Глава 43
Решительно поднявшись, я подошла к стене с выступами и полезла наверх. Нужно идти до конца.
– Умоляю, не лазь, – Амелин, сообразив, что я делаю, попытался встать, но сразу повалился назад. – Пожалуйста.
– Если у тебя не получилось, это не значит, что не получится у меня.
Я наступила ногой на один камень, ухватилась за другой и повисла. Это было очень похоже на то, как я перелезала стену. Только падать будет гораздо больнее.
– Стой! Подожди.
Но мне было не до него. Сказала себе, что не буду его слушать, оглядываться тоже.
– Тоня, я забыл. Вернись, это очень важно.
Искушающий голос демона.
– Я тебе кое-что дам.
Я непроизвольно замерла. Спасительная и при этом жуткая по сути догадка.
– Ключ?
Он помедлил с ответом, потом едва слышно, но многообещающе произнес:
– Да.
Мгновенно спрыгнув, я бросилась к нему. Ослепляющая ярость застилала глаза, на секунду показалось, что я убью его на месте.
– Какой же ты больной урод! – с силой пнула ногой.
Защищаясь, он закрылся, скрестив руки над головой, и этот механический, затравленный жест тут же меня отрезвил. Столько раз я его видела, но и предположить не могла, что он значит.
– Давай сюда, – я протянула ладонь к зажатому кулаку, но Амелин ловко, точно играя, уклонился в сторону, так что пришлось ловить его за шиворот.
Он оказался проворнее. Свободной рукой быстро схватил за болтавшуюся на мне одежду и дернул. Потеряв равновесие, я беспомощно повалилась. Он крепко прижал меня локтем к снегу, аж дыхание перехватило.
– Я не хочу и не могу с тобой драться. Пожалуйста, не лезь туда сама.
– Так у тебя есть ключ? – гневно прохрипела я.
Он разжал пальцы, и из кулака выкатился перепачканный кровью белый бильярдный шар. И тогда я расплакалась от бессилия и собственной глупости – так, как не плакала с самого раннего детства. Навзрыд и в голос.
Амелин даже не пытался меня утешать, не пожалел, а вместо этого начал по-деловому объяснять, как привести в чувство Герасимова. Что нужно растопить снег и отпаивать, а еще эффективнее засыпать его снегом с головой, чтобы уж наверняка.
Приступ горького разочарования в том, что ключа у него не было, и одновременно – облегчения по той же причине, позорно душил слезами.
А он вдруг высказался, что решения, которые я принимаю в одиночку, глупые, и что я строю из себя «суперменшу», хотя на самом деле боюсь собственной тени, и что я совсем маленькая и беспомощная.
Но это не звучало обидно. Напротив, я даже оценила его попытки разозлить меня. И все же накопившиеся за эти дни переживания постепенно превратились в глупый, непрекращающийся рев.
В конечном счете он замолчал и стал ждать. Но я вспомнила про маму с папой, Детей Шини, Якушина, Павлика и про то, как нас ограбили в Волоколамске, про охотников, много чего еще, и все пошло по новой.
И когда моя истерика начала казаться бесконечной, Амелин взял и поцеловал меня. Быстро и очень точно, так, что от неожиданности я забыла все, о чем убивалась минуту назад.
Было ясно, что это провокация. Зато она мгновенно и весьма эффективно подействовала, моментально приведя меня в чувство. Возможно, он рассчитывал, что я вскочу и убегу, но у меня даже возмутиться не получилось.
– Ты же сказал, что…
– Я передумал, – поспешно перебил он. – В конце концов, не такой уж я урод.
Слышать подобное от него было забавно, так что я, утираясь рукавами, не удержалась:
– С чего такая уверенность?
Но он не моргнул и глазом, видимо радуясь, что я прекратила всхлипывать.
– Милины подруги говорили.
Я искоса взглянула на его довольную ухмылочку, точно мы не в колодце сидели на окровавленном снегу и не подыхали от мороза и голода, а кокетничали друг с другом теплым летним вечером на лавочке в парке.
– Ты целовался с Милиными подругами?
– Давай договоримся, что когда мы выберемся отсюда, я расскажу тебе кое-что очень важное. А сейчас делай что угодно, лишь бы Герасимов протрезвел.
Для Герасимова я притащила целое ведро снега. Половину распихала по пустым бутылкам. Оставшийся взяла и безжалостно высыпала прямо ему на лицо, а пока он стонал и отмахивался, засунула пару горстей за воротник и на живот под свитер.
