Глава 17
Перед отъездом Гюнтер взглянул на фотографии из Кефти и выслушал наш отчет с показной невозмутимостью. Я надеялась, что на этот раз мне удалось убедить его и он пообещает что-нибудь предпринять. Но вместо этого он заверил нас, что УВК ООН в Абути все известно о саранче и беженцах, и они не считают ситуацию серьезной. Поскольку корабль прибудет со дня на день, мы справимся с любыми неприятностями. Так и сказал. Меня охватила паника. Я попыталась спорить с ним, доказывать, что, если корабль не придет, случится катастрофа, – нам уже не хватает продовольствия и медикаментов. Гюнтер пообещал обо всем позаботиться. Весь день мы с Генри занимались обустройством зоны приема гостей и разбивали новое кладбище.
В пять часов ко мне подошла Сиан. Она не могла смотреть мне в глаза.
– Рози, тебе нужно поехать в больницу. Там Хазави и Либен Али.
Я прокляла всё на свете, что не попросила кого-нибудь позаботиться о них, пока буду в отъезде.
Либен Али держал Хазави на руках – кости, обтянутые кожей. У нее был сильный понос, рвота и высокая температура. Он вытирал ей попку тряпкой. Слезы бежали по его щекам, оставляя бороздки. Он поднял глаза и увидел меня. Лишь на секунду в его взгляде застыл упрек, но этой секунды было достаточно.
Хазави умерла в восемь. Либен не мог смириться с тем, что ее больше нет. Окружающие люди перестали для него существовать. Он вымыл ее маленькое тельце и надел на нее зеленое платьице, в котором она всегда ходила. Потом положил ее на плечо и очень медленно вышел из больницы, теребя ее за щеку, как всегда делал раньше. Я вышла за ним, но он не понимал, что я рядом. Было темно, из больницы доносился пронзительный горестный плач. Вдруг Либен присел на корточки на обочине и взял Хазави одной рукой, как грудного ребенка. Он расправил ее платьице и погладил то, что осталось от волос.
Я села рядом с ним и взяла его за руку, но она была холодной и безвольно висела. Я сидела так очень долго. Наконец я ушла, чтобы найти старшину деревни. Он привел африканцев, которые знали Либена. Они подняли его и отнесли в хижину. Хазави должны были похоронить на следующий день, утром.
В тот вечер за ужином в столовой мы не разговаривали как обычно. Мы все вернулись из лагеря в разное время, перекусили чем попало на кухне и сразу отправились спать. О'Рурк все еще был в больнице. Все остальные уже разошлись по хижинам. Я лежала на кровати лицом вниз и не могла уснуть. Казалось, будто меня распяли, проткнули спину железным прутом. На моих глазах происходила катастрофа, а я ничего не могла сделать.
Мне казалось, что нас окружили кирпичной стеной. Это была самая кошмарная ночь в моей жизни.
Когда я наконец заснула, то увидела, что со всех сторон надо мной нависают высокие черные горы. Джейкоб Стоун освещал их огромной лампой, какие бывают на съемочной площадке. Вверх поднималась стеклянная лестница, по обе стороны горели огоньки. И тут я очнулась.
Я посветила фонариком на циферблат часов. Было четыре часа утра. Скреблись мыши. Я знала, что они под потолком, но ощущение было такое, будто они ползали по полу. Я встала и зажгла фонарь, потом откинулась на подушку и стала думать о своем сне. Вспомнила, что сказал Джейкоб Стоун, когда мы курили после вечеринки Паттерсона в посольстве в Эль-Дамане.
Всю ночь я сидела в кровати и думала.
Как только рассвело, я поехала в лагерь. Над рекой все еще висела дымка. Кукарекал петух. В дверях хижин показались женщины в белых сорочках, со спутанными волосами. Сонные дети цеплялись к их ногам и терли ручонками глаза.
Мухаммед лежал на кровати и читал.
– Наконец-то ты пришла.
– Извини... я...
– Не извиняйся.
– Не вставай.
– Но я должен приготовить чай.
Он уже хорошо передвигался на своей культе.
