«Вырастет дочка моя незаметно…»
По-настоящему быть матерью мне удавалось, лишь когда позволяла работа. Но, несмотря на совершенно дикий гастрольный график, никогда не забывала, что у меня есть дочь. Илона с самых ранних лет была независимо и гордой, и, глядя на нее, я втайне гордилась, что она растет именно такой. Это наше семейное, умение всегда и во всем держать свою марку. В раннем детстве Илонка подрастала на хуторе под чутким присмотром Эрики Карловны. Позже, когда началась школа, перешла на попечение учителей, но никогда не была брошенным ребенком, всегда знала, что у нее есть мать и отец. До школы мы всегда брали её с собой на гастроли, особенно в южные города. По югу Союза ездили много, курортники и местные жители нас очень любили, благословенное было время! Тогда гастроли бывали – месяц в Ялте, месяц в Сочи, месяц в Геленджике. Так проходило лето.
Илона Броневицкая
«….Самые яркие воспоминания о том времени – когда я еще не училась, меня часто брали на южные гастроли: в Сочи, Ялту, Геленджик… Позже я видела родителей только на школьных каникулах и тоже на юге. Какое это было счастье! Неописуемое. Мы с папой сразу шли купаться, где бы ни были, сразу – в воду. А мама вечно то укусы от комаров нам всем какой-то мазью мажет, то еще что-то придумает, и всегда такая элегантная, красивая. Она прекрасно понимала, что основное ее сокровище – внешность, и всегда его приумножала. В этот банк вкладывались все средства, и они давали действительно хорошие результаты. Мама делала все очень правильно. Думаю, она наделена не просто интеллектом, но чем-то более высшим. Эдита – особенная, в ней есть правильная сердечность, она действительно тепло и сострадательно относится к людям. Для нее простой человек, работающий где-то в гардеробе театра, и Брежнев – это одно и то же. Отсюда у нее тактичность и душевность, она умела и умеет разговаривать с людьми, не важно, кем они являются. А люди-то это понимают и понимали всегда, видели, какой у нее талант разговаривать и убеждать, поэтому ее вечно просили за кого-нибудь заступиться, что-то кому-то организовать, отсюда все эти походы по «первым лицам». Все знали: Эдита Станиславовна обязательно найдет правильные слова. Я думаю, это дар. Особенно часто я наблюдала, как участливо мама общалась с людьми на пляже, в магазине. Было сразу видно, что она хорошая, очень хорошая.
С папой тоже отдельная тема. Приезжаем к морю, папа говорит: «Так, все, срочно, давай, поехали, в машину…» и вперед – стрелять по бутылкам, купаться, куда-то ехать, что-то смотреть. Он всегда любил приключения. Вот Польша, ее дивные замки – иногда полные развалюхи, иногда вполне себе ничего. По дороге в замок он рассказывает: «Лася, мы едем в самый настоящий замок с привидениями, они там есть абсолютно точно, но видно их только ночью, а днем они на веревочке сушатся, и бояться их не надо, безобидные они…» Дальше мы приезжаем в этот замок, идем по лестнице, он тыкает пальцем в какую-то дверь, говорит: «В этой комнате они и висят…» Я: «А-а-а», а он: «Не бойся, они на веревочке».
Ну, и конечно, наша любимая с папой тема – это купание. Не важно, куда мы едем, но обязательно найдем место, где можно искупаться. У него все очень легко было: он никогда не обдумывал, что мы будем делать через час, спонтанно все получалось, словно играючи. И мне это очень нравилось. Мы с папой были не как дочь с родителем, а словно ровесники-заговорщики. Игры были замечательные. Он все время что-то выдумывал. Когда мне было лет 13, он впервые посадил меня за руль. Это было в Ленинграде. Едем в машине, выезжаем на дорогу, что сейчас ведет к аэропорту в Пулково (но аэропорт еще не был тогда построен). Дорога абсолютно пустая, мы одни. Едем-едем, а он вдруг так резко по тормозам и говорит: «Выходи!» Выхожу. Он: «Садись сюда (за руль!)». Я: «Как, я же не умею!?» Он: «Всё, ладно, давай садись! Смотри: вот газ, тормоз, сцепление, скорость первая, вторая, третья, четвертая…» Это было классно. Я ехала за рулем самой настоящей машины. Папа очень чутко чувствовал во мне желание все попробовать, на собственной шкуре испытать, я ведь была пацанка. История с машиной имела продолжение на хуторе в Латвии, папа давал мне машину в гараж загонять. И передом, и задом. Ну, это было абсолютное счастье. Еще папа любил всю нашу семью и общих друзей организовывать, наряжать в какие-нибудь тряпки. Там, на хуторе, он находил невероятную одежду, раздавал ее всем со словами: «Давайте переодевайтесь, я буду фотографировать!» И такие фотографии получались, шедевр просто!
