38
Луиза
Нагулявшись в лесу, наигравшись на площадке, пообедав в кафе, мы с Адамом, довольные и пышущие румянцем после целого дня пребывания на свежем воздухе, вваливаемся в дом. К счастью, Адель нашла возможность с утра написать мне, что дела у нее по меньшей мере не хуже, и я очень рада ее решимости не принимать эти таблетки. Черт его знает, что они способны сделать с человеком в здравом уме.
Возможность на несколько часов отвлечься от своих тревог пошла мне на пользу, и я все еще улыбаюсь, роясь в сумке в поисках ключей. Может, это и не Франция с ее улитками и бассейнами, но я все еще знаю, как рассмешить моего мальчика. Мы играли в Доктора Кто среди деревьев. Адам, разумеется, был доктором, а я его верным спутником. Деревья, как несложно догадаться, представляли собой инопланетную расу, и сначала они хотели убить нас, но в какой-то момент по ходу игры – уверена, с точки зрения Адама, это было исключительно логично – мы спасли их, и мир был восстановлен, и мы готовы были вести наш ТАРДИС навстречу новым приключениям. После подзаправки мороженым, разумеется. Адам пребывал в убеждении, что именно мороженым Доктор Кто и его спутник питались в своих путешествиях, и я не стала с ним спорить. Диетой, конечно, пришлось пожертвовать, но на фоне стресса от всего, что произошло за то время, пока мой малыш был в отъезде, я успела незаметно для себя лишиться нескольких фунтов. И боже мой, до чего же вкусным было это мороженое! Мне нравится моя настоящая жизнь.
– А где мой брелок? – спрашивает Адам, немного расстроенный. – Ты же говорила, что утром прицепишь его к ключам.
– Глупая мама забыла, – говорю я. Брелок по-прежнему лежит на кофейном столике, где я оставила его вчера вечером. После переживаний по поводу странного сна это совершенно вылетело у меня из головы. – Сейчас войдем, и я сразу же его прикреплю.
Я взъерошиваю ему волосы и улыбаюсь, но не могу сдержать досады на саму себя. Как я могла забыть о брелоке? Это ведь его подарок мне. Подарок от единственного человека, который любит меня, не требуя ничего взамен, а я о нем забыла.
Только когда Адам усаживается играть в какие-то игры на старом отцовском айпаде, параллельно включив себе мультики, я принимаюсь переносить свою связку на кольцо от брелока – и понимаю, что ключи от клиники у меня так никто и не забрал. Сердце начинает учащенно биться. Если Дэвид действительно вел на Адель какое-то подобие карточки, он не стал бы держать ее дома. Она наверняка хранилась бы на работе, где Адель не могла бы случайно ее обнаружить.
Зато я могла бы. Если бы у меня хватило смелости.
Смотрю на ключи. Я могла бы тайком пробраться в клинику. Код от сигнализации мне известен. Можно сделать это даже прямо сегодня. При мысли об этом меня начинает слегка подташнивать, но в то же самое время я ощущаю прилив адреналина. Мне нужно знать. Адели нужно знать. А после всего, что я сделала, я перед ней в долгу, даже если она и пребывает в блаженном неведении относительно того, какая я на самом деле дерьмовая подруга.
Адам поглощен мультиком, сонно наблюдает за происходящим на экране, – не успел еще отойти после поездки и целого дня на свежем воздухе. Я выскальзываю из квартиры и стучусь в дверь к Лоре.
– Привет, Луиза, – расплывается в лучезарной улыбке она. До меня доносится звук ее огромного телевизора. – Чем могу помочь? Не хочешь зайти?
Мне нравится Лора, хотя в последнее время мы с ней практически не видимся, и меня на миг охватывает неловкость при мысли о том, что она, скорее всего, слышала нашу с Дэвидом позавчерашнюю ссору.
– Нет, не могу, у меня там Адам один. Слушай, я хотела тебя попросить… я понимаю, что о таких вещах нужно договариваться заранее… но, может, ты смогла бы посидеть с ним сегодня вечером? Прости, я сама только что обо всем узнала.
– Свидание? – с ухмылкой интересуется она.
Я киваю и тут же мысленно ругаю себя за глупость. Теперь придется одеваться как на выход только ради того, чтобы пробраться в мой старый офис. Я представляю, как буду это делать, в красках рисуя себе, как все это будет происходить, и мне вдруг нестерпимо хочется, чтобы она отказалась.
– Ну конечно, могу, – говорит она, и я кляну себя за опрометчивость. – Я никогда не встану на пути у перспективы настоящей любви или хорошего перепихона. Во сколько?
