Глава 25

На кухне было жарко, душно и пахло горячим маслом. Настя готовила блинчики, и все играли в кулинарную передачу. Марков в одной футболке и без очков, которые были безжалостно раздавлены в потасовке с Герасимовым, изображал ведущего: «А сейчас мы покажем вам, как приготовить блин комом» и «Не забудьте записать рецепт: вонючая, отсыревшая мука и главное – никаких яиц!»

Герасимов и Амелин, развалившись за столом на табуретках, исполняли роль зрителей.

– Что это за пугало на улице? – поинтересовался Якушин.

– Капищенская Леди Гага. Культовое божество Детей Шини, – Петров на секунду оторвал камеру от лица.

– Когда вы повзрослеете? Научились бы хоть калитку запирать, а то кабаны придут.

С этими словами он ушел, оставив меня одну объясняться, где мы так долго пропадали.

Пришлось плести какую-то чепуху, что мы увидели целое стадо кабанов и пережидали, пока они уйдут. А еще заметили настоящие волчьи следы, поэтому свернули в другую сторону. Последнее, кстати, было правдой.

– От зверей главное – не убегать, – сказал Петров, когда я закончила. – Говорят, им погоня интереснее добычи.

– Сам один раз так попал, – согласился Герасимов. – У нас на территории старых гаражей жили сторожевые собаки. Я там мимо каждый день в школу ходил. Носы под забор просунут, глянут одним глазом и давай бесноваться. А зимой у них щенки родились. Классные. Смешные. Под воротами пролезали и к прохожим приставали. Вывалят гурьбой к ногам, шагу не ступить. А уж если на корточки сесть, могли зализать до смерти, прямо в лицо. Пушистые такие дурни. Кинешь им сосисок – и сваливать, пока опять не прицепились. Только как-то раз машина в гараж заезжала, сторож ворота открыл, а три здоровенные псины подсекли, что я бегу, и за мной. Очень быстро, между прочим, догнали. Одна в руку вцепилась, другая в ногу. На мой ор сторож тут же примчался, но я больше той дорогой не ходил. И собак теперь избегаю. Хотя щенки все равно прикольные были.

– Против собак только один верный способ есть, – в привычной манере заметил Марков. – Увесистый камень.

– Есть еще один, – подал голос Амелин. – Когда на меня однажды напала стая бродячих собак, я врубил плеер на полную мощь. Они сначала оторопели, а потом как завоют дружно. Так вдохновенно, что до меня им не было никакого дела. Это они так на «Апокалиптику»  отреагировали. Виолончель – душераздирающий инструмент.

– Вечно у тебя сказочные истории, – Настя на миг отвлеклась от сковородки. – Лучше передай сахарницу.

– А что? Собаки тоже могут через музыку переживать боль и тоску. Это генетическая память. Все ужасное, что происходило с их предками на протяжении веков, мучительно отзывается в их собачей душе, – говоря это, Амелин то и дело подтягивал длинные растянутые рукава свитера, отчего безобразные сетки его белых и розовато-бурых шрамов постоянно маячили у нас перед глазами.

– Генетическая память – это вам не воспитание. Там все по-честному. В этом смысле животным гораздо больше повезло, чем нам.

Он взял со стола круглую стеклянную сахарницу и протянул мне, но потом, пристально глядя на мою распростертую в ожидании ладонь, неожиданно помедлил, и, едва я успела коснуться стекла, разжал пальцы.

Сахарница глухо стукнулась об пол. Крохотные сладкие кристаллики разлетелись в стороны.

Все тут же начали кричать, что он криворукий, и что у нас почти не осталось продуктов. Я пошла за веником, а когда вернулась, на кухне его уже не было. И к обеду он даже не соизволил спуститься.

После обеда я зависла в библиотеке: нашла там «Дэвида Копперфильда»  – мамину любимую книгу и бездумно ее читала, снова и снова возвращаясь к фразе: «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой – должны показать последующие страницы».

Сосредоточиться не получалось. В голове крутилось утреннее лесное происшествие, потом сцена с сахарницей, затем вспомнилась московская квартира, мама с папой и школа. Интересно, кто-нибудь скучал по дому? Если бы я могла как-то дать родителям знать, что со мной все хорошо, чувствовала бы себя гораздо лучше.

А когда начало темнеть, забрала книжку и уже собиралась спуститься в залу, как вдруг мерный покой погружающегося в сумерки дома безжалостно нарушился громким отрывистым криком.

Я кинулась по коридору к лестнице, и тут из крайней спальни на меня вывалился Петров.

Догадаться, что это Петров, можно было только по голубой спортивной толстовке и зажатой в руке камере, потому что на голове у него был надет плотный мусорный пакет. Неожиданно он вытянул перед собой свободную руку, и я даже пикнуть не успела, как он молча схватил меня за ворот свитера и припер к стене.

– Отпусти, козел, – прохрипела я, задыхаясь. – Тупые шутки.

Но он лишь тяжело сопел внутри пакета и продолжал держать.

