Два дня до приезда Дэвида она прожила дома одна, и сама была удивлена, насколько комфортно себя ощущала. Привыкшей за время пребывания в Вестландз к постоянному присутствию других людей, первое время в одиночестве ей было не по себе, однако на ее душу оно подействовало целительно. Даже ночью, в тишине загородного поместья, когда легко можно было вообразить, что она последний человек на земле, она чувствовала себя спокойно. Она, впрочем, нигде и никогда не чувствовала себя оторванной от мира. По-настоящему – никогда. С ее-то способностями.

И тем не менее, пожалуй, все они в каком-то смысле были правы. Юность – лучшее лекарство. И Фейрдейл-Хаус кажется факсимильной копией ее прежнего дома. Вроде и прежний, но совсем не такой без ее родителей. Она даже нашла в себе силы заглянуть в их выгоревшие комнаты и забрать оттуда кое-какие безделушки: филигранную шкатулку для украшений, принадлежавшую ее матери, серебряные подсвечники, доставшиеся в наследство от бабушки, и прочие мелочи, с которыми у нее были связаны воспоминания. Фотографии, хранившиеся в коробке в нижнем ящике ее письменного стола, который каким-то образом уцелел во время пожара. Все они были сняты на дорогущую камеру ее отца и проявлены им собственноручно в их домашней фотолаборатории. Это было одно из его многочисленных хобби, которые он предпочитал отцовству. Тут ей лет около пятнадцати. А эта, на которой они с Дэвидом сидят на кухонном столе, снята совсем недавно. Хороший тогда был вечер. Ее родители пили и, видимо, потому были настроены к нему не так неодобрительно, как обычно. Редкий случай их совместного времяпрепровождения. Она убирает первую фотографию в коробку, а вторую оставляет себе.

Она отдает ее Дэвиду во время прогулки по поместью. Воздух, свежий и сырой, бодрит.

– Смотри, что я нашла, – говорит она, держа его под руку.

С самого своего приезда он какой-то притихший, и их воссоединение было почти неловким. Они бросились друг к другу с поцелуями, оба страшно радуясь встрече, но месяц, проведенный врозь, и пожар – все это по-прежнему стоит между ними, и после часа вымученной вежливой беседы о ее пребывании в Вестландз и о том, есть ли у нее все необходимое – хотя совершенно очевидно, что есть, к тому же, верный себе, Дэвид привез полный багажник еды, – она предложила ему пойти прогуляться.

Это было очень правильное решение. Он расслаблялся буквально с каждым шагом, и она выругала себя: не подумала, что атмосфера дома может действовать угнетающе и на него тоже. Он ведь был там в ту ночь. И доказательство тому – его никак не желающие заживать шрамы. К тому же, в отличие от нее, он помнит пожар. Она кладет голову ему на плечо, и они, сойдя с тропинки, углубляются в лес. С самого утра идет дождь, и земля, покрытая мхом и палой листвой, влажно чавкает под ногами, но это лишь придает всему происходящему налет волшебства и близости к природе.

– Я возьму ее с собой и вставлю в рамку, – говорит он. – Это был хороший день.

– У нас будет еще куча таких дней, – обещает она, обратив к нему улыбающееся лицо. – Целая жизнь. Как только мы поженимся. Давай сделаем это на Рождество! Когда ты сможешь вырваться на каникулы, а мне исполнится восемнадцать и никто не сможет больше нам ничего запрещать. – Она делает паузу. – Хотя никого, кто мог бы нам что-то запрещать, уже и так не осталось.

Он сжимает ее локоть. На него всегда нападает немота, когда речь заходит о серьезных материях, но она не против.

– Я тут подумал, может, взять на время академический отпуск, – говорит он. – Чтобы присматривать за тобой. Ну, пока ты не можешь никуда отсюда уехать.

Она смеется и ловит себя на том, что ей до сих пор кажется странным, что она способна смеяться, и ее охватывает тоска по Робу. Она любит Дэвида всем сердцем, но это Роб вернул ей способность смеяться.