– Часиков в восемь? – Придется придумать, чем себя занять до закрытия клиники, но, назови я более позднее время, это прозвучало бы странно. – Это тебе удобно? Адам будет уже в постели, а ты же знаешь, он спит как убитый.
– Да не проблема, честное слово, – говорит она. – У меня нет никаких планов.
– Спасибо, Лора. Ты ангел.
Ну вот и все. Пути назад нет.
По мере того, как день плавно перетекает в вечер, я нервничаю все больше и больше, меня переполняют тревоги. Главная из них – а вдруг они сменили код сигнализации, хотя никаких оснований для этого нет. За все время моей работы код ни разу не менялся, несмотря на то что сотрудники приходили и увольнялись. К тому же доктор Сайкс считает, что я могу вернуться на свое место. С чего ему беспокоиться о том, что я могу попасть в офис? И тем не менее к восьми пятнадцати, когда Лора устраивается в моей гостиной, а я ухожу из квартиры, у меня по-прежнему нет уверенности, стоит ли мне ввязываться в эту авантюру. Если об этом кому-то станет известно, у меня могут быть серьезные неприятности. Вспоминаю про таблетки. Про состояние, в котором я тогда застала Адель. У нее могут быть куда более серьезные проблемы, если я этого не сделаю.
Прямо в клинику я отправиться не могу, еще слишком рано, поэтому иду в итальянский ресторан на Бродвее, забиваюсь в самый дальний угол и заказываю ужин, есть который на самом деле мне вовсе не хочется. От страха сводит живот, но я все-таки заставляю себя проглотить половину ризотто. Зато выпиваю большой бокал красного вина, чтобы успокоиться. Впрочем, вино мне сейчас как слону дробина, и я по-прежнему чувствую себя трезвой как стеклышко.
К десяти вечера, просидев в ресторане сколько было возможно, выхожу на улицу и еще с час брожу, дымя электронной сигаретой, пока не начинает першить в горле. Пытаюсь сосредоточиться. И думать об Адели. Я знаю, что должна это сделать. Это важно. К тому же это ведь не будет взломом. С технической точки зрения. У меня есть ключи. Если кто-нибудь появится – господи боже мой, пожалуйста, только бы никто не появился! – можно сделать вид, что я просто зашла за какой-нибудь забытой вещью. О да, Луиза, разумеется, все нормальные люди всегда ходят в офисы по таким делам в двенадцатом часу ночи.
Улица, на которую я сворачиваю, кажется пугающе темной, и, кроме моих шагов, ничто не нарушает покой пустынной мостовой. Большинство зданий здесь заняты адвокатскими или бухгалтерскими конторами, и хотя кое-где верхние этажи отданы под квартиры, нигде ни огонька не пробивается сквозь тяжелые богатые шторы и дизайнерские жалюзи. Казалось бы, я должна радоваться, что меня никто не увидит, но по спине у меня бегут колючие мурашки, словно что-то из темноты наблюдает за мной. Я оглядываюсь через плечо, не в силах побороть ощущение, что там кто-то есть, но на улице по-прежнему ни души.
Трясущимися руками достаю из сумки ключи. Войти и выйти. В этом нет ничего сложного. Притворись Джеймсом Бондом. Ключи выскальзывают из моих пальцев и с грохотом приземляются на верхнюю ступеньку. Хороший из меня Джеймс Бонд, нечего сказать! И тем не менее я отпираю дверь и оказываюсь внутри. Сердце готово выскочить у меня из груди. Включаю свет и со всех ног бросаюсь к пульту сигнализации, который, попискивая, отсчитывает свои законные тридцать секунд до того, как разразится ад.
Я проделывала это сотни раз. Лицо у меня пылает, и я совершенно уверена, что на этот раз я введу неверный код, но мои пальцы уже привычно порхают над клавиатурой, и писк затихает. Стою столбом в состоянии странной угрюмой опустошенности, потом делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь унять сердцебиение. Я внутри. Мне ничего не грозит.
Направляюсь к кабинету Дэвида, стараясь по возможности нигде не зажигать свет. Я бывала здесь в одиночестве и раньше, и в темноте тоже – по утрам зимой, но сегодня я ощущаю себя в здании совершенно по-иному. Оно кажется недружелюбным, как будто я помешала ему спать и оно знает, что у меня больше нет права здесь находиться.
