Пока консулы прошлого года, Сервилий и Регул, которым продлили полномочия, контролировали карфагенскую армию под Гереонием, граждане Рима со всей энергией готовились к решительному сражению. Солидарность с ними старались показать и их союзники. Так, зимой 217–16 г. до н. э. в город прибыли послы из Неаполя. Они привезли в дар сорок золотых чаш, предлагая любую другую помощь. Сенаторы поблагодарили послов и, чтобы не нанести обиды и в то же время не демонстрировать собственную слабость, из всех чаш оставили себе только самую легкую (Ливий, XXII, 32, 4–9). Еще один город на западе Лукании, Пестум, тоже прислал свое посольство, привезшее золотые чаши; им выразили благодарность, но дар не приняли (Ливий, XXII, 36, 9).

От царя Сиракуз Гиерона в Остию прибыл целый флот со всевозможными припасами и посольством, призванным выразить готовность поддержать римлян во всех испытаниях. Среди даров особенно выделялась золотая статуя Победы весом в двести двадцать фунтов, представлявшая ценность не только сама по себе, но и в качестве доброго предзнаменования, приносящего удачу. Значительной была и продовольственная помощь: корабли привезли тридцать тысяч модиев пшеницы и двести тысяч модиев ячменя, при этом в случае необходимости Гиерон обещал предоставить из своих запасов еще сколько угодно провианта, «пусть римляне только распорядятся». И это было еще не все. Зная, что в легкой пехоте у римлян служат также и иностранцы, сиракузский царь прислал тысячу лучников и пращников, чьей главной задачей должна была стать борьба со стрелками врага, прежде всего балеарцами. Все эти дары Гиерон дополнил советом претору, которому предпишут действовать на Сицилии, организовывать нападения на карфагенские владения в Ливии. Сенаторы, конечно, и на этот раз горячо поблагодарили ценного союзника и приняли помощь, проявив, впрочем, определенную разборчивость: золото, привезенное не из Сиракуз, отправили обратно (Ливий, XXII, 37).

Наряду с консульскими выборами были проведены и прочие необходимые назначения. Преторские должности получили Марк Помпоний Матон и Публий Фурий Фил, чьими обязанностями было разбирать тяжбы между римскими гражданами и чужеземцами. Кроме них были избраны дополнительно два претора: коллегой уже упоминавшегося Луция Постумия Альбина, областью действий которого была определена Галлия, стал Марк Клавдий Марцелл, в бытность свою консулом в 222 г. до н. э. прославившийся не только как умелый полководец, но и бесстрашный воин, разгромивший кельтов при Кластидии и в личном поединке убивший их вождя. На этот раз ему предстояло руководить армией на Сицилии.

Военные приготовления римлян были беспрецедентны и служат самым простым доказательством того, что не только демократические круги Рима стремились побыстрее закончить опостылевшую борьбу. Для того же, чтобы вести войну методами Фабия, на истощение, совершенно не нужно было созывать большую армию, достаточно было уже имевшейся. Очевидно, план правительства, исходившего из явной невозможности одолеть Ганнибала при сколько-нибудь равных условиях, сводился к тому, чтобы в решающей битве элементарно задавить карфагенян огромным численным перевесом. Об этом же свидетельствует и применяемая проконсулами Сервилием и Регулом тактика: пока собираются подкрепления, армию следует поберечь. О масштабах новой мобилизации не мог уверенно говорить уже Тит Ливий, так как разные авторы приводили разные цифры. По одним известным ему сведениям, набрано было десять тысяч человек, по другим – четыре легиона, то есть в таком случае собственно римские легионы удваивались. Такое же количество пехоты выставляли и союзники, а конницы вдвое больше, чем римляне (или, по данным Полибия, втрое; Полибий, III, 107, 12). Усилен был и состав легионов, что предусматривалось только в исключительных случаях: им придавались дополнительно тысяча пехотинцев и сто всадников, и таким образом каждый легион насчитывал пять тысяч пехоты и триста всадников. Общая численность войск, выступивших против Ганнибала, достигала, по данным Ливия, восьмидесяти семи тысяч двухсот человек (Ливий, XXII, 36, 1–5). Не сильно отличается от этого и оценка Полибия – до восьмидесяти тысяч пехоты и немногим более шести тысяч конницы. Греческий историк также подтверждает, что всего римляне располагали восемью своими легионами, не считая союзников (Полибий, III, 107, 9; 113, 5). Еще большую цифру называет Плутарх – девяносто две тысячи человек, – но она выглядит наименее правдоподобно (Плутарх, Фабий, 14). Кроме этой армии, два легиона ушли в Галлию с претором Луцием Постумом, и еще два оставались в Риме.

