Кара моргнула:

– Повтори-ка?

– Вы – самая красивая женщина в мире, мэм.

– Ох… ладно, – Кара резко села, промахнувшись мимо края дивана, и шлепнулась на пол. – Ой! – вскрикнула она, и Эспель встревоженно подалась вперед.

– Вы в порядке?

– В порядке. Просто…

На секунду мир поплыл перед глазами. Рекламные щиты, то, как люди на нее смотрели, очередь в скальпельную – казалось бы, Каре было нечему удивляться, но слова все равно застряли в пересохшем горле, а в ушах, словно шум далекого движения, стоял гул.

– Я… Правда?

Ее новая фрейлина кивнула. Она провела по своей собственной бледной щеке гранью стакана, словно повторяя линии Кариных шрамов.

– Конечно, в других городах из-за этого дуются, но даже в Мирроркеше и Зеркалограде нет никого и близко столь же асимметричного. Вы – первое Лицо Лотереи за последние сорок лет, не принадлежащее к трем большим семействам, и единственная зеркалорожденная первого поколения, когда-либо занимавшая эту должность. В газетах вас называют «триумфом многообразия». – Ее губы скривились слегка насмешливым сомнением.

– Ты не согласна? – поинтересовалась Кара.

– О нет, графиня. Уверена, так и есть. В своем роде. Просто…

– Да?

– Ну, знаете… – Эспель пожала плечами. – Зеркалорожденная зеркалократка или естественнорожденная зеркалократка… – она сделала вид, что взвешивает понятия в руках, словно мешки с мукой. – Все одно: Зеркальная знать. А я – всего лишь полулицее дитя из Псарни. Все это немного за рамками моего класса.

Кара нахмурилась:

– Что значит «полулицее»?

Эспель уставилась на Кару, словно та спросила, что такое «нос». Она указала на шов, идущий по центру ее лба.

– Это значит именно то, что значит, графиня.

Я искусственнокожая, стянутоликая… синистресса, леволицая. У меня только половина лица.

Кара непонимающе покачала головой, и Эспель присвистнула.

– Сколько же вы забыли? Маго, как это объяснить? – пробормотала она.

Мгновение она выглядела совершенно растерянной, потом отставила стакан и заложила палец за левое ухо.

– Когда я родилась, – начала она, – я родилась с этим, – она провела кончиком пальца вдоль челюсти, – моим собственным естественным лицом. Но оно прекращалось здесь. – Палец остановился на подбородке, где кожу отмечала серебряная нить. – Справа все было пустым, словно неиспользованная бумага, как и у моих мамы с папой, и у их мам и пап, и моих прапрапрофилей, когда в тридцатых они отразились из Старого Города. Вся моя семья начинала жить в этом городе с половиной лица. – В голосе послышались напряженные нотки. – Но ведь в таком виде нигде не появишься? Людей затошнит от такого зрелища. Поэтому правительство ввело протезы. – Палец Эспель пересек шов и пополз по правой стороне лица. – Это обыкновенная зеркальная кожа серийного производства, привитая, когда я была ребенком. Она изменяется в соответствии с врожденной половинкой, полностью ее копируя, поэтому они всегда одинаковые. «Пластика. Косметика. Торжество эстетики», – пропела она, подражая телевизионной рекламе. – Это мое Пэ-О.

– Пэ-О? – переспросила Кара.

– Пэ-О, – кивнула Эспель. – Перевернутое Отражение. – Она прикоснулась к левой щеке. – Лицо, – сказала она, потом ткнула пальцем в правую щеку. – Фальшивка. Дошло?

Кара медленно кивнула. Она подумала о том, как закрывались раны на правой щеке Эспель, когда их зашивали на левой. Отражения отражений в отражениях, как лабиринт в комнате смеха. От одной мысли в желудке поднялся головокружительный водоворот.

– Это отражение, – пробормотала она. – Полная симметрия.

Услышав слово «симметрия», Эспель поморщилась и опустила взгляд.

– Ладно, ладно, – проворчала она. – Незачем заострять на этом внимание. Я же не говорила, что это красиво. Я не могу позволить себе каких-либо оригинальных особенностей, вот и всё. На настоящую веснушку или ресницу уйдет двухнедельная зарплата верхолазки, даже если работаешь в Дворцовой Бригаде.