Герасимов неуклюже сполз со стола и принялся отряхиваться.
– Придурочная.
– Не придурочная, а Ваше величество, алкоголик. Давай, соберись!
Но он еле стоял на ногах и, сильно покачнувшись, упал в кресло. Я сунула ему в руки бутылку со снегом.
– Что это?
– Пей или ешь, как хочешь. А потом два пальца в рот. И давай быстро.
– Озверела?
– Хочешь отсюда выбраться?
– Ну.
– Тогда делай, что сказала.
– Иди на фиг! Я спать хочу.
– Послушай, – я попыталась ухватиться за проблески его сознания. – Там колодец, из него можно выбраться. Тебе будет легко туда залезть. Ведь турник – твой любимый предмет в школе. Сможешь?
– Пошла к черту.
Я метнула снежок, и Герасимов кинулся было ко мне, но его повело, замутило и начало тошнить. Постепенно он стал приходить в себя и сам попросил снега. Протер лицо, виски и шею. Затем хмуро спросил:
– Куда лезть?
Для начала его нужно было отвести в колодец. Там мороз и свежий воздух. Чтобы посидел, проветрился.
Пришлось тащить за руку, потому что он задевал все косяки и пытался войти в стену. А в тоннель полез, как слон в мышиную нору. Я толкала его сзади, боясь, что он застрянет.
Когда начали протискиваться в лаз, Герасимов неловко задел плечом торчавшие сбоку камни, и тут же раздался неприятный гулкий стук. Пока до него допирало, что происходит, пара камней успела свалиться ему на спину.
Я потянула его назад. И очень вовремя, потому что в следующее мгновение проход стал стремительно засыпаться. Издалека послышался горестный вой Амелина, но мы уже с бешеной скоростью лезли обратно, опасаясь, что обрушится весь тоннель.
Но тоннель не рухнул. Вместо него рухнула я, прямо там, на леденеющий пол. И это был конец. Даже Герасимов это понял. Одно радовало: от потери крови Амелин умрет быстрее и легче, чем мы от голода.
– Успокойся, – собравшись с силами, проговорил Герасимов, хоть я не произнесла ни звука. – Я сейчас все разберу. Только умоюсь еще.
И он ушел, а я подползла к тоннелю и крикнула:
– Эй, Амелин, мы сейчас разберем все.
Но тот не отозвался.
Зато неожиданно из коридора раздались изумленные крики Герасимова.
– Осеева, Осеева! – вопил он. – Иди сюда скорее.
Было ясно, что-то случилось. Но что еще могло случиться?
Кое-как поднявшись, я побрела на голос, и по мере того, как подходила к комнате «Килиманджаро», в глазах постепенно светлело. Чернота отступала, тени бледнели, на стенах играли световые блики.
Когда я вышла из очередного коридора, была буквально ослеплена. На потолке горела лампочка!
Заслонив глаза, я побежала в бильярдную, затем в погреб. Герасимов уже долбил в дверь. Сквозь стук я различила уверенные шаги по металлической лестнице.
– Эй, люди, мы здесь! – закричала я, как ненормальная, а через несколько секунд из-за двери послышался знакомый голос.
– Давайте, открывайте, это я.
– Блин, Якушин, – взвыл дурным голосом Герасимов. – Спаси уже нас, на хрен, отсюда.
– Тогда открывайте.
– Мы не можем. У нас ключа нет.
– Отлично. Я что, могу выломать железную дверь?
– В гараже болгарка есть. Тупо петли срежь, – орал Герасимов.
– Какие же вы придурки, – выругался Якушин и ушел.
Кажется, я обнимала Якушина сильнее, чем могла себе представить в самых откровенных мечтах. Прекрасные серо-зеленые глаза смотрели на меня так приветливо и тепло, что голова закружилась в прямом смысле.
Он сказал, что я выгляжу как пугало из-за многослойной одежды и крови, в которой вся перепачкалась, и собирался развести камин, но я объяснила, что нужно срочно вытаскивать Амелина и везти в больницу.
Тогда Якушин сделал убийственное лицо и недовольно ответил, что, похоже, он уже работает на «Скорой помощи». Но потом снова стал нормальным:
– Опиши, что там у него?
При воспоминании об окровавленной кости меня передернуло.
– Если я ничего не путаю, это называется открытый перелом. Мы замотали тряпками, но кровь не останавливается. Сам лезть наверх он точно не сможет. Тоннель разбирать слишком долго.