Усилен был и флот: к базировавшейся на Сицилии эскадре пропретора Тита Отацилия было добавлено двадцать пять квинкверем (Ливий, XXII, 37, 13).

Перед тем как выступить в поход, необходимо было выполнить положенные религиозные обряды и получить благоприятные предзнаменования, а как раз с предзнаменованиями складывалась достаточно тревожная ситуация. Говорили, будто в Риме и Ариции одновременно шел каменный дождь, в Сабинской области на статуях выступила кровь, в Цере горячий источник наполнился кровью, а несколько человек погибло от молнии в Крытом переулке, ведущем к Марсову полю. По этому поводу было решено справиться в Сивиллиных книгах, в соответствии с которыми сделали жертвоприношения (Ливий, XXII, 6–9).

Но, несмотря на все страхи, римляне надеялись и верили в будущую победу, и все общество было проникнуто небывалым доселе эмоциональным подъемом (Ливий, XXII, 36, 5). Когда к началу лета сбор войск был закончен, военные трибуны привели воинов к присяге, формулировка которой никогда ранее не применялась. Помимо обычной клятвы не собираться и не расходиться без приказа консула воины клялись друг перед другом в том, что «страх не заставит их ни уйти, ни бежать, что они не покинут строй, разве только чтобы взять или поискать оружие, чтобы поразить врага или спасти согражданина» (Ливий, XXII, 38, 1–4).

Так как оба консула находились вместе, неизбежно, как и в случае двойной диктатуры Фабия и Минуция, вставал вопрос о разделении командования, но на этот раз, судя по источникам, споров не возникало. Консулы решили руководить войском поочередно, меняясь через день. Это опять же опровергает данные о том, будто Варрон стремился к битве, а Эмилий Павел предпочитал выжидать. На деле это должно было привести к ситуации полного бессилия более осторожного полководца, поскольку намеренно встретиться с ищущим битвы противником легче, чем уклониться от него. Если консулы действительно расходились во взглядах на будущую кампанию, то им обоим было бы выгоднее постоянно командовать половиной армии, которая все равно составляла огромную силу, не уступавшую пунийской.

Тем временем дела в карфагенском лагере под Гереонием шли все хуже и хуже. Всю зиму и весну 216 г. до н. э. армия без толку простояла на одном и том же месте. Продовольствие заканчивалось, и добыть его поблизости было уже невозможно. Росло недовольство среди солдат, которые требовали задержанное жалованье, при этом ходили слухи, что многие наемники, особенно иберийцы, хотят перейти на сторону римлян. Ливий приводит сведения (которым он и сам, впрочем, не полностью доверял), что Ганнибал иногда даже намеревался бросить армию и с одной конницей пробиваться на север, в Галлию (Ливий, XXII, 43, 2–4). Насколько последнее утверждение правдиво, доказать невозможно, во всяком случае, пунийский полководец нашел другое решение назревших проблем.

О событиях, непосредственно предшествовавших битве при Каннах, Полибий и Ливий рассказывают по-разному, причем согласовать их версии практически невозможно. Остается либо довериться одному из историков, либо ставить под сомнение информацию обоих. Трудность заключается еще и в том, что как в первом, так и во втором случае налицо стремление авторов переложить всю ответственность за якобы заведомо неправильное решение дать генеральное сражение пунийцам на Гая Теренция Варрона, что, как выяснилось, противоречит всей логике мероприятий, проводимых римлянами в течение полугода до этого.

Вот как выглядит ситуация перед битвой при Каннах в изложении Полибия.

Началось лето, уже созрели первые плоды, когда Ганнибал приказал сниматься с лагеря. Его целью стал акрополь городка Канны, лежавшего на берегу реки Ауфид (Офанто), примерно в ста километрах к юго-востоку от Гереония. Тем самым решались сразу две задачи: поскольку в Каннах находилась римская продовольственная база, куда свозились запасы со всей округи, теперь голод карфагенянам не угрожал. В то же время это вынуждало римлян к активным действиям, так как в руки врага попадала не только провизия, но и исключительно выгодная укрепленная позиция, позволявшая контролировать все окрестности. Ганнибал добился своего. Проконсулы оказались в трудном положении: распоряжения сената предписывали им избегать серьезных столкновений с врагом, но и оставаться безучастными к его маневрам они не могли. Несколько гонцов было отправлено в Рим с запросом дальнейших инструкций, и ответ сенаторов гласил: дать сражение, но прежде дождаться подхода новой консульской армии, которая была уже готова к выступлению. Луций Эмилий Павел обратился к воинам с ободряющей речью, в которой объяснял причины предыдущих поражений и старался внушить уверенность в успешном исходе будущей битвы (Полибий, III, 108, 109). На следующее утро небывалая доселе римская армия начала свой роковой поход.

