Глава 14
Джемма смутно осознавала, что Харлисс продолжает говорить. У нее в груди как будто образовалась черная дыра, и теперь ее выворачивало наизнанку и медленно засасывало внутрь.
Ее создали в Хэвене.
В точности как ту девушку на болоте.
Джемма – не оригинал. Она тоже реплика. Клон.
Это невозможно, хотела заорать она. Она помнила свои младенческие фотографии с мамой в роддоме. А если они постановочные? Нет. Нельзя подделать ликование и изнеможение Кристины, пот у нее на лбу, выражение ошарашенной радости на лице.
Джемма открыла рот, пытаясь возразить Харлиссу, но голос ей не подчинился.
Вместо нее заговорил Пит.
– Это невозможно, – с ужасом произнес он, озвучивая мысль Джеммы.
Он посмотрел на Джемму, и она отвернулась. Она слишком окостенела, чтобы смущаться.
Наверное, Пит боится ее – а как же иначе?…
– Мне понадобилось немало времени, чтобы собрать факты воедино, – заговорил Харлисс. – Мне же нечем было заняться, пока я двенадцать лет сидел в тюрьме. Хотя, если честно, я заслужил наказание… Понимаешь, я работал у вас дома до того, как тебя привезли из Хэвена. Но я все испоганил. Подсел на одну гадость, которую мне подсунули. Я, в общем, был не в себе.
– Вы и сейчас не в себе! – выпалил Пит.
Если Харлисс и услышал Пита, то никак этого не показал. Он продолжал смотреть на Джемму в упор.
– Моя бывшая жена убиралась у вас. Твоя мама была тогда в скверном состоянии. Она только что потеряла ребенка. Синдром внезапной детской смертности. Бедной малышке исполнилось шесть месяцев.
У Джеммы захолонуло сердце.
– Что-что? – выдавила она. Она никогда не слышала, чтобы родители упоминали другого ребенка.
Но Харлисс продолжал.
– Эйми – моя бывшая – бывало, твердила: чудно, но хоть каким богачом ни будь, счастья за деньги не купишь. Когда Эйми забеременела Бренди-Николь, твоя мама часто сидела и держала руку на ее животе, чтобы уловить, как малышка брыкается. Она начала вырезать и подсовывать Эйми статьи из журналов – про то, как Эйми надо питаться, и про то, что нужно отказаться на время от выпивки и сигарет. Даже купила нам кое-какие вещички – кроватку, коляску, одежку детскую. Она совсем расклеилась. Врачи сообщили твоей маме, что она никогда не сможет забеременеть. Что-то такое случилось при первых родах.
Значит, существовал другой ребенок, ее сестра, о которой Джемме никогда не говорили. Кристина потеряла своего первенца. И где-то в глубине сознания Джеммы зародилась мысль и стала расти, как нарастают тучи, прежде чем взорваться грозой.
– Когда Бренди-Николь исполнилось десять месяцев, меня взяли за наркотики и на полтора года отправили в Джонстон. Это тюрьма находится недалеко от Смитфилда. За хорошее поведение скостили срок до года. Я вышел и в тот же день опять взялся за наркотики. – Харлисс коснулся своей шеи, словно изумился, что пульс до сих пор бьется и он жив. – Твой отец помог мне. Он был в курсе, что я сидел, но взял меня на работу. Я сказал ему, что завязал. Он мне поверил.
«Жизнь не дает вторых шансов». Не так ли всегда говорил отец? Но когда-то он считал иначе.
Был другой ребенок…
– А Эйми продолжала работать уборщицей. Тебя тогда уже привезли. Ты была всего на полгода младше нашей Бренди-Николь. Но твоей маме не нравилось, что вы играете вместе. А потом она никого не захотела к тебе подпускать. Мы думали, это из-за того, что она боится, как бы ты не заболела, как ее первый ребенок.
Первенец.
Оригинал. И она, Джемма – тень. Призрак, который обрел плоть.
– А Эйми все дивилась тому, что ты и твоя умершая сестренка могли бы быть настоящими близняшками. Правда, у той малышки, у Эммы, родинка на руке была. А я тогда особо ни о чем не задумывался и пропустил слова своей бывшей мимо ушей. Но позже я начал прикидывать, что к чему, и кое-что сообразил. Да уж, в конце концов я понял, почему твой отец вкладывал в Хэвен столько деньжищ.
