^{Глава 16}

Наверное, в те времена, когда этот дом не был холодным, грязным и заброшенным, в Капищено было очень приятно жить. Просторные комнаты с высокими потолками, большие окна, вид с одной стороны на кипарисы, фонтан и чуть поодаль – круглую бревенчатую беседку. С другой – на аллею из старых склонившихся деревьев, площадку для отдыха и густой смешанный лес.

В столовой и нескольких других комнатах остались красивые темные деревянные шкафы, кое-где сохранились хрустальные люстры, до которых воришки не смогли дотянуться. В гостиной стояла мягкая мебель, в трех спальнях из пяти – огромные двуспальные кровати, одна из которых была даже с каркасом для балдахина.

Ванных три, но в той, что на третьем этаже, не осталось ничего, кроме торчавших из стен и пола труб. На втором – треснувшая душевая кабина. На первом – за выцветшей шторкой старая желтоватая ванна с кривыми ножками. В столовой – большой тяжелый обеденный стол и пианино, в гостиной – бархатные шторы и напольные часы с маятником.

Для нас с Настей я выбрала комнату на третьем этаже, прямо над залой, потому что в ней проходила труба от камина и было тепло. Там уже стояла одноместная деревянная кровать с высокой спинкой, оставалось лишь перетащить металлическую койку из хозяйственной комнаты, чтобы получился отличный двухместный номер.

В итоге неисследованной оказалась только угловая башня, потому что дверь в нее была заперта. Сколько мы ни пытались ее открыть, ничего не получалось.

Неожиданно выяснилось, что у Герасимова бывают приступы трудовой деятельности, а руки растут из правильного места. Пока на него никто не смотрел, он разобрался с водяными баками в гараже и запустил воду по трубам и батареям.

В кладовке возле кухни Марков обнаружил несколько банок с мясными консервами, банку засахарившегося меда, сгущенку, мешок с отсыревшей и заледеневшей гречкой, пакет жуткого цвета муки. Добавил к этому то, что осталось у нас, и пересчитал. Затем составил список допустимой ежедневной нормы на человека и выдал его Насте. Оказалось, что продержаться на том, что есть, мы сможем максимум пару недель. Поэтому вопрос «откуда брать еду» оставался открытым. Воду, как и раньше, решили растапливать из снега, для чего Якушин притащил из гаража две большие пластиковые бочки.

Амелина, чтобы он никому не мешал, переселили в мансарду. Вероятно, прежде там была детская: низкая кровать, узенькие полочки лесенкой, комплект из трех сундуков с мягкими игрушками. Ее варварский набег почти не коснулся.

Пока мы с Настей убирались, он сидел, не снимая пальто, на деревянном полу посреди мансарды и, пристально следя за нашими действиями, беспомощно шутил, что для него никто так никогда не старался. С утра ему было значительно лучше.

Из решетчатого стенного шкафа мы достали немного отсыревшую подушку и, хотя и не свежие, но относительно чистые простыни.

– Странно, что в этом доме никто не живет. Если бы у меня был такой дом, я бы никуда из него не уехал, – сказал Амелин, со стаканом чая в руке перебираясь на застеленную кровать.

– Может, хозяева умерли? – осторожно предположила Настя.

Он неопределенно пожал плечами:

– Хозяин – дядя Герасимова, а тот не умирал. Во всяком случае, Герасимову про это неизвестно.

– Тут такое место, где наверняка должны быть призраки, – заверила Настя.

Она сидела на большом сундуке, я пристроилась на подоконнике.

– Никого здесь нет, – на удивление серьезно сказал Амелин.

– С чего ты взял? – подозрительно спросила Семина.

– Я бы ночью услышал.

– Не выдумывай, – сказала я. – Ночью ты спал как убитый.

Он сделал глоток чая и насмешливо улыбнулся.

– Не знаю, о какой ночи ты говоришь, но когда я проснулся, спала как раз ты. Я тогда очень удивился: в первый раз видел, чтобы люди предпочитали спать сидя.

– Очень смешно. В любом случае, из-за храпа Герасимова ты вряд ли мог бы что-то слышать.

– Так я же вышел в коридор.

– Опять бродил в бреду по дому?