С мамой тоже, помню, забавный случай был: папе же спокойно не жилось, он все время что-то выдумывал. У нас остались фотографии с гастролей в Узбекистане: сидит Эдита на камне в национальной тюбетейке, в халатике, косы у нее на плечах огромные. Вокруг нее бараны стоят и папа рядом тоже – в халате и тюбетейке – с бараном общается, причем так выразительно…»
Она никогда не выглядела робкой или зашуганной. Учась во французской школе, ходила туда сама, без взрослых, училась хорошо, особых нареканий в её адрес от учителей я никогда не слышала, и Эрика Карловна не жаловалась на внучку, наоборот, они прекрасно ладили. Три раза в неделю к ней приходила учительница музыки, не скрою, мне хотелось развить в дочери природную музыкальность, которая, несомненно, в ней наблюдалась. Еще она прилежно занималась английским 2 раза в неделю, несмотря на столь плотный график, Лася находила время побегать в Некрасовском садике. Летом она отдыхала в «Артеке» несколько раз. Постоянно водила домой своих подружек, Эрика Карловна никогда не запрещала ей этого, наоборот, радовалась, что внучка умеет общаться и с ней дружат, всегда угощала её подруг чем-нибудь вкусным. Это приветствовалось еще и потому, что мы с Броневицким вечно пропадали на гастролях, а ребенок не должен ощущать недостатка в общении, другое дело, когда мы возвращались, радости не было предела. Я привозила дочке подарки: как безделушки, приятные для глаз, так и удобную обувь, одежду. Делала все, чтобы она ни в чем не нуждалась.
Когда бывали выступления в ЦПКО в Ленинграде, на Каменном острове, то Илона обожала кататься на аттракционе «американские горки», что тоже говорило о ее бесстрашии: меня озолоти, ни за что не полезла бы на этот чудовищный агрегат, а ей хоть бы хны. В общем, она сама находила, чем себя занять, поэтому, повзрослев, она тоже не часто обращалась ко мне за помощью. Я первое время переживала, но потом поняла – у каждого должен быть свой опыт, даже в тех случаях, когда кажется, что ситуация схожа с моей собственной.
И все равно мне не хватало времени для того, чтобы я могла видеться с Илоной. Получилось, что она выросла на руках бабушки – Эрики Карловны, хозяйственной, хорошей кулинаркой. От дедушки ей досталось упорство, дисциплинированность, эрудиция, почти врожденная грамотность. Когда нужно было определяться со школой, был выбран не самый легкий вариант – французская школа. И мне всегда нравилось, что дочка принимала участие в определении своей судьбы. Она вообще с детства была очень серьезной и ответственной. Меня часто спрашивают: какими были наши отношения? Мы никогда не сюсюкали друг с другом. Я сама с четырех лет была никому не нужна, лишена ласки, тепла, защищенности, принадлежала сама себе. И поэтому долгое время стеснялась приласкать свою дочку, я просто не умела этого делать, боялась, что она меня не поймет. Может, из-за этого я что-то упустила, и Илона выросла «папиной дочкой». У них с Сан Санычем была особая связь, особое притяжение. Она обожала его, называла его «мой Чуча». Лася вообще у нас мастер выдумывать имена: бабушка у неё была Газус, сын Стас – Шмуча, я – Мамон (теперь, на её примере, для Стаса я – Бабон).
Примерно в 3-м классе Илона запросила у меня собаку. В принципе это не стало для меня неожиданностью, подобная тема возникала часто, учитывая, что в школьный период кто у нас только не перебывал, дочь подбирала и приносила в дом все живое, что нуждалось в помощи, тепле и корме.