– Это свело бы на нет весь смысл моего пребывания здесь в одиночестве. И вообще, ты не можешь так поступить. Ты ведь всегда об этом мечтал. И я так тобой горжусь! Я буду женой врача.

– Если я сдам все экзамены, – уточняет он.

– Ой, сдашь, куда ты денешься. Потому что ты гений.

И это действительно так. Она никогда не встречала никого, кто обладал бы таким же молчаливо гениальным умом.

Они ненадолго останавливаются, чтобы поцеловаться, и она чувствует себя так уютно и надежно в кольце его сильных рук. Мелькает мысль: возможно, их сердца строят крепкий фундамент для их будущего.

Наконец они отрываются друг от друга и идут дальше, пока не оказываются у заброшенного колодца. Он едва заметен на фоне коричнево-зеленых красок леса, старая кирпичная кладка покрыта мхом – пережиток давних времен. Давным-давно всеми забытый.

Адель опирается ладонями о стенку и заглядывает в темноту сухой и пустой шахты.

– Я представляла себе этот колодец, когда была в Вестландз. Представляла, как выплакиваю в него всю свою печаль, а потом замуровываю.

Это почти правда. Слово «представляла» не вполне отражает суть, но это максимум того, что она может сказать Дэвиду.

Он подходит к ней и обнимает за талию:

– Жаль, я не могу сделать так, чтобы тебе стало лучше.

– Ты все делаешь лучше.

И это не пустые слова. Может, в нем нет бесшабашности Роба, рядом с которым чувствуешь себя юной и безрассудной, но зато он надежный. А это именно то, что ей нужно. Хотя она и скучает по Робу, Дэвид – тот, кто ей по-настоящему нужен. Ее опора. Его часы по-прежнему болтаются у нее на запястье, и она вскидывает его.

– Ты все еще не можешь носить часы? – спрашивает она.

– Могу, но пусть лучше они останутся у тебя. Когда ты их носишь, у меня такое чувство, что я с тобой рядом.

– Ты всегда со мной рядом, Дэвид. Всегда. Я люблю тебя.

Она рада, что он не стал забирать у нее часы. Он, конечно, будет навещать ее по выходным, когда сможет, но эти часы – они как он сам. Надежные. Крепкие. Ей приятно чувствовать на запястье их тяжесть. Ей нужен какой-то якорь. Может быть, когда-нибудь она даже расскажет ему зачем. Откроет правду о той ночи, когда случился пожар. Может быть. Может быть, когда они станут старыми и седыми и он научится видеть в мире больше мистического, чем способен увидеть сейчас.

В воздухе незаметно разливается прохлада, и внезапно начинает накрапывать дождь, с глухим шорохом стуча по листьям деревьев. Это скорее легкая морось, чем ливень, но они поспешно возвращаются обратно и устраивают себе пикник из разнообразной снеди, распив под это дело бутылку вина, привезенную из города Дэвидом, после чего заваливаются в постель в гостевой комнате. Адель пока еще не готова вернуться в свою спальню. Она напоминает ей о прошлом. Слишком много вещей напоминают ей о прошлом.

– Надо будет продать этот дом, – говорит она, когда они, оторвавшись наконец друг от друга, разморенные, лежат в темноте. Ее пальцы осторожно скользят по нежной кожице, затянувшей шрамы на его руках. Интересно, сильно ли они еще болят? Дэвида бесполезно об этом спрашивать. – После того, как поженимся.

– Жизнь с чистого листа, – говорит он.

Ему хочется здесь задерживаться ничуть не больше, чем ей, и вообще, к чему им на двоих такой огромный дом? Ее отцу он нужен был исключительно для того, чтобы тешить свое самолюбие.

– Жизнь с чистого листа, – отзывается она дремотно, уже соскальзывая в сон вслед за ним.

Сегодня она не станет вызывать вторую дверь. Пока еще она к этому не готова. Сегодня ради разнообразия дверь будет только первая. Она хочет увидеть во сне их совместное будущее. Картину их идеальной жизни.