Эмма. Ее сестра, действительно рожденная ее матерью. Кристина вынашивала ее девять месяцев. Джемма зажмурилась и подумала про Кристину, вспотевшую, уставшую и ликующую, с младенцем на руках.
Не Джемма. Эмма.
Все эти годы Кристина жила с напоминанием о первой, утраченной дочери. Эмма. Чудесное имя. И звучит гораздо красивее, чем Джемма. Эмма являлась оригиналом. Джемма – копией. Общеизвестно, что копии всегда хуже оригинала. Уж не поэтому ли мама подсела на таблетки? Пристик, клонопин, золофт… Целый арсенал фармакопеи – и все ради того, чтобы она могла забыться и выкинуть из памяти воспоминания об Эмме.
Ну а она, Джемма – монстр.
– Маска Франкенштейна, – произнесла Джемма и открыла глаза. – Вы подкинули в дом хэллоуинскую маску.
Как же тогда говорил отец по этому поводу? «Доктор Франкенштейн создал монстра, чудовище».
Джемма решила – он имел в виду, что она неуклюжая, болезненная толстуха. А он говорил это буквально.
Харлисс рванул воротник рубашки, и Джемма увидела крестик, вытатуированный у него слева на шее.
– Я взбеленился, – продолжал он. – Я хотел встретиться с твоим отцом наедине. Пришел к нему в офис. Он заявил, что если я появлюсь еще раз, он вызовет полицию. Дескать, я его преследую. Но ты должна понять. Я просто хотел получить ответы. Мне нужно было до всего докопаться.
Пит, выругавшись, встал.
– Что за бред? – он двинулся к двери.
Харлисс не попытался его остановить. Джемма подумала, что Пит может сбежать, однако он замер в одном шаге от двери.
– Джемма, он не в себе! – произнес Пит.
Джемма не стала утруждать себя ответом. Увы, Харлисс говорил правду. На самом деле все лишь теперь обрело смысл. Странное напряжение в отношениях между родителями – словно они существовали по разные стороны пропасти, некой тайны, расколовшей их мир надвое. Воспоминания Джеммы о той статуе и бесконечных визитах в различные клиники – возможно, у нее было слабое здоровье именно из-за того, что ее сделали в лаборатории. А вдруг это возмездие Господне людям, созданным столь неестественным способом? Он всегда старался демонтировать их.
– Что случилось с вашей дочерью – с Бренди-Николь? – хрипло спросила Джемма.
Харлисс стиснул руки. Казалось, что он молится, хотя побелевшие костяшки пальцев выдавали его с головой. Он сжал их до боли.
– Все стало скверно, – тихо проговорил он. – Мы с Эйми постоянно грызлись. В основном из-за отсутствия денег. Оттого мы и перегорели. По вечерам мы ловили кайф. Бедной Бренди-Николь еще и трех лет не было… – Голос его сорвался. – Однажды я проснулся, а она наделала ночью в штаны – бедняжка лежала и плакала. Я сменил ей памперсы и опять отключился, а Эйми тогда вообще не потрудилась прийти домой. Потом мы окончательно разошлись.
Потрясенной Джемме захотелось утешить его, сказать, что все хорошо. Но разве она могла ему лгать?
– Мне позарез нужны были деньги, – зашептал Харлисс.
Может, он никогда прежде не рассказывал свою историю? Пит тоже слушал его не шелохнувшись. Он был потрясен.
– Я продолжал работать в доме твоих родителей. Твой отец – богач, и деньги… они там были повсюду. – Харлисс понурился с виноватым видом. – Сперва я прикарманил пару вещичек. Простых безделушек. Сдал их в ломбард. Я знаю, что поступил плохо, но ты уж, пожалуйста, меня не вини. У меня тогда мозги не работали…
Джемма кивнула, мол, ничего страшного, неважно.
Харлисс вздохнул.
– А затем мне захотелось большего, – продолжил он. – Чего-то существенного. Я думал, что у твоего отца наверняка имеется нечто такое, что он хочет скрыть от остальных – всегда существует компромат, особенно у таких людей, как он. – Харлисс нервно скользнул взглядом по Джемме, но она промолчала.
Она не собиралась защищать или выгораживать отца.
– Вы решили его шантажировать! – громко воскликнул Питер.