Врачи обычно не запирают свои кабинеты – чтобы туда могли попасть уборщики, и в клинике царит атмосфера благодушной расслабленности, свойственная престижным заведениям, этакого доверия старого разлива. К тому же, исходя из более приземленных материй, их ящики вовсе не набиты морфином, который мог бы представлять интерес для воров, а что касается информации, то истории болезни в основном хранятся в запароленном виде в компьютерах, доступ к которым есть только у врачей. Но если Дэвид хранит здесь карточку Адели, искать ее в системе не стоит. Он не стал бы держать ее там, где она может попасться на глаза его коллегам, даже если у них не будет к ней доступа. Это породило бы массу вопросов, как минимум этического свойства.
Его дверь в самом деле оказывается не заперта. Включаю настольную лампу и принимаюсь просматривать содержимое старого картотечного шкафа в углу, но он забит главным образом буклетами фармацевтических компаний и памятками, которые мы выдаем нашим пациентам. Большая часть этого хлама, скорее всего, досталась Дэвиду в наследство еще от доктора Кэдигена. Бумага высохшая и истонченная. Вытаскиваю все из ящиков и внимательно проглядываю, но ни в одном из них не скрывается ничего постороннего.
Через двадцать минут все содержимое ящиков возвращено на свои места, очень надеюсь, что в правильном порядке, но разочарование лишь укрепляет мою решимость найти то, что я ищу. У меня не хватит духу явиться сюда еще раз, при этом нужно вернуться домой не позже часа ночи, чтобы Лора не начала задавать слишком много вопросов. Озираюсь по сторонам. Где еще она может быть? Должен же он вести хоть какие-то записи – он ведь выписывает ей лекарства. Ему нужно соблюдать хоть какую-то видимость.
Его стол – единственное оставшееся место в кабинете, и я принимаюсь лихорадочно его обшаривать. В верхнем ящике хранятся блокноты, ручки и прочая канцелярия – в поразительном беспорядке, учитывая, как образцово выглядит его дом, – а потом я дергаю за ручку нижнего, более вместительного ящика. Он оказывается заперт. Я дергаю еще раз, но ящик не поддается. Один-единственный запертый ящик. Здесь – секреты.
Я перерываю верхний ящик в поисках ключа, но его там нет. Видимо, Дэвид держит его при себе. Черт, черт, черт, черт, черт. Как мне быть? Долго смотрю на ящик, потом любопытство пересиливает. Я должна добраться до его содержимого. К черту последствия. Он поймет, что ящик был взломан, но доказать, что это была я, не сможет. Приношу из кухни нож и, вогнав лезвие в щелку с краю, пытаюсь использовать его в качестве рычага, чтобы вскрыть замок. Сначала мне кажется, что ничего не получится, но потом, приговаривая сквозь сцепленные зубы «давай, гаденыш, открывайся», я с силой нажимаю на рукоятку. Слышится треск дерева, и ящик приоткрывается на дюйм. Я добилась своего.
Первое, что я вижу, – это бутылки с бренди. Их две, одна наполовину пуста. Я должна бы испытать потрясение или по меньшей мере изумление, но ничего подобного. Склонность Дэвида к выпивке, наверное, наименьший из его секретов, во всяком случае от меня и Адели. Кроме бренди, в ящике обнаруживается большой запас ядерной мятной жвачки. И сколько же, интересно, он пьет за день? Почти представляю себе эту картину – глоточек там, глоточек тут, не слишком много, но вполне достаточно. Почему он пьет? Угрызения совести? Отсутствие счастья? Да какая разница? Я здесь не ради него.
Подмывает пойти и вылить содержимое бутылок в раковину, но я не делаю этого, а просто вынимаю их из ящика и, опустившись на колени, принимаюсь шарить по дну. На лице у меня под слоем макияжа, который мне пришлось нанести для отвода глаз, выступает испарина, но я продолжаю рыться в конвертах, папках с расписками и копиях медицинских статей его авторства.
В конце концов на самом дне я натыкаюсь на большой коричневый конверт. Внутри папка формата А4. От времени она утратила жесткость и стала мягкой на ощупь; разношерстные листки внутри скреплены специальными резинками – разрозненная коллекция записей, совсем не похожая на полноценную историю болезни. Однако же это именно то, что я ищу. На обложке красуется ее имя, выведенное жирным черным маркером: «Адель Резерфорд-Кэмпбелл (Мартин)».
Опускаюсь в его кресло и некоторое время вожу пальцами по шероховатой поверхности обложки, прежде чем перейти к первой странице. Это определенно не стандартная история болезни, скорее собрание случайных заметок. Наспех нацарапанные корявым врачебным почерком обрывки записей на самых разнообразных листках – по всей видимости, на первом, что попалось под руку. По моим предположениям, начать их вести он должен был примерно с год назад, с тех пор как начал вынашивать свой план. Может, после того, как встретил Марианну из того кафе в Блэкхите. При мысли о ней я вновь испытываю приступ уязвленной гордости. Но нет, первая запись сделана шесть лет назад, и говорится в ней о событиях десятилетней давности. Его нежелание вдаваться в подробности доводит меня до белого каления.