Эспель неистово вспыхнула, и Кара поняла: она смотрела на симметричную девушку тем же взглядом, каким на нее смотрели люди дома. Кара ненавидела такие взгляды и поспешно опустила глаза.

– Ты давно подалась в верхолазки? – поинтересовалась она, желая сменить тему.

– Восемь лет назад, мэм, – ответила Эспель. – Начала топтать плитку через неделю после девятого дня рождения. В Псарнятауне… извините… в смысле, в Кенсингтоне, откуда я родом, это своего рода местный бизнес. Там довольно суровый климат: шиферные грозы, цементные муссоны, даже прикольные трубные шквалы. Такая вот занимательная осадкотектура.

– Трубные шквалы? – пробормотала Кара. – Офигеть! – Она потерла глаза, на секунду вообразив сплошной поток готовых труб, обрушивающийся из облаков. – А откуда она берется? – Графиня попыталась произнести незнакомый термин, словно привычный. – Осадкотектура?

Эспель вскинула брови:

– С неба, мэм.

– Спасибо, – слегка язвительно бросила Кара. – Я имела в виду, до этого.

– Самое большое зеркало в городе – это река, а самое большое, что оно отражает, – здания, так что множество отражений бетона и кирпича вспениваются и разбиваются в волнах, а потом испаряются с водой, конденсируются в облака и снова падают вниз.

– Похоже, ты настоящий специалист.

– Ой, я бы не сказала, – тоном человека, которому приходится часто это повторять, проговорила Эспель. – Но лазка должна кое-что смыслить в зеркальной метеорологии. Помогает не получить по мозгам падающим кирпичом – важный аспект нашей работы, к которому я всегда, типа, относилась серьезно.

Осушив стакан, Эспель робко взглянула на Кару и тут же широко улыбнулась.

– Кстати, – сказала она, – спасибо.

Кара взглянула на порезы на руке.

– Не за что, – сухо произнесла она.

Эспель подалась вперед. Выражение ее лица стало почти благоговейным, когда она посмотрела на Карины щеки.

– Скажу честно, – пробормотала она, – я была одной из тех, кто считал, что фотографии подправлены, но… Матерь Зеркал! Они такие замысловатые… словно вечно продолжающийся лабиринт. В этих шрамах можно заблудиться. – Ее пальцы дернулись, словно девушка хотела прикоснуться к Кариным шрамам, но была слишком застенчива, чтобы даже поднять руку. – Вы на голову круче любого из Зеркальной знати.

В этих шрамах… Противный рваный заусенец фразы зацепил что-то в Карином сознании.

– Эта докторша не стала бы оставлять у тебя на лице шрамы? – спросила она. – Чтобы ты походила на меня. Не… только потому, что я так сказала?

Эспель ошеломленно уставилась на нее.

– Почему бы и нет?

– Но это твое лицо.

– Да, технически ей нужно мое согласие. Но, честно говоря, мэм, сами подумайте. Кто бы поверил, скажи я, будто не разрешаю? Все хотят выглядеть, как Парва Хан, и все об этом знают. Никто не поверит мне, если я скажу, что считаю иначе. Они решат, что я просто напрашиваюсь на неприятности.

Резкость в ее голосе поразила Кару.

– Но ты считаешь? – спросила она. – В смысле, считаешь иначе. – Она вспомнила, как Эспель смотрела на скальпель доктора: со страхом на лице и ненавистью к застывшему над нею острию.

– Эспель?

– Мэм.

– Почему ты не хочешь выглядеть, как я?

Голубые глаза Эспель закатились, заглядывая в Карины глаза. Пьяная смешливость исчезла, и только на одно мгновение выражение лица блондинки стало жестоким и гордым.

– Как вы сказали, миледи, это – мое лицо.