Илона Броневицкая
«...Первой моей собакой, на которую мне удалось уломать Эдиту, была дворняжка Джерри. Да, я жутко хотела собаку, наверное, я родилась с этой мечтой. И пока её не было, таскала в дом голубей с нитками на ногах, больных собачек и кошечек, которые потерялись. Мамы с папой дома не было, так что мне приходилось согласовывать «предоставление приюта» найденышам с бабушкой. А она была такой человек, что не могла отказать ребенку: вздыхала и всех принимала. Но мечта заполучить настоящую живую собаку в статусе друга меня не покидала. Для этого нужно было согласие Эдиты. «Выбивала» я себе эту собаку долго и упорно. Был третий класс школы, я начала выпускать журнал «Собака»: наклеивала какие-то репродукции картин с собаками из Эрмитажа, анекдоты про собак находила, давала описание пород. В общем, можно сказать, давила на родительскую психику. Было мне лет 9, и упорство оказалось моей второй натурой. Мама сдалась на № 5 журнала «Собака», пришла домой с щенком. Я так и не поняла, где она его взяла, сама она сказала, что у пьяницы купила. Прямо с порога заявила: «Её зовут Джерри». Это была дворняга типа лайки, белая с черными глазами. Жила она у нас очень долго и пережила четырех генсеков, лет 16–17 ей было, когда она ушла, у меня тогда уже Эрика родилась. Представляете, какая долгожительница: с моего третьего класса до рождения дочки!»
Но у нас с Илоной иногда происходило то, что бывает у девочек, которые хотят быть красивыми и понимают толк в вещах, например, история с костюмом, который она выбирала для меня в Париже, когда мы всей семьей поехали во Францию. Много денег нам не меняли, и надо было серьезно подумать, на что их потратить. Я мечтала о красивом выходном костюме. Поделилась этой мечтой с Илоной: «Лася, ты понимаешь, мне так хочется купить костюм, а ведь нас трое. Что будем делать?» Дочь ответила: «Это я беру на себя». И пошла к папе: «Папа, я хорошо учусь в школе и тут посчитала: обменных денег хватит для того, чтобы купить что-то маме. Ты доверяешь мне? Мы пойдем с мамой и купим ей костюм». Она сумела тогда его уговорить. Мы пришли в большой магазин «Galeries Lafayette», и Илона опять проявила свою находчивость. Мы подобрали костюм, пиджак был мне как раз, а брюки малы в бедрах. И тогда она попросила еще один костюм. Размером больше. Мы поменяли брюки местами, и так я стала обладательницей великолепного французского бархатного костюма, который потом очень любила и ходила в нем на торжественные приемы.
Меня часто спрашивают, присутствовала ли в моем воспитании строгость. Пожалуй, нет. Чтобы быть строгой с дочерью, надо быть с ней рядом постоянно, а у меня не было такой возможности, хотя, честно говоря, был один момент, за который мне до сих пор стыдно. В школе Илона, наверное, как и все дети, прошла период психологической ломки. Она грубила учителям, никого не хотела слушать, про меня говорила, что я то ли кассирша в гастрономе, то ли ткачиха. Ей не хотелось, чтобы все называли её «дочка Пьехи и Броневицкого» – тогда наши имена были известны по всему Советскому Союзу. «Если в школе узнают правду, то будут смотреть на меня как на экспонат», – говорила дочь. На всю жизнь запомнила её слова. Именно этого она боялась всегда, что её будут считать несамостоятельной. Она и дома была такая же – все сама, никто ей был не указ. В третьем или четвертом классе впервые попробовала портвейн и в общем-то не сильно это скрывала. Я её спрашиваю:
– Почему ты это сделала?
– Все пили, и я решила попробовать, – ответила она. – Вкусно. Ты пила его когда-нибудь, мама?
– Портвейн не пила.
– Мама, это так здорово… Я и курю еще.
– Ты что, с ума сошла? Ты же будешь страдать за это.
И мы поругались. Причем очень крепко. Но это не тот случай, когда я подняла на нее руку. Поскольку меня наказывали в детстве много и несправедливо, то я не представляла себе, что смогу поднять руку на дочь, но в тот раз она что-то сильно упрямилась – очень сильно, – подскочила ко мне и стала барабанить кулаками мне в грудь. Я терпела-терпела, да как дам ей по попе, а рука у меня тяжелая – все-таки дочь шахтера! Отколотила я её тогда прилично, да так, что у самой рука болела долго, а у нее попа. Когда гнев прошел, мы сели и заплакали. Обе. А потом пришел дедушка – Александр Семенович и объяснил ей, что она была не права. Через несколько часов моя упрямая дочь подошла ко мне и сказала: «Ну извини, я больше не буду». С тех пор у нас не было таких случаев. Она поняла, что я не всепрощающая, а она перешла границу добрых взаимоотношений. Сегодня мы с ней друзья: я советуюсь с ней, она со мной. Но характер у нее другой, каждая из нас по-своему сильная. Она целеустремленная, коммуникабельная, очень талантливая, природой не обделенная.
