Глава 49

Дни тянулись мучительно долго. Я пыталась чем-то себя занять, но по большей части крутила записи про Капищено, которые выпросила у Петрова. Смотрела и проживала все заново. А когда очередной ролик заканчивался, даже не замечала, как гаснет экран, а я запросто сижу в темноте и больше ее не боюсь.

Никто не звонил, ничего не рассказывал. Новостей про Амелина не было, зато других событий хватало.

В среду в школе появилась Кристина Ворожцова.

Я сидела в столовой и под очередные дебаты Петрова с Марковым перекатывала конспект по обществознанию. Писала себе спокойно, даже в тему спора вникать не хотелось, но вдруг поняла, что они не разговаривают. Никто не разговаривает. Будто вся столовая замерла, и слышно, как на кухне кипит вода.

Осторожно подняла голову. Перед нашим столом стояла Кристина Ворожцова, и все смотрели на нее, словно на материализовавшийся капищенский призрак. Она была одета как нормальный человек: в обычную синюю блузку и школьную юбку, и накрашена как нормальный человек, и волосы просто забраны в хвост.

– Привет, – тихо поздоровалась она.

– Привет, – ответили Настя и Петров.

– Я решила не выкладывать второй ролик.

– Мы и не рассчитывали, – отозвался Марков.

– Я записала другой, – сказала Кристина. – Где прошу у вас прощения.

– Какая скукота, – Петров изобразил, что зевает. – Такое смотреть никто не будет.

– Хотела разрешения спросить, можно ли это выложить.

– С чего бы это? В прошлый раз ты не особо спрашивала, – фыркнул Марков.

– Она пришла не за этим, – ответил за Ворожцову Петров.

– А за чем? – удивился Герасимов.

Они говорили так, словно Кристины не было.

– Она так извиняется, – пояснил Петров.

Герасимов посмотрел на Кристину:

– Ну, тогда пусть извиняется.

– Я уже Тоне и Егору говорила, что мне очень жаль.

– Ну уж нет! Ты обвиняла нас всех, теперь перед всеми и извиняйся, – Герасимов был непреклонен.

Тогда Кристина в волнении захлопала глазами, глубоко вдохнула и отчетливо произнесла:

– Ребята, простите меня, пожалуйста. Я поступила очень глупо и плохо. Хотите, на колени встану? – подбородок у нее дрожал, и было видно, что она готова это сделать.

– Не, на колени – это лишнее, – поморщился Марков. Мы с ним переглянулись, вспомнив одно и то же.

– Конечно, мы тебя прощаем, – тут же затараторила Семина. – И не нужно ничего больше выкладывать, нам и так нормально, а Интернет про это уже забыл. Там в одном городе пять восьмиклассниц одиннадцатиклассника ногами избили, до сотрясения мозга, и еще один пацан от несчастной любви повесился и записку кровью написал. Так что народу есть что обсуждать.

Все начали собираться. Кристина так и стояла в растерянности, а потом осторожно спросила:

– И что мне теперь делать?

Мы замялись, а Герасимов снял с плеча рюкзак и протянул ей:

– На вот, можешь понести.

Петров так громко засмеялся, что англичанка, сидевшая за учительским столом, сделала нам замечание.

Мы пошли на выход. Одновременно с нами стала выходить компания Подольского. Похоже, они сидели и слушали наш разговор. И когда возле дверей скопилось много народу, то ли Шишов, то ли Солдатов специально вылил Кристине на спину банановый йогурт. Он мерно потек белой склизкой массой по ее синей блузке, затем по юбке и беззвучно закапал на пол.

Гады захрюкали, еле сдерживаясь, чтобы не заржать в голос. Кристина не заметила и пошла дальше, но мы с Герасимовым заметили. Резко развернувшись к Солдатову, Герасимов со всей дури долбанул ему в ухо. Так сильно, что тот с ног свалился. А затем таким же манером треснул Шишова. Но тот не упал, а лишь отлетел на столы с грязной посудой, которая от толчка посыпалась на пол.

Кто-то из мелких подбежал к Петрову и начал кричать: «Снимай, снимай!» Но Петров строго одернул его, сказав: «Это тебе не кино». Сразу понабежали учителя, повели Герасимова к директору, а Солдатова и Шишова – к медсестре. Однако к директрисе пошел еще и Марков и отмазал Герасимова за пять минут, сказав, что с этим вопросом придет разбираться его отец. А она, директриса, отлично знает, как серьезно отец Маркова относится к вопросам справедливости и порядка.

В пятницу позвонил Якушин и позвал гулять. Мы пошли в парк. Было уже темно, тускло, через один мерцали фонари. Якушин был в капюшоне, я тоже, поэтому мы почти не видели друг друга. Он рассказывал о школе, химии и биологии, и о том, что умеет играть на гитаре, коллекционирует монеты, любит Джека Лондона и Ремарка, Металлику и АC/DC. Я слушала его, но почему-то невнимательно, то и дело проваливаясь в свои мысли.

Нужно было взять его под руку, чтобы лучше слышать, но всякий раз, когда я вспоминала об этом, снова отвлекалась. На странные и неожиданные мысли вроде того, что если бы у меня были сверхспособности, я хотела бы уметь перемещаться во времени и пространстве, потому что это классное умение. Вот только перемещаться в будущее не хотелось. Ведь если узнать что-то про себя заранее, получится, что выбора уже нет, а значит, и интереса жить дальше. Потому что это неправда, что если заглянуть в будущее, можно исправить что-то плохое. Будущее на то и будущее, чтобы быть единственным. В противном случае будущих должно быть несчетное множество вариантов, которые рождаются от любого шевеления пальцем.

