– Кара, – прошептала она. – Останься со мной.

– Бет? – прохрипела Кара. Грохот и эхо автоматного огня медленно умирали у нее в ушах, вытесненные тихим гулом электроники и шуршанием далекого уличного движения, едва различимым через окно. Она почувствовала мягкие теплые простыни.

– Бет? Кто такая Бет? – поинтересовался сухой голос.

Кара открыла глаза.

Она лежала в постели Парвы в ее дворцовых апартаментах. На ней оказалась пижама. Платок пропал, зато на затылке, там, где она ударилась об пол, появилась плотная липкая повязка.

Свет в комнате не горел, но через занавеску просачивалось свечение города, очерчивая высокую худощавую фигуру, терпеливо сидящую на краю кровати. Человек протянул руку и зажег стоящую на тумбочке лампу, осветившую его – ее – морщинистое лицо.

– Кто такая Бет, Парва? – переспросила сенатор Кейс.

– Сенатор? – Кара сощурилась от внезапного света. На девушку вдруг обрушилось осознание всей тяжести ситуации: ее нашли посреди ночи без охраны, вдали от дворца, во всеуслышание пытающуюся попирать пограничные законы Лондона-за-Стеклом. Она тихонько попыталась придумать правдоподобное объяснение. – Я…

– Мэгги, – мягко поправила сенатор. – И побереги силы. Твоя новая фрейлина мне все рассказала, когда я час назад с нею беседовала.

– Мэгги… я… она рассказала?

– Рассказала, – Кейс пригладила и без того безукоризненный серый костюм. Наверное, еще не было и пяти утра, но женщина не демонстрировала никаких признаков того, что была грубо разбужена или собиралась впопыхах.

Кара задумалась, спала ли она вообще когда-нибудь?

– Эспель рассказала нам, как посреди ночи ты проснулась от кошмара… и все повторяла: «Они смотрят на меня, я должна уйти» снова и снова. Как она пыталась тебя переубедить, но, в конце концов, ей пришлось пойти за тобой. Как ты, по всей видимости, бесцельно бродила несколько часов, и ей удалось затащить тебя на иммиграционную станцию, когда ударила шиферная буря. – Она замолчала. – Должна сказать, несколько весьма дорогих бровей приподнялось, когда ты назначила бывшую верхолазку фрейлиной, но тебе повезло. Сомневаюсь, что кто-либо другой сумел бы уберечь тебя от подобной непогоды. Мы все в долгу перед этой замарашкой. – Женщина поджала губы, словно позабавленная идеей оказаться в долгу перед полулицей.

Кара медленно протянула:

– Она так сказала? Что я… психанула?

Кейс кивнула, на ее морщинистом лице сложилась сочувственная улыбка. Взглянув на эту улыбку, Кара вспомнила погубленное лицо мужчины с видео. В голове прозвучал голос Джека Вингборо: «Тетушка Мэгги не знает полумер».

На лице сенатора не наблюдалось никаких намеков, на что она была способна. Даже глаза казались добрыми.

– Все в порядке, – сказала Кейс. – Думаешь, ты первое Лицо Стеклянной Лотереи, кого немного тряхануло? Это вполне объяснимо.

– Правда?

– Конечно. Конечно, – успокаивающе покивала сенатор. – То, что мы можем увидеть себя в зеркале, – наша зеркалократическая привилегия; один из взглядов, определяющих нас, – наш собственный. И все же это только одна из тысяч пар глаз, с которыми мы сталкиваемся в нашей жизни. А для Лица Стеклянной Лотереи этот эффект, это растворение нашей власти решать, кто мы, тысячекратно умножается. – Кейс улыбнулась и покачала головой. – Кто бы, столкнувшись с перспективой выйти перед камерами в Ночь Розыгрыша, не испугался потерять себя во всех этих взглядах, пронизывающих, словно булавка бабочку? Кто бы не испугался, что после этого уже никогда не будет свободным? – Она рассмеялась. Кажется, искренне. – С тех пор, как я занимаю пост, сменилось шесть Лиц Лотереи, и все без исключения были в ужасе перед первой Ночью Розыгрыша. Правда, они демонстрировали тревогу не так драматично, как ты, но все же. Не беспокойся.

Веселье в ее голосе высохло, сжалось, словно лужица на раскаленном асфальте.

– Мы не можем позволить тебе снова убежать, Парва, – сказала она, – так что вот, что я тебе скажу. Я расскажу тебе историю… которую не рассказывала другим, потому что думаю: тебе – больше, чем остальным, – необходимо ее услышать, и потому что… – она заколебалась. – Потому что у нас достаточно общего, чтобы ты поняла.