– Просто захотел в туалет, или это только в бреду может случиться?

– Я чувствую, это мистический дом, – Настю явно захватила тема. – Может, в нем сто лет назад ревнивый муж отравил неверную жену или, наоборот, несчастная женщина покончила с собой из-за неразделенной любви.

– Настя, прекрати, – попросила я. – Мне и так не нравится, что здесь тусклый электрический свет, который плохо освещает углы и едва горит в коридорах.

– Ты боишься призраков? – интерес Семиной разгорелся еще сильнее.

– Не совсем призраков. Я не знаю. Просто того, что есть в темноте и смотрит на нас оттуда.

– То есть не мертвецов? – как-то разочарованно уточнила Семина. – А вот я ужасно боюсь кладбищ и покойников. В этом доме наверняка кто-нибудь умер. Может, Герасимовский дядька и не уезжал вовсе, а скончался прямо здесь, и мы обнаружим его скелет в одном из шкафов. Или в подвале, или колодце…

– Мне кажется, ты много смотришь разного кино, – мягко оборвал ее Амелин. – В жизни все гораздо страшнее.

– Ладно, – она будто немного обиделась. – Но в той башне наверняка живут призраки.

Никогда бы не подумала, что Семина может быть такой вредной.

– А хочешь, я расскажу тебе одну реальную историю? – таинственным голосом предложил Амелин.

Семина зачарованно распахнула глаза, боясь услышать эту самую историю и одновременно ожидая ее.

– Давай.

– Иди сюда, – он похлопал по матрасу рядом с собой, и она послушно перебралась к нему.

Я села напротив на овечий ковер.

– Было мне лет тринадцать, и мама отправила меня в ателье за юбкой. Дала адрес, деньги, и я поехал. Сел в автобус, и пока играл в телефоне, случайно заехал не туда, а когда сошел, почти стемнело. Лесная полоса, тишина, уличный фонарь едва горит. Связи нет. И вдруг останавливается возле меня красная «Ауди», за рулем – роскошная брюнетка в белом платье. Говорит, давай подкину, и смотрит так, словно я ей понравился. Глаза синющие и платье с таким вырезом, что я даже не сразу ответил, куда мне нужно. Ну, мы поехали, а на зеркале у нее висел брелок – черный бильярдный шар, и он так монотонно болтался из стороны в сторону, что я невольно задремал. А когда проснулся, обнаружил, что машина стоит на обочине, кругом тишина, темнота, и девушки рядом нет.

– Боже мой, – невольно ахнула Настя. – Как это тебя угораздило?

– Вылез из машины, осмотрелся, увидел вдалеке слабое белое свечение и пошел на него. Иду спросонья и вдруг понимаю, что под ногами – сырая рыхлая земля, а кругом – могилы, кресты и надгробные плиты. Хотел уж вернуться, как вдруг передо мной та самая девушка, и я понимаю, что свечение идет от ее белого платья. Сидит на коленях, низко-низко склонившись над могилой, и что-то в ней делает. Спрашиваю: «Что случилось? Почему мы не едем?», – а она оборачивается, и я вижу, что весь рот и пальцы, даже зубы у нее в крови. Смотрит с тоскливой мольбой, руки ко мне протягивает и вдруг как закричит нечеловеческим голосом: «Отдай сердце»!

С этими словами Амелин резко подался вперед и схватил страшными скрюченными пальцами Настю за плечо. От неожиданности Семина завизжала как резаная и, вскочив, улетела на середину комнаты. Но когда поняла, что это обычный прикол, сначала засмеялась, а потом надулась.

– Так я и думала. Чего от тебя еще ожидать? Пойдем, Тоня, Петров давно спрашивал, какую кровать переносить.

– Нет, погодите, – встрепенулся Амелин. – Давайте я вам другую историю расскажу. Нормальную.

И я, хоть и приподнялась, все же задержалась.

– Пять минут, не больше.

Настя тоже приостановилась.

– Ну?

– Когда я был маленький, жил у бабушки с дедушкой в деревне. Обычный деревенский дом, почти как у Якушина. Только раньше он был разделен на две части. На соседней половине жила семья. Муж – водила, дальнобойщик, здоровый рябой мужик, жена – растолстевшая Венера, кассирша из местного магазина, и ее сын, лет семи, наверное. Дальнобойщик знал, что парень не его, но вроде принял.

