Когда срок полномочий Фабия Максима закончился, власть ненадолго, до очередных выборов, вернулась к консулам Гнею Сервилию Гемину и Марку Атилию Регулу, назначенному вместо погибшего Гая Фламиния. Не решаясь сражаться с Ганнибалом в открытую и наученные предыдущим опытом, они продолжали следовать тактике Фабия Максима: сражений избегали, ограничиваясь перехватом отрядов мародеров, тщательно согласовывая свои действия. Успех в этой борьбе явно склонялся на сторону римлян, легионеры не только без большого риска наносили ущерб противнику, но и получали столь необходимый большинству из них боевой опыт. Чтобы дополнительно ослабить армию Ганнибала и вызвать уход из нее кельтов, в Цизальпинскую Галлию были направлены воины во главе с претором Луцием Постумием Альбином (по Полибию, у претора был один легион; по Ливию – два, что, по-видимому, ближе к истине; Полибий, III, 106, 6; Ливий, XXIII, 24, 8). Все эти меры действительно в значительной степени осложнили положение карфагенской армии, которая начала испытывать голод, и Ганнибал был даже близок к тому, чтобы перебазироваться в Галлию. Останавливало его лишь то, что союзниками и все еще колеблющимися италиками этот маневр будет воспринят как бегство, и он окончательно потеряет надежду на их поддержку (Ливий, XXII, 32, 1–3; Дион Кассий, фрагменты, 57, 21). Единственное, что ему оставалось, – ждать окончания зимы и возобновления активных боевых действий.

Тем временем наступил срок очередных консульских выборов. С самого начала проведение их оказалось связано с серьезными проблемами. В соответствии с законом для их организации требовалось присутствие хотя бы одного из консулов, а поскольку оба на данный момент находились со своими армиями в Апулии, было предложено кому-либо прибыть в Рим. Консулы, однако, отказались, боясь оставлять войска без командования. Тогда для проведения выборов был определен диктатор (Луций Ветурий Филон), но это назначение оказалось сделанным с какими-то нарушениями процедуры, и через две недели он был снят. В конце концов выборы были осуществлены под руководством интеррекса («междуцаря») – специально предусмотренного для подобных случаев должностного лица.

С таким трудом организованные, консульские выборы 216 г. до н. э. проходили в условиях острейшей политической борьбы, и их итоги самым непосредственным образом повлияли на дальнейший ход войны. Ситуация во многом напоминала ту, что сложилась год назад и привела к власти Гнея Сервилия и Гая Фламиния. Вновь, как и тогда, столкновение интересов плебса и патрициата отразилось как на подборе кандидатур, так и на окончательных результатах выборов.

На первую консульскую должность претендовали сразу несколько человек, из них три патриция: Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вольсон и Марк Эмилий Лепид, а также двое плебеев из знатных родов – Гай Аттилий Серан и Марк Элий Пет. Однако благодаря поддержке народного трибуна Квинта Бебия Геренния избранным оказался третий ставленник плебса, его родственник Гай Теренций Варрон (Ливий, XXII, 34, 2–11; 35, 1–2).

По закону на оставшуюся консульскую должность необходимо было избрать патриция, и римская знать постаралась найти достойный противовес Варрону. Все его прежние соперники отказались от продолжения борьбы, и после долгих уговоров свою кандидатуру, получившую в итоге необходимое одобрение, выставил Луций Эмилий Павел. Всем было ясно, что этот опытный, уже побывший консулом в 219 г. до н. э. политик станет не столько товарищем и коллегой Варрону, сколько его противником.

Античные историки уделили значительное внимание описанию и сравнению личностей новых консулов. Однако, рассматривая их оценки, необходимо помнить о повлиявшей на них предвзятости, неизбежно следующей из политических симпатий самих авторов. Так, Полибий просто не мог соблюдать объективность, поскольку Луций Эмилий Павел приходился родным дедом его покровителю Сципиону Эмилиану, чьи предки должны были сохранять ореол образцовых римских граждан.

Позицию Полибия разделяет и Тит Ливий, который, излагая официальную сенатскую версию римской истории, особенно поусердствовал в очернении имени соперника Павла, Варрона. Созданный им образ, без устали повторяемый поколениями последующих историков, своей тенденциозностью и схематичностью настолько затмевает реального человека, что и до сих пор трудно не поддаться искушению воспринимать его некритично.

Между тем Гай Теренций Варрон был, безусловно, достаточно яркой фигурой на фоне своих современников. Выходец из социальных низов (Ливий с явным злорадством передает слухи о том, что отец его был мясником и Гай Теренций в детстве помогал ему «в этом рабском занятии»; Ливий, XXII, 25, 19), он выбрал для себя карьеру публичного политика, отстаивавшего интересы своих сотоварищей-плебеев. Его эмоциональные речи имели успех. Не обладая чьим-либо высоким покровительством, на пути к своему консульству он прошел все необходимые ступени политической лестницы: был квестором, плебейским и курульным эдилом и, наконец, в 217 г. до н. э. претором. Именно он в свое время высказался за уравнение власти начальника конницы Марка Минуция с диктатором Фабием. Его программа, позволившая победить на консульских выборах, в первую очередь отражала интересы беднейших слоев римского общества, в наибольшей степени страдавших от пунийского нашествия, и сводилась к требованию скорейшего победоносного завершения войны.

Ничего нового в этом не было. Простые земледельцы, чьи сыновья стали легионерами, а дома и наделы были разорены солдатами врага или даже собственными, во исполнение принятой Фабием Максимом тактики выжженной земли уже давно жаждали мира, а вину за затягивание боевых действий возлагали на аристократов, которым пережить ее превратности было, конечно, легче. Более того, и Гай Теренций, и народный трибун Квинт Бебий прямо обвиняли знать в том, что она сама спровоцировала войну, заманив Ганнибала в Италию, а теперь ее намеренно затягивает, для чего и придерживается способа ведения боевых действий Медлителя-Фабия (Ливий, XXII, 34, 4–11; 38, 6–7). Хотя последнее утверждение выглядит наивно и трудно сказать, относился ли к нему всерьез сам Варрон, однако несомненно, что в Риме было достаточно людей, готовых ему поверить. Ситуация же в обществе была настолько напряженная, что умелое использование настроений широкой массы населения могло дать опытному политику значительное преимущество в борьбе со своими соперниками. В сложившихся обстоятельствах победа над Ганнибалом могла бы стать и победой плебеев над патрициатом, последствия которой были в состоянии отразиться на государственном строе Римской республики.