I

«…но довольно о хронофизических теориях. Каждый из „невозвращенцев“ отрезал себя от предыдущей жизни, и вынужден будет начинать все заново. И лишь мне одному известно, что разлука на самом деле, будет не такой уж долгой: сколько там Груздев обещал, год? Хотя, возможно, и Фомченко в курсе — перед отъездом из Севастополя, он имел долгую беседу с Груздевым, о чем профессор почему-то предпочел умолчать. Об их встрече я узнал уже после отбытия кораблей, случайно — и крепко задумался…

Итак, по порядку. Фомченко занимал в Проекте крупный административный пост, но, по слухам, был не в фаворе у высокого начальства. Недаром его не включили в состав основной экспедиции, чего он (опять-таки, если верить слухам) упорно добивался. Но судьба решила по другому: аномальная Воронка, „Адамант“ проваливается в прошлое, а генерал неожиданно оказывается самым старшим из „попаданцев“ — и по званию и по должности.

Казалось бы — бери руководство экспедицией на себя! Но нет, он влезает в глупейшую свару, настраивает против себя всех и каждого, и в итоге, оказывается отстраненным от руководства: Кременецкий недвусмысленно запрещает членам команды сторожевика выполнять распоряжения генерала.

Щелчок по самолюбию, да какой! Фомченко на некоторое время замкнулся, но потом проявлять интерес к текущим событиям, понемногу втянулся в обсуждение дел, и в итоге, принял предложение Кременецкого и Зарина, став их представителем при штабе Меньшикова. А вот дальше начались странности. Почему Фомченко занял сторону Меньшикова в его неявном противостоянии с Великим Князем? Он не мог не видеть, что именно Николай Николаевич ближе других сошелся с „попаданцами“. Почему в какой-то момент перестал информировать Кременецкого и Зарина о том, что происходит в штабе, ограничиваясь формальными сводками? И наконец, почему он, ни с кем не посоветовавшись, не дав объяснений кроме невнятной записки, принял решение остаться — и отбыл из Севастополя со своим новым покровителем? А тут еще и тайная беседа с Груздевым, о которой тот опять-таки, не удосужился никому сообщить?

И все это приобретает новый смысл, если вспомнить слова профессора о необходимости продолжать „воздействие“. Как ни крути, тот для Фомченко прямое начальство; пусть Груздев и не военный, но в Проекте занимает одну из высших должностей, в курсе всех планов, наделен самыми широкими полномочиями.

Вывод — Фомченко действует по его указанию?

Я не стал делиться этими соображениями с Великим князем. Но тот и сам был встревожен неожиданным отъездом Меньшикова; от того, кто первым доложит Государю о состоянии дел в Крыму зависит многое, и Николая Николаевича отнюдь не радует то, что эта честь выпадет не ему.

Фомченко и Меньшиков отправились в столицу маршрутом: до Мелитополя, на Екатеринослав, потом через Курск, в Москву и оттуда по Николаевской железной дороге до Санкт-Петербурга. Маршрут небыстрый, зато поверенный; догнать их нечего и думать, а потому, посоветовавшись, мы приняли неожиданное и смелое решение…

Я назвал это решение смелым? Скорее уж — „наглое“. Как иначе назвать прорыв одиночного корабля через турецкие проливы, Средиземным морем, мимо твердынь Мальты и Гибралтара, вокруг Европы, через английский Канал, в узости датских проливов, на Балтику, где пиратствует эскадра Нейпира?

Для вояжа мы выбрали „Морской бык“. В его коффердамах угля достаточно для трех таких походов; приличный даже по меркам 1916-го ход, позволит уклониться от нежелательных встреч, а трехдюймовые пушки Лендера вдобавок к двум стодвадцаткам, гарантируют победу над любым противником.

На бывшем угольщике имелось три мощных прожектора — два его собственных и один дополнительный, с „Заветного“. Эти прожектора и локатор, снятый с „Улисса“, давали возможность уверенно чувствовать себя по ночам и в узостях Босфора и Дарданелл и среди бесчисленных островков Архипелага.

А еще у нас был лоцман, знающий тамошние фарватеры, как свои пять пальцев — ни кто иной, как дядя Спиро Капитанаки. Старик получил от Корнилова бумаги, дающие право заниматься каперством, и теперь собирается, добравшись до Архипелага, набрать сотню-другую лихих ребят из местных греков, снарядить несколько шхун и — горите, бригантины султана, как поется в одной старой песне! Мы тоже поможем старику: огнеприпасы и оружие для будущих каперов лежат в трюмах „Морского быка“.

