Глава 30

Когда я заглянула к Якушину, он, сидя на корточках, разбирал в гараже какие-то инструменты.

– Знаешь, я тут подумала, – перешла я сразу к делу, чтобы не создавать лишнего напряжения. – Марков прав. Нужно поехать в ближайшую деревню и продать там что-нибудь.

– Какая свежая мысль! В доме не осталось ничего ценного. Кроме библиотечных книг. Впрочем, – он выпрямился, – ради того, чтобы поржать над тем, как ты будешь впаривать их деревенским, я даже готов отвезти тебя туда.

– Зачем ты так? Я ничего ему не говорила.

– Ты о чем?

– О том, что ты подумал, когда вчера Амелин сказал про речку.

– Шутишь? Я должен был об этом думать?

– Все еще обижаешься за тот случай в лесу? Или на что-то другое?

– Я одного не пойму, ты так хорошо придуриваешься или реально не врубаешься? – он пнул ногой ящик.

– Не врубаюсь, – не могла же я признаться, что мне хотелось бы думать, что я ему по-настоящему нравлюсь.

– Просто не хочешь. Ты живешь внутри своего стакана. И смотришь из стакана. И думаешь только о себе. И никогда не ставишь себя на место других. Попробуй хоть раз выбраться оттуда, и тебя ждет множество удивительных открытий.

– Ты говоришь загадками, – пролепетала я, ошалев от его напора.

– Просто хорошенько подумай об этом. Ты что-то конкретное хотела предложить или просто пришла глазки строить? – отвернулся и сделал вид, будто ищет что-то на полке.

Он совершенно спутал мои мысли, так что уже не хотелось ничего рассказывать, но назад дороги не было.

– Помнишь, ты просил оставить тебя в покое и не мешать заниматься делами? Так вот, я нашла ключ от подвала, а в нем полно всяких бутылок: вино, водка и виски. Я подумала, что спиртное – не книги, его в деревне легко обменять на еду и бензин.

Якушин на миг замер, затем медленно развернулся ко мне, и в следующий момент его лицо озарилось.

– Что же ты молчала?

– Ты не хотел слушать.

– Честное слово, Тоня, я сейчас расплачусь. Мы четыре дня пытались что-то придумать и вчера чуть не переругались из-за этого, а ты точно с неба упала.

Он забрал ключ и побежал рассказывать об этом остальным. Толком не закончив разговор и не объяснив, о каком стакане шла речь.

Через десять минут они с Герасимовым и Петровым отправились обследовать подвал.

Мы сидели на ковре перед камином и играли в дурака. Мне ужасно не везло, в голове постоянно крутился недавний неприятный разговор, и сосредоточиться на игре не получалось. А Насте по каким-то непонятным причинам все время выпадали козыри, и Амелин с Марковым по очереди беспощадно обыгрывали меня.

– Вот, Осеева, – ехидно проблеял Марков, закончив отбиваться от Амелина и выходя из игры, – наглядное подтверждение реального положения дел.

– Мне за всю игру один козырь попался, – объяснила я, решив доиграть последнюю партию и не позориться.

На руках оставалась одна дурацкая трефовая девятка. Тогда как у Амелина явно было что-то посущественнее. Но только я собралась перевернуть лежавшую возле колен карту и принять проигрыш, как Марков сказал:

– Теперь ясно, почему ты так долго о подвале молчала. Я раньше думал, что ты умная.

– Я уже объяснила, почему не рассказывала об этом.

– Но я все равно не понял.

– А это проблема не моего ума.

Марков тут же вперился в меня, точно собирался просверлить в моей голове дырку. Я ответила тем же, и мы играли в гляделки, пока Семина не сказала:

– Хватит. Надоело.

Пришлось прервать молчаливую дуэль. А когда я открыла оставшуюся карту, какое-то время долго и недоуменно смотрела на нее, не веря своим глазам.

То, что минуту назад было девяткой треф, непостижимым образом превратилось в козырной бубновый туз.

– Вот, блин, – с расстройством сказал Амелин. – Ты выиграла.

Марков ошарашенно промычал:

– Странно, мне казалось, у Осеевой нет козырей.

Я заметила, как Настя, сидевшая справа от меня, заулыбалась – она-то видела, как Амелин поменял мою карту на свою. Мне тоже стало смешно, что Марков так легко повелся.

– Вот ты хитрая, – обиженно поджав губы, сказал он, – а строила из себя невинность. Так же и с подвалом.

– Если ты не прекратишь, в следующий раз я тебя опять где-нибудь запру, – пригрозила я.

– Перестаньте портить всем настроение, – вмешалась Настя.

И мы перестали, а в следующей игре Амелин начал так откровенно и глупо поддаваться, что об азарте речь не шла. Мы с Настей только и делали, что смеялись над тем, как он виновато оправдывался перед Марковым, что короли у него случайно склеились, шестерки с девятками путаются от голода, а буби стали червами потому, что «тоже красные». А потом, пока Марков разворачивал в руке новые карты, заполз на четвереньках ему за спину, заглянул через плечо и, рьяно жестикулируя, стал подавать знаки.

Настя едва слышно захихикала. Марков же, услышав писклявые сдавленные звуки, резко поднял глаза и застукал Амелина с поличным.

– Это я так, – начал неловко отмазываться Амелин, едва сдерживая смех. – Ничего такого. Тоне в любви объясняюсь.

И, шутливо приложив руки к сердцу, сделал вид, что посылает его мне. Но Марков оставался строг и непоколебим:

– Нечего меня за дурака принимать. Я все вижу.

После слов «все вижу» нас троих разобрал такой искренний смех, что мы около минуты не могли успокоиться.

– Немедленно отлезь, – Марков пихнул Амелина в плечо. – И не подсказывай ей больше. А ты, Осеева, сейчас поплачешь у меня.

– Не дождешься, – я еще смеялась. – Я никогда не плачу.

– Не может быть, – изумился Амелин.

– Завидую тем, кто умеет не плакать, – со вздохом сказала Настя, накручивая с двух сторон свисающие с плеч волосы на пальцы.

– А я с трех лет не плачу, – похвастался Марков, кажется, сам себе не слишком веря.

– Ну, сравнил, – сказал Амелин таким тоном, будто нам всем до Маркова, как до Луны. – Ты мужик. Кремень, закаленная сталь, а Тоня девушка. Впечатлительная и ранимая. Ей вредно не плакать.

– Это Осеева ранимая? – ядовито хмыкнул Марков. – Да она пуленепробиваемая, огнеупорная и водоотталкивающая.

– Ну вас, – отмахнулась я. – Обсуждать больше нечего?

Марков пожал плечами и включился в игру, а Амелин задумался, и когда ему кидали карты, страшно тормозил, ошибаясь теперь уже не специально.

– Уснул, что ли? – наконец окликнул его Марков. – Или строишь планы, как заставить Осееву плакать?

В ответ Амелин потряс головой и, рассеянно перехватив мой вопросительный взгляд, быстро кивнул:

– Именно это и собираюсь сделать.

– Пальцы ломать будешь или щекотать?

– За кого ты меня принимаешь? – он снова был собой: глаза полны невинности и притворства. – Никакого членовредительства. Просто сижу и гадаю, есть ли у нас лук.

– Лук? – удивилась Настя. – Нет, и не было. А тебе зачем?

– Да вот вспомнил, что бабушка, когда лук резала, все время горючими слезами обливалась.