– Теперь я готовлю чай еще медленнее, чем раньше, – он обернулся с хитрой улыбкой. – Но ты не можешь жаловаться, ведь я инвалид.
Чай был в сто раз хуже, чем обычно.
– Я пришла сказать, что возвращаюсь в Лондон. Он никак не отреагировал.
– Я уезжаю сегодня днем.
– Правда? – как ни в чем не бывало спросил он через минуту.
– Да. – Еще минута молчания.
– И можно спросить почему?
Я поведала ему свой план. Я собиралась попасть на рейс Эль-Даман – Лондон завтра утром. В Лондоне я сделаю все возможное, чтобы история попала в газеты, и попытаюсь убедить известных людей выступить в свою поддержку. В идеале я намеревалась попасть на телевидение. Таким образом мне удастся собрать достаточно средств или найти спонсоров, которые немедленно зафрахтовали бы самолет и отправили в лагерь необходимое продовольствие.
– Ты уверена, что это возможно сделать за такой короткий срок? А знаменитости согласятся делать то, что ты скажешь?
– Ох, не знаю. – Я угрюмо уставилась в чашку. – С некоторыми из них я была хорошо знакома. Может, и получится. В любом случае это единственный способ быстро собрать средства. Что мне терять?
– Извини, я, наверное, задаю слишком много вопросов. По-твоему, сейчас разумно покидать лагерь?
Естественно, если я решу поехать в Лондон, меня вышвырнут в два счета. Поэтому я сказала Мухаммеду, что сама подам на увольнение. Если мой план сработает, в “Содействии” наверняка согласятся принять меня обратно. У нас есть еще три недели до массового наплыва беженцев. Лагерь хорошо организован, и с помощью Мухаммеда Генри вполне справится. Если все получится так, как я планирую, я смогу вернуться сразу вслед за благотворительной помощью.
Мухаммед задумчиво изучал тлеющие угли.
– Что ты думаешь?
– Корабль не придет через десять дней, – сказал он.
– Нет.
Он снова задумался. Его щеки сильно впали.
– Думаю, ты права, нужно попробовать. Я расслабилась.
– Спасибо.
Но Мухаммед все еще смотрел на угольки, и тут я вспомнила о его подруге, Худе Летей. Надо было сразу ему сказать.
– Помнишь, когда ты был болен, ты просил меня найти женщину. Худу Летей? – спросила я.
– Ты ее не нашла.
– Нет.
Он с несчастным видом поднялся и поставил сахар на полку.
– Среди беженцев не было жителей Эзареба. Они сказали, что голод еще не добрался до больших городов. Извини.
– Нет, это хорошо. – Он обернулся – его лицо снова стало спокойным. – Значит, она в безопасности. А теперь ты должна набраться сил и выполнить задуманное.
– Что тебе привезти?
– Ну... не знаю, может, пятьсот тонн еды?
– Я имею в виду лично тебе. Он задумался.
– Книжку “Гамлет”.
– Собираешься принять участие в этом телеспектакле?
Он громко захохотал.
– Может быть. Я должен думать о своих зрителях.
Все собрались за завтраком. Бледные, измученные лица. Я рассказала им, что собиралась делать.
– Это забота ООН, – произнесла Шарон. – Конечно, хорошо, что ты пытаешься помочь. Но что ты сможешь сделать? Несколько мешков зерна и кинозвезды, обнимающие африканских детей, нас не спасут.
– Если удастся быстро организовать поставку, мы спасем хоть кого-то, – сказала я.
– У нас тяжелые времена. Представляешь, что случится, если по лагерю будут расхаживать знаменитости? – Шарон скорчила рожу. – Кошмар какой-то.
– А по-моему, стоит рискнуть, – сказала Линда.
– Что мне терять?
– Ты нужна нам здесь, – произнесла Сиан.
– Как долго тебя не будет? – с надеждой спросила Линда.
– Может, три недели. Вы без меня справитесь?
– Конечно, старая кошелка, – сказал Генри. – Не волнуйся. Мы все умрем организованно. – Пессимизм был не в характере Генри. – Ну, мы и так умрем, если у нас кончится еда и лекарства, – добавил он.