Амелин говорил негромким, успокаивающим голосом, при этом его губы двигались очень эмоционально: то принимали трогательное, по-детски простодушное выражение, то становились жесткими и злыми, то иронично кривились.

– Ну и вот, жили они, как рядовая деревенская семья: он ездил в рейсы, возвращался, неделю пил, они скандалили, даже дрались иногда, а после резко наступала полоса затишья, оба внезапно становились мирные и дружные до его следующего отъезда. А как только он сваливал, кассирша начинала водить к себе других мужиков. Моя кровать прямо возле соседской стены стояла, и гадать, из-за чего там скандалы были, не приходилось. Мальчик же тот, я и забыл, как его звали, был очень тихий и необщительный, с утра до вечера с живностью возился. У них полный двор этого добра был. Он их кормил, убирал за ними и постоянно разговаривал, точно с людьми. И каждый раз, когда куриц на суп забирали, истерики устраивал. А уж когда свиней резали, мать надевала на него чистую рубашку и на полдня из дома в город увозила. Но он потом зареванный еще пару дней ходил.

Так вот, как-то раз вдруг слышу вопли со двора. Смотрю в окошко, а там пацан этот в чистой рубашечке бегает и жутко истерит: «Ну, почему Фунтик? Я же просил, только не Фунтика!» Мать за ним носится, успокоить пытается, а дальнобойщик, спокойный как танк, в окровавленном фартуке, еще не умывшийся даже, руками разводит – типа «а как я их различать должен?» Ну, в общем, пацан в стрессе, поднял с земли увесистый камень и с криком «фашист» как метнет в него. Попал прямиком в грудь, честное слово, очень сильно и точно кинул, для такого заморыша, прям, трехочковый. У дальнобойщика сначала аж дыхание перехватило, а потом он догнал мальчишку, схватил за волосы и давай со всей силы лупасить. Кулачищами, ногами бил, как остервенелый. Мать визжит, оттащить пытается, парень орет. И уже непонятно, чья кровь на фартуке, мальчишки или поросенка.

Я до того дня ни разу не видел, чтобы детей так били. Хорошо, моя бабушка дома была, она-то их и разогнала. Сначала ругалась сильно, грозилась милицию вызвать, а после утешала всех и синяки обрабатывала. Она у меня старшей медсестрой работала, так что в случае чего, все к ней приходили. А дед инвалидом был, не работал, дома сидел со мной. У него в пятьдесят лет инсульт случился, и всю правую сторону парализовало, говорил плохо и слышал фигово. Дальше получилось так. Бабушка как раз на дежурство ушла, мы с дедом спать уже улеглись. Дальнобойщик в отъезде был, и к жене его дядя Коля пришел, я его по голосу узнал. А у меня на стене коврик такой висел гобеленовый с лесом, домиками, речкой, горбатым мостиком и мельницами, и я перед сном всегда на него смотрел и придумывал, кто в этих домиках живет.

Тут Амелин закашлялся и чуть не расплескал оставшийся чай.

– Ты же был маленький, как ты все так подробно помнишь? – затаив дыхание, спросила Настя, которая давно опустилась рядом со мной на пол.

– Поверь, – ответил он, отдышавшись. – Я очень хорошо помню ту ночь. Каждую минуту. Точно где-то в голове на пленку все записалось. В общем, вдруг у них с грохотом хлопнула входная дверь, и раздался отборный мат дальнобойщика. Я отчетливо слышал, что он орал, как рыдала кассирша и оправдывался дядя Коля. Отлично помню, каждую фразу, каждое слово, просто пересказывать вам не хочу. Не прошло и пяти минут, как дядя Коля по-быстрому свалил. Я не поленился в окно посмотреть, как он выбегает, одеваясь на ходу. Сейчас думаю, что дяде Коле очень повезло, а может, кассирше не повезло, что дядя Коля оказался трусом и бросил ее одну всю эту кашу расхлебывать. Потому что дальнобойщик был уже пьяный и сразу, как только дверь за дядей Колей захлопнулась, начал кассиршу бить.