После двухдневного марша римляне расположились лагерем всего в пятидесяти стадиях (около десяти километров) от неприятеля (Полибий, III, 110, 2). Перед ними простиралась долина реки Ауфид, которая, сбегая с Апеннинского хребта, протекала на восток и поворачивала к северу. С юга и юго-востока вдоль течения Ауфида шла цепь невысоких холмов, на северной оконечности которых располагались Канны. Сама долина представляла собой поле, идеально подходившее для действий всадников.

Учитывая свойства местности, Эмилий Павел был против того, чтобы давать сражение именно здесь, зная о превосходстве вражеской конницы. Варрон был другого мнения и, когда настала его очередь командовать армией, решил перенести лагерь еще ближе к карфагенскому. Когда он был на марше, Ганнибал атаковал его отрядами кавалерии и легкой пехоты. Римляне не дрогнули, отразив натиск тяжелой пехотой, а затем бросили в контратаку велитов и конницу. Карфагеняне, будучи в явном меньшинстве, отступили, причем их потери заметно превышали то, на что рассчитывал Ганнибал. На следующий день командовал Эмилий Павел. Атаковать противника он пока не решался, занявшись перегруппировкой армии. «Третью часть войска он расположил по другую сторону реки, к востоку от места переправы, стадиях в десяти (около двух километров) от собственной стоянки и немного дальше от неприятельской. Сделано это было для того, чтобы прикрывать своих воинов, выходящих из противоположного лагеря за продовольствием, и угрожать карфагенским фуражирам» (Полибий, III, 110, 10–11).

Понимая, что его войско заперто в долине Ауфида и что битвы не избежать, Ганнибал объявил общий сбор и обратился к воинам с короткой речью, говоря, естественно, что враг будет разбит и это, наконец, позволит им выиграть войну и стать хозяевами Италии (Полибий, III, 111, 2–10). После этого «Ганнибал возвел частоколы и расположился лагерем на том самом берегу реки, где находилась и стоянка неприятелей» (Полибий, III, 111, 11). На следующий день карфагеняне готовились к битве, а еще через день вышли из лагеря и построились в боевой порядок. Луций Эмилий посчитал условия боя невыгодными и не ответил на вызов Ганнибала, посвятив день усилению обороны лагерей.

Чтобы побудить врага к более активным действиям, Ганнибал приказал нумидийцам напасть на римских солдат из малого лагеря, набиравших воду на реке. Это произвело ожидаемый эффект – рвущиеся в бой легионеры роптали, видя, как вражеские всадники подъезжают к самому частоколу их лагеря, и откладывать битву далее было уже невозможно. На следующий день, когда командование перешло к Варрону, с восходом солнца римляне начали строиться в боевой порядок, при этом воины из большего лагеря перешли на другой берег реки и соединились с остальной частью армии (Полибий, III, 113, 1–2). Видя это, Ганнибал тоже вывел армию в поле, при этом для того, чтобы оказаться напротив вражеского строя, карфагенянам тоже пришлось перейти Ауфид (Полибий, 113, 6).

Теперь на некоторое время оставим рассказ Полибия и обратимся к версии, предшествовавшей битве кампании в изложении Тита Ливия.

После того как в Риме было завершено формирование новой армии, она была объединена с той, что контролировала карфагенян под Гереонием. Было организовано два лагеря, из них меньший, в котором под командованием проконсула Сервилия Гемина находились один легион и две тысячи союзной пехоты и конницы, был расположен ближе к позициям Ганнибала. Другой проконсул, Марк Атилий Регул, по причине уже преклонного возраста был снят с должности и отправлен в Рим.

Такой поворот событий вполне устраивал Ганнибала, потому что затягивать противостояние дальше он не мог: добывать продовольствие в окрестностях было уже невозможно, а имевшегося хватало только на день, при этом была серьезная опасность того, что в случае голода и отсутствия активных действий иберы перейдут на сторону врага.

Первое столкновение новых противников произошло достаточно спонтанно. Римские легионеры без команды напали на карфагенских фуражиров и нанесли им серьезный урон, на менее чем сто убитых римлян пришлось тысяча семьсот пунийцев (соотношение все же слишком неравное; Ливий, XXII, 41, 1–2). Распаленные успехом легионеры начали преследовать врага, но Эмилий Павел, командовавший в тот день, сумел, наконец, взять ситуацию под контроль и остановил своих солдат, опасаясь наткнуться на засаду. И воины, среди которых было много новобранцев, и Теренций Варрон были раздосадованы тем, что у них была отнята победа. Зная все это через своих шпионов, Ганнибал на следующую ночь уже в самом деле решил устроить засаду. Пунийцы взяли с собой только оружие и, имитируя поспешное бегство, оставили полный всякого имущества лагерь и, перейдя за ближайшую цепь холмов, заняли позицию для внезапного нападения. Чтобы обман был убедительнее, в лагере разожгли много огней, как будто Ганнибал таким приемом хотел для прикрытия своего отхода создать иллюзию присутствия.