– Нужно вызывать спасателей, – резюмировал Якушин.
– Как ты их вызовешь, если связи нет? – спросил Герасимов.
– В колодце мороз. И очень много крови натекло, – отчаянно запротестовала я.
– И теперь она вся на тебе, – невесело пошутил Якушин. – Так, Герасимов, садись на снегоход и поезжай до большой дороги. Там ловит.
– Как я поеду? Я от голода еле на ногах стою.
– Поедешь. Не в колодец же тебе лезть. Скажи спасибо, что жив.
Мы опять вытащили из гаража снегоход и посадили на него Герасимова. Затем взяли фонарь, машинный трос, какие-то простыни, аптечку из «Газели» и побежали к колодцу. Точнее, Якушин побежал, а я потащилась, еле переставляя ноги.
На улице недосягаемые звезды по-прежнему мерцали в сумеречной вышине, и было приятно сознавать, что насчет Якушина Амелин ошибся.
Я заглянула в колодец, но даже с фонариком не получалось различить что-либо внизу. Позвала – Амелин не откликнулся. Не иначе, опять свою музыку слушал.
– Принеси крепкие прямые палки, – деловито велел Якушин, привязывая к верхней ступеньке трос. – Нужно будет сделать шину.
Вокруг не было ничего подходящего, только гибкие ветви рябин и кустарники. Я вышла за калитку, пробралась вглубь и сразу нашла несколько толстых сухих сосновых веток, отломанных во время снегопада. После чернильной темноты подземелья безоблачная зимняя ночь казалась светлой и дружелюбной.
Подобрав самую большую ветку, я попробовала разломить ее, но сил не хватило. Взяла другую, и вдруг с левой стороны мне почудилось какое-то движение. Я оглянулась, но среди молчаливых стволов и пушистых еловых лап – ничего, кроме едва уловимого ветерка.
Однако ощущение чужого присутствия не отступило. Не хватало, чтобы приступ паники случился именно сейчас. «Никакого призрака нет, – сказала я себе. – Это все Петров. А темноте я не так уж и нужна, раз она не тронула меня в подвале. Бояться не́чего». Но подсознание сигналило об обратном. Сердце тревожно заколотилось. «Это от потери сил, от голода и нервного потрясения. Бояться нечего». Взяв охапку ветвей, я потащила их к колодцу.
К моему возвращению Якушин уже сделал из простыни куль и, положив в него аптечку, повесил через плечо. Выбрав самую прямую ветку, он наломал из нее коротких палок, сунул их за пояс и начал осторожно спускаться в колодец.
Моей задачей было светить фонариком на ступени, а когда он будет на дне, спустить его, привязав к тросу.
Но как только Якушин скрылся из виду, я снова краем глаза уловила какое-то движение, на этот раз совершенно отчетливо. Быстро обернулась и оторопела.
Это был не призрак, не кабан и не монстр. Хищный серый зверь стоял по другую сторону колодца и смотрел прямо на меня.
– Эй! – послышался из колодца голос. – Уснула, что ли? Я ничего не вижу!
– Боже, Саша!
– Что еще?
– Волк.
Настоящих волков я видела только в зоопарке. Там они, сытые и безразличные, со свалявшейся шерстью и поджатыми хвостами, выглядели обычными дворовыми собаками.
Этот же был некрупный, худой, с болезненно повисшей задней лапой и темным пятном запекшейся крови на бедре. И от него исходило такое угрожающее напряжение, что на миг я даже дышать перестала.
Волк замер, низко наклонив голову. Потом глухо заворчал и, тяжело волоча раненую лапу, начал медленно обходить колодец.
– Лезь сюда, – крикнул Якушин, протягивая руку. – От тебя кровью несет, как от мясника.
Я осторожно подползла к нему, но едва успела свесить ногу, как волк прыгнул, и мой пронзительный вопль разлетелся по всему лесу.
Не знаю насчет «всей жизни», которая должна проноситься в такие мгновения перед глазами, но у меня точно ничего не пронеслось. Возможно, потому, что ее толком и не было. Видела только, как волк вцепился в многослойную толщу моей одежки и резко мотнул головой, выдрав клок куртки. Я машинально треснула его по голове, и он, щелкнув зубами, попытался вцепиться мне в руку, но вдруг неожиданно взвизгнул и в мгновение ока развернулся на сто восемьдесят градусов.