Я с силой ударила мыском ему по лодыжке. Он жалобно заскулил, но хватку не ослабил.

Из нашей комнаты выскочила Семина, но вместо того, чтобы помогать мне или Петрову, выхватила у него камеру и стала снимать.

– Убери его, он правда меня задушит.

– Да-да, конечно, – промурлыкала Настя, не шевельнув и пальцем.

А Петров, точно по мановению волшебной палочки, вдруг упал на пол и принялся дергаться, судорожно пытаясь освободится от пакета. В этот момент к нам уже подлетели Герасимов с Якушиным и помогли ему.

– Она хотела убить меня, – едва слышно прошептал Петров.

– Это он хотел убить меня, – закричала я. – Семина видела.

– Я думала, вы играете, – растерянно захлопала глазами Настя.

– Осеева, зачем ты хотела меня убить? – Петров, сидя на полу, жадно хватал воздух ртом.

– Это ты набросился на меня.

– Ты первая начала.

Мы еще какое-то время препирались, пока Якушин не потребовал, чтобы все успокоились и рассказали все по порядку.

С горем пополам выяснилось, что кто-то напал на Петрова, когда он снимал из окна, надел ему на голову пакет и стал душить. Но он вырвался, выскочил в коридор, наткнулся на меня, и сам уже не понимал, что делает.

Я сказала, что это не могла быть я, – хотя бы потому, что мне не хватило бы сил кого-либо задушить. Тогда Марков, понятное дело, попер на Герасимова, и тот по-настоящему испугался, что все подумают на него.

Но, как оказалось, никто никого не видел. Настя сидела в нашей комнате и плела фенечки, Якушин спал, Марков пересчитывал в кладовке продукты.

– А где Амелин? – поинтересовался Якушин.

Все многозначительно переглянулись.

– Он тоже не мог, – убежденно заверила я. – Зачем ему это?

Якушин неодобрительно покачал головой:

– Мне кажется, ты слишком с ним носишься и чересчур доверяешь.

– Глупости. То, что он болеет, не может чистить снег или ходить за дровами, не значит, что нужно приписывать ему дурные поступки.

– Не значит, но откуда нам знать, чем он тут занимается, пока мы на улице?

– А я предупреждал, – не преминул вставить Герасимов.

– Вы сами его отселили.

– Но ты не можешь не согласиться, что он странный, – продолжал гнуть свое Якушин.

– А кто из нас не странный?

Вдруг Петров уставился куда-то наверх, в сторону лестницы, остальные тоже обернулись. Там, закутавшись в одеяло, стоял Амелин собственной персоной и, довольно щурясь, слушал нашу перепалку.

– Это ты сделал? – спросил прямо Якушин.

Амелин неопределенно пожал плечами:

– Какой смысл душить кого-то и не довести дело до конца? Или подсыпать соль, вместо крысиного яда, которого, кстати, полно в гараже? Или привязывать к кровати Тоню и даже не воспользоваться этим? Обидно, что вы так несерьезно ко мне относитесь.

– Слышишь, – пихнул меня локтем Марков. – Вот у него в какую сторону голова работает.

– Он так шутит. Неужели непонятно? – сказала я.

– Знаешь, Костя, тут такое дело, что не до шуток, – медленно произнес Якушин с нажимом. – Это ты дома мог изображать придурка и страдальца, когда перед мамой выпендривался. А тут мы все не в шоколаде, поэтому давай заканчивай с клоунадой. Если ты этого не делал, так и скажи. Просто честно ответь на вопрос!

Амелин с наигранной робостью потупился, помолчал, а затем решительно вскинул голову и, театрально запахнувшись одеялом, начал медленно спускаться по ступеням:

Все это он декламировал с чувственным выражением душевных терзаний, проникновенным и трагическим голосом, вызывающе глядя Якушину в глаза.

И, подойдя совсем близко, с мрачной издевкой, проговорил прямо ему в лицо:

Якушин несильно отпихнул его от себя.

– Ты меня доведешь.

– Да брось, – Амелин ласково улыбнулся. – Ты только угрожаешь, а на самом деле мухи не обидишь. И, тем более, не станешь пакеты друзьям на голову надевать или к кровати привязывать. Кто угодно, только не ты.

Якушин поднял руки, показывая, что сдается:

– Вопросы снимаются. Иди болей дальше. А то осложнение на голову пошло.

– Хочешь, я ему врежу, – беззлобно предложил Герасимов.

– Разбирайтесь без меня, – с этими словами Якушин просто ушел, оставив нас в растерянности толпиться в коридоре.

– Я по-прежнему думаю, что в этом доме творится нечто странное, – таинственным тоном произнесла Настя. – И никто из нас тут ни при чем.

Петров забрал у нее камеру, и все стали смотреть, что она наснимала, и смеяться над сценой моего удушения, отматывая назад и просматривая снова и снова. А потом Амелин не выдержал и попросил:

– Давайте дальше посмотрим. Монолог Гамлета. Я очень старался.