Поначалу казалось, что провокация сработала. Увидев, что вражеский лагерь опустел, легионеры стали требовать погони за врагом, а заодно и грабежа оставленной добычи. Эмилий Павел не решился идти вперед со всей армией, но предварительно выслал на разведку отряд луканских всадников во главе с префектом Марием Статилием. Подъехав к пунийскому лагерю, Статилий лично вместе с двумя всадниками осмотрел его и заподозрил подвох: огни горели только со стороны, обращенной к римлянам, палатки открыты, а все ценности были словно нарочно раскиданы на самых видных местах. Это, однако, не охладило пыла солдат, и Варрон уже готов был дать команду к наступлению, но в последний момент счастливая случайность спасла римлян. Во-первых, неблагоприятными оказались птицегадания, а главное, очень кстати от карфагенян к римлянам бежали два захваченных в плен раба, принадлежавших ранее один сицилийскому, а другой формианскому всадникам. Приведенные к консулам, они рассказали о затаившихся поблизости пунийцах, и это заставило римлян отказаться от грабежа вражеского лагеря (Ливий, XXII, 42).

Потерпев неудачу, Ганнибал оказался в весьма затруднительном положении: продовольствия оставалось мало и в войске начинались волнения. Понимая, что оставаться дальше на месте бессмысленно, он решил перейти в Апулию, снялся с лагеря и вновь, чтобы выиграть время, создал видимость подготовленной засады. Отправленный на разведку Статилий выяснил, что на этот раз вражеская армия действительно ушла, и римляне двинулись вслед за ней.

Ганнибал перевел свою армию к Каннам, у которых устроил лагерь. Подошедшие вскоре римляне, как и под Гереонием, построили два лагеря на разных берегах Ауфида, причем больший лагерь находился на одном берегу с пунийским. Между римлянами, ходившими к реке за водой, и карфагенянами то и дело происходили стычки, пока Ганнибал не решился вызвать врага на бой «в месте, природой созданном для конных битв». Его войско выстроилось в боевой порядок, а нумидийцы старались раздразнить неприятеля. Римляне не поддались и весь день оставались в лагере, хотя легионеры готовы были ринуться в бой, а между консулами возникла перепалка по поводу необходимости генерального сражения: Варрон был, естественно, за, а Павел против. Тем временем Ганнибал отвел свои войска, но послал нумидийских всадников напасть на римских водоносов из меньшего лагеря, что на другом берегу Ауфида. Разогнав легионеров, нумидийцы доскакали почти до самых лагерных ворот. Это настолько возмутило римлян, что они готовы были сейчас же начать бой, но командовавший в тот день Эмилий Павел удержал армию на месте. Когда же наступил следующий день, Гай Теренций Варрон, к которому перешло командование, вывел легионы в поле и, переправившись на другой берег Ауфида, построил их для битвы (Ливий, XXII, 43, 8–11; 44, 45, 1–5).

Итак, перед нами две версии хода кампании 216 г. до н. э., непосредственно предшествовавшей битве при Каннах. Какой же из них стоит отдать предпочтение? Основное различие между ними заключается в определении времени, когда карфагенская армия покинула свой лагерь под Гереонием и перешла к Каннам: Ливий говорит, что это произошло после того, как армия Варрона и Павла соединилась с легионами проконсулов Сервилия и Атилия, тогда как у Полибия захват карфагенянами Канн происходит значительно раньше подхода подкреплений к римской армии.

Безусловно, принять за правду рассказ Ливия с его подробным описанием неудачной засады, которую пытался организовать Ганнибал, очень соблазнительно, однако он плохо вписывается в общую логику стратегии, принятой римским правительством по окончании диктатуры Фабия Максима. Как уже выяснено, главной целью кампании 216 г. до н. э. сенат постановил дать карфагенянам решающее сражение, которое неминуемо должно было стать победоносным вследствие огромного численного перевеса, достигнутого беспрецедентной мобилизацией. Также необходимо критически относиться ко всем утверждениям и Полибия, и Ливия о разногласиях между консулами относительно необходимости самого сражения, помня, что единственное, о чем Варрон и Павел могли друг с другом спорить, – это местность, на которой было бы удобнее биться, учитывая превосходство противника в коннице. При этом кажется сомнительным, чтобы холмистые окрестности Гереония показались им менее подходящими, чем гладкая равнина под Каннами.