Все напоминало их обычные скандалы, только в три раза громче и жестче. Неприятно, но терпимо, пока я не услышал в невообразимом гаме звонкий голос мальчика. Он кричал «сволочь», «фашист», что-то еще, из-за рыданий матери не очень разборчивое, а потом дальнобойщик как вдруг заорет, разъяренно и пронзительно. И тут же послышался жуткий удар, душераздирающий крик кассирши и вопли дальнобойщика: «Смотри, тварь, это из-за тебя, чтоб ты знала – это кара, праведное возмездие». А потом мальчик так кричал, что мне начало казаться, будто я кричу. Я побежал к дедушке и стал просить сделать что-нибудь, но быстро он встать не мог, потому что ему сначала нужно было вытащить свою парализованную ногу из-под одеяла, достать костыль, а затем подняться самому. Мальчик все кричал «помогите», «помогите, пожалуйста», так, что дед тоже услышал и начал вылезать из кровати. Но невыносимо медленно, мучительно медленно. Тогда я выскочил на крыльцо и стал лупить в их дверь. Глупый совсем был, непуганый.

Дальнобойщик вышел, шатаясь, в какой-то бессознанке, так и не поняв, что я за дверью стою. Небрежно вытер руки о штанины, сплюнул и, чуть не свалившись с крыльца, на заплетающихся ногах сгинул в темноте. Заглядывать в распахнутую дверь было очень страшно, но я решился. Мальчик лежал в комнате на спине, широко раскинув руки в стороны, кассирша сидела над ним и беззвучно рыдала, а увидев меня, попросила: «Позови, пожалуйста, взрослых. Пусть вызывают „неотложку“». Но я не мог, я был словно загипнотизирован и, вместо того чтобы бежать к дедушке и просить его вызвать скорую, подошел к ним, чтобы посмотреть на мальчика, потому что у него в горле, прямо под подбородком, торчал обычный кухонный нож.

Я смотрел на него, он – на меня. У него были такие невозможно молящие глаза, будто он хочет что-то сказать мне, но никак не может. Из-за ножа в горле. И только когда кассирша заорала: «Вызовите врача», – я наконец отмер и побежал к дедушке. Мы вызвали и врачей, и полицию, но мальчика спасти не удалось. Он умер по дороге в больницу от потери крови.

– Ужас какой, – потрясенно проговорила Настя. Все это время она слушала, казалось, не дыша, ловя каждое слово.

– Так вот, – Амелин сделал еще один глоток и, неотрывно глядя мне в глаза, сказал, – с того самого дня я стал слышать голос этого мальчика. Стоило посмотреть на гобеленовый коврик, и сразу в каждом окошке сказочных домиков я видел его умирающее лицо с молящими глазами. Он все время будто просил меня что-то сделать, что-то, чего я никак не мог понять, то ли спасти его, то ли отомстить.

– И что? – не выдержала я. – Что ты сделал?

Амелин неожиданно рассмеялся, точно с силой сбрасывая нахлынувшие воспоминания:

– Глупенькая, что я мог? Мне же было всего пять или шесть. Отчим его на следующий день протрезвел и сам сдался полиции. А кассирша выставила свою половину на продажу. Бабушка очень переживала, что к нам могут приехать плохие соседи, поэтому собрала все сбережения и выкупила ту часть дома. Мы просто заперли ее и спокойно жили, как раньше. Так что никакой призрак мне не являлся. Все было, как всегда. Просто я до сих пор иногда слышу, как он кричит.

– Это все? – разочарованно протянула Семина.

– Все. Потом я уехал из этого дома и больше туда не возвращался.

– Про девушку на кладбище мне больше понравилось. Эту историю ты как-то не досочинял. Придумай какой-нибудь интересный финал, – Настя потянула меня к выходу. – Все, мы пошли.

– Тоня, – окликнул Амелин уже в дверях. – Но ты же вернешься? Я ведь подохну здесь один со скуки.

– Терпи, – поучительно сказала Настя, – болеть всегда неприятно.

– Да я задолбался уже болеть, – он машинально вскочил с кровати, и пластиковый стакан опрокинулся. – Честное слово, Тоня, если ты не придешь, я умру.