Карие глаза впились в Кару.

– Это история о маленькой девочке. Назовем ее, – губы сенатора скривились, – Маргарет. Ее воспитывала мать в поместье в Старом Городе, Кайлмор-Клоуз в Ньюэме… возможно, ты помнишь его по доотраженным дням?

Кара покачала головой, хотя неплохо знала то место.

– Ну и ладно, – пожала плечами Кейс. – Мать Маргарет была очень молода. Она была умной, доброй и очень находчивой девушкой. Думаю, она бы тебе понравилась. Когда Маргарет родилась, матери исполнилось всего шестнадцать… она уже носила ее под сердцем, когда приехала в Лондон из Гданьска, хотя еще об этом не знала. Мать Маргарет жила в Старом Городе одна, без родителей, так что забота о маленькой девочке полностью легла на ее плечи. Они выросли вместе, Маргарет и ее мама, и стали друг для друга лучшими подругами. В первый день в школе Маргарет рыдала, когда мама ее оставила, а потом угрюмо сидела в классе, словно в тюремной камере, ненавидя каждую проведенную порознь секунду. Каждый день в течение двух лет она сидела за столом и молилась о том, чтобы стать свободной. Но вот наступил день, – голос сенатора дрогнул не более чем на полутон, – когда за нею пришли, скажем так, сослуживцы ее матери. Раздался стук в дверь, крики и треск дешевой древесины, и неожиданно место, всегда казавшееся таким безопасным, перестало таковым быть. Маргарет исполнилось всего восемь, и сначала она не поняла, о чем кричат вломившиеся на кухню большие люди с ножами. Она, конечно, очень испугалась, но пыталась объяснить им, что произошла ошибка; что ее мама – хороший человек, и ни за что бы не стала их обманывать, как они утверждали. Люди не слушали, а у нее не оказалось власти заставить их слушать. Возможно, Маргарет думала, что мама сама сможет все объяснить.

Но мать Маргарет не сопротивлялась. Она даже не взглянула на ворвавшихся людей, просто посмотрела на Маргарет со слезами на глазах и сказала: «Дорогая, если любишь меня, беги».

И Маргарет побежала. Она бежала и бежала так упорно и быстро, как только могла, чтобы доказать маме, как сильно ее любит. Она металась среди сквернословящих людей, уворачиваясь от огромных рук, тянущихся к ней, выскочила за дверь и, скатившись вниз по лестнице, ринулась в лабиринт городских джунглей. Маргарет не останавливалась, пока не добежала до места, в котором иногда играла – узкого заросшего сорняками пустыря между зданиями, где из окон над головой свешивалось постиранное белье, и кто-то несколько лет назад выбросил старое помутневшее зеркало, прислонив его к стене. Зеркало стояло напротив окна, и в погожие летние деньки Маргарет становилась между ними, пораженная картинками, тянущимися, словно бумажная гирлянда, вырезанная в отражениях по обе стороны. Она встала там и сейчас, плачущая и испуганная, просто надеясь, что что-нибудь произойдет, и… Уверена, ты догадываешься, что произошло.

Кара кивнула, но ничего не сказала.

– Зеркальная сестра Маргарет взяла другое, но похожее имя, и две девочки быстро подружились, объединенные общим опытом и разделенные лишь толщиной зеркальной панели. Даже когда новоиспеченную зеркалократку удочерила богатая новогородская семья, ей хотелось вернуться к тому месту и к той девочке, с которой ее разлучили. Она через годы пронесла верность своей сестре.

Сестры больше никогда не видели матери. Те люди никогда не приходили за Маргарет, разве что в кошмарах; ни Совет, ни полиция тоже не приходили. Никто не велел ей возвращаться в школу; она, наконец, обрела свободу, о которой мечтала в классной комнате, но те последние несколько секунд, проведенных дома, уже показали ей, что свобода – лишь химера.