Вследствие этого совершенно естественной кажется ситуация, описываемая Полибием, когда, отчаявшись вызвать противника на открытое сражение, Ганнибал увел свою армию из-под Гереония к Каннам, а проконсулы, имея задание только контролировать его действия, посылают в сенат гонцов, спрашивая, что же им делать дальше. Если бы пунийцам под Гереонием противостояла вся римская армия, то Ганнибал, отлично осведомленный о настроениях в стане противника, наверняка попытался бы спровоцировать ее на бой, не ограничиваясь устройством засады. Ливий, однако, ничего об этом не говорит, в то же время неоднократно повторяя, что Варрон и большинство солдат хотели сражаться немедленно и только разумное руководство Павла удерживало армию от катастрофы. Будь так на самом деле, Ганнибалу стоило только дождаться дня, когда командование перейдет к Варрону, и вывести свои войска в поле. Однако почему-то желания Пунийца и «неразумного» консула совпали только под Каннами.

Большую полемику среди ученых вот уже на протяжении многих лет вызывает вопрос локализации самой битвы, а именно на каком берегу реки Ауфид она происходила. С этим также связана и проблема расположения лагерей как пунийской, так и римской армии. Из имеющихся в нашем распоряжении источников больше топографических подробностей содержится в труде Полибия, которому, очевидно, и следует уделить основное внимание. Первым ориентиром при этом должно стать течение Ауфида. Хотя известно, что современное русло реки не соответствует тому, каким оно было две с лишним тысячи лет назад, его общее направление измениться не могло и шло с юго-запада на северо-восток. Проходя к северу от Канн, примерно через шесть километров Ауфид двумя рукавами впадал в Адриатическое море. Вторым важным моментом является расположение лагерей армий Ганнибала и консулов. Поскольку пунийская армия, уйдя из-под Гереония, захватила акрополь Канн, очевидно, что первоначально ее лагерь находился на правом, южном, берегу Ауфида. Когда в долину Ауфида пришли римляне, они устроили два лагеря, из них больший, в котором находилось, по крайней мере, две трети от общего количества воинов, располагался на одном берегу с карфагенянами, а меньший – «по другую сторону реки, к востоку от места переправы, стадиях в десяти от собственной стоянки и немного дальше от неприятельской» (Полибий, III, 110, 10). Получается, что малый лагерь римлян находился на южном (или восточном, что в данном случае практически равноправно) берегу Ауфида, а лагерь карфагенян соответственно на северном, противоположном от Канн берегу реки. Возникает определенное противоречие, поскольку раньше ни у Полибия, ни у Ливия не упоминается о том, чтобы Ганнибал переносил свой лагерь из Канн через реку. Однако уже буквально в следующей главке Полибий рассказывает, как после неудачного нападения на входящую в долину Ауфида колонну римлян Ганнибал обратился к своим воинам с ободряющей речью, после чего «возвел частокол и расположился лагерем на том самом берегу реки, где находилась и стоянка неприятелей» (Полибий, III, 111, 11). Очевидно, для того чтобы согласовать между собой вышесказанное, необходимо допустить, что переход пунийцев на северный берег Ауфида состоялся все же до того, как к Каннам подошла основная римская армия. Причиной перемены места могло стать как желание Ганнибала избежать риска быть осажденным в акрополе, так и стремление настроить солдат только на решающий полевой бой. Ни раньше, ни тем более теперь Пуниец не был заинтересован в пассивной оборонительной позиции.

Теперь о том, что известно о месте самой битвы. Когда в день сражения римская армия построилась в общий боевой порядок, то ее части, занимавшей больший лагерь, чтобы объединиться с остальными силами (Полибий, III, 113, 2), пришлось переправиться через реку. Армия Ганнибала тоже форсировала Ауфид (Полибий, III, 113, 6), и таким образом противники оказались лицом к лицу друг с другом. Описывая боевые порядки сторон, Полибий однозначно говорит, что к реке примыкал левый фланг карфагенян (Полибий, III, 113, 7) и правый фланг римлян (Полибий, III, 113, 3), а также дважды упоминает, что фронтом римская армия была обращена на юг (Полибий, III, 113, 2; 114, 8), а пунийская соответственно на север (Полибий, III, 114, 8). Подтверждает это и Ливий (Ливий, XXII, 46, 8), который, кроме этого, в рассказе о боевом построении карфагенян говорит, что они стояли спиной к юго-восточному ветру волтурну (Ливий, XXII, 43, 11). Все это свидетельствует о том, что битва происходила на правом, южном, берегу Ауфида.