Конечный пункт путешествия — Финский залив. Сейчас там действуют эскадры вице-адмирала Нейпира и его французского союзника, Парсеваля-Дешена. После захвата Бомарсунда, неудач у Або, Ганге и Гамлакарлебю, союзники не решились подступиться к прикрытым минами Свеаборгу и Кронштату, и в начале ноября скорее всего, покинут Балтику. После чего эскадру Нейпира, скорее всего, перебросят на Средиземноморский театр; что до французов — о них отдельный разговор.

Но даже если мы разойдемся с союзными эскадрами, подходы к Финскому заливу наверняка будут стеречь фрегаты Королевского Флота. Что ж, тем хуже для них: наши стодвадцатки прицельно кладут осколочно-фугасные снаряды на дистанции в семь миль, деревянному паруснику с лихвой хватит пяти-шести попаданий.

Если же мы не успеем на Балтику до того, как Финский залив скует льдом, придется идти в Ригу, или дождаться открытия навигации в Киле: датчане, не забывшие, как в 1850-м Николай I не позволил отнять у них Шлезвиг и Голштинию, остаются самыми верными союзниками России на европейском континенте.

Что и говорить — затея связана с немалым риском. Но, удача, как известно, на стороне храбрецов: в случае успеха, „круиз“ вокруг враждебной Европы, мимо пушек бесчисленных кораблей и цитаделей станет новой легендой русского флота. А уж если на флагштоке „круизного лайнера“ будет полоскаться личный брейд-вымпел Великого князя… словом, Николай Николаевич хорошо представляет, чем лично для него может обернуться этот поход. И какие бы интриги не затеяли светлейший князь на пару с беглым Фомченкой — такой козырь побьет любой расклад.

Имелись и соображения стратегического характера. Ежу понятно, что англичане не простят варненского позора. Отзовут Нейпира с Балтики, соберут корабли по всему Средиземноморью, оголят берега Метрополи, но обязательно попробуют взять реванш. подготовить новую эскадру они смогут не раньше мая. И если возле Метрополии объявится рейдер — неуловимый, вызывающий ужас одними слухами о себе — это внесет в планы лордов Адмиралтейства изрядную сумятицу. Им будет уже не до похода в Черное море; а если еще и сбудутся кое-какие наши задумки касательно Франции…

Не стоит сбрасывать со счета и других игроков, пусть те еще и не взяли в руки карты. Отношения между Великобританией и Североамериканскими Штатами сейчас более чем прохладные. В нашей истории, эскадра адмирала Перри (та самая, что покончила с вековой изоляцией Японии) вполне могла развернуть в Тихом и Индийском океанах крейсерскую войну. Не хватило самой малости — успеха России на черноморском театре. Но теперь, когда Британия в одночасье лишилась стольких кораблей, когда Адмиралтейство вынуждено выскребать по сусекам остатки былой морской мощи, янки вполне могут и попробовать…

В поход мы вышли в середине ноября, когда на Черном море уже бушевали шторма. Лишнее очко в нашу пользу — в плане мореходности „Морской бык“ даст сто очков вперед любой здешней посудине.

На тот случай, если обещанная Груздевым экспедиция явится до моего возвращения, оставляю в Севастополе это письмо. Оно будет храниться у старшего лейтенанта Бабенко с твердым наказом: передать лично в руки майору Митину, и никому больше. Простите, профессор, но к вам у меня доверие „от“ и „до“. Грандиозные планы — это, конечно, замечательно, но очень уж легко наше высокое начальство забывает о людях. И это, согласитесь, наводит на мысли…»

II

Корабль гнал вперед. Ходовой бурун захлестывал покатый полубак до самого мостика и разбивался миллионом жемчужных брызг у ног рулевого. Мимо проносилась шеренга линейных кораблей. В глазах рябило от черно-белых полос на бортах, позолоченных украшений, огромных резных букв: «Парижъ», «Императрица Марія», «Двѣнадцать апостоловъ», «Великій князь Константинъ». На иных кораблях опытный глаз замечал повреждения — последствия октябрьских баталий.