Она поняла, что стать по-настоящему свободной невозможно, потому что в мире живет слишком много других людей. Людей, которые могут причинить тебе зло… которые могут сбить тебя с намеченного пути. Метафора насчет часового механизма, конечно, клише, – Кейс поморщилась, явно смутившись, – но она появилась не просто так: все мы винтики, и единственный способ контролировать себя – контролировать винтики, которые с тобой соприкасаются, и таким образом контролировать все винтики, которые соприкасаются с ними, и так далее. Истинная свобода зиждется на абсолютном контроле, – констатировала сенатор сей очевидный для нее факт. – Зеркальная сестра Маргарет выросла во влиятельную молодую женщину, знающую, что со временем она станет еще сильнее. Так что, хотя это было рискованно, и новая семья подобного не одобряла, когда ей исполнилось шестнадцать, она в последний раз вернулась на пустырь между домами и заставила обеих девушек, которых увидела в отражении, дать обещание. Она пообещала, что станет свободной, за них обеих. И если для этого потребуется полный контроль, то она не остановится, пока не добьется его. – Кейс пожала плечами, не одобряя саму себя. – Надо признать, это невыполнимая задача, но мы спотыкаемся, пытаемся и приближаемся к успеху по мере сил и возможностей. Теперь ты вправе думать: «О чем блеет эта старая кошелка?», но мне кажется, ты улавливаешь мою мысль?

Кара не ответила. Кейс ласково погладила ее по плечу:

– Думаю, ты понимаешь, как важен контроль, Парва. Я вижу это в тебе. Думаю, вчера потеря контроля серьезно тебя напугала, но тебе не нужно бояться. Мы на твоей стороне: я, Сенат, зеркалократы, весь Лондон-за-Стеклом. Это мой город, и я проследила за тем, чтобы это была самая большая и самая жестко контролируемая рекламная кампания, которую когда-либо видели по эту сторону зеркала. Тебе не надо бояться их взглядов, Парва. Пусть смотрят. Мы можем контролировать то, как они тебя видят. Единственное, что ждет тебя завтра вечером, – их любовь.

Она осторожно подняла Карину голову и взбила подушки, потом натянула на нее одеяло.

Кара застыла, когда женщина наклонилась и поцеловала ее в покрытый шрамами лоб.

– Отдохни. До розыгрыша остался всего один день, и ты очень нужна нам в лучшем виде. – Кейс встала. – Твоя верхолазка снаружи: ужасно к тебе рвется – прямо подпрыгивает от нетерпения. – Кейс выгнула бровь, а потом улыбнулась, как родители, считающие себя крутыми. – Думаю, ты сделала хороший выбор, Парва. Она мне нравится. Но если эта ваша… ситуация продолжится, думаю, мы лучше ее повысим. Достаточно будет дать ей возможность купить себе несколько веснушек и, возможно, пару ямочек. Просто чтобы сохранить приличия, понимаешь?

Кара почувствовала, как за ответной улыбкой, которую она выдавила, опухает горло.

– Я спрошу ее, – девушка попыталась сохранить легкий тон. – В конце концов, это ее лицо.

Кейс рассмеялась, хотя Кара не шутила. Положив ладонь на дверную ручку, сенатор заколебалась.

– Парва, – небрежно произнесла она, – мы все, конечно, очень благодарны Эспель за то, что прошлой ночью она так быстро соображала, но… жаль, что единственное убежище оказалось на станции. Не знаю, что ты запомнила из нападения Безликих.

– Нападение Безликих? – резко переспросила Кара.

– Верно, – спокойно кивнула Кейс. – Они совершенно разбомбили станцию… Рыцари вели себя героически, но из-за грозы прибыли слишком поздно, чтобы остановить расистское нападение террористов. Оно унесло жизни всех новых иммигрантов. Ужасная трагедия, страшное преступление. – Она остановилась. – Я лично поговорила с каждым Рыцарем и медработником, пережившими нападение, и все они сходятся на мысли, что именно это и произошло. Согласились они и с тем, что прошлой ночью не видели самой красивой женщины Лондона-за-Стеклом. Пока они волновались, она, должно быть, спала в своей кровати здесь, в Осколке, где ей и место.

Кара с трудом сглотнула под нежным, но немигающим взглядом Кейс.

– Во имя контроля? – поинтересовалась девушка и сама едва расслышала свой голос. Кейс слабо улыбнулась, но ничего не сказала.

– Что-то не припомню никакого нападения Безликих прошлой ночью, – наконец, проговорила Кара.

– Конечно, не помнишь, – сказала Кейс. – Откуда? Это случилось очень далеко отсюда.

Женщина открыла дверь, за которой Кара увидела Эспель, действительно переминающуюся с ноги на ногу. На ней снова была черная блузка и брюки, которые Кара ей одолжила, и Кара не могла не заметить, что, несмотря на то, что это именно ее чуть не утащило бетонокожее существо, полулицей девушке не прописали постельный режим. Она выглядела изможденной, но собранной.

Верхолазка низко склонила голову перед сенатором.

Учитывая презрение Эспель к формальности, Кара заключила, что она очень, очень боится старую зеркалократку.

– Твоя госпожа проснулась, – сказала ей Кейс. – Присматривай за нею, как присматриваешь всегда.