Глава 24
Якушин разделил нас на три группы.
– Нужно, чтобы в паре один рубил, второй собирал. Не могу же я выдать топор девчонкам. Я поеду с Тоней, Герасимов – с Настей, а Петров – с Марковым.
Мое сердце тут же подскочило от радости.
– Не понял? – переспросил Петров. – Кто из нас рубить будет?
– Ты, конечно, дурень, – Марков со вздохом закатил глаза. – Я без очков, и у меня нога больная.
Маркову с Петровым отдали снегоход, остальные пошли на лыжах и снегоступах.
Вообще, после того, как появился снегоход и прочий зимний инвентарь, Якушин значительно воспрянул духом. Ведь теперь при желании мы могли добраться до ближайшей деревни.
Казалось, что эта неустроенная жизнь доставляет ему огромное удовольствие. Он единственный, у кого не было ломки от отсутствия компьютера и вайфая. Ему нравилось носить снег для воды, расчищать дорожки, менять лампочки, возиться со снегоходом, уставать и ни о чем не думать.
Новый день оказался совсем другим, тихим и ясным. В лесу было невероятно спокойно и безупречно чисто. Снег приятно хрустел под санками. Пахло морозом, хвоей и древесной корой. Где-то в невидимой вышине со слабым протяжным гулом летел самолет, звучно барабанил дятел, жалобно поскрипывали замерзшие деревья.
Якушин, всем своим видом выражая полное удовлетворение и не в силах противиться головокружительному зову дикой природы, ехал и ехал вперед, так что мне приходилось поторапливаться, чтобы не отстать. По дороге нам попался заяц. Такой пушистый и белый, что мы чуть на него не наехали.
Дрова можно было и поближе найти, сколько раз мы встречали поваленные деревья, но Якушин, похоже, просто наслаждался прогулкой.
Наконец мы нырнули в густой темный ельник и вышли на небольшой пологий пригорок. Под нашими ногами, совсем недалеко, залитая холодным солнцем, едва трепыхалась замерзшая речушка.
– Вот это я понимаю – свобода. Ради этого стоило сбежать.
Он говорил весело и возбужденно. Я никогда не видела его на таком подъеме. Открытое ясноглазое лицо еще больше выигрывало от морозного румянца и широкой жизнерадостной улыбки.
Якушин раскинул руки, точно собирался обхватить все вокруг – и белесое небо, и пышные ели, уткнувшиеся в него, и малышку-речку, и весь доступный глазу простор. Упоение ощущалось в каждом его движении, в каждом жесте и взгляде. Это было очень заразительно. Мне тоже стало невероятно свободно и легко.
А потом где-то внутри деревьев, почти над нашими головами, послышались смешные отрывистые пощелкивания. Мы оба стали вглядываться в пушистые темно-зеленые ветви, и наконец Якушин, резко вскинув руку, обрадованно воскликнул:
– Вон она, вон. Видишь? Белка.
Но сколько я ни смотрела, никого не могла разглядеть в этой темноте.
– Иди сюда, посмотри чуть выше, – он обнял меня за шею и стал показывать пальцем.
А когда я заметила скачущую по ветвям и еще сильнее разверещавшуюся белку, он повернулся и внезапно, без каких-либо предупредительных сигналов полез целоваться. Это было так неожиданно, что я непроизвольно отпрянула и, не удержавшись на ногах, ухнула в снег, едва не слетев с пригорка. Села и замерла, точно мешком по голове ударили.
– Ты чего? Мне казалось, я тебе нравлюсь.
Я быстро кивнула.
– Тогда в чем проблема? – он удивленно развел руками.
Но вместо того чтобы ответить что-то вразумительное или хотя бы оправдаться, я, как тупая и пугливая овца, лишь пожала плечами. Мы какое-то время молча испытующе смотрели друг на друга.
Потом он поднял мои перчатки и сухо сказал:
– Ладно. Я понял. Проехали.
Обратно шли совсем в другом настроении, оба напряженные и задумчивые. Не знаю, что он думал обо мне, но я сама перебрала, кажется, все возможные эпитеты, определяющие дурное, неразумное поведение. Оправданий не было никаких, я сама себе не могла объяснить, почему так вышло.
Когда наконец остановились неподалеку от нашего дома, он свернул с лыжни и, приметив большой валежник, полез по сугробам. Затем обернулся и крикнул:
– Ты чего застряла? Иди помогать.
Его голос был спокойным и бодрым. Значит, не обиделся. На душе ощутимо потеплело. А когда он скинул куртку и стал рубить ветки огромной поваленной сосны, из-под нее выскочил еще один заяц. Конвульсивно подпрыгнул и, смешно откидывая назад задние лапы, припустил в чащу. Мы оба расхохотались, и оставшуюся неловкость точно рукой сняло.
Прежде чем опять взяться за топор, он вдруг снял с мизинца кольцо и протянул мне.
– На, забирай насовсем. С ним неудобно.
– Не нужно, спасибо, – это предложение заставило меня снова смутиться. – Я не ношу колец.
– Тогда выброшу его на фиг, – он задумчиво покрутил кольцо в руке.
– Положи в карман, потом наденешь.
– Не хочу. Надоело оно мне. Одной подруге бывшей хотел отдать, типа прощения попросить, но не получилось.
– Не простила?
– Сначала было некогда бегать за ней и извиняться, а там уж и забыл, в чем провинился. В общем, на всякий случай носил – вдруг встречу ее и вспомню. Но она, кажется, в другой колледж перевелась, не сложилось. Выкинуть жалко, а кому-то еще отдавать, сразу не то подумают. А ты просто так возьмешь, без всякого такого.
– Ладно, давай.
Кольцо мне подошло только на средний палец, и я решила пока оставить его, чтобы лишний раз не обижать Якушина.
Затем мы загрузили санки доверху, обмотали веревками и потащили домой. Точнее, Якушин тянул, а я плелась сзади.
То, что лесная калитка оказалась распахнутой, меня не удивило: наверняка все давным-давно вернулись.
Возле крыльца стоял снегоход, а мраморная нагота девы была изящно прикрыта теми самыми красными лентами. На ее бескровных губах устрашающе алела Настина помада. Не иначе, Петров успел заскучать.
Возле фонтана Якушин остановился, критично осмотрел новоиспеченное произведение искусства и сокрушенно покачал головой:
– И с этими людьми я сбежал из дома!
