Глава 36
В полной уверенности, что наконец вернулись Герасимов и Якушин, мы с Петровым наперегонки помчались вниз. Он обогнал меня совсем немного и первым распахнул входную дверь.
Из холодной темноты зимней ночи навстречу шагнул крупный, заметенный снегом человек в широкой камуфляжной куртке, толстых утепленных штанах и сапогах по колено. На плече у него висело ружье.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался он. – Могу ли я поговорить с хозяином дома?
Я попятилась, а Петров любезно ответил:
– К сожалению, в данный момент хозяин находится в отъезде.
У мужчины был цепкий острый взгляд, и за какие-то секунды он успел оглядеть нас с ног до головы.
– Дело в том, что мы немного заблудились и хотели бы до утра перекантоваться. За постой заплатим. А еще у нас вот что есть, – он потряс над головой связкой мертвых зайцев.
К нам тут же подскочил услышавший про оплату Марков и, не моргнув и глазом, запустил в дом четверых здоровых шумных мужиков. От них несло дорогим парфюмом, потом, шерстью и кровью.
Точнее, мужиков было трое, а с ними – странный молчаливый парнишка, примерно наш ровесник. У него было узкое болезненное лицо с выступающим вперед подбородком, длинные волосы, такие же светлые и прямые, как у Семиной, и черная вязаная шапка, которую он не снял даже в доме. В нижней губе у парня красовался пирсинг, а в ушах тоннели. И если мужики держались доброжелательно, парень не выразил абсолютно никаких эмоций, даже не сказал «привет», просто вошел и стал озираться.
Когда гости сняли свои страшные охотничьи одеяния, оказались не такими уж страшными. Вполне приличные мужчины лет за сорок, очевидно, с хорошим достатком и высоким социальным статусом, наподобие родительских друзей. А еще они тоже оказались москвичами.
Того, что постучался, друзья звали Старый. Он был весь в хаки, с красивой атлетической фигурой и накачанными мышцами, немного грубоватый, но подчеркнуто вежливый.
Второй – Макс, в серо-белом комбинезоне и толстом свитере цвета слоновой кости, высокомерный и саркастичный, явно из породы циников. В нем все, от золотого браслета и модельной стрижки до невероятно бирюзового цвета глаз, кричало о том, что он успешен, независим и знает себе цену.
Третий – Кузя, невысокий, суетливый, с большими карими глазами навыкате, ласковой улыбкой и наметившимися залысинами, понравился мне, пожалуй, больше остальных. Он вел себя бойко и приветливо, при этом довольно скромно, постоянно повторял «прошу прощения», «не беспокойтесь», «если не будете возражать».
Охотники обрушились на нашу дремотную тишину, как цунами на тихий берег.
Со словами «ребята, вы не волнуйтесь, мы вас не сильно потревожим», они принесли из машины магнитофон, колонки и врубили на весь дом что-то наподобие «Дискотеки 80-х». Затем притащили из столовой в залу тяжелый обеденный стол, сказав, что ужинать у камина гораздо приятнее, постелили одноразовую скатерть, достали свою еду и пластиковую посуду.
Пока шла вся эта движуха, кто-нибудь из них по ходу обязательно бросал в нашу сторону нечто вроде: «Че вы такие вялые?»
На крыльце они поставили походный мангал, чтобы снег не засыпался внутрь, накидали кучу дров и быстро развели, полив какой-то горючей жидкостью.
Мы все, кроме Насти, которая осталась караулить картошку, вывалились в морозную ночь и принялись жадно вдыхать колючий воздух. Столб огня, разбрасывая вокруг крошечные искры, рвался вверх, под самую крышу, то и дело норовя лизнуть ее своим жарким языком.
– Ух, прям пионерский костерок, – маленький Кузя с восторгом потер ладони.
– Взвейтесь кострами, синие ночи, // мы пионеры – дети рабочих, – пробасил ему в ответ рассевшийся на каменных перилах крыльца Старый.