– Вот именно, – сказала я. – Вам не кажется, что более разумно хотя бы попытаться раздобыть продовольствие?
– Что скажут в “Содействии”? – спросила Шарон. – Ты потеряешь работу. Что, если тебе не удастся уговорить этих кинозвезд?
– Я все-таки рискну.
О'Рурк подозрительно молчал, уставившись в чашку с чаем.
– Ну, старушка, если у тебя получится, это будет потрясающе, – сказал Генри. – Если нет – будешь выглядеть полной идиоткой.
– Рози, дорогая, по-моему, это чудесная идея, – прощебетала Бетти. – Просто супер. Когда сомневаешься, надо действовать, а не сидеть без дела, вот что я всегда говорила. К тому же я вспоминаю Марджори Кемп из лагеря Уолло. В восемьдесят четвертом году они шесть месяцев пытались добиться помощи, крича о голоде на каждом углу, и что получили? Ничего. Только когда они попали на Би-би-си, лед тронулся. Если к нам приедут знаменитости, мы сможем оказать им достойный прием. К тому же они наверняка смогут ггривезти кое-что и для нас. Попроси, чтобы привезли брюссельскую капусту.
О нет! Я представила себе, как Бетти приветствует знаменитостей, и чуть не передумала ехать.
Когда я собирала вещи, в хижину зашел О'Рурк.
– Мне кажется, тебе лучше остаться, – сказал он.
Я посмотрела на него.
– Почему?
– Послушай, я не думаю, что ты безответственная. Я знаю, у тебя есть причины. Ты здесь всё очень хорошо организовала. Они продержатся еще несколько недель.
– Так в чем дело? Он почесал затылок.
– Думаешь, тогда мы ничего больше не добьемся от ООН и финансирующих организаций? – спросила я.
– Нет, скорее даже наоборот. Им будет стыдно.
– Так в чем же дело, во имя задницы?
Он улыбнулся – на секунду, – но его лицо сразу же приняло серьезное выражение. – Мне не нравится твоя идея по поводу звезд шоу-бизнеса. Не думаю, что мы должны позволить знаменитостям разгуливать по Сафиле.
– Почему нет?
– Потому что само понятие “знаменитость” – полный абсурд. Это лишь доказывает людскую наивность.
– Но знаменитости в этом не виноваты.
– Знаю. Просто весь мир сошел с ума. Люди воображают, что можно достичь непомерной славы и богатства, как знаменитости. Поэтому и платят за то, чтобы прочитать о своей мечте в желтой прессе. Но причина, по которой знаменитости достигли всего, что у них есть, как раз в том, что люди соглашаются платить, чтобы посмотреть на них и прочитать о них. Это бессмысленно.
– Но звезды жертвуют огромные суммы на благотворительность.
– Да ладно тебе! Еще неизвестно, кто кому помогает. Благотворительность – всего лишь составная часть имиджа. Это модно.
Мы стояли в противоположных концах хижины, лицом друг к другу. А я-то надеялась, что он меня поддержит!
– Полагаешь, я об этом не думала?
– О чем ты думала?
– Мне кажется, существует очень тонкая грань, – сказала я. – С одной стороны, знаменитости помогают голодающим, но, с другой стороны, голодающие очень даже помогают знаменитостям.
– Нельзя так рассуждать. Посмотри хотя бы на наш лагерь – у каждого из нас были свои причины оказаться здесь, совсем разные причины. В любом случае у тебя вряд ли что-нибудь получится – слишком мало времени.
Пожалуй, в этом он был прав.
– Это не идеальный выход из положения, но какая разница, если у нас будет еда?
– Это вопрос человеческого достоинства. – Он потер шею. – Мы с тобой понимаем, что пропасть, разделяющая Европу и Африку, должна уменьшиться. Но этого не происходит. Западные кинозвезды, разгуливающие по мертвым полям и опустошенным голодом деревням, – вопиющее свидетельство этой пропасти. Это все равно что сказать: “Эй! Нас все устраивает. Мы дали вам немного денег и можем спать спокойно”. Это ложь, средство для успокоения больной совести.