Итак, утром 2 августа 216 г. до н. э. римская армия вышла из своих лагерей, сосредоточилась на правом берегу Ауфида и построилась. Консулы отлично понимали колоссальное значение предстоящей битвы и постарались сделать все, чтобы максимально использовать свои преимущества. Надо отметить, что на этот раз положение римлян было гораздо выгоднее, чем во время предыдущих сражений с пунийцами, ведь они сами выбирали поле боя и могли не опасаться вражеских засад. Главной силой карфагенской армии была конница, поэтому план Варрона (и, надо полагать, Эмилия Павла) заключался в том, чтобы как можно быстрее разгромить – попросту смести – пехоту противника, для чего решено было отказаться от классического построения. Фронт манипул был сокращен, в результате чего увеличилась глубина построения. Уменьшились также интервалы между манипулами, так что теперь весь боевой порядок пехоты напоминал даже не фалангу, а колонну, левую часть которой образовывали союзники. Легкая пехота, как обычно, занимала позицию перед основным строем. На правом фланге, примыкающем к Ауфиду, стояла римская конница численностью приблизительно от тысячи шестисот до двух тысяч человек, если учитывать, что всего в римской армии было немногим больше шести тысяч всадников, из которых собственно римляне составляли от четверти до трети. Союзная конница прикрывала левый фланг и соответственно насчитывала от четырех тысяч до четырех тысяч восьмисот человек (Полибий, III, 113, 3–5; Ливий, XXII, 45, 6–7). Кроме этого, десять тысяч пехотинцев по приказу Эмилия Павла остались в большом лагере, чтобы во время боя захватить вражеский обоз, если он не будет охраняться (Полибий, III, 117, 8).

Командование в римской армии распределялось следующим образом: Эмилий Павел находился на правом фланге, Теренций Варрон на левом, центром руководил проконсул Гней Сервилий (Полибий добавляет к последнему и Марка Атилия Регула и говорит далее, что оба они погибли в бою, но поскольку у Тита Ливия упоминается, что Регул был отпущен из армии до битвы, а на третий год после нее занимал должность цензора (Ливий, XXIII, 21), что подтверждает и Валерий Максим (II, 9, 8), то на поле боя он не присутствовал; (Полибий, III, 114, 6; Ливий, XXII, 45, 8). В то же время, по данным Аппиана, Варрон был на правом фланге, Сервилий на левом, а центром командовал Эмилий Павел, что, в принципе, выглядит более логичным, так как сомнительно, чтобы главнокомандующий армией Теренций Варрон вел в бой конницу союзников, а не римских граждан или легионы (Аппиан, Ганнибал, 19). Исходя из этого, напрашивается вывод, что либо в данном случае Полибий и Ливий ошибались, либо Теренций Варрон просто не командовал армией в тот день.

Так как римская армия вышла в поле раньше, Ганнибал успел изучить ее построение и, конечно, без труда разгадал тактический замысел неприятельского командования, если не предвидел его еще до того. Как и консулы, пунийский полководец творчески подошел к построению своей армии. На левом фланге против римских всадников встала конница из иберов и кельтов, правый фланг составили нумидийцы. Вся тяжелая ливийская пехота была поделена надвое и поставлена на флангах, сразу за кавалерией. Наконец, в центре боевого порядка пунийцев заняла свое место пехота из иберов и кельтов. Ганнибал понимал, каким сокрушительным будет удар плотной массы римской пехоты, и, чтобы максимально сдержать ее наступательный порыв, выдвинул стоявших в центре кельтов и иберов немного вперед, так что весь фронт его армии напоминал выступающий в сторону противника полумесяц, наиболее широкий посередине и утончающийся к концам (Полибий, III, 113, 7–9; Ливий, XXII, 46, 2–3). Руководство левым флангом было поручено Гасдрубалу, правым – Ганнону (по Ливию, Магарбалу), а сам Ганнибал вместе с братом Магоном находился в центре (Полибий, III, 114, 7; Ливий, XXII, 46, 7). С этим вновь не совпадают данные, приводимые Аппианом: по его словам, левым флангом командовал Ганнон, племянник Ганнибала, правым флангом – Магон Баркид, сам Ганнибал был в центре, а в распоряжении Магарбала была тысяча всадников (Аппиан, Ганнибал, 20).

Внешний вид воинов Ганнибала и удивлял, и внушал страх легионерам, в большинстве своем новобранцам. Ливийцы были почти неотличимы от самих римлян, так как по приказу Ганнибала оделись в более надежные трофейные доспехи, которых в пунийском обозе после одержанных ранее побед скопилось более чем достаточно. Зато иберы и кельты предстали во всем великолепии своего традиционного боевого облачения: первые – в белых, окаймленных пурпурными полосами льняных туниках, вторые – в одних штанах (по словам Полибия, вообще обнаженные; Полибий, III, 114, 1–4; Ливий, XXII, 46, 4–6).

