Глава 48

Мрачные, неприятные подозрения начали копошиться в моей голове. Противные, навязчивые, до конца не оформившиеся мысли.

Я же не ответила Амелину сразу. Конечно, его могли до сих пор не выписать, а в больнице у него нет ни телефона, ни компьютера. Но он писал в тот день, когда я приехала.

В общем, на следующий день я приняла решение пойти к нему домой. Причем, как решила, так и побежала. Просто шла из школы своей дорогой, развернулась и помчалась в другую сторону. Не знаю, что на меня нашло, но я летела сломя голову по снежным лужам, перескакивая через газонные ограждения, один раз даже на красный свет.

Обшарпанный вонючий подъезд, исписанные стены, пятый этаж.

Замешкалась, как тогда перед дверью Кристины, но если в тот раз я колебалась пару секунд, теперь застыла, не решаясь позвонить.

Минут пять так стояла, пока не услышала, что кто-то медленно и грузно поднимается по лестнице.

Пожилая измученная женщина с большими тряпичными сумками в обеих руках поравнялась со мной, подозрительно посмотрела, затем поставила сумки на пол и, тяжело переводя дыхание, спросила: «Вы к кому?»

– А Костя дома? – смущенно и тупо спросила я.

Женщина растерянно уставилась на меня, так, словно я сказала что-то неприличное.

– Тоня?

Мы сидели на кухне и пили чай. Точнее, я пила, а она говорила и говорила без умолку, будто сто лет ни с кем не разговаривала.

– Сама я родом из Ярославской области, деревенская, но как мать померла, уехала с теткой в Москву, выучилась, замуж вышла и вроде немного пообжилась здесь, а по окончании института муж получил распределение на «Чайку». Как раз неподалеку от нашей деревни. Думали, отработает положенный срок, вернемся, но как Мила родилась, уже и не до Москвы было. А Мила-то с рождения получилась ладной девчушкой, и мы с Витей так радовались, что она у нас первой красавицей растет, что от этой радости, видать, все проглядели.

Училась она неважно, зато танцами увлеклась. Способности у нее к этому делу оказались. На соревнования с бальным коллективом ездила, места какие-то занимала, пока у нас денег хватало. Потому что знаешь, какое это дорогое дело? Одни платья чего стоят. До сих пор перед глазами стоит, как она рыдала, когда я ей объявила, что с танцами придется заканчивать. Но потом нашла себе какую-то модную студию и стала пропадать там. Ну, а я что? Вроде при деле ребенок. Только учебу забросила совсем, еле восемь классов дотянула, пошла в училище.

Муж мой расстраивался очень, что дурында такая вышла. Повлиять пытался, но куда там. У нее одни поклонники на уме были. То один, то другой, я и со счета сбилась. Естественно, закончилось дело тем, что в шестнадцать лет она забеременела. Собиралась аборт делать, но я ей категорически запретила. Категорически. Много мы ругались из-за этого, она все из-за танцев своих тряслась, дескать, фигуру потеряет и время упустит. Но я стояла намертво. Вот так, с горем пополам, Костик все же родился. Папашу мы его в глаза не видели. Я до сих пор не уверена, что Мила сама знает.

В общем, она как родила, сразу вернулась к своей разгульной жизни. Благо, подрабатывала, себя кормила, а до ребенка ей никакого дела не было, точно и не ее он вовсе. Учиться кое-как закончила, и тюкнуло ее поехать в Москву. Дескать, там условия, работа, женихи и деньги. Ну, я отдала ей ключи от оставшейся мне по завещанию теткиной квартиры, и следующие два года она к нам ни разу не приезжала.

Но нам и без нее хорошо было, если не считать, что у Вити инсульт случился и работать он уже не мог. Зато с Костиком сидел, много с ним возился, хотя сам едва ходил и почти не разговаривал.

И вот однажды она заявилась. Вся такая расфуфыренная, надменная, увидела Костика и сразу к нему прониклась. Ведь он тогда точно ангелок был, как она сама в детстве. Говорит, хочу, чтобы сын ко мне переехал. Я велела ей не дергать мальчишку и не дурить ему голову. Она не настаивала, только денег попросила и уехала с богом.

А через полгода опять объявилась. Сказала: «Не дадите денег – заберу ребенка».

Так и пошло, только и успевали откупаться. Один раз даже прописку в ту квартиру выторговала, а мне и не жалко, лишь бы нас в покое оставила.

Но вскоре у соседей наших по дому трагедия случилась: муж по пьянке пасынка своего зарезал. А Костик в ту ночь все слышал, и на него эта история сильное впечатление произвела. Плохо спать стал, голоса чудились. Так вот, как та женщина съехала, мы с Витей решили выкупить вторую половину дома, чтобы соседей не было.