Иконникова оставили в должности командира «Казарского». Опытных офицеров не хватает: на «Алмазе», и то некомплект, на «Живом» половина из сухопутных, чтобы хоть как-то заткнуть дыры в комсоставе. Комсостав нужен и на другие корабли, скажем, на бывший плоскодонный паром «Перевоз», или кабелеукладчик «Осторожный». Из взяли, как буксирные суда, а теперь срезали лишние надстройки, воткнули на каждый снятую с колес горную пушку и девятидюймовую береговую мортиру образца 1877-го года. И пожалуйста: готовы речные канонерки для Дунайской флотилии!

Добровольцев на эти корабли собирали по всему Черноморскому флоту. Мичмана по механической части, ходившие на пароходофрегатах, рады были пойти хоть трюмными машинистами, лишь бы поработать с техникой «гостей». Адмирал Нахимов напутствовал их: «Вы станете опорой нового парового флота России!» А Иконникову ломай теперь голову: три мичмана на кондукторских и унтер-офицерских должностях, и ни один ни шиша не смыслит в механизмах, к которым приставлен! Впрочем, учатся новички куда быстрее, чем какой-нибудь Гнат или Мыкола, взятые на флот из подручных механика при паровой молотилке в бессарабском поместье.

Но лейтенант понимал, что и это ненадолго. Как только войдут в строй «Строгий» со «Свирепым» (Глебовский, заведовавший судоремонтом, клялся за месяц привести их в божеский вид), «стажеров» заберут, и придется снова натаскивать новичков им на замену.

Хуже обстояло с командирами миноносцев. На четыре боеспособные единицы, «Живой», «Казарский», «Котка» и «Заветный» (на него поставили винты и перо руля, предусмотрительно снятые с брошенного в Севастополе тральщика), в наличии только трое — сам Иконников, Краснопольский да капитан 2-го ранга Кисловский, с «Живого». Его старшего офицера, лейтенанта Охотина поставили на «Котку», а вот откуда брать командиров для «Строгого» со «Сверепым» — пес его знает…

Но и без них в минной дивизии четыре неплохих кораблика. По меркам двадцатого года — старье, хлам, здесь — послезавтрашний день военного судостроения. Иконников очень хотел увидеть, как эти угольные, до-цусимской постройки, «старички», вступят в бой с британской линейной эскадрой. И похоже, эта возможность у него скоро появится…

— Водяницкий, заснул, что ль? Как давление пара?

— Порядок, Лександр Лексеич! Обороты держим.

— Давай-ка, добавим чуток. Семнадцать узлов даем легко, может, и двадцать выжмем? Старикашка-то наш, оказывается, о-го-го, ходок!

III

Совещание проводили на «Алмазе». Как ни убеждал Кременецкий, что «Адамант» лучше приспособлен для таких мероприятий — Зарин настоял на своем. Демонстрирует, кто здесь главный? Хороший вопрос…

— Итак, господа, — голос каперанга был сух и невыразителен. — на календаре четвертое мая. Профессор Груздев оказался прав — для нас прошло столько же времени, сколько для тех, кто остался здесь. И теперь, когда этот этап наших странствий позади, позвольте ознакомить вас с неким документом.

С треском надломилась кирпично-красная печать. Зарин аккуратно разрезал пакет и извлек листок, увенчанный двуглавым орлом.

— Ну вот, Андрей Геннадьич, все точки над «i» расставлены. Зарин официально — начальник экспедиции.

Но полубаке, кроме Андрея и Рогачева, не было никого. Крейсер стоял на бочке; в стороне, на фоне берега, таял в вечернем сумраке бело-синий «Адамант».

— Нисколько не удивлен. И наше руководство и люди в администрации Президента — кстати, кто от них курирует Проект, вы не в курсе? — прекрасно понимают: добиться успеха мы сможем, только сотрудничая с местными властями. А те именно Зарина считают спасителем Крыма. И наверняка донесли эту мысль до Николая Первого.

Рогачев наклонил голову в знак согласия.

— Жаль, Сергея Борисовича нет в Севастополе. Вот кто хорошо понимал и Зарина и севастопольское флотское начальство! Он ведь в Санкт-Петербурге сейчас?

— Да, с Великим Князем. «Морской бык» отправился туда в середине ноября и благополучно прибыл в Кронштадт. Пришлось, правда, пострелять по дороге.

— Авантюра… — недовольно буркнул Эссен. — Кто там командиром, Перекомский? Вот уж не думал, что он такой фанфарон!