Придвигаю кресло поближе к столу, чтобы на папку падал мягкий желтый свет настольной лампы, и принимаюсь слово за словом расшифровывать его каракули.
Небольшой нервный срыв три месяца спустя после выписки из Вестландз, за время которых она сделала аборт.
Как там сказала Адель? В самом начале их семейной жизни он хотел детей, а она нет. Что он пережил, когда она решила сделать аборт? Это наверняка причинило ему боль. Возможно, в этом кроются корни их семейного разлада? Листаю записи дальше.
Подозрения на паранойю и патологическую ревность. Она знает вещи, которых знать не должна. Неужели она шпионит за мной? Каким образом?
«Ну и кто тут похож на параноика? Не Дэвид ли?» – хочется мне подписать под его заметками.
Адель утверждает, что в инциденте с Джулией в цветочном магазине нет ее вины, но слишком много сходных случаев в прошлом. Никакие меры не приняты – нет доказательств. Джулия расстроена/напугана. Дружбе конец. Работе конец. Договорились, что никаких больше работ. Может, она сделала это, чтобы можно было на законных основаниях сидеть дома?
Адель как-то обмолвилась, что одно время работала в цветочном магазине. Видимо, это оно и есть. Но что произошло? Вспоминаю ежедневные телефонные звонки. Может, Дэвид срывал ее работу, чтобы не дать ей выбраться за пределы дома? Но что это за инцидент, о котором он упоминает? Что там произошло на самом деле? На основании этих записей никто и никогда не признал бы необходимость в ее принудительной госпитализации. Там нет ни каких-либо подробностей, ни данных официального освидетельствования, ни протоколов терапевтических сеансов. Возможно, он рассчитывает, что его репутация позволит ему использовать эти писульки против нее. Искусное очернение вместо обвинения в лоб, чтобы создалось впечатление, будто все это страшно его самого тяготит. Пролистываю папку дальше, к недавним записям, в процессе выхватывая глазами фразы, от которых кровь стынет у меня в жилах.
Психотический эпизод. Социопатические наклонности.
Я вижу сделанные им назначения, но суть произошедшего по-прежнему неясна. Одни намеки. Это заметки для частного использования, но у меня по-прежнему такое ощущение, что он пишет о незнакомой женщине. Это все не про Адель.
Марианна не будет выдвигать обвинений. Нет доказательств. Договорились переехать. Опять.
Марианной звали ту женщину из Блэкхита, про которую говорила Адель. Что же там произошло на самом деле? По всей видимости, Адель обнаружила, что он с ней встречается, и устроила скандал? Я представляю в этой ситуации себя, и меня начинает подташнивать. На месте этой самой Марианны легко могла оказаться я. Мне совершенно невыносима мысль, что Адели может стать известно о моем поведении. И не потому, что я считаю ее ненормальной, в чем бы там ни пытался Дэвид убедить окружающих, а потому, что она моя подруга. Мне невыносимо думать о том, что она может узнать, как я ее предала.
Вновь перечитываю фразу. Про «опять». Сколько раз они переезжали? Адель мне этого не говорила, и тут ничего на этот счет не сказано. Возможно, он хочет, чтобы, когда он в конце концов покажет кому-нибудь всю эту мерзость – возможно, доктору Сайксу, – все выглядело так, как будто он пытался защитить ее, но это стало невозможным. Пробегаю глазами последние страницы, но расшифровать его почерк не представляется возможным. Выхватываю пару слов, при виде которых сердце у меня едва не останавливается – «родители» и «имущество». Пытаюсь вычленить хоть какую-то крупицу смысла из бессвязных предложений, окружающих их, но ничего не выходит. Все это писалось в нетрезвом виде, я совершенно в этом уверена. Такое чувство, будто психически больной человек – автор этих записей, а не их предмет.
Последние две страницы почти пусты, но при виде нескольких фраз, которые на них написаны, кровь стынет у меня в жилах.
Приступ ярости на ровном месте после переезда. Пнула кошку. Размозжила ей голову. Убила ее. Слишком много совпадений.
И далее чуть ниже:
Как это расценивать? Как угрозу? Как способ что-то доказать? Сменил препараты. Сколько может быть случайных совпадений? И так ли они случайны?
На самой последней странице заполнена всего одна строчка, но я продолжительное время смотрю на нее.
Луиза. Что мне с ней делать?