Это Якушин огрел его палкой. Волк пригнулся к земле, словно решая, продолжать ли ему атаку, но потом шерсть на загривке встала дыбом, и он без предупреждения прыгнул. Повалил Якушина и стал неуклюже наскакивать, с трудом уворачиваясь от палки и пропуская удары.
Торопливо стащив с себя куртку, я примерилась и бросила ее ему на голову, точно мешок, и так держала, сколько было сил. Этого хватило, чтобы Якушин успел выползти.
Когда же зверь рывком освободился, он молниеносно схватил меня за рукав, а моя жалкая попытка пнуть его в живот закончилась тем, что я беспомощно завалилась навзничь.
Разгоряченная пасть мгновенно оказалась возле моего лица. Но в ту же секунду Якушин навалился на него сзади и просунул в пасть палку. Обеими руками он держался за ее концы, а телом прижимал зверю голову. Тот захрипел, я тоже – потому что они оба боролись на мне. Неистово скребя здоровой задней лапой, волк изо всех сил старался выбраться.
– Давай простыню, – заорал Якушин.
Я с трудом вылезла и как полоумная схватила сорванный куль. Обмотала морду волка вместе с зажатой палкой во рту. Он фыркал и хрипел.
– Сильнее заматывай. Я сейчас отпущу.
С трудом затянув конец простыни, я отпрянула. Якушин выпустил палку.
Волк растерянно метался и тряс головой.
– Быстро в колодец, – приказал Якушин.
Ноги не слушались, каждая частичка моего тела нервно дрожала. Я делала шаг и падала, в глазах потемнело, а время почти остановилось, стало тягучим, вязким, лениво уплывающим. Словно я, прикладывая массу усилий, остаюсь на месте.
– Тоня! – Якушин, сообразив, что я не могу двинуться с места, кинулся ко мне. Но тут волк, содрав самодельный намордник, неожиданно высоко подскочил и, ударив передними лапами его в спину, сбил с ног. Якушин упал лицом в снег, я попыталась подняться, но уже не могла.
В глазах замелькали белые световые пятна, в ушах нарастал неясный гул, и сквозь туманную пелену я различила множество стремительно приближавшихся к нам четвероногих теней. Лучше бы я упала в колодец и умерла с Амелиным от потери крови.
Якушин силился скинуть с себя волка, но тот разодрал ему куртку. Страшный, сдавленный крик поднял меня на ноги и заставил схватить палку. С диким исступлением я принялась лупить волка по хребту. Но то ли удары получались слабые, то ли волк совсем обезумел. Серые остромордые твари, окружив меня, Якушина и вцепившегося в него волка, неожиданно залились дружным, оглушительным лаем.
Волк, щерясь окровавленной пастью, метнулся в сторону, поджал хвост и гигантскими скачками бросился вглубь сада.
Я обессиленно рухнула на колени.
Послышались голоса. К нам бежали люди.
Какой-то мужик в сине-оранжевой спецовке грубо схватил меня за плечи и потряс:
– Как ты?
– Нормально, – прошептала я, оседая на снег.
Они кинулись к Якушину, перевернули и перед тем, как я окончательно потеряла сознание, успела услышать: «Ни хрена себе».
А дальше было пустое пространство и я, как частица сознания, не ощущающая себя собой, а только некой абстрактной мыслью. Затем, откуда ни возьмись, появились звезды, множество разноцветных сияющих огоньков, и я могла направиться к любой из них, но выбрала одну маленькую красную точку и беспрепятственно двинулась к ней. По мере приближения точка становилась больше и разрасталась, пока не объяла меня целиком, не впитала и не сделала меня ею же. И тогда я все вспомнила.
– Как тебя зовут?
– Тоня.
– Фамилия.
– Осеева.
– Сколько лет?
– Шестнадцать.
– Ну все в порядке.
Надо мной склонился молодой небритый врач в съехавших на нос очках и голубом медицинском костюме. От него сильно несло лекарствами и табаком.
Я лежала в машине скорой помощи, на каталке, но мы никуда не ехали. Увидев, что я пришла в себя, он взял шприц.
– Не боись. Сейчас покурим и поедем. Тебе больше всех повезло. Бабы всегда самые живучие.
Он противно усмехнулся, собрал гармошкой все мои многочисленные рукава и с деланным любопытством стал рассматривать руку.
– Че, даже не колешься? – произнес разочарованным голосом.
– Нет.
В данной ситуации его плоский юмор звучал неуместно и дико.
– Странно, вроде шпана.
– Я не шпана.
– Ну да, рассказывай. Постоянно таких девиантов откачиваем.