Харлисс утвердительно склонил голову.
– Да, замысел был такой.
Судя по выражению лица, Харлисс хотел рассыпаться перед Джеммой в извинениях, но она его перебила.
– И что было дальше?
Харлисс опять глубоко вздохнул.
– Я залез в кабинет твоего отца и стал рыться в почтовом ящике. – Он поежился. – Прости…
– Продолжайте, – сказала Джемма. Она ощущала себя странно бездыханной, как будто некий великан выдавил кислород из ее легких.
– Я не сумел забраться в его рабочие файлы. Не прошел через настройки безопасности. Но я хотел найти хоть какой-нибудь компромат. Я влез в его личные письма. «Проблема». Это был заголовок одного из первых же подвернувшихся посланий.
Казалось, что даже воздух в комнате застыл – вместе со всеми крошечными пылинками.
– Я ничего не понял в тех письмах. Они были связаны с инвестициями твоего отца. Твой отец уже тогда вышел из дела. Он писал, что он отдал кучу денег, но теперь не желает марать руки. Он считал, что в Хэвене творится что-то нехорошее. А тот тип, Марк Саперштейн, хотел от него еще денег. Он утверждал, что Хэвен будет развиваться в другом направлении и все его руководство станет миллионерами, если только твой отец уломает «Файн энд Ивз». Одно предложение я запомнил дословно. «Никто из них долго не проживет». Им заканчивалось письмо Саперштейна.
Промежутки между ударами сердца превратились в долгие мгновения пустоты. Что они учили по биологии про клонов? Несовершенство науки. Раковые опухоли, вырастающие подобно бутонам, в искусственно созданных легких, сердцах и печени. Как будто неестественно запущенный рост клеток никак не мог остановиться.
Интересно, сколько ей будет, когда ее клетки начнут множиться в геометрической прогрессии?
– Твой отец меня застукал. В другой раз. В своем кабинете. Я накурился до одурения. А он разозлился. Конечно, он ведь дал мне второй шанс… Он был прав. Копы нашли у меня дома кое-какие ваши вещи. Часы и прочую дребедень. Я был слишком обдолбан, чтобы их сбагрить. Мне предъявили обвинение в воровстве и еще хранении наркотиков – у меня тогда нашли несколько пакетиков… Меня засадили уже на больший срок, потому что это был не первый раз. Но сначала меня пару недель откачивали в каком-то центре. Я чуть не загнулся от ломки. Очень было паршиво. Я молился о смерти. Но не умер.
Рука Харлисса потянулась к крестику на шее, и он ненадолго умолк.
– В общем, я поклялся, что никогда больше не прикоснусь к ядовитой дряни, – проговорил он. – И я завязал. Держусь уже четырнадцать лет. Я ни глотка пива не выпил с тех пор и в рот никогда не возьму ничего, крепче кофе.
Его запавшие глаза на исковерканном жизнью лице были удивительно теплыми и притягательными.
Джемма смотрела на Харлисса и боялась его перебить.
– Я виноват в том, что Бренди-Николь пропала. Если бы не наркотики, если бы меня не посадили, она по-прежнему была бы здесь. Со мной. Малышка моя…
Голос Харлисса дрогнул. Он отвернулся и вытер глаза запястьем.
– Эйми сказала, что ее похитили в супермаркете. – Он покачал головой. – Полная чушь от начала до конца. Моя бывшая никогда не заходила в супермаркет. Только в магазинчик у дома, за сигаретами и пивом. Кроме того, чего она ждала два дня, прежде чем обратиться в полицию? И рассказ ее все время менялся. Сперва Брен украли из тележки. Потом – с заднего сиденья машины. Она явилась ко мне в тюрьму, сильно под кайфом, навешала лапши на уши и даже не потрудилась заплакать. – Харлисс уставился на свои руки и снова сцепил их в замок.
Джемма не понимала, как можно сохранить веру после такой потери. Как можно молиться.
– Я думал, что Эйми бросила ее где-то. Или навредила ей. Копы изучали мою версию, но недолго. Они думали, что я жутко зол на нее. Бывшая жена, ясное дело… ведь к тому моменту могло показаться, что Эйми нашла себе богатого любовника. У нее вдруг появилась куча денег. Новые наряды, машина получше, ночные гулянки. – Харлисс улыбнулся. Но улыбка у него получилась жутковатая, тонкая и острая: пожалуй, ею можно было порезаться, как бритвой. – Похоже, грязные деньги ее и доконали: через несколько месяцев Эйми умерла от передоза. Правду Библия говорит. Что посеешь, то и пожнешь.