Поэтому, когда Мила явилась в следующий раз, сильно разозлилась, что мы ничего дать не можем. Орала, что мы жируем, а ее в трудную минуту не поддерживаем. Ну, я послала ее куда подальше, а когда наутро проснулись, оказалось, что она уехала и Костика с собой забрала.

В ту же минуту я собралась и поехала в Москву, подалась в квартиру, а там никого, тишина и пустота. Под дверью сидела сутки, никто не пришел. Вернулась, потому что Вите уход нужен. Да и что мы могли сделать? Мила ведь мать Костику, законное право имела. Написала ей письмо, пообещала найти деньги, пусть только ребенка вернет. Она в ответ такую сумму выставила, что Витю второй инсульт хватил.

– Ты еще от меня не устала? – Костина бабушка встала, полезла в шкафчик и, достав валокордин, накапала в столовую ложку.

По кухне растекся едкий валериановый запах.

– Нет. Мне интересно.

– Я так подробно рассказываю, чтобы ты не делала поспешных выводов.

– А я и не делаю.

– Погоди, выслушай сначала. Я умоляла Милу приехать, привезти Костика хотя бы на лето, но с таким же успехом можно было биться о стену. Думала, она пошла на принцип. Но дело, оказывается, было в другом. Только слишком поздно я об этом узнала. Не буду мучить тебя подробностями, как по крупицам выуживала информацию, скажу лишь, что теперь знаю, что происходило все эти годы.

Оказалось, она действительно нашла себе работу танцовщицы. Но какой? В ночных клубах с голой задницей плясала, а Костик целыми днями один сидел. Поначалу у нее, конечно, ума хватило его в сад отдать, и в школу он немного походил. Но это мешало ее собственной жизни и распорядку, так что она быстренько забрала его из той школы, а новую подыскивать некогда было. Он целый класс пропустил. Потом она все же чухнулась, пристроила его еще куда-то, но и там ненадолго.

Он очень толковый мальчик. Хоть и много пропускал, его опять в соответствующий класс принимали. Дед гордился бы. Только, так или иначе, то была не жизнь, потому что Мила находилась в постоянном поиске. Даже велела Костику сестрой себя называть, чтобы мужиков не отпугивал.

Могу лишь представить, что тут творилось. И ребенок во всем этом жил. А в двенадцать он в первый раз попытался сделать это с собой. Не знаю, что произошло, но мне одна сердобольная женщина из шестьдесят первой квартиры позвонила и рассказала, что скорые приезжали в три утра и что Мила на весь подъезд всю ночь в истерике орала.

Я снялась и в тот же день приехала. Дочка меня впустила, но сказала, что это не мое дело и чтобы я больше к ним не лезла. Я ответила, что теперь душу продам, но Костика от нее заберу. Мы очень сильно тогда поругались.

После того визита она вообще перестала выпускать его из квартиры – боялась, что я что-нибудь этакое сотворю. Даже в школу не разрешала ему ходить.

Но так вышло, что как раз в это время Витя умер и мне пришлось на время отложить свои планы. А через год – новый инцидент. Очередной Милин хахаль буянил, а Костик взял и облил его уксусом. Тогда-то Мила и примчалась ко мне, типа, дай денег заплатить мужику, чтобы он заявление из полиции забрал. Конечно, я дала ей деньги, но при условии, что она устроит мальчика в нормальную школу и сделает все, чтобы подобное не повторилось. Иначе я сама напишу заявление и потребую лишить ее родительских прав.

Мила поклялась, что все исправит. И действительно, Костя пошел в школу, два года подряд отходил. Но горбатого могила исправит, и дочкины пьянки начались по новой. Я поехала, чтобы поговорить с ней, но случайно встретила возле подъезда Костика, – она шмыгнула носом, вся покраснела, как от натуги, и около минуты не могла произнести ни слова.

– Он почти не изменился, такой же славный, но бледный очень, и все лицо в ссадинах и синяках, будто беспризорник какой. Я кинулась к нему, не сдержалась, заплакала после стольких лет. Но он лишь с удивлением посмотрел на меня, будто в первый раз видит, а когда сказала, что я его бабушка, ответил, что это неправда, потому что его бабушка и дедушка умерли, когда ему было шесть. Развернулся и ушел. И прямо в тот же день он снова вскрыл себе вены. Тогда я поняла, что ждать нельзя: пошла и подала заявление на Милу о лишении родительских прав. С судом у нас тоже все непросто. Три раза мой иск отклоняли из-за бюрократической ерунды. Потом опрашивали соседей, учителей и врачей, чтобы собрать доказательства, что обстановка неблагополучная. После ждала, когда приставы подключатся.