На что Кузя весело отозвался:
– Близится эра светлых годов. Клич пионера – всегда будь готов.
И вместе с подключившимся Максом они допели пионерский гимн до конца, не переставая отхлебывать из круглых кожаных фляжек. А когда закончили, Старый печально вздохнул:
– Были же времена. Когда меня среди первых не приняли в пионеры, я жутко расстроился. Серьезно! Знал, что сначала принимают только ботанов и активистов, и все равно было неприятно.
– Потому что была идея, – Кузя пихал длинную ветку в огонь и с любопытством смотрел, как загораются ее кончики. – Вот ты хотел быть нужным и полезным обществу?
– Прикинь, а ведь хотел, – гоготнул Старый. – Хотел какой-нибудь подвиг совершить. Серьезно! Прям спал и видел, что если начнется война, пойду и стану пионером-героем. Перед сном частенько себе представлял, как взрываю вражеские танки.
– А я верил, что если человек сказал «честное пионерское», он не соврет, – трогательно улыбнулся Кузя. – Во всяком случае, я не мог.
– Вот из-за лопухов типа тебя у нас в стране и проблемы, – захохотал Макс.
– Это Кузя-то лопух? – Старый недоуменно вытаращил глаза. – К твоему сведению, лопухов к банковской бухгалтерии на пушечный выстрел не подпускают.
– Я просто легкообучаем и быстро перевоспитался, – скромно потупился Кузя.
Они все засмеялись и потом еще долго болтали о своем, курили и хлебали из фляжек. С нами заговаривали редко, но запросто и по-свойски, точно старые знакомые.
Оказалось, что они бывшие однокурсники, закончившие какой-то технический вуз, и уже двадцать лет придерживались традиции раз в год проводить вместе хотя бы один отпуск: то на яхте, то на горных лыжах. В этот раз – охота.
Договорились с лесником пойти на кабанов, а тот, оказывается, день перепутал и вернется из города только завтра. Велел им в своем лесном домике остановиться, но они три часа рыскали повсюду, но домика не нашли.
Вскоре выложенные на решетке зайцы покрылись легкой желтоватой корочкой, и дурманящий первобытный аромат, смешавшийся с запахами свежего снега, ночи и дыма, сильно нас взбудоражил. Особенно Петрова.
Ему хотелось понравиться охотникам, и он начал плести, что собирается стать режиссером и снимает авторское кино. На что Марков сказал, что Петров может снимать только для своей бабушки, так как если его кино не станет приносить деньги, то оно никому не нужно. Они готовы были затеять очередной спор, но мужики не стали их слушать, увлекшись собственными воспоминаниями.
А мы с Амелиным просто стояли у мангала, грели руки и иронично переглядывались.
Наконец сели за стол.
По-хозяйски рассевшись, охотники пригласили и нас.
Во время ужина опять говорили в основном они, а мы торопливо глотали все подряд. Только Валера почти ничего не ел и не разговаривал. Сидел как истукан, в наглую уставившись на Настю, и в прямом смысле не сводил с нее глаз.
За окном по-прежнему валил снег, поленья в камине трещали, приглушенная музыка звучала ненавязчиво. Вместе с сытостью на меня накатило странное чувство уюта, спокойствия и умиротворения. Однако длилось оно недолго, потому что, наговорившись, гости решили обратить на нас внимание.
– А чего вы сидите в этой глуши в разгар учебного года? – Старый задал вопрос, который со страхом ждал каждый из нас.
Можно было продолжить сочинять про временно отсутствующего хозяина, но они не дураки и успели заметить, что у нас не сильно устроенный быт. Другой легенды мы придумать не успели, поэтому Марков, взяв на себя ответственность, признался:
– Мы сбежали.
Старый, вальяжно откинувшись на спинку стула, пристрастно оглядел нас по очереди.
– Вас кто-то обижал? – участливо поинтересовался Кузя.
Прежде чем кто-то начнет разбалтывать подробности, я нарочито бунтарским тоном заявила:
– Мы хотим независимости и свободы.