– Вы думаете, что она продала Бренди-Николь, – резюмировала Джемма, но Харлисс воспринял ее слова как вопрос и кивнул.
– Тогда я ничего не знал, – продолжал он. – Но через несколько лет я услышал про историю одной женщины, Моники Уайт, которая отдала своего ребенка в благотворительную организацию «Домашний фонд». Эта самая Моника была наркоманкой, но вылечилась и попыталась вернуть девочку. А ее ребенок уже исчез. Моника снимала квартиру в городке, который находился в часе езды от Дархэма, где мы жили. Я бы и не задумался об этом, если бы не Саперштейн из руководства «Домашнего фонда» не вылез с заявлением, что Моника Уайт свихнулась. И меня вдруг пробило. Саперштейн – это же тот тип, с которым твой отец переписывался!
Джемма прикусила губу. Доктор Саперштейн, гениальный, безжалостный и жестокий.
Ее отец, мистер Денежный Мешок, который внезапно решил выйти из дела. Вероятно, он много инвестировал в Хэвен на начальном этапе и был меценатом-инвестором.
Может, сразу после рождения Джеммы он решил, что не желает иметь ничего общего с Хэвеном? Или это случилось после того, как она начала разговаривать, демонстрировать свои дефекты, проявлять несовершенство и проигрывать в сравнении с умершей дочерью? А Ричарда Хэвена убили. Вероятно, по приказу доктора Саперштейна. Наверняка потому, что Саперштейн хотел не только создавать клонов, но и использовать их для своих безудержных экспериментов. Институту грозило закрытие как раз тогда, когда Саперштейн возглавил Хэвен.
Должно быть, Саперштейн – одержимый. Классический безумный ученый.
– Я не понимаю, – подал голос Пит. Он обхватил себя руками – так сильно его трясло в этой душной комнатушке. – Если в Хэвене делали клонов, зачем им понадобились обычные дети? В чем смысл?
– Деньги, – вымолвила Джемма пронзительным тоном.
Харлисс недоуменно уставился на нее. Может, он позабыл об ее присутствии?
А Пит не смотрел на нее вообще.
– Думаю, Саперштейн стремился к тому, чтобы компания отца вложила деньги в Хэвен. Он намеревался удержать институт на плаву. А кое-кто из руководства Хэвена быстро смекнул, что штамповать детей для богачей – не столь прибыльное занятие.
Произнося это вслух, Джемма ощутила болезненное удовольствие. Пит беззвучно выругался. Тайна выплыла наружу. Она – урод. Монстр. Это несомненно.
– «Файн энд Ивз» много работали на военных. Саперштейн, возможно, хотел доказать, что клоны могут быть полезны. Скорее всего, он мечтал заключить крупный контракт. Но если ученые из Хэвена не могли позволить себе производить реплик в производственных масштабах, то Саперштейн решил идти до конца. Он взял детей, про которых думал, что их не хватятся. И использовал их для опытов. Поэтому он и получил столько денег, сколько нужно.
– Значит, в Хэвене жили нормальные дети вперемешку с репликами, – подытожил Пит…
Джемма даже не сумела разозлиться на его слова. А как еще их называть?
– Возможно, в первом поколении, – уточнила Джемма. (Харлисс говорил, что его дочь – примерно ее ровесница.) – А когда Саперштейн получил военный контракт через «Файн энд Ивз», он не стал рисковать.
Реплики стоят дорого. Кроме того, в тот момент он стал главным боссом. Во всяком случае, так думали все те, кто работал в Хэвене.
Джемма подумала про дрожащие руки Лиры, про ее худобу и спутанность сознания. Болезнь Лиры представилась Джемме чем-то вроде заражения паразитами.
Неведомые прионы, как насекомые, маршировали в крови Лиры, гнездились в складочках ее мозга.
– Я думал, что Брен, возможно, еще там, – прошептал Харлисс и смахнул слезы.
С этими большими покрасневшими глазами и хлюпающим носом он еще сильнее смахивал на собаку.