Общую численность карфагенской армии Полибий и Ливий определяют практически одинаково: десять тысяч конницы и сорок тысяч пехоты (у Полибия, конницы «до десяти тысяч», а пехоты «немногим больше сорока тысяч»; Полибий, III, 114, 5; Ливий, XXII, 46, 6). Как уже говорилось, они должны были противостоять примерно семидесяти семи тысячам римлян (десять тысяч были оставлены охранять лагерь).

Построение обеих армий было завершено без каких-либо помех. Хотя римляне были обращены к югу, восходящее солнце пока не причиняло ни им, ни пунийцам никаких неудобств, зато юго-восточный ветер (сирокко) нес тучи пыли прямо в лицо легионерам, затрудняя зрение и дыхание (Ливий, XXII, 46, 9).

Сражение началось боем легкой пехоты, успех в котором поначалу не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. Для римлян, однако, его итоги оказались более чувствительными – камнем, выпущенным балеарским пращником, был тяжело ранен Луций Эмилий Павел. Вскоре затем началась конная схватка на левом, примыкающем к реке фланге карфагенян. Места там было мало, поэтому всадники не могли ни обойти друг друга, ни вообще как-либо маневрировать. Вынужденные сражаться фактически не сходя с места, римские и кельтско-иберийские всадники отчаянно дрались, стаскивали друг друга с коней и продолжали бой уже пешими. Довольно скоро римляне начали уступать и вскоре обратились в бегство вдоль реки, оголяя свой правый фланг.

К этому времени закончилась перестрелка между легковооруженными воинами и в дело вступили главные силы армий. Кельты и иберы стойко приняли на себя натиск огромной массы римской пехоты и на первых порах сдерживали его. Но силы были неравны, и постепенно римляне все больше теснили врага, буквально продавливая центр боевого порядка карфагенян, который из полумесяца, выгнутого вперед, вначале превратился в ровную линию, а потом прогнулся уже в обратную сторону. Вместе с тем строй римлян чем дальше, тем сильнее сужался, легионеры скапливались к середине, так что фланги карфагенской пехоты оставались незадействованными. Увлекшись попыткой прорыва, римляне, сами того не замечая, оказались в полукольце.

В этой ситуации Ганнибалу даже не было необходимости давать соответствующий сигнал – его воины сами видели, что им делать. Оказавшиеся по обе стороны от вражеского построения ливийцы развернулись к центру и ударили во фланги римлян, а также отрезали их с тыла.

Это был решающий момент сражения. Превратившись в одночасье из победителей в окруженных, римляне утратили инициативу и теперь пытались только спасти себе жизнь. Последний призрачный шанс выправить положение еще сохранялся, пока бой на левом фланге римской армии вела конница союзников. Противостоявшие ей нумидийцы использовали свою обычную тактику, атакуя и вновь отходя назад, так что довольно продолжительное время обе стороны сражались без особых результатов. Но вот из преследования разбитых ранее римских всадников на поле боя вернулась кельтско-иберийская конница Гасдрубала и ударила в тыл союзникам, которые, завидев их, сразу обратились в бегство. (Тит Ливий, впрочем, объясняет разгром левого фланга римлян применением врагами «пунийской хитрости». По его словам, в ходе боя около пятисот нумидийцев, спрятав мечи под доспехами, сдались союзникам и были отведены за строй, а потом, обнажив оружие, атаковали их с тыла (Ливий, XXII, 48, 1–4). Однако здесь, скорее всего, перед нами лишь легенда, списывающая собственные неудачи на прославленное коварство врага.) Оценив ситуацию, Гасдрубал бросил нумидийцев в погоню за римскими союзниками, а сам со своим отрядом ударил в тыл римской пехоте.

Окруженные со всех сторон римляне защищались из последних сил. Усталые, охваченные паникой (вспомним, что для большей части легионеров это был первый бой в жизни), стесненные со всех сторон своими же боевыми товарищами, они массами гибли от оружия карфагенян, у которых даже не было особой необходимости вступать в рукопашную: каждый камень, дротик или стрела, пущенные в толпу, находили свою цель. О том, насколько они оказались деморализованы, свидетельствует, пожалуй, то, что ни один из античных авторов не упоминает о каких-либо организованных попытках вырваться из котла, хотя явно в течение довольно долгого времени окруженные римляне сохраняли численный перевес над своим противником. Римские военачальники ничего не могли сделать, кроме как погибнуть вместе со своими солдатами, подобно Эмилию Павлу, о смерти которого Ливий рассказывает с романтическими (и явно выдуманными) подробностями (Ливий, XXII, 49, 6–12). Слабея от раны, тот лично водил в атаку всадников, но потом, очевидно, когда правый фланг был разбит, перешел в центр и до конца сражался в пешем строю. Гаю Теренцию Варрону удалось спастись и вместе с горсткой всадников уйти в Венусию (Полибий, III, 117, 2).