В общем, пока все это тянулось, произошло страшное: Костя убил человека, какого-то дальнобойщика из Саратова. Вступился за эту дуру, пусть бы ее хоть раз в жизни как следует уму-разуму научили. На суде, правда, было доказано, что этот Воробьев сам Костика чуть не прибил. У мальчика было сломано четыре ребра, плечо вывихнуто, множество огромных ссадин и кровоподтеков. Адвокат показывал такие жуткие фотографии, что весь зал суда плакал. В итоге признали, что Костя ударил Воробьева бутылкой исключительно в целях самообороны, но, с учетом его суицидальной истории, отправили на принудительное психиатрическое лечение. Там он около четырех месяцев провел, в сентябре только отпустили. Милу, конечно, лишили родительских прав, а на меня оформили попечительство.

У него оставалось еще полгода ограничения свободы, я собиралась забрать его и уехать обратно в деревню. И вдруг происшествие с той девочкой, Кристиной, вы сбежали, и все еще больше усложнилось. Из Пскова, под присмотром органов опеки, его направили в московскую больницу. Теперь я не знаю, что дальше будет.

– Почему же? – еле вымолвила я.

– Сейчас он в хирургии, но хотят переводить в психиатрию. Потому что он ведет себя отвратительно, его постоянно колют успокоительными. Если он не стабилизируется, его все-таки переведут в психиатрию, учитывая обстоятельства, положат надолго и с печальными последствиями. Понимаешь, у него навязчивая идея, что ты должна прийти и забрать его оттуда.

– Я поеду прямо сейчас. – Я с готовностью встала.

– Это не так просто. Сначала мне придется поговорить с врачом, чтобы они хотя бы на пару дней перестали давать ему лекарства, а то под ними он ничего не соображает.

– Я могу сама поговорить с врачом.

Она добродушно рассмеялась:

– Спасибо, не нужно. Но я очень рассчитываю, что ты уговоришь его вести себя прилично.

– Конечно, уговорю! – уверенно пообещала я. – Он же не сумасшедший, только придуривается все время. А кто не знает, тот его шутки не поймет.

Бабушка с благодарностью посмотрела на меня.

– Я очень рада, что Костя наконец нашел себе друзей. Раньше он всех избегал, точно прокаженный. Это я по рассказам учителей и одноклассников знаю. Говорили, что некоммуникабельный мальчик. Неадаптированный.

– Слушайте их больше. Вам учителя такого наболтают, им лишь бы ярлык на человека налепить, а одноклассники друг друга в упор не видят. Все у него в порядке и с коммуникабельностью, и с адаптацией.

– Да? – ее взгляд стал заинтересованным. – Я ведь сама с ним только знакомиться заново начинаю. Столько всего наверстать и исправить нужно.

– А вот это у вас не получится, – сказала я довольно резко, во мне бушевало яростное негодование. – Он взрослый. Такое не исправляется.

Она кивнула.

– Только очень прошу, не говори, что я тебе все рассказала. Костя может сильно обидеться на меня. Я надеюсь, что он согласится поехать со мной. Знаешь, в деревне такой воздух, он все-все лечит. Даже душевные расстройства. Только из-за тебя теперь, наверное, ни в какую деревню не поедет.

Мы договорились, что как только будет согласие от врача, она сразу позвонит. А напоследок попросила меня написать записку, чтобы он поверил, что мы с ней встречались. Эта просьба поставило меня в тупик, потому что Амелин все равно не знал моего почерка. Да и что я могла написать? «Веди себя хорошо» или «Слушайся врачей»? Меня бы саму от такого стошнило.

Хотела вспомнить какой-нибудь стих, но ничего подходящего в голову не пришло – я же не заучиваю все подряд, как некоторые. Да и его бабушка стояла над душой с немым вопросом в глазах, следя за каждым моим движением. Пришлось выкручиваться. Песня должна была сработать.

– Что это? – с удивлением спросила она, вглядываясь в английские буквы.

– Шифрованное послание, – очень довольная собой, загадочно ответила я.

– Там нет ничего противозаконного?

– Там все законно, – честно ответила я. – Кроме разрывающих пуль.

Когда я выходила из подъезда, в дверях столкнулась с симпатичной хрупкой женщиной одного со мной роста и яркими зелеными глазами. И сразу поняла, что это Мила. Молодая и стройная блондинка с длинными вьющимися волосами. Я придержала перед ней дверь, а она улыбнулась так лучезарно, будто солнечный свет разлился вокруг, и в сердце остро кольнуло чем-то теплым, близким и болезненно знакомым.

Кто бы мог подумать, что за такой ангельской внешностью скрывается настоящий монстр? Жутко захотелось сделать ей что-нибудь гадкое, например, плюнуть в спину. Но я удержалась, лишь с силой захлопнув за ней дверь, так, что весь первый этаж сотрясся.

Шла домой в бессознательном тумане. И когда позвонил Петров, предложив встретиться, ответила, что не могу никого сейчас видеть, потому что десять минут назад мой мир перевернулся, и теперь никогда уже не вернется в прежнее состояние.