович. — Доктор Пирогов выдал из хозяйственных сумм двести рублей на обзаведение. Жалованье-то мне когда еще положат, не побираться же! Мы даже прислугу не подыскали, Сашенька сама хлопочет!

Узнав, что среди гостей из грядущего есть ученый хирург, начальник госпиталя предложил Фаддею Симеоновичу поступить на службу. Зарин распорядился отобрать книги по медицине из числа тех, что юнкера выгребли из библиотек. Увидев подшивки «Хирургического вестника», «Журнала микробиологии» и полный, с 1867-го по 1917-й годы «Военно-медицинский журнал», Пирогов долго не мог поверить в реальность происходящего, а как только поверил — немедленно завел разговор о курсах для врачей со всей России.

Андрей, узнав об этом, посмеивался — чем не первый росток велесовского Зурбагана? Не все же мины мастырить, да ладить перегонные кубы, чем, по слухам, занимается в Каче неутомимый Левша-Рубахин? Надо, кстати, набросать для него схему чеченских «самоваров», а заодно — выпросить у Глебовского сколько-нибудь труб, манометров с термометрами и запорной арматуры с «Березани». Запасы горючки рано или поздно подойдут к концу, а в Чечне даже на таком барахле ухитрялись гнать из сырой грозненской нефти вполне приличный 76-й.

— … она мне все уши мне прожужжала про Бестужевские курсы! — рассказывал Фаддей Симеонович. — Даже ехать собралась, а тут февраль, семнадцатого! Какой уж там Петроград! Так и осталась дома.

— Зато теперь папенька будет преподавать на женских курсах при госпитале! — похвасталась девушка. — Я тоже хочу заниматься! Господин Пирогов Иваныч просил подготовить к первому занятию доклад о Флоренс Найтингейл и британских сестрах милосердия — я рассказала, как это было у нас, вот он и заинтересовался!

Доктор Геллер уж поведал гостям, что его новый начальник как губка, впитывает все передовое в области медицины. В Морском госпитале уже внедряли новые требования санитарии и гигиены, занялись стерилизацией инструментов с помощью спирта и карболки; Пирогов ввел в употребление асептические повязки и даже распорядился соорудить примитивный автоклав. Результат сказался сразу: смертность после операций резко упала. Впрочем, раненых было сравнительно мало — война гремит далеко от севастопольских бастионов.

Фаддей Симеонович тем временем взялся за юнкеров:

— А вы чем собираетесь заняться, молодые люди? Мы с Сашенькой пока при госпитале. А у вас какие планы?

— Наше дело военное! — браво отозвался Адашев. — Куда пошлют, туда и отправимся, хоть турок бить, хоть вам, Сашенька, самовары таскать. Кстати, еще один не нужен? Наш барон сбегает, только скажите! Вон он как преданно на вас смотрит!

— Все бы вам, граф, скоморошничать! — Штакельберг густо покраснел. — Вас серьезно спрашивают…

— А серьезно — мы и сами не знаем. Генерал Стогов объявил, что решено сформировать бронедивизион. Без Никола не обойдется, он у нас в училище первейший знаток авто.

— А вы что будете делать, Алексей? — спросила девушка. — Пойдете, как Николенька, в самокатчики?

— Самокатчики — это которые на лисопетах или циклетках. — возмутился Коля Михеев. — А у нас броневики и танки! Какие же мы самокатчики? Подтвердите, граф!

— Я пока числюсь ротным. — ответил Адашев, не обращая внимания на гневную филиппику приятеля. — Рукавишникова на Альме убило, земля ему пухом. Вот я его и замещаю.

— Отчего же вы говорите, что и не знаете? Раз собираетесь служить, и даже ротным командиром?

Адашев внезапно посерьезнел.

— А потому что неясно, какого мы поля ягода. Я так думаю: если ты военный человек, так изволь присягать! Наша присяга Правителю Юга России барону Врангелю потеряла силу, а новой мы пока еще не дали.

Врач с интересом глянул на Адашева поверх очков.

— А вам это мешает?

— Да не то что бы… — ответил Коля Михеев. — Мы-то готовы с милой душой, но все равно, непонятно! Да и родственники… Вот, скажем, у нашего графа дед с бабкой, в Первопрестольной. У них дети под стол пешком ходят, а тут — сразу внук!

— Зря смеетесь, Никол. — насупился Адашев. — Препаршивое положение, хоть вовсе не показывайся им на глаза.

— Не вам одному, Алексис, такое предстоит, — заметил Штакельберг. — Мой дед, насколько мне известно, служит сейчас на Балтике, на фрегате… убей бог, не припомню названия.

— Так он у вас из самотопов? Что же вы не поддержали традиции?

— Это дедушка ее нарушил. Штакельберги всегда служили либо по министерству иностранных дел, либо в армии, а этому вздумалось понюхать соленой водички…

— Слышал, вам, предложили заняться разбором библиотеки? — осведомился Фаддей Симеонович. — Интереснейшее, скажу я вам, будет дело! Как подумаю, сколько в этих книгах такого, о чем здесь еще не знают — дух захватывает!

Андрей с трудом сдержал усмешку. Ну вот, еще один подцепил прогрессорскую лихорадку. Может, «Янки при дворе Короля Артура» начитался? К началу ХХ-го века России эту книгу уже издали…

— Было что-то такое, — нехотя подтвердил Штакельберг — Но я отказался — не хватало еще пыль глотать!

— А то на маршах мы ее мало глотали! — ухмыльнулся Адашев. — Он, Сашенька, боится, что вы его засмеете. Барон — и в библиотекари!

Андрей пристально посмотрел на юнкера.

— А наш уважаемый хозяин прав, молодой человек. От этих книг теперь зависит побольше, нежели от броневиков. Так что вы подумайте. И, знаете что? Загляните вечером на «Адамант», я вахтенного офицера предупрежу. Мы с вами на эту тему не торопясь, побеседуем…