– По-твоему, лучше вообще ничего не делать?
– Может, нет, а может, да – если верить, что знаменитости делают большие пожертвования, но на самом деле эти пожертвования ничтожны.
– Они могли бы спасти Либена Али.
– Его жизнь без Хазави ничего не стоит. – Он увидел, как я изменилась в лице. – Извини. Но благотворительные концерты с участием знаменитостей всегда, по определению, устраиваются слишком поздно. Они скорее реакция на случившуюся катастрофу. И ты это знаешь.
– Не всегда. Может, на этот раз все будет по-другому. У нас есть еще три недели. Может, мне удастся внушить им, что потом будет слишком поздно.
Он посмотрел на меня и покачал головой.
– Ты такая наивная.
– Это ты наивный. Так устроен мир. Мы не можем ничего изменить. Люди прислушаются к знаменитостям.
– Почему бы тебе просто не найти спонсора и не зафрахтовать самолет? Необязательно поднимать на ноги весь мир шоу-бизнеса.
– Потому что не только Сафила нуждается в помощи. А другие лагеря? Если нам удастся привлечь телевидение, правительства вынуждены будут предпринять ответные действия.
Он покачал головой.
Я отвернулась и продолжила собирать чемоданы. Его присутствие меня смущало.
– Мне нужно собираться.
– Хорошо, – сказал он и вышел.
Я села на кровать и задумалась. В его словах был здравый смысл, но я не видела другого выхода из сложившейся ситуации. Самое важное сейчас – срочно организовать поставку продовольствия. Но все же мне не нравилось, что он настроен против моей поездки.
В дверь постучали. Это опять был О'Рурк. Он принес фотографии из Кефти и наши записи.
– Они тебе пригодятся.
– Спасибо. Я оставлю фотокопии Малькольму. Он сел на стул.
– Если ты твердо решила, что поедешь, я готов поддержать тебя.
– Спасибо.
– Тебе нужны деньги?
– Нет.
– Подумай хорошенько – билеты на самолет, одежда, такси, Лондон. Ты уверена?
– Уверена. В любом случае спасибо.
Он посмотрел на меня. Его зеленовато-карие глаза изучали мое лицо.
– Ты в порядке? – спросил он. Почему-то, когда кто-нибудь проявлял обо мне заботу, мне всегда хотелось плакать. Внезапно мне захотелось прижаться к нему и почувствовать его сильные руки на своей спине. Но с той самой ночи он не дал ни единого повода думать, что хочет, чтобы это повторилось.
– В порядке, – соврала я.
– Я хотел сказать... та ночь в пустыне, этот идиотский разговор с Линдой... Ты нормально себя чувствуешь? Не злишься, не расстраиваешься?
Ничего ему не говори, внушала я себе. Не стоит рисковать, не сейчас.
– Я в порядке.
– Я не хочу, чтобы ты уехала в Лондон, думая, что...
– У тебя ничего нет с Лин...
– Нет. У нас была короткая связь, три года назад. Но с тех пор...
– Не имеет значе...
– ...с тех пор как я приехал, она не дает мне покоя. Я даже не знал, что она здесь, когда получил работу. – У него был озадаченный вид. – Но я...
– Слушай, всё в порядке. Забудь об этом. – Я не хотела его слушать. Я знала, что он скажете “И с тобой мне тоже не следовало связываться”. Я чувствовала, что вот-вот разрыдаюсь.
Я встала.
– Если не возражаешь, буду собирать вещи, иначе так никуда и не уеду.
Отвернувшись, я стала складывать вещи, потому что не хотела, чтобы он видел мое лицо.
Он стоял на месте, а я продолжала укладываться. Спустя какое-то время он тихо произнес:
– Ты кажешься такой уязвимой. Я не ответила.
– Тебя кто-то сильно обидел? – спросил он.
Я вытерла слезы тыльной стороной руки и продолжала складывать вещи.
– Мне нужно упаковать чемодан, – сказала я. – Я попрощаюсь со всеми перед отъездом.
Он помедлил еще минуту и вышел, задвинув за собой кусок рифленого железа.