– Точно, – поддакнул Марков.
– Свободы? – Старый точно не расслышал. – А вы хоть знаете, что это такое?
– Это когда тебе мозг не выносят с утра до вечера, – выпалил Петров. – Когда не нужно постоянно оправдываться и делать то, что хотят другие.
Старый неодобрительно покачал головой:
– Свобода – это возможность самому определять свои жизненные цели и нести ответственность. Вы умеете нести ответственность или хотите только определять жизненные цели?
Никто не проронил ни слова, каждый рассчитывал, что ответит другой. Тогда Кузя, замерев с заячьей ножкой в руке, сказал:
– Когда я был маленький, у меня в клетке жил попугай. Обычный волнистый попугай. И вот однажды весной я открыл окошко, вдохнул упоительный воздух, увидел на ветвях счастливых воробьев и решил, что мой попугай очень несчастен, потому что не знает ни радости полета, ни красоты природы, ни свободы. Ни секунды не сомневаясь, взял и выпустил его на эту самую свободу. Возможно, первые несколько минут он и был счастлив, но на следующий день соседская кошка принесла его со свернутой шеей.
– Кончай запугивать ребят. Они все нормально делают, – отмахнулся Старый, разливая из фляжки по стаканам.
– Я просто пытаюсь донести, – подвел итог своей истории Кузя, – что к свободе нужно быть готовым.
– Главное не бояться, – Старый призывно обвел нас взглядом. – Мы в детстве вечно шастали по стройкам, делали бомбы из селитры, кидали в костер шифер, лазили в окна по водосточной трубе и даже пили воду из-под крана. Мы рисковали и ничего не боялись, поэтому из нас выросли бойцы. Так что правильно, пусть рискуют. И чем выше ставка, тем крепче закалка. Слышишь, тюфяк?
Старый через весь стол воззрился на Валеру.
Но Валера только безразлично пожал плечами:
– Сто раз слышал.
– Видишь, ребята тут живут и не парятся, трудности преодолевают, а ты?
Валера сделал такую гримасу, будто что-то протухло у него под носом.
– На хрена мне трудности, если можно без них?
– Человек не может развиваться, если не борется с трудностями, – продолжал наседать Старый.
– Что ты, – вмешался в разговор Макс, – в их жизни полно трудностей: аккумулятор разрядился или вайфай не ловит.
Валера демонстративно перевел взгляд на Настю, показывая, что больше не намерен слушать.
– Вы, ребята, не обижайтесь, но ваше поколение – сплошное недоразумение, – Кузя задумчиво затянулся сигаретой. – Живете на всем готовом. Ничего не хотите. Существуете, как простейшие одноклеточные, целиком внутри самих себя.
– Я рад, что у меня нет детей, – сказал Макс. – Ты, Старый, ему и курорты, и учебу, и деньги, и охоту вместо школьных занятий, а он сидит и страдает, что его не прикалывает шататься по лесу и мерзнуть. Добрый ты и терпеливый, вломил бы раз по первое число, чтобы все эти колечки из него посыпались, тогда, может, и просветление наступит.
– Я бы воспитал, да Ленка не дает, – пожаловался Старый. – Прямо как курица над ним кудахчет. Говорит, что в нашем совковом детстве ничего не было: ни шмоток, ни жрачки, ни поехать никуда нельзя, так пусть теперь у него все будет. Мол, у ребенка должно быть полноценное детство. Пускай живет и радуется. И чего? Посмотри на него. Где радость?
Он сердито шлепнул ладонью по столу, резко встал и, подойдя к магнитофону, прибавил звук.
– Пацаны, научите нас, какие сейчас модные танцы.
И, не дожидаясь нашей реакции, тут же сам подхватился, выскочил в центр зала и начал отплясывать с сигаретой в зубах. К нему присоединился Кузя. Они выпили уже достаточно много и пребывали в стадии активного веселья.
Гнусавая певичка то и дело звонко вскрикивала сause you are young. Они, по всей вероятности, в этот момент именно такими себя и чувствовали.