– Меня выпустили из тюрьмы полтора месяца назад, и я сразу же пошел по следу. После того как я увидел тебя, – он коротко кивнул в сторону Джеммы, будто они встречались в особняке ее отца за чашкой чая, – я решил, что обязательно доберусь до Хэвена. Я считал, что найду способ попасть на остров – и проверю тех несчастных… Но я опоздал. Огонь был высотой этажа в три. Тот, кто устроил взрыв или поджог, сделал это на совесть.
– Да, – тихо подтвердила Джемма. – Мы тоже там были.
Харлисс погрузился в раздумья.
– Про что я говорил?… – пробормотал он. – Так вот, я отсидел и начал искать хоть какую-то зацепку. А та женщина, Эмилия Хуан, ее имя попадалось во всех материалах, связанных с «Домашним фондом». В одной газете я увидел ее фотографию, и меня осенило. Я однажды видел ее – у вас дома. Представляешь?… Должно быть, она пришла вместе с Саперштейном, случайно заметила Эйми с малышкой и стала ворковать над Бренди-Николь…
Поэтому я понял, что мне надо съездить в Палм-Гроув, хоть я и слышал, что Эмилия Хуан повесилась.
Но у меня не было выбора. Помню, как я сидел в своей комнате в мотеле и гадал, что делать дальше, и вдруг увидел тебя на другой стороне улицы. – Харлисс немного оживился. – Это был знак. Сам Господь сказал мне, что я на верном пути.
Джемма почти забыла, что они оказались в «Супер 8» не по своей воле, что их принудили, и Харлисс может в любой миг выхватить пистолет.
Она жалела Рика Харлисса, но это вовсе не означало, что ему стоит доверять. Он долгие годы пребывал в отчаянии, и ему было нечего терять. Скверное сочетание.
– Мистер Харлисс, я доплыла до Елового острова, – сказала Джемма. – Институт уничтожен. Там есть только пепелище. Если ваша дочь действительно жила в Хэвене, то сейчас практически нет шансов ее найти.
– Джемма, – еле слышно произнес Пит, но Джемма не обратила на него внимания. Плевать! С тем же успехом Пит мог бы кричать, она бы тоже никак не отреагировала.
Джеммой овладело безрассудство. Ее мир рухнул. Не лучше ли покончить со всем разом, впустив в свое нутро боль и растворившись в ней навсегда? Это гораздо лучше, чем годы уколов и мелких придирок, бередящей лжи и полуправды, оставляющих тебя с содранной кожей.
– Лучше откажитесь от этой идеи, – добавила Джемма. – Вы не обретете ничего, кроме разочарования. Оно разобьет вам сердце.
– Да поздно уж его разбивать, – огрызнулся Харлисс другим тоном. Он встал, и страх тотчас вернулся к Джемме вместе с чувствами.
Харлисс сделал несколько шагов и неожиданно повернулся к Джемме спиной. Джемма подумала, не попытаться ли завладеть пистолетом, но в итоге не смогла заставить себя дотронуться до ящика тумбочки.
Харлисс стоял, уткнувшись носом в угол со сморщенными обоями – он как будто выпал из реальности.
Джемма машинально отметила, что рядом находится дверь, ведущая в ванную комнату, разумеется, дешевую и изрядно загаженную прежними клиентами мотеля.
Через некоторое время тишина стала невыносимой. Джемма увидела, что плечи Харлисса подрагивают, и она поняла, что он плачет.
– Когда Брен была совсем крошкой, мы с ее матерью обкурились, а она выбралась из кроватки. И разбила себе голову о стеклянный столик. Никогда этого не забуду. Весь ковер пропитался кровью. Ей наложили шов на лоб, двадцать стежков. В тот раз ее чуть у нас не забрали. – Харлисс, похоже, забылся, погрузившись в прошлое. – А я не попросил у нее прощения. Так и не сказал ей…
Но что он хотел сказать дочери, осталось неизвестным – Харлисс подавился словами.
У Джеммы ком подкатил к горлу. Ее вогнало в ступор воспоминание о Лире – и о старом шраме у нее над правой бровью. Она вполне могла получить его в раннем детстве.
– Мистер Харлисс, – сказала Джемма. – У вас есть фотография Бренди-Николь?
Харлисс обернулся. Лицо его приобрело багровый оттенок. На верхней губе блестела сопля, и Джемма обрадовалась, когда он ее вытер.
– Да, – ответил он, сосредоточившись. – Я ее ношу с собой с того самого дня, как освободился во второй раз. – Харлисс вытащил из кармана потрепанный кожаный бумажник и принялся рыться в нем.
Протянутая рука Джеммы выглядела чужеродным искусственным предметом, белым, раздутым и лишенным жизни.
Эмма. Первого ребенка Кристины звали Эмма, но она давно мертва.
– Другие снимки остались у Эйми, а потом куда-то подевались.
Фотография оказалась маленькой. Девочке на ней было не больше трех лет. Она сидела на полу, в синем платьице и белых колготках, темные волосы сколоты розовыми заколками. Девочка держала в руках пластмассовую чашку с силуэтами шествующих львов и улыбалась кому-то за камерой.
– Фото сделано за полгода до исчезновения Брен.
Мистер Харлисс сел рядом с Джеммой. Они практически соприкасались ногами. Он опять стал рассеянным и с тоской посмотрел на Джемму. Возможно, он решил, что они стали друзьями, объединенными общим горем.
– Она очень любила чашку со львами, – пояснил Харлисс. – Помню, как Эйми орала, требовала, чтобы Брен ее поставила, но малышка не захотела. Она везде ходила с этой треклятой чашкой.
Шрам на лбу девочки тогда был заметнее, чем теперь. Но, несомненно, это была она.
Лира. Реплика. Пропавшее дитя.
Джемма поднялась на ноги. Одни части ее тела сделались тяжелыми, буквально свинцовыми, зато другие стали невесомыми. В голове пронеслась дикая мысль, что она – реплика-конструктор и ее разобрали и собрали обратно, только с ошибками…
Внезапно ей показалось, что ее легкие схлопываются. В комнате царила удушающая жара. Воздух был влажным, и она словно пыталась вдохнуть жидкую грязь.
Пит сощурившись взглянул на нее.
– Ты в порядке?
Идиотский вопрос. Она, наверное, никогда не будет в порядке.
– Что? – спросил мистер Харлисс. – Что случилось?
Джемма захотела выйти из комнаты, но ноги ее не слушались. Вдруг сейчас она рухнет на пол, потеряет сознание и никогда не очнется?
Подспудно она ожидала, что Харлисс остановит ее, однако его, видимо, заклинило.
– Что случилось? – повторял он. – Что такое?
Джемма доковыляла до двери. Она принялась возиться с цепочкой и задвижкой, неуклюжие пальцы не сгибались, тело продолжало бунтовать.
Вывалившись в коридор, она каким-то образом сумела выбраться на лестничную площадку. Почему-то здесь было еще хуже, чем в комнате. Мир стал каким-то мертвенным, а солнечный свет казался надругательством. Джемма прислонилась к перилам и, закашлявшись, стала смотреть на парковку. Вытолкнуть бы наружу то, что обосновалось в ней, это тошнотворное, безумное ощущение, буквально сдавливающее череп! Она хотела избавиться от него. Но ничего не получалось. Мир засверкал, а боль в ее голове сжалась в яростную точку, и Джемма стояла под идиотским солнцем, захлебываясь слезами и соплями. Девушка-монстр. Инопланетянка. Ей вообще не полагалось здесь находиться.
Дверь за ее спиной скрипнула. Джемма не стала оборачиваться. Наверно, Харлисс хочет, чтобы она вернулась в комнату.
Но нет, это был не Харлисс, а Пит. Он коснулся ее руки.
– Джемма…
Она отшатнулась. Разумеется, сейчас она выглядела ужасно. Впрочем, слезы ее никогда не красили. Она наверняка кажется ему отвратительной – вся красная и зареванная, как новорожденная. Хотя какая разница? Он больше не посмотрит на нее по-прежнему.
– Джемма, не молчи, – попросил Пит.
Оттого, что он по-прежнему старается быть славным, Джемме стало еще хуже.
– Не надо, – всхлипнула она. – Ты не обязан.
– Что я не обязан?
Здесь, под лучами полуденного солнца, тихий, терпеливый и печальный, Пит выглядел прекраснее всех на белом свете. Как будто ты повернул за угол, изможденный, чуть ли не умирающий, и увидел родной дом с ярко горящими окнами. Конечно же, Джемма сообразила, что влюбилась в Пита, в тот самый момент, когда узнала правду о своих родителях и о том, что она – клон своей покойной сестренки Эммы, которой следовало бы жить.
– Ты слышал, что он сказал, – выдавила Джемма и вцепилась в перила, глупо надеясь, что порежется сейчас об острый край, истечет кровью и умрет. Парковка просто ослепила ее своей уродливостью. – Ты теперь в курсе, знаешь, кто я.
– Кто ты? – Пит накрыл своей ладонью ее пальцы. – Ты о чем?
Джемма не могла вынести того, что он прикасается к ней. Она подумала о своей коже, волосах и ногтях… Она была искусственным эмбрионом, созданным в пробирке. Как они изготавливают клоны? Может, ее вырастили в питательной среде, как йогурт? Она отняла руку.
– Я – урод, – произнесла она с трудом. Слезы продолжали литься по ее щекам. – Я – чудовище. – Сердце билось в горле и мешало говорить. – И хуже всего то, что я всегда кое-что подозревала. Я чувствовала, что я – монстр.
– Джемма, нет! – Пит схватил ее за плечи, и ей пришлось посмотреть на него. Она вытерла лицо. На руке осталась влага. Слезы, а то и сопли. Прекрасно. – Послушай меня, пожалуйста! Люди из Хэвена – те, которые крали детей, чтобы получить финансирование, а потом делали клоны лишь для того, чтобы использовать их и травить, – вот они чудовища! А ты, Джемма, ты – удивительная. Ты – совершенство.
Его слова каким-то образом прорвались сквозь удушающее болото ее несчастья. Никто и никогда не называл ее совершенством. Она же всегда занимала последнее место в пищевой цепочке! Однако, глядя на Пита, на его веснушки и теплые, добрые глаза, Джемма поверила, что он и вправду так думает.
И из всего, что она увидела и узнала за последнюю неделю, это было самым большим чудом.
– Ты меня не ненавидишь? – Джемма икнула.
Она, в принципе, представляла, как сейчас выглядит, но благодаря Питу уже не чувствовала себя страшилищем. Он по-прежнему держал ее за плечи, и Джемма поняла, что они стоят почти вплотную друг к другу. Никто и никогда не смотрел на нее так, как Пит, никто не прикасался к ней как к чему-то прекрасному, требующему защиты.
Пит улыбнулся, и Джемме показалось, что в его сердце распахнулась дверь с приглашением войти.
– Господи, Джемма! Ты иногда бываешь совсем тупая!
Ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать ее.
Джемма никогда в жизни не чувствовала себя маленькой – но не теперь. Внезапно она стала хрупкой и уязвимой Джеммой, спрятанной в кольце его рук. Губы у него были мягкие. Он не пытался забраться языком к ней в рот, что порадовало Джемму.
Это был ее первый поцелуй, и она слишком нервничала, чтобы решать, все ли она правильно делает, надо ли широко открывать рот и как-то по-особому шевелить языком. Она просто хотела стоять здесь, на солнышке, ощущать его губы на своих губах и таять от прикосновения его пальцев к своей щеке. Она обняла его и почувствовала, как дрожит его тело под футболкой, какая узкая у него талия, такая восхитительная, нездешняя и иная.
Пит отстранился. Джемма отступила на шаг и прижала свою руку ко рту. Губы покалывало. Ее первый поцелуй. С Первом Питом. Но Джемма не помнила, чтобы когда-либо была столь счастлива. У нее словно горшочек меда внутри разлили. Ее переполняла истома.
– Ух ты! – сказал он. – Здорово, да? – Он улыбнулся и весь так и просиял.
Она кивнула, боясь заговорить или глупо рассмеяться.
– В смысле, я ведь потрясный, верно? Если собрать целый город умеющих целовать девушку, меня, пожалуй, выбрали бы там мэром.
– Пит! Не порти момент! – вымолвила Джемма, не сумев сдержать улыбку.
С парковки за ними наблюдал какой-то человек в темных очках и в строгом костюме. Джемма опомнилась и покраснела. Неужто придурок-извращенец все это время таращился на них?
Но спустя секунду она похолодела. Она заметила второго мужчину в черном. Он сидел на водительском сиденье автомобиля и был почти невидим – так хорошо его замаскировало сверкающее лобовое стекло машины.
А ведь это был тот самый темно-бордовый «Вольво».
Их выследили. Они попались.