В школе Илона училась очень хорошо, была образцовой пионеркой, мне не было за нее стыдно. Казалось, что она непременно свяжет свою жизнь с музыкой, ведь у нас была такая музыкальная семья: с одной стороны, мы с Сан Санычем, с другой – его брат Евгений, руководитель ВИА «Поющие гитары». Лася часто любила повторять: «Наша семья – это ВИА «Поющие гитары». Позже она признавалась, что в пять лет испытала настоящий восторг от пения своего дяди Евгения Броневицкого, который «пел на итальянском языке», и ей очень захотелось петь самой.
Был один случай, на тему которого мы долго шутили. Я выступала на сцене, на мне было красивое платье, нежное, со множеством складок, все воздушное. А Лася стояла за сценой и наблюдала, и глаза у нее были такие восхищенные. В перерыве между песнями я забегала в кулисы – попить воды и сразу обратно на сцену. И вот выхожу после очередного «глотка» и думаю: что такое, в складках платья как будто что-то запуталось. Оборачиваюсь и вижу: моя Илонка стоит вместе со мной на сцене и жмурится от яркого света софитов. Оказалось, что каждый раз, когда я заходила за сцену, она трогала край платья, чтобы ощутить его, так оно ей нравилось, «хотелось потрогать эту красоту», и так она увлеклась, что, когда я пошла на сцену, она отправилась за мной. Вот и оказалась Лася вместе со мной перед зрителями. И все наши знакомые, кто слышал эту историю, говорили: «Как после этого не стать артисткой?!» И все равно, я никогда не вела её за ручку по жизни ни в детстве, ни в юности. Ей всего хотелось добиться самой. Даже так получилось, что еще совсем маленькой она называла мамой не меня, а бабушку – Эрику Карловну, а меня звала Дитой. Она всерьез думала, что бабушка – это и есть её мама. Но для меня было важно, что ребенок ни в чем не нуждается. У них были чудесные отношения. Свою дочку Лася потом назвала в честь бабушки – Эрикой.
Но самостоятельность Илоны, в конце концов, дала свои плоды: в школе она попросила меня не приходить на выпускной. Хотя позже в одном из её интервью я прочитала, что этого не было, дескать, формат праздника и так не подразумевал присутствия родителей. Но я-то помню, как сидела в кустах, неподалеку от школы, вместе с подругой и обливалась горючими слезами, мол, родная дочь не пригласила меня на выпускной, и смотрела, как Илона уходит с одноклассниками гулять к Неве.
Та же история повторилась, когда она решила поступать в театральный институт. Тут она вообще «сплавила» меня в Юрмалу, в санаторий. Сказала: «Не сиди здесь, а то не удержишься, позвонишь кому-нибудь и скажешь, чтобы меня приняли, я буду самостоятельно поступать». И поступила. Она всегда очень болезненно относилась к тому, что она дочь знаменитой певицы, – не хотела, чтобы у нее в жизни были какие-нибудь привилегии за счет моего имени.
Илона Броневицкая
«…По-моему, когда я родилась, родители не очень этого хотели. Мама до самого последнего момента выступала, да и после родов быстро вернулась на сцену, перепоручив меня бабушке, своей свекрови… Я вспоминаю свое детство как сплошное замечательное лето – Латвия, бабушкин хутор… Мы с бабушкой были такие подруги, такие спевшиеся! Мама с папой приезжали, уезжали. Я скучала без них, но понимала, что иначе нельзя. И даже не принимала это как событие. Я с этим родилась. Ничего другого не знала. Я не знала, что есть родители, которые постоянно дома. Так что нельзя сказать, чтобы я страдала в детстве из-за отсутствия родителей… Я не чувствовала, что живу в какой-то необычной семье. Я не ходила в детский сад, но гуляла вместе со всеми детьми – во дворе, на обычной питерской помойке. В лучшем случае дедушка брал меня с собой на каток. Это было праздником.
В школу пошла рядом с домом. Это была школа с французским уклоном. Первого сентября в первом классе я заболела. Это была трагедия. Я так плакала! Пришла в школу числа десятого… Не думала, что буду певицей или космонавтом, – просто пришла в школу и стала хорошо учиться. В то время легко было учиться – программа была легче. Занималась активно общественной работой. Мы соревновались с одной девочкой. У нее была спортивная группировка, у меня – театральная. Мы ставили спектакли, а они бегали. Спектакли были сильные. Я написала сценарий «Гамлета-78», что-то вроде «Айболита-66». Себе, естественно, отдала роль Гамлета. Все прошло с успехом. Потом нас с этой девочкой рекомендовали в комсомол…»
Назад: Впервые и по-новому
Дальше: «Олимпия»