Чуть позже Эспель заклевала носом, ее глаза начали слипаться. Вспомнив, что верхолазка пропустила уже пять рюмок, Кара принюхалась к собственной. Одних паров, казалось, хватало для растворения префронтальной коры. Безопасно ли вообще пить эту дрянь неразбавленной? Паузы между словами Эспель становились все длиннее и длиннее, и она нащупывала их в воздухе перед собой, словно неуловимых бабочек. В конце концов, она попросила ее извинить, положила руки на колени и решительно приготовилась подняться. Минут пять спустя она все еще сидела, не глядя ни на что конкретное. Кара мягко толкнула Эспель плечом, и та опрокинулась на диван, словно доминошка. Кара приподняла голову своей новой фрейлины и подсунула под нее подушку, чтобы не затекла шея. Верхолазка томно, как кошка, потянулась, а затем свернулась, обхватив себя тонкими руками, словно она замерзла.

Кара закрыла глаза, но за веками вспыхивали реклама, окровавленный пол и безликий мужчина. Она вздохнула:

– К черту. В любом случае, не похоже, что сегодня мне удастся поспать. – Она прошлёпала в спальню и вернулась, волоча за собой одеяло.

Накинув его на свою новую фрейлину, Кара на пару мгновений задержалась на ней взглядом, пытаясь ее разгадать: Эспель хватало храбрости, чтобы носиться по крышам сквозь завесы коварных шиферных капель, но она словно язык проглотила, когда столкнулась со скромной персоной Парвы Хан.

«А как ты напряглась, когда я посмотрела на тебя, – подумала Кара. – Словно маленький затравленный зверек. Будто не хотела, чтобы я вообще тебя видела». Кара хорошо знала, каково это, – так хорошо, что даже призадумалась, не приписывает ли свои чувства девушке.

Она подошла к окну. Башни и шпили снаружи светились в ночи: город полыхал, как зеркало, обращенное к звездам. За рекой рекламный щит Лотереи подсвечивался желтым прожектором, словно Лондон-за-Стеклом не желал делиться этим лицом с тьмой. Со все нарастающим беспокойством Кара глядела на фотографию пропавшей зеркальной сестры.

Где можно спрятать в городе человека, лицо которого вывешено на каждом углу? В городе, жители которого знают его лучше своих собственных лиц?

«В гробу, – пискнул сочащийся ядом голосок у нее в голове. – В земле. В мешке на дне реки, если ее забрали Безликие. Или, может, они совсем от него избавились». Девушка содрогнулась при воспоминании о пустой коже в пропагандистском ролике.

«Но разве не в этом весь смысл?» – подумала она. Если террористы и впрямь убили лицо Стеклянной Лотереи, разве они не захотели бы это продемонстрировать? Где же видео, в котором они глумятся над Парвой, стирая ее черты?

Эти террористы как-то не подходили на роль похитителей. Было еще что-то – что-то, что она упустила. Кара попыталась сосредоточиться, все обдумать, но от усталости мысли болтались вне досягаемости, словно приманки на палочке.

«Все просто, – голос в голове, казалось, слегка оживился. – Ты столько раз видела подобное в фильмах. Восстанови ее перемещения. Найди туалет с кровавым отпечатком. Проследи ее оттуда. Только сделай это, никого ни о чем не спрашивая: никто не должен заподозрить, что ты – не она».

«Как просто, – подумала она, борясь с тошнотой. – Отлично».

Конечно, то, что она не могла бродить вокруг, интересуясь перемещениями своей зеркальной сестры, не означало, что и никто другой не мог. Она поглядела на спящую на диване Эспель. Городские огни резко подчеркнули скулы на идеально симметричном лице.

Новая фрейлина: неопытная, нервная и стремящаяся угодить, желает узнать привычки своего нового работодателя? Да, это может сработать…

«Чей бессмертный взор, любя», – подумала Кара, покусывая губу, чего мама вечно просила ее не делать…

…и ее захлестнула тоска по дому, внезапная и жестокая, словно сердечный приступ. Девушка почувствовала себя отчаянно одинокой. Она скучала по Бет, скучала по маме, а осознание, что мама не скучает по ней в ответ, не прибавляло веселья.

Кара помедлила. Облизала губы и откашлялась. Затем, прежде чем окончательно распереживаться, еле слышно заговорила в ночь:

Она тяжело сглотнула, разглядывая свое отражение в темном оконном стекле.

«Самая красивая женщина в мире, – подумала она. – Завтра, Кара, ею предстоит стать тебе».