Могла ли я когда-нибудь подумать, что Якушин позовет меня на свидание? Конечно, могла. В своих собственных фантазиях, которые неожиданно стали будущим. А если бы я тогда узнала это будущее, было ли бы все так, как сейчас? Была ли бы я такой, как сейчас? Происходило ли бы со мной то, что происходит?

– Эй, Тоня, – Якушин потряс меня за локоть. – Ты где?

– А ты хотел бы перемещаться во времени и пространстве?

– Тебе совсем не интересно меня слушать?

– Извини. Давно хотела спросить, как ты решился поехать за нами?

– Да никак не решался. Просто сел и поехал. Очень нервирует, когда в голове крутится тысяча вариантов, а ты не в состоянии их проверить. Точно ушел из дома, но не уверен, запер ли квартиру.

– Я, если бы не умела перемещаться в пространстве, так не смогла.

– Да хватит уже об этом, – он смутился.

– А ты хотел бы вернуться обратно, чтобы прожить там все заново?

– Зачем? Если все время возвращать то, что было, ничего нового не произойдет.

– Ты прав, – согласилась я. – Но у меня такое чувство, будто, как ты говоришь, я то ли квартиру не заперла, то ли оставила там какую-то важную вещь и теперь лишь об этом и думаю. Наверное, просто скучаю.

– А чего скучать? – Якушин заглянул под мой капюшон. – Что нам мешает? У меня теперь куча времени. Маме сиделка, которую взяли, пока меня не было, очень нравится.

Он остановился возле лавочки, и мы смогли наконец нормально посмотреть друг на друга.

– Пойдем завтра в кино?

Я ожидала нечто подобное, но все равно не была готова.

– Наверное, нет. Не знаю. Видимо, нет.

– А еще говоришь, скучаешь.

– Это другое.

– Что такое, Тоня? Ты не слышала ни одного слова из того, что я тебе говорил. Ты витаешь в каких-то своих мыслях. Теперь не хочешь идти со мной в кино. В чем проблема? Я тебя обидел?

– Конечно, нет. Но ты сам мне советовал выбраться из стакана и, теперь, когда мой стакан разбился вдребезги, я понимаю, что ты меня не просто так приглашаешь.

– Так-так. – Якушин полез в карман и достал сигареты, а меня буквально затрясло, и не только от холода.

– Продолжай. – Он прикурил.

Зубы стучали, язык отказывался поворачиваться. Но я умела быть сильной: пошла через снежное поле с Марковым, не побоялась лезть в темный тоннель, дралась с волком. Что в сравнении со всем этим обычные слова?

Но каждое из них казалось камнем, который нужно мучительно выдавливать из себя.

– Ты ведь знаешь, что всегда мне нравился? Еще со школы.

– Да? – Якушин спокойно пожал плечами. – Ну, может быть. И что?

– Тогда ты казался мне абсолютно идеальным и совершенно недостижимым. А теперь стоишь напротив, и до тебя можно дотронуться, даже пойти в кино. Но после того, как я узнала, какой ты на самом деле, ты стал еще более нереальным и недостижимым. Понимаешь?

– Нет, – он воспринял мои слова как-то по-своему, взял за руку и потянул к себе.

Я осторожно высвободилась.

– Это как если бы один положительный заряд все время стремился приблизиться к другому положительному. Как пытаться дойти до горизонта или ловить свою тень. Понимаешь?

– Не понимаю, – он серьезно покачал головой. – При чем тут все это? Кажется, ты слишком путано пытаешься меня послать.

– Это не так! Не послать. Я пытаюсь объяснить, какой ты светлый, добрый и правильный. Ты надежный. Ты прекрасный друг. Ты очень красивый. И что мне до тебя, как до солнца.

– Блин, Осеева, как была замороченная, так и осталась, – он невесело усмехнулся. – Просто ты носишь это кольцо, и я подумал, что все в порядке.

Я совсем забыла про кольцо. Сняла его с пальца и сунула ему в карман.

– Оно же «без всякого такого».

Якушин быстро достал его и кинул в мой:

– А теперь «со всяким таким».

– Саша, я не шучу.

– Хорошо, я понял.

– Ты обиделся?

– Нет. Потому что, наверное, сам виноват. Раньше все как-то проще складывалось. Если ты понимаешь, о чем я.

– О том, что девчонки всегда сами на тебя вешаются?

– Это ты сейчас со зла сказала, прямо как моя мама. – Даже в тусклом свете фонаря стало заметно, как он покраснел.

– Не со зла. Так и есть. И я тоже. Я сама думала, что все в порядке, но оказалось, что совсем не в порядке, и никакого порядка вообще нет. Что все с ног на голову. Сейчас, когда я это тебе говорю, мой рассудок готов казнить меня за каждое слово.

– Хватит, – беззлобно остановил меня он. – Я уже сказал, что не обижаюсь.

– Слушай, Якушин, у тебя есть недостатки?

– Мои недостатки в том, что их нет, – отшутился он.

– Я серьезно.

– Не сомневайся, я же человек, а не солнце.

– И какие?

Он медленно затянулся сигаретой и картинно выпустил одно за другим три колечка.

– У тебя был шанс узнать об этом, но ты его упустила.

Однако мы все равно договорились пойти в кино, и я была ему безмерно благодарна – за то, что он освободил меня наконец от той наивной, надуманной и застилавшей глаза детской влюбленности.