Глава 32
Утром Якушин и Герасимов взяли по рюкзаку с оставшимися бутылками и уехали на снегоходе в деревню.
На улице потеплело, ночью будто бы даже шел дождь. Все вокруг было мокрым, а воздух – серым и влажным. Выходить из дома не хотелось.
Когда я вошла в мансарду, Амелин, завесившись волосами, сидел на овечьем ковре и усердно складывал оригами, как его учила Настя.
Я опустилась рядом и забрала себе один наушник. Играл «Литиум».
– Как у тебя батарейки не сядут?
– Они вечные.
– А это что такое?
– Лягушка вроде.
– Сомнительно.
– Да. Фигня какая-то.
– Понятно, почему не получается, – я забрала лягушку и попыталась исправить. – Ты же ничего не видишь. Когда в последний раз был в парикмахерской?
– Никогда, – он смущенно пожал плечами. – Меня Милины подруги стригли.
– Значит, потрясающие стильные прядки тоже они сделали? – ехидно усмехнулась я.
– Им было весело, – извиняющимся тоном проговорил он. – А мне все равно.
– Слушай, – Амелин вдруг оживился, нашел на полу ножницы и протянул мне, – может, ты меня пострижешь?
– Нет уж, я на себя такую ответственность не возьму.
– Да ладно, что такого? Берешь, отрезаешь, и все, – он попытался вложить мне ножницы в руку, но я с шутливой брезгливостью отбросила их в сторону.
– Чтобы ты ходил, как урод?
Представила себя в роли парикмахера и даже рассмеялась, но он воспринял мой смех по-своему.
– Ничего же не изменится. Никто не заметит.
– Тебя сложно не заметить.
– В смысле? – он разом посерьезнел.
– В прямом. Такой персонаж, как ты, всегда в центре внимания.
– А, я понял, – он сосредоточенно потупился. – Типа человек-слон? Главный номер представления.
– Это ты так кокетничаешь?
– Нет, Тоня, я серьезен, как никогда.
Он сделал паузу, и возникло ощущение, что «Lithium» в плеере заиграл на всю комнату, словно подтверждая эту его «серьёзность».
– Скажи, пожалуйста, только честно, я тебе очень противен?
– Что за глупости? – его резкие перемены в настроении постоянно ставили в тупик. – Речь не о внешности, а о том, как ты себя ведешь. Все твои стихи, темы про смерть – овокации и кривляние. Ты и сам знаешь.
– Нет, не знаю. Я даже внутри себя ничего не понимаю.
– Все ты понимаешь. Ты же умный, только придуриваешься много.
– Умный? – он горько ухмыльнулся. – Традиционные слова утешения для уродов.
– Это не утешение. Наличие ума не оправдывает идиотское поведение.
– Хорошо. Умный фрик-идиот – это я понял. Но ты не ответила на главный вопрос – я тебе противен?
– Перестань, – я толкнула его под локоть. – Если бы ты был мне противен, я не приходила бы сюда.
– И ты не испытываешь отвращения, когда сидишь рядом?
– С чего вдруг?
– Ну, типа, я резаный, потому больной и мерзкий.
– Пока ты не напомнил, я не думала об этом. Почему это вообще пришло тебе в голову?
– Потому что ты не хочешь меня стричь.
– Я не хочу, потому что не умею, а не из-за того, что ты себе напридумывал.
Тогда он медленно и лукаво улыбнулся, придвинулся ближе и, осторожно пробежавшись по спине пальцами, обнял за плечо.
Я моментально вскочила. Наушник беспомощно повис у него на шее.
– Боже, Амелин, как ты умеешь все испортить! – мой возмущенный голос заглушил музыку. – Нормально же сидели.
Его брови жалобно и чересчур наигранно взлетели вверх.
– Просто хотел проверить, что не обманываешь.
– Вот поэтому ты идиот и фрик. Не смей меня больше трогать!
– Теперь убедился, что обманываешь.
– Думай, что хочешь. Мне плевать.
– Почему ты всегда так напряжена? Сплошной комок нервов.
– Потому что постоянно кто-нибудь напрягает. Достало!
– Иди сюда.
Он быстрым движением смахнул с ковра недоделанные оригами, но я не двинулась с места.
– Глупенькая, не буду я тебя трогать, – с тяжелым вздохом он отполз в сторону. – Только расскажу кое-что. Честно! Просто сядь так, чтобы было удобно. Куда хочешь. И хватит всего бояться.
Послышавшаяся в его голосе интонация теплого участия задела еще сильнее. То был прямой вызов моему самолюбию. И я, исполненная решимости, вернулась на ковер. Еще раз сунется, получит хорошую затрещину.
– Закрой глаза и дыши одним животом, – сказал он, когда я села, откинувшись на руки и вытянув ноги вперед. – Прислушайся к своему дыханию. Представь, что напряжение с каждым выдохом, точно маленькое облачко, вылетает из твоего тела. Вдохни и не дыши, досчитай до четырех.
Это было любопытно и необычно. Размеренный негромкий голос гипнотически успокаивал, и я послушно выполняла его задания.
– Теперь представь, что в центре твоей груди стоит белый замок, в котором живет прекрасный, оберегающий твой покой белый рыцарь. Представь, как он спокойно выходит из замка и медленно движется по твоему внутреннему пространству. Он заботливо собирает всю боль и негатив, попадающиеся по дороге, и прячет их под свой защитный плащ покоя и безопасности. И там, где рыцарь прошел, все становится кристально-чистым и легким, как снег в лесу. Он идет и шаг за шагом очищает тебя от всего темного, злого и страшного, что накопилось внутри.
Когда я открыла глаза, Амелин смотрел с таким внимательным ожиданием, словно я вернулась из космического полета.
– Ну, что? Мой психиатр говорит, что в девяти случаях из десяти это помогает снять внутреннее напряжение и избавиться от дурных мыслей.
– Психиатр?
– Каждый должен наблюдаться у психиатра даже после одной попытки.
– Попытки?
– Тоня, мы сейчас о другом. Что ты чувствуешь?
– Не знаю. Может, то, что перестала злиться на тебя.
– Хоть что-то, – он удовлетворенно кивнул.
– Ты тоже так делаешь?
– Нет. Я тот самый десятый случай. Мой рыцарь – калека и выродок. Куда ни пойдет, сам все перепачкает.
– Опять ты придумываешь. Ну почему тебе так нравится прикидываться больным на голову? Что еще говорит психиатр?
– Что агрессию нельзя вытеснять в бессознательное, заглушать окружающее плохо, а эмоции надо высвобождать То есть открыто делиться с людьми чувствами, которые они в тебе пробуждают. Например, если тебе противно сидеть со мной, ты должна так и сказать. Или если ты боишься меня, тоже.
– Боюсь? Вот еще! А про то, что ты не противный, я уже сказала.
– Значит, ты не думаешь, что я психопат, монстр и все такое?
– Амелин, я не пойму, ты специально на комплименты напрашиваешься?
– Нет, что ты, – он смутился. – Просто уточнил. Ведь ты шарахнулась, как ошпаренная.
Я вернулась к нему и села плечом к плечу.
– Дело не в тебе. Я просто хочу домой и часто думаю об этом. Все, что с нами произошло и происходит, слишком много и тяжело для меня. Я мечтаю закрыться в своей комнате и тупо сидеть, ни о чем не думая и ничего не чувствуя.
– Хочешь уехать? – его глаза удивленно расширились. – Зачем? Хорошо же живем. Здесь спокойно и весело. Нас никто не трогает, ничего не заставляет делать, мы сами себе хозяева. Зачем возвращаться?
– Чтобы все встало на свои места.
– Тебя не пугает полиция и сетевое линчевание?
– Не пугает. Мы даже не пытались сопротивляться.
Сумрачная тень скользнула по его лицу, но я продолжила:
– Мы не можем сидеть тут вечно. Нам нужно учиться и ходить в школу, нужно всех успокоить и доказать, что ничего плохого мы не сделали.
– Мне ничего не нужно, – он как-то весь напрягся и судорожно сглотнул. – Не нужно никуда ехать. Пусть все будет, как сейчас, пожалуйста.
– Не переживай, мы наверняка сможем это решить. Кто захочет, тот останется.
Он беспокойно заерзал, не зная, куда себя деть.
– Зачем тебе возвращаться? Пожалуйста, выброси из головы эти глупости.
– Хотя бы затем, что там родители с ума сходят.
– Ты вроде говорила, что не очень-то нужна им.
– Не совсем так.
– А мне нужна.
Такого поворота я не ожидала, и он был мне неприятен. Стоило уйти, чтобы не слышать нелепых, похожих на упрек признаний. И тем более не отвечать на них.
– Зайду попозже.
Я встала с ковра и попробовала отойти, но он метнулся мне в ноги и с силой обхватил, так что двинуться с места было невозможно.
– Пожалуйста, не уходи.
Я машинально погладила его по голове, и он вздрогнул от легкого прикосновения, как от удара. Даже если это была игра, то настолько правдоподобная, что у меня защемило сердце. Пришлось опуститься на корточки. Он, как маленький ребенок, уткнулся мне в волосы и сидел так, едва дыша, пока во мне не зашевелилось странное болезненное чувство, очень похожее на сострадание, но более острое и жгучее. Аж комок в горле встал.
– Это от нервов. Сейчас все ведут себя глупо и неестественно, – наконец пролепетала я, отстраняясь.
Темные глаза взволнованно блестели, и мне показалось, что я проваливаюсь в их бездонную неизвестность, как Алиса в кроличью нору.
– Мы просто вышли из зоны комфорта.
– Да не было никакого комфорта, – грустно сказал он. – Как ты не понимаешь?
– Сидеть тут и прятаться от жизни – безответственно и по-детски.
– По-детски – бояться бытовых трудностей и считать, что настоящая жизнь – это закатывание камня в гору. Оттого и серость, что все однообразно и фатально, предрешено, – его печальное оцепенение тут же сменилось новым приступом красноречия. – Все равно там, куда ты хочешь вернуться, нет ничего, кроме жестокости и зла. Кроме грязи и горя. Кроме моральных инвалидов и тупых баранов.
– Но мы сами оттуда, – я не понимала, к чему он клонит.
– Мы – Дети Шини, – сказал он на полном серьезе, без петровского пафоса. – Мы – их чахоточный плевок.
– Прекрати. Вот сейчас ты меня пугаешь.
Его обычно бледное лицо раскраснелось на скулах.
– Ты не должна никуда ехать.
Это наглое требовательное заявление мгновенно заставило забыть и о белом рыцаре, и о маленьких облачках.
– Решать будет Якушин.
– Почему он должен что-то решать? – Амелин нервно заморгал.
– Потому что только он может вернуть нас обратно.
– Какая же ты упрямая и бесчувственная, – чуть не задохнулся он от негодования.
– А ты капризный и жалкий.
От этих слов он аж подпрыгнул, выпрямился во весь рост и, глядя на меня сверху вниз, с укором произнес:
– Это ты про то, как я тут ползал? О, да! Я могу унизиться. Мне несложно. Многие люди это обожают. Больше я тебя не держу. Уходи.
Он даже подошел к двери и распахнул ее.
Это было так неожиданно и несправедливо, что я растерялась и осталась сидеть, потому что не собиралась выполнять его оскорбительные приказы.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. А потом мне на глаза попался воткнутый в замочную скважину ключ, и предчувствие сладкой мести подняло меня с ковра. Я демонстративно вытащила его из двери и сунула в джинсы.
Амелин попытался что-то вякнуть мне вслед, но и так было понятно, что последнее слово осталось за мной.
Прошло немного времени – я успела лишь найти шкатулку с иголками, чтобы вытянуть образовавшиеся на свитере зацепки, как снизу донеслись странные крики. Сначала короткие и отчаянные, затем протяжные и жуткие.
В первый момент я подумала, что Петров опять снимает кино, но крики не стихали и длились почти все время, пока я бежала вниз по лестнице. Когда примчалась в ванную, обнаружила там растерянную Настю и Петрова. В самой ванне, закутавшись в содранную с крючков клеенчатую занавеску, сидел мокрый и трясущийся от холода Марков и, слепо щурясь, время от времени выкрикивал: «Ааа!»
Следом за мной влетел Амелин.
Петров утешающе похлопывал Маркова по голому плечу.
– На него кто-то напал с ножом, – пояснила Настя перепуганным шепотом и кивнула в угол, где на полу валялся огромный тесак с кухни. На ее лице был написан ужас.
Я заглянула в ванную, но крови там не увидела.
– Ты дверь-то запирал? – спросил Петров.
– Запирал, – с трудом пролепетал Марков.
– А когда мы пришли, – сказала Настя, – она была нараспашку.
Амелин присел на корточки и стал осматривать замок.
– Но хоть что-то ты видел? – я приподняла двумя пальцами нож. – Или слышал?
– Видел белый силуэт и нож, – все еще дрожащим голосом произнес Марков, – вода текла.
– Боже мой, – Настя прижалась ко мне. – Опять призрак.
– Просто Хичкок какой-то, – покачал головой Петров, медленно водя камерой вокруг.
– Этот замок хоть монеткой, хоть ногтем отопрешь, – сказал со знанием дела Амелин. – У нас такой дома в ванной специально поставили, чтобы, в случае чего, взламывать не пришлось.
– И что? – не понял Петров.
– То, что призраки замки не открывают.
– Хочешь сказать, это сделал человек? – подозрительно спросила я.
Амелин убежденно кивнул.
– Намекаешь на кого-то из нас? – неуверенно проговорила Семина.
– В доме других людей нет, – ответил Амелин.
Семина укоризненно посмотрела на него и поджала губы.
– Мы с Егором были в зале. Скажи, Петров.
– Да, несомненно, – последовал отрепетированный ответ.
– А ты где был? – Настя отпустила мою руку и воинственно развернулась к Амелину.
Тот рассеянно улыбнулся и неопределенно развел руками.
– Я уверена в себе и в Петрове. Ни у кого из нас нет причин делать подобное.
– А у меня разве есть причины? – удивился Амелин.
– Это не он, – быстро сказала я, чтобы прекратить беспочвенные взаимные обвинения. – Мы были вместе.
– Да? – Настя недоверчиво прищурилась. – Точно?
– Точно, – подтвердила я, хотя на секунду засомневалась: после моего ухода у него было достаточно времени, чтобы спуститься вниз.
– Ладно, если вы отказываетесь верить в призрака, – заявила она, – придется признать, что среди нас завелся маньяк.
– Давайте верить в призрака. Так спокойнее, – послушно согласился Амелин.
Следующие два часа до приезда Якушина и Герасимова мы провели, обсуждая этот случай. И всякий раз приходили к выводу, что Настя права: либо это сделал кто-то из нас, либо призрак – без вариантов. И то, и другое выглядело одинаково неправдоподобно. Сто раз проговорили, кто где был, но ни к чему не пришли.
Якушин с Герасимовым вернулись очень поздно, замерзшие и усталые. Они ничего не рассказывали, просто притащили два пакета с продуктами, кинули их прямо в холле и, не раздеваясь и ни с кем не разговаривая, завалились на свои матрасы и тут же вырубились.