О том, как именно завершилось это избиение римлян, доподлинно сказать трудно. Исходя из рассказа Полибия, все они сражались, не сходя с места, однако в таком случае с поля битвы никто не должен был бы уйти, к тому же у Ливия встречается упоминание о всеобщем бегстве пехотинцев, во время которого и погиб Павел (Ливий, XXII, 49, 12). Очевидно, какой-то части окруженных удалось все же вырваться из кольца и рассеяться по окрестностям.

Те из римлян, кто был оставлен в обоих лагерях, – а таковых было довольно много: только в большем насчитывалось десять тысяч человек, – ничем не смогли помочь своим сражающимся товарищам. Здесь рассказ Полибия вновь плохо согласуется с изложенным у Ливия. По словам греческого историка, во время битвы воины из большего лагеря, выполняя приказ Эмилия Павла, атаковали лагерь пунийцев и даже могли его захватить, но к этому времени на помощь подоспел Ганнибал и вынудил римлян бежать обратно в свой лагерь, при этом две тысячи из них были убиты, а остальные пленены (Полибий, III, 117, 7–11). У Ливия данный эпизод не упоминается, зато дается, как кажется, довольно правдоподобная картина положения в лагерях римлян, когда битва была завершена. Лишенные единого руководства, частью безоружные, солдаты не знали, на что решиться, и те, кто был в большем лагере, предложили остальным присоединиться к ним и, пока враги празднуют победу, прорываться в ближайший город Канузий. Далеко не у всех хватило храбрости выйти из-под защиты лагерных стен, и военному трибуну Публию Семпронию Тудетану удалось увлечь за собой немногочисленный отряд, из которого только шестьсот человек смогли пробиться сквозь продолжавших облаву нумидийцев до большого лагеря (по Фронтину (IV, 5, 7), с Тудетаном было всего двенадцать всадников и пятьдесят пехотинцев). Здесь к ним присоединилось еще довольно значительное количество людей, так что в итоге из этого лагеря вышли около четырех тысяч пехотинцев и двухсот всадников, которые благополучно прибыли в Канузий (Ливий, XXII, 50, 4–12; 52, 4).

Победа Ганнибала была абсолютной. Самая многочисленная из собираемых до сих пор римских армий перестала существовать. Данные о количестве убитых в источниках различаются, и порой довольно сильно, но, вне всяких сомнений, потери римлян были колоссальны. Полибий говорит о семидесяти тысячах погибших из пехоты, примерно пяти тысячах шестистах тридцати всадниках, десяти тысячах пленных, только из непосредственно участвовавших в битве, и трех тысячах бежавших с поля боя по окрестным городам (Полибий, III, 117, 2–4). Евтропий упоминает шестьдесят тысяч убитых пехотинцев, три тысячи пятьсот всадников и триста пятьдесят сенаторов и знатных граждан, занимавших ранее государственные должности (Евтропий, III, 10). По Орозию, погибло сорок четыре тысячи римлян (IV, 16, 2), Плутарх называет цифры в пятьдесят тысяч убитых, четыре тысячи взятых в плен на поле боя и около десяти тысяч в обоих лагерях (Плутарх, Фабий, 16). Наконец, по данным Ливия, было убито сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот всадников. Из высших должностных лиц погибли два консульских квестора, двадцать девять военных трибунов (всего при восьми легионах их должно было быть сорок восемь), восемьдесят сенаторов и бывших консульских преторов и эдилов. Вместе с Эмилием Павлом свою смерть на поле боя нашли проконсул Гней Сервилий Гемин и бывший соперник Фабия Марк Минуций Руф. В плен попали три тысячи пехотинцев и тысяча пятьсот всадников (Ливий, XXII, 49, 15–18). Из всех вышеприведенных данных наиболее достоверными и подтверждаемыми дальнейшими событиями считаются те, что приводятся Ливием, так как известно, что из выживших в битве было впоследствии сформировано два полных легиона, в плену у пунийцев оказалось по крайней мере семь тысяч римлян и, вероятно, столько же союзников, которые были сразу отпущены. Таким образом, всего на поле боя у Канн осталось около пятидесяти тысяч убитых римлян и их союзников.

В сравнении с римскими потери карфагенян выглядели ошеломляюще малыми. По Ливию, они насчитывали около восьми тысяч человек (Ливий, XXII, 52, 6), по Полибию – и того меньше: около четырех тысяч кельтов, полутора тысяч иберов и ливийцев и двухсот конников (Полибий, III, 117, 6).