– Идите, идите, – велел нам Макс тоном, не терпящим возражений. – Вон, старые дядьки, а как зажигают.
– Я не могу, у меня нога больная, – нашел отмазку Марков.
Было видно, что Петрову идти не хотелось, но упасть в грязь лицом он хотел еще меньше. Позвал Настю, и та охотно согласилась, потому что сидеть под прицельным взглядом Валеры было еще хуже.
Мы же с Амелиным, не сговариваясь, схватились под столом за руки.
– Вы тоже больные? – Макс изучающе разглядывал нас, неторопливо пережевывая маслины.
– Нет, у нас все хорошо, – Амелин моментально засиял лучезарной улыбкой, точно внутри него зажгли лампочку. – А правду говорят, что когда зайцев убивают, они плачут, как дети?
Я насторожилась, а Макс удивленно вскинул брови и криво усмехнулся.
– Не скажу, а то спать плохо будете.
– Просто я не верю. В Интернете любят выдумывать то, чего нет. С какой стати зайцам плакать? Они же зайцы.
– Косули еще хуже рыдают, а их детеныши издают натуральный крик ужаса, очень похожий на человеческий. И что теперь? – Макс с вызовом навалился локтями на стол.
– Ничего, – Амелин скромно потупился. – И много зверей вы убили?
– Немало, – бирюзовые глаза смотрели холодно и недобро.
– Что же вы с ними делаете? Съедаете, а головы на стену вешаете?
– Вот еще, – Макс брезгливо скривился. – Всякую дрянь домой тащить. Лесник забирает и рад.
– Тогда зачем охотиться? – Амелин явно лез на рожон, а Макс это еще не понял.
– Дело не в добыче, а в процессе. Прикинь, сегодня волка чуть не завалили. Жаль, поздно заметили, он уже умотал почти, но я, кажется, все равно попал.
– Это жестоко, – сказала я, – убивать просто так.
– В животном мире убийство – не преступление, а в человеческом охота – адреналин и спорт, – от его мрачного тона у меня по спине побежали мурашки.
– Один человек сказал, – Амелин ангельски захлопал ресницами, и я поняла, что он готовится к очередному выступлению, – что охота на оленей была бы замечательным спортом, будь у оленей винтовки.
Макс цинично хмыкнул.
– Если бы ее не было, люди убивали бы друг друга гораздо чаще. Это естественная реализация древних инстинктов.
Мы одновременно повернулись в сторону Маркова, но тот сидел дальше от нас и из-за музыки не слышал разговора.
И тут Амелина прорвало:
– Страсть к убийству, как страсть к зачатию, ослепленная и зловещая, она нынче вопит: зайчатины! Завтра взвоет о человечине…
Макс настороженно замер, перестал жевать и уперся в него тяжелым взглядом.
– Что?
– Извините. Просто к слову вспомнилось. Но вы не думайте, я вас понимаю. Ничто так не заводит, как применение силы при полной безнаказанности. Самоутверждение через чужую боль и страх.
Лучезарное сияние усилилось во сто крат.
Макс с подозрением прищурился, склонил голову набок, а потом словно о чем-то догадался.
– Ты типа дурачок местный?
– Я понимаю. Это нормально. Это природа. Сильный всегда ест слабого. Помните, как у Заболоцкого?
Я пнула его ногой под столом, но это не помогло.
– Природы вековечная давильня соединяла смерть и бытие.
По лицу Макса расползлась раздраженная ухмылочка.
– Хорошо, дурачок, за стишки зачет. А теперь – свободен.
И прежде чем Амелин успел раскрыть рот, чтобы выдать очередной перл, я, как дурочка, воскликнула «ой, какая хорошая песня» и, сдернув его со стула, потащила танцевать. Играл Коэн.
– Ты чего творишь?
– Извини, пожалуйста. Случайно вышло. Я больше не буду. Честно. Иногда так бывает, – по его старательным оправданиям стало ясно, что он действительно не собирался цепляться к Максу.