— Авив Михайлович — милейший человек и большой умница. — улыбнулся Андрей, вспоминая беседы с артиллерийским лейтенантом. — Сам он не отважился бы на такое, но затею Николая Николаевича одобрили Корнилов с Нахимовым. Да и Великий князь захотел поближе рассмотреть укрепления Босфора.

Эссен пожал плечами.

— В любом случае, все прошло благополучно. Теперь об этом походе говорит вся Европа. В Кронштадте государь их лично встречал — еще бы, такой подвиг! Офицерам крестики да чины, матросов тоже не забыли.

— Значит, Великий князь интересуется Босфором… — Валентин заложил руки за спину и покачался с носков на пятки. — Хочет водрузить православный крест над Святой Софией?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Эссен. — Момент — лучше не придумаешь; турецкий флот истреблен, английский получил хорошую взбучку, французский — на нашей стороне. В Архипелаге дядя Спиро развернул каперскую войну, болгары восстали. Помните парня, что служил у Белых на «Усиссе»? Как его звали, запамятовал..?

— Калянжи. — напомнил Андрей. — Ваня Калянжи, сын известного в Болгарии антитурецкого деятеля.

— Верно, он. Сейчас оба Калянжи, отец и сын, снабжают повстанцев оружием и вербуют добровольцев. Горчаков собирает войска — на июнь назначено переправляться через Дунай и заново осадить Силистрию.

— Зарин предложил Корнилову сформировать ударную бригаду. — вставил Андрей. — Танки, броневики, тяжелая артиллерия, пехота с «мосинками» и пулеметами. Комсостав — офицеры-эмигранты и с юнкера, а вот рядовых придется обучать из местных.

— Мы приводим в порядок колесные аппараты, те, что забрали из Качи. — продолжал Эссен. — Будет у бригады свой авиаотряд. Корнилов особенно на этом настаивал: он после Альмы крепко поверил в авиацию.

Рогачев кивнул, стащил с переносицы очки и принялся их протирать. Глаза, избавившиеся от толстых линз, сразу сделались по-детски беспомощными.

А ведь вчерашний студент, подумал Андрей. Сколько ему — двадцать семь, двадцать восемь? По-прежнему, вылитый программист из «Понедельника», даже ходит в джинсах и ковбойке. Правда, вместо допотопного «Алдана» у него аппаратура посложнее, да и программистом на побегушках у магов этого «Саню Привалова» не назовешь. Он сам ходит в чудотворцах.

Андрей покосился на собеседников. Валя Рогачев закончил протирать очки и водрузил их на место. Эссен — стройный, поджарый, в неизменной пилотской кожанке, с кобурой на боку, — озирал бухту.

Может, показать им велесовский «Меморандум»? Сергей вот-вот вернется из Питера, и надо заранее подготовить людей к его грандиозным идеям…

IV

— Недурно вы устроились, Владимир! Будто и не уезжали никуда — старая добрая Кача!

— Как вы отбыли, мы основную базу перенесли сюда. — ответил Энгельмейер. — В Севастопольской бухте тесно, суета. Мы туда иногда летаем, а так — все больше здесь.

Севастопольская офицерская школа авиации, располагавшаяся в Каче, вела свою историю с 1911-го года. Оказавшись в 1854-м году, авиаторы недолго думали и расположились в привычном месте. С тех пор строений здесь прибавилось — появились два барака для нижних чинов, аккуратные мазанки офицеров и ангары для техники.

— Тут помещаются все три аппарата. — пояснил Энгельмейер. — Сейчас, правда, на месте только ваша «тридцать седьмая». Марченко и Качинский ушли на «Херсонесе» к Босфору, а я остался на хозяйстве.

Бывший фрегат, а ныне авиатендер «Херсонес» сопровождал отряд Бутакова в набеге к турецким проливам. С тех пор, как англичане увели из Варны остатки своей эскадры, русский флот безраздельно господствовал в Черном море. Однако, Корнилов с Нахимовым не сомневались: рано или поздно Роял Нэви снова сунется через Босфор.

«Когда в ноябре Нейпир ушел с Балтики, — рассказывал Краснопольский, командовавший при Варне минной дивизией, — Великий князь с Велесовым все уши прожужжали Государю, но добились, чтобы запас якорных мин, предназначенных для Кронштадта и Свеаборга, отправили в Николаев. Железных дорог здесь нет, мины везли на баржах, по реке Нарве, через Псков, потом по Днепру, и лишь к концу марта они попали в Николаев. Мы к тому времени уже подготовились: на двух пароходах соорудили минные рельсы, для постановки с ходу и даже наладили своими силами выпуск якорных тележек и примитивных автоматов заглубления. Оснастили ими мины Нобеля (системы Якоби не годятся, для них нужна береговая гальваническая батарея), и как раз за три дня до вашего появления отряд в составе „Владимира“, „Громобоя“, „Вобана“, „Херсонеса“ и двух минзагов отправился к Босфору, на первую минную постановку.»

— Придется вам, Владимир поднапрячься. Мы, видите ли, привезли девять аппаратов и уйму всякого барахла. В ваши коробки их не запихнуть, да и сажать колесные машины негде, полосы-то нет. Завтра прибудет две роты стрелков и телеги с досками и шанцевым инструментом. Как хотите, а чтобы к концу недели и ангары и полоса были готовы!

— Девять, да наши три, да четыре «Финиста»… — стал считать Энгельмейер. — Это выходит, семнадцать. Где на них газойля-то набрать? Мы, Реймонд Федорыч, последние крохи подбираем, скоро и того не останется. Рубахин ладит перегонный куб, хочет очищать нефть, да только когда он будет готов! И нефти, почитай, нет, всего две дюжины бочек доставили морем из Таганрога…

— Перегонный куб — это хорошо. — ответил Эссен. — Это нам непременно пригодится. А газойля у нас теперь хоть залейся. Завтра на буксире притащим из Севастополя две полные цистерны — летай, не хочу! И масло моторное есть и даже запасные «Гномы». Кстати, поменяйте сразу движок на «тридцать седьмой», ресурс-то, наверное, давным-давно выработан?

Энгельмейер вместо ответа только махнул рукой.

— Здесь пока будут базироваться только наши аппараты — продолжал лейтенант. — Может, еще четвертый «Финист», переставим его на колеса. Только вот, кому на них летать? Нас четверо, Марченко, Качинский да вы — вот и все пилоты.

— А Кобылина забыли? Он уговорил, чтобы его научили летать. Викториан Романович не возражал. Так что одним пилотом больше, а скоро будет еще двое: один наш, бывший наблюдатель, и мичман из местных. Лобанов-Ростовский вернется из Питера — тоже переведем в пилоты. Правда, налет у них — воробей капнул, но ничего, газойль есть, подучим!

— Это вы с Качинским молодцы! — искренне похвалил Эссен. — И вообще, пора нам настоящую школу открывать. Сначала будем учить наблюдателей и мотористов, а там и за пилотов возьмемся. Будем создавать в России боевую авиацию!

— Дяденька мичман! Вас к дальней хате кличут! — раздался звонкий мальчишеский голос.

Эссен обернулся. К ним, сломя голову бежал мальчишка лет двенадцати. Подбежал, перевел дух и выпалил, обращаясь к Энгельмейеру:

— Дяденька Рубахин свой самовар запалил, говорит — непременно надо чтой-то вам показать. Оченно просил!

Где-то я его уже видел, подумал Эссен, и вроде бы, даже здесь…

— Это Васька, ученик рубахинский. — пояснил мичман. — Он с Александрово-Михайловского хутора, напросился к нам. Мы его поначалу турнули, а он, постреленок, упрямый — с мотористами задружился, молоко им с хутора таскал, возился с аппаратами — плоскости от масла отдраить, то-се… Сечас вот помогает нашему великому химику. Все боюсь, как бы не взорвался.

— Значит, хочешь в авиаторы? — спросил Эссен мальчишку. — А не боязно, по небу летать?

— Так ить ваш Петька не боялся! — весело отозвался тот. — Мы с ним дружки были, купались вместе у скал. Он еще из ливорверта пулял, да так громко! Во, глядите!

На чумазой ладошке лежали две гильзы от «Браунинга».

— Это Петька подарил. — похвастался мальчуган. — И брательнику моему тоже!

Эссен кивнул. Воспоминание о юном ирландце болезненно царапнуло по сердцу.

— А я вас, дяденька, знаю — вы приходили, когда летунов хоронили! — продолжал бестактный Васятка. — Вы будьте в надёже, за могилкой хуторские приглядывают…

Лейтенант покопался в планшетке, извлек шоколадный батончик.

— На вот, держи… авиатор!