Он воткнул иглу и стал медленно вводить лекарство.
– Готовься, ща словишь кайф.
– А где мои друзья? – осторожно спросила я.
Сосредоточенно закончив процедуру, он кинул шприц в металлический лоток и небрежно махнул рукой:
– Все путем. Отправились уже твои пацаны до пункта назначения. По больницам да по моргам.
– Что?! – я попыталась сесть, но он придержал за плечо. – Что?
– А что? – поправив очки, он поднялся и, сгорбившись, пошел к выходу. – Такова жизнь.
– Скажите по-человечески! – у меня неожиданно прорезался голос. – Кто-то умер?
Врач с грохотом отодвинул боковую дверь, и в кабину ворвался ледяной ветер.
– Кто умер? – повторила я, испугавшись, что он уйдет и оставит меня без ответа.
– Я в них не разбираюсь.
– Пожалуйста. – Я непроизвольно села, меня снова трясло. – Скажите, кто умер!
– А ну ложись! Ты че такая бойкая? Сейчас вернусь и еще одну дозу вколю.
– Пожалуйста, – проговорила я, приопускаясь на локоть. – Кто умер?
– Что пристала? – раздраженно фыркнул он. – Не умер, но это вопрос пары часов. Могли бы, конечно, откачать, но хозяин – барин. Хочет умереть – не вопрос. Мы никого на этом свете не держим. Работы меньше.
– Он не хочет, – воскликнула я, свешивая ноги с каталки. – Уже не хочет. Вы его не слушайте. Его не нужно слушать. Это у него манера такая. Давайте, я с ним поговорю.
– А нам и слушать не нужно, мы читать умеем. Не хотел бы, не носил эту дрянь. «Не откачивать», видите ли. Да ради бога! И давай ложись. Вернусь, чтобы спала уже.
– Подождите!
Но он с силой захлопнул дверь.
Кошмар и не думал заканчиваться. Я сползла с каталки в малюсенький проход и, держась за боковое кресло, пробралась к выходу. Дернула дверную ручку, но с первого раза открыть не смогла. Пришлось собрать последние силы и подналечь, вложив в этот рывок все свое бесконечное отчаяние и непередаваемый ужас положения.
Дверь так резко ушла в сторону, что я и сообразить не успела, как с подножки вывалилась прямиком в ноги одному из спасателей.
– Это ошибка. Это талисман. Просто так, – сбивчиво затараторила я. – Это напоминание про жизнь. Не нужно в морг.
– Эй, мужики, – он будто не слышал моих слов. – Чего тут у вас пациенты летают?
– Это ошибка… – снова начала я, но он опустился рядом и, внимательно посмотрев в глаза, сказал:
– Тихо-тихо, сейчас все будет хорошо.
В кино так обычно говорят сумасшедшим, прежде чем сделать лоботомию.
– Пожалуйста, не нужно в морг.
Подошли еще какие-то люди и тот врач.
– Никто тебя в морг не везет, – спасатель взял меня под мышки и поставил на ноги.
– Якушина не нужно в морг, – упрямо сказала я.
– Кто тут доктор? – крикнул он через плечо. – Что происходит?
Очкастый тут же подскочил и замаячил рядом.
– Она еще на адреналине. Не взяло. Сейчас покрепче что-нибудь вколю.
– Сделайте что-нибудь, – попыталась я высвободиться из придерживавших меня рук. – Вы же врачи и спасатели. Свяжитесь по рации, скажите, что это ошибка.
– О чем она? – нахмурился тот, кто меня держал.
– Кулон Якушина – не то, что вы подумали, он ничего не значит. То есть значит, но не то, – я попыталась собраться с мыслями, потому что они неожиданно начали расползаться, ноги и руки стали мягкими и теплыми, происходящее я видела как бы со стороны, будто фильм.
– Кто такой Якушин? – спросил он у того, что первым подбежал ко мне.
– Тот, которого волк подрал. У которого DNR и папаша хирург.
– Ах, этот. То-то я думаю, фамилия знакомая, – засмеялся державший меня спасатель. – И чего?
Только я хотела повторить свое требование, как очкастый доктор начал оправдываться:
– Да пошутил я. Расслабься. Кто на это смотрит? Если с каждой фигней, что вы, малолетки, с собой творите, считаться, никого в живых бы не осталось.
– Этот лучше всех устроился, – ворчливым голосом проговорил в нашу сторону молчавший все это время полицейский. – Уже на вертолете в Москву полетел.