Видимо, у него не всегда получалось себя контролировать, как я порой не справлялась со своими вспышками гнева.
– Обещай, что больше слова не скажешь.
Он клятвенно пообещал, а потом начал громко петь мне прямо в ухо на ужасном английском: «Dance me to the end of love» . Так, что я просто не могла не смеяться, потому что знакомые слова в его произношении звучали, как инопланетный язык. Зато артистичность не хромала, и просьба танцевать до тех пор, пока он не будет в безопасности, даже в таком исполнении прозвучала весьма убедительно.
Кроме того, он так легко и уверенно вел, что я неожиданно увлеклась этим занятием. Ведь после того, как я бросила бальную студию, уже забыла, каково это.
Раз в шестом классе меня попросили выступить на каком-то празднике, но я со скандалом отказалась, потому что нужно было танцевать с противным семиклассником, а он больно сжимал руки, грубо дергал, дышал в лицо и все время винил меня в том, что я из вредности не хочу под него подстраиваться. С тех пор на концерты не звали, а других поводов не было.
Но, оказалось, танцевать с тем, кто хорошо это делает, очень удобно и приятно. Достаточно расслабиться, слушать музыку и плыть, не боясь ошибиться и не думая, как выглядишь со стороны, никому ничего не доказывая. Удивительное ощущение легкости, свободы и благодарности. Вот тогда я поняла, почему Семиной приспичило выучить танго.
Только я о ней вспомнила, как Настя высвободилась из танцевальных объятий Кузи и быстро выскочила из зала, а за ней немой тенью отправился Валера.
Проследив за моим взглядом, Амелин сказал «лучше тебе не лезть», но я ответила, чтобы следил за собой, и пошла искать Настю.
На кухне ее не было, в туалете тоже. Тогда я поднялась на третий этаж и в привычном мерцающем свете коридора увидела тощую фигуру Валеры. Он стоял возле нашей распахнутой двери, потому что Настя, дурочка, не закрыла ее за собой, и наблюдал как она, сидя на полу, ковыряется в своей сумке.
Заметив меня, Валера вздрогнул, и, ни слова не говоря, ушел.
– Вернись ко всем, – требовательно сказала я.
Настя испуганно вскинулась.
– Я просто хотела кофту переодеть. В этой жарко.
– Вернись ко всем.
– Мне они не нравятся, – пожаловалась она.
– Мне тоже, – ответила я. – Потому и вернись.
Когда мы пришли в залу, музыка уже не орала, а мужики взяли наши карты, расчистили половину стола и приготовились играть. Очень удачное решение, потому что больше не нужно было с ними сидеть, терпеливо выслушивая разговоры и нравоучения.
Каково же было мое удивление, когда вместе с ними, вдохновленный местными победами, собрался играть Марков. Он где-то нашел блокнот и под руководством Кузи что-то в нем рисовал. «Здесь у тебя будет пуля, а здесь гора», – говорил тот странные вещи. И Марков, чуть ли не уткнувшись лицом в листок, внимательно вникал в суть их студенческой игры.
Валера же, закинув руки за голову, развалился на спальном месте Якушина, а когда мы пришли, перевернулся на живот и опять уставился на Настю.
Амелин с Петровым, в одинаковых позах, натянув капюшоны и обняв колени, о чем-то тихо переговаривались, сидя на матрасе.
– Я больше не могу, – зашептала Настя, прячась за плечом Петрова. – Он мне уже надоел. Чего ему нужно?
– Хочешь, я ему скажу? – предложила я.
– Сиди, глупенькая, – шикнул на меня Амелин. – Нужно было думать, когда вы их звали.
– Мы не звали, – попробовал оправдаться Петров. – Зря вы так напрягаетесь, они просто выпили немного. Не буянят же.
А когда у них началась игра, Амелин предложил уйти на кухню или в другую комнату, но Петров сказал, что нехорошо бросать Маркова одного, и мы остались.
