Глава 26

Мы облазили дом вдоль и поперек, от гаража до библиотеки, внимательно осмотрели все комнаты и шкафы, заглянули под каждую кровать и за каждую штору. Про подвал я еще никому не сказала, но лично проверила, чтобы он был заперт. А когда, ничего не обнаружив, все собрались в зале и Петров пожаловался, что на нервной почве успел проголодаться, Марков сказал, что мы должны быть экономнее и стараться меньше думать о еде.

Поэтому вместо ужина, чтобы отвлечься, стали играть в фанты. Дружно и весело, словно ничего не случилось и никто ни с кем не ругался.

На фанты мы разобрали карты, найденные Марковым в библиотеке. Расселись кругом на стулья, и сначала Петров объявлял задание, а потом Настя вытягивала из шапки карту, обозначавшую кого-то из нас.

Первое же задание, которое выполнял Марков, повергло всех в состояние безумного веселья. Потому что танец умирающего лебедя в его исполнении оказался истинным шедевром. Он так трепетно махал руками и припадал на свою раненую ногу, что мы чуть со стульев не грохнулись.

Но оказалось, это лишь начало, потому что когда завернувшийся в покрывало Герасимов, извиваясь, ползал по полу, изображая удава, у Петрова началась настоящая истерика. Он даже камеру с трудом в руках удерживал.

Затем Якушин бегал на балкон и ел снег, а все кидались снежками и жутко замерзли.

Настя, стоя на коленях, признавалась Герасимову в любви и просила на ней жениться. Это звучало очень неубедительно, но Герасимов все равно остался доволен.

Петров сделал ужасную кривую березку, и Якушин сказал, что это явно больное, погибающее дерево. Мы никак не могли успокоиться, чтобы продолжить дальше.

Потом мне пришлось поменяться одеждой с Марковым, и хорошо, что именно с ним, потому что он был единственным из парней, кто мог влезть в мои джинсы, не порвав их.

Якушин, стоя перед зеркалом, должен был десять раз подряд, не улыбаясь, сказать «ах, какой я красивый», и мы угорали до слез, потому что это давалось ему с большим трудом. Всякий раз, когда он улыбался, счет начинался заново. Кроме того, ему выпало весь оставшийся вечер обращаться к своему соседу справа «Ваше величество», что тоже позабавило, так как соседом оказался Амелин.

Тому, в свою очередь, досталось танцевать с Настей. Получив фант, Амелин очень обрадовался и сказал, что это лучшее задание за вечер. Мы приготовились к очередной хохме, однако он, взяв один наушник себе, а другой отдав Насте, серьезно подхватил ее и стал танцевать настоящее танго. Во всяком случае, мне оно казалось настоящим, потому что было очень похоже на то, как это показывают по телевизору: руки в замок, прямая спина, длинный шаг. И хотя музыку мы не слышали, Семина напоминала тряпичную куклу, а в каждом их совместном движении сквозила обычная амелинская глумливость, получилось все же красиво и убедительно. Особенно потому, что никто ничего подобного не ожидал. Ведь заподозрить его в таком умении было так же неестественно, как и увидеть Герасимова за роялем.

Когда танец закончился, даже Якушин аплодировал. У Насти, правда, потом кружилась голова, но она все равно начала допытываться, где Амелин занимался танцами. И он сказал, что его научила сестра, которая сама может станцевать что угодно, а танго считает самым лучшим танцем на свете.

Затем мне завязали глаза, и я должна была определить всех по запаху. Я сказала, что, учитывая наши бытовые условия, после такого задания боюсь упасть в обморок. Но все единогласно заверили, что идеально чисты и благоухают фиалками.

Они сидели ко мне спиной, и когда я понимала, кто это, просто клала руку на плечо и называла имя.

Ядреный парфюм Петрова можно было уловить, не принюхиваясь. Настя пахла косметикой, кокосовым шампунем и едой. Якушин как обычно – апельсинами и табаком, хотя к этим запахам добавился аромат хвойного леса. А вот с остальными я забуксовала. Ходила туда-сюда, а Якушин и Петров ехидничали.

Потом я перестала их слушать и сосредоточилась на ассоциативном восприятии. И сразу угадала Амелина – «белая роза», теплое молоко, брызгалка для горла и сплошной туман. А вот Герасимова и Маркова чуть не перепутала: от одного пахло древесной корой, медом и электричеством, от другого – черным кофе, типографской печатью и еще чем-то очень родным и близким. И только в последнюю минуту, когда меня уже начали поторапливать, я сообразила, что на Маркове по-прежнему надет мой свитер.

Потом мы катали друг друга на спине, ползали на четвереньках, кричали ку-ка-ре-ку и лазили на шкафы. В конечном счете, здорово утомившись от эмоций и физических нагрузок, перешли к более спокойным занятиям.

Настя стала задавать всем анкетные вопросы, а мы, по-прежнему в возбужденном запале, охотно отвечали. «Ради чего ты просыпаешься по утрам?», «На что пойдешь ради миллиона долларов?», «Что может довести тебя до слез?»

В основном все отвечали шутливо и неопределенно, поэтому, когда мне достался вопрос: «Чем ты готов пожертвовать ради близкого друга?» – я решила, что ответ: «У меня нет близкого друга», – всех устроит. Но Семиной ужасно захотелось разузнать, почему я поссорилась с Подольским, и она стала с пристрастием допытываться про это. А как только остальные поняли, что я не хочу отвечать, тоже моментально заинтересовались.

«Что же он сделал?» – с нескрываемым интересом спрашивал Якушин.

«Ты была в него влюблена?» – пытался подловить Марков.

Я сказала, что нельзя быть влюбленной в друга и что я перестала общаться с Подольским совсем по другой причине. Но они прицепились, как репейники.

Потому что никто из них не понимал и не мог понять, как это, когда твой единственный надежный друг, ради которого ты в огонь и в воду, берет и в один прекрасный день идет домой не с тобой, а с какой-то тупой новенькой выпендрежницей в короткой юбке. А когда звонишь на мобильник, сбрасывает вызов.

Я начала по-настоящему злиться и сказала, что любовь тут ни при чем, так как мне нравился совсем другой человек, и Подольский прекрасно знал об этом. Ляпнула и пожалела.

Настя тут же спросила: «Это кто-то из нашей школы?» И они накинулись на меня с очередной порцией вопросов, уговаривая «поделиться» и шутя, что глупо стесняться, потому что мы уже как родные. Все было мучительно и неловко, будто просили раздеться.

Отвечать не хотелось, но еще позорнее было проявить малодушие. И я почти решилась, когда вдруг Амелин начал беспрерывно хрипеть и кашлять, ужасно захлебываясь, как в первый день болезни. Аж со стула в изнеможении сполз и дохал, скорчившись на полу, пока все не повскакивали и не бросились к нему. Он попросил воды, но Якушин предложил еще один сеанс снеготерапии.

Минут пять длился этот приступ, я побежала за водой, а когда вернулась, его уже увели наверх. После чего все стали укладываться спать.

Однако Настя не успокоилась, и стоило нам лечь в постель, опять пристала:

– Тоня, ну, пожалуйста, скажи. Тот парень, вероятно, должен быть каким-то особенным.

Потому что Павлик Подольский очень классный.

– Я уже говорила. Мы с Павликом как брат и сестра с детского сада. Он для меня все равно белобрысый, мелкий и заикающийся мальчишка, вечно проигрывающий в крестики-нолики, свалившийся в канализационный люк и регулярно списывающий домашку. У него сколиозное искривление позвоночника и гастрит. Он плохо различает цвета и ест сырые сосиски. Раньше он собирал жестяные банки из-под газировки, а его любимый фильм – «Бэтмен». Как я могла в него влюбиться?

– И? – Настя свесилась с кровати, рискуя упасть.

– Только ты никому не говори, – сдалась я. – Это Якушин.

– Ну тогда понятно. – Она вернулась в нормальное положение. – Не знаю почему, но я так и думала.

Настины разговоры злили.

– Вечно ты думаешь о том, кто кому нравится и кто на кого посмотрел.

– Конечно, – мечтательно отозвалась она. – Любовь – это здорово. Это то, что имеет хоть какой-то смысл. Я думаю, когда у тебя есть любовь, жить становится значительно легче. Только представь, что все, что тебя касается, интересно и нужно кому-то кроме тебя. Что кто-то может целый день сидеть, думая только о тебе. Представляешь? Если бы я любила кого-то сильно, по-настоящему, все-все сделала бы для этого человека. Я бы рвала крапиву голыми руками, обменяла язык на ноги, отправилась бы за тридевять земель и вытащила осколок кривого зеркала из его сердца.

Настя говорила, как полнейший ребенок, не только из-за всех этих сказок, а потому что думала, будто жертвы кто-то может оценить.

– Так нельзя, ты должна себя уважать. Пусть твой принц сам за тобой приходит, ползет по снегу или прыгает через огонь. Пусть докажет, что ты ему нужна. Пусть сразится с драконом и освободит тебя. Только тогда ты с полным правом будешь варить ему борщ всю оставшуюся жизнь.

– Думаешь, за любовь не нужно бороться? – фыркнула она. – Сидеть сложа руки у окошка, отращивать волосы и ждать? Моя мама так до сорока лет ждала, а потом взяла и родила меня. Потому что стало понятно, что никакой принц за ней не придет. Встретила Петра Степановича с восьмого этажа, и он показался ей подходящим. Он и сейчас там живет. У него два сына по тридцать лет и жена – бухгалтер в нашем домоуправлении. А если мы с ним встречаемся в лифте или у подъезда, он мне всегда немного денег дает. Аккуратно так в карман сует и за что-то все время извиняется. Так что лучше я как-нибудь сама. Все никак не решу, кого выбрать, Герасимова или Егора.

– Егор? Это еще кто? А, Петров.

И тут неожиданно из-под кровати послышался глухой сдавленный рык.

– Что это? – Семина привстала на локте, прислушиваясь.

– Это у меня в животе, – спешно заверила я, поклявшись, что обязательно раздобуду ключ от мансарды и на ночь буду